Текст книги "Эффект летучей мыши. 10 уроков по современному мироустройству помимо черных лебедей"

Великие датчане

Американцев, лишённых крупных государственных программ поддержки, всегда учили полагаться на себя в достижении «американской мечты». Если в основе страны и лежит культовая идея, то она заключается в том, что США – это место, где каждый человек может добиться успеха; где дети взрослеют в ожидании, что они достигнут большего, чем их родители; где человек из любой среды может стать президентом, а ещё лучше – миллиардером. Америка богата яркими примерами подобных историй успеха – от Барака Обамы до Стива Джобса. Вот только все они являются исключениями, не отражающими судьбу большинства американцев. Исследования на эту тему настолько многочисленны и убедительны, что даже стойко консервативное издание National Review опубликовало эссе, сделав вывод: «Очевидно, что как минимум в одном аспекте американская мобильность является исключительной: в ограниченности нашей способности к восходящему движению по финансовой лестнице». В ходе исследования, проведённого в Стэнфорде, учёные попытались дать количественную оценку американской мечты. Исследование измеряет шансы ребёнка, выросшего в нижней пятой части распределения доходов, подняться до верхней пятой. Совокупные данные показывают, что у американцев с низким уровнем дохода шансы продвинуться по экономической лестнице составляют 7,5 % по сравнению с 11,7 % у датчан и 13,5 % у канадцев, что почти вдвое больше, чем у их американских коллег.

Один из традиционных американских ответов на эти сравнения заключается в том, что Соединённые Штаты сталкиваются с исключительной проблемой принятия огромного количества бедных иммигрантов. Вот только в этом отношении Америка больше не уникальна. Во многих европейских странах проживает огромное количество приезжих. В Канаде этот процент ещё выше: 22 %, по сравнению с 14 % в США. И хотя все эти страны испытывали трудности с интеграцией, они всё же смогли предложить своим жителям – любого происхождения и вероисповедания – возможность подняться по карьерной и финансовой лестнице.

Иными словами, американская мечта жива и здорова, просто она существует не в Америке. В своём двухтомном труде «Политический порядок и политический упадок» Фрэнсис Фукуяма пишет, что фундаментальный для каждого общества вопрос достаточно прост: «Как попасть в Данию?» «Под Данией я подразумеваю не столько реальную страну, – пишет он, – сколько образное общество, где царит процветание, демократия, безопасность, хорошее управление и низкий уровень коррупции». Хотя Фукуяма рассуждает скорее о политической, чем об экономической системе, стоит отметить, что эти два понятия тесно взаимосвязаны. Фактически одно усиливает другое. Дания успешна в политическом плане, потому что она успешна в экономическом, и наоборот.

Дания несколько отличается от тех представлений, которые сложились у её поклонников и хулителей. Берни Сандерс, например, считает её социалистическим раем и неоднократно ссылался на эту систему с призывами ей подражать. В конечном итоге премьер-министр страны публично опроверг его убеждения. «Дания далека от социалистической, плановой экономики. Дания – это рыночная структура», – объяснил Ларс Лёкке Расмуссен в 2015 году. И факты отлично подтверждают его слова: в Индексе экономической свободы фонда «Наследие» Дания занимает более высокое место, чем Соединённые Штаты (восьмое место у Дании и семнадцатое у США). Дания стабильно занимает верхние строчки в международных рейтингах благосостояния граждан во многом благодаря своей политике налогообложения и последующей дистрибуции собранных средств. Несколько лет назад я познакомился с Поулем Нюрупом Расмуссеном, который в 1990-х годах, будучи премьер-министром Дании, провёл множество реформ, создав модель, которую теперь называют «флексикьюрити». Он подчеркнул, что первая половина термина является ключевой: обеспечить работодателям гибкость в найме и увольнении работников, без чрезмерного регулирования или судебных разбирательств, в конкурентоспособной и открытой для мира экономике – но всё это в рамках системы, обеспечивающей надёжность и безопасность.

Что отличает страны Северной Европы от США, так это высокий уровень налогообложения и перераспределения. Другими словами, система построена таким образом, чтобы облегчить процесс обогащения за счёт свободных рынков и свободной торговли. Далее государство собирает большую часть доходов и тратит их на то, чтобы обеспечить гражданам равные и изобильные возможности. В Дании налоги составляют 45 % ВВП, в то время как в США этот показатель равен 24 %. Кроме того, Дания облагает налогом не только богатых. Как и другие европейские страны, Дания получает большую часть доходов от национального налога с продаж. Ставка составляет 25 %, что соответствует среднему показателю по Европейскому Союзу – 20 %. В США эта цифра в среднем равна 7 %. Такой налог на всю продукцию – от пива до яиц и смартфонов – естественно, бьёт по бедным, вынужденным тратить большую часть дохода на покупки, однако и программ государственной помощи представителям нижнего и среднего классов там несравненно больше. Ещё одним преимуществом всеобщего налогового бремени является повышение солидарности: люди поддерживают государственные программы, потому что чувствуют, что каждый внёс в них свой вклад.

Представьте, что вы – среднестатистическая семья. У вас и вашего супруга есть ребёнок и средний доход. Вы можете жить в Америке, либо в Дании. В Дании в результате высокого налогообложения ваш доход станет на $15000 ниже, чем в Штатах. Однако в обмен вы получите всеобщее здравоохранение (с лучшими показателями, чем в США), бесплатное образование вплоть до лучших высших школ, программы переподготовки кадров, на которые государство тратит в семнадцать раз больше в процентах от ВВП, чем в Америке, а также высококачественную инфраструктуру, общественный транспорт, множество красивых общественных парков и других мест. Кроме того, датчане отдыхают на 550 часов в год больше, чем американцы. Если бы перед американцами встал выбор прибегнуть к датской модели или же получать дополнительные $15000, но работать больше часов, брать меньше отпусков и самостоятельно решать вопросы здравоохранения, образования, переподготовки и транспорта, я думаю, большинство из них предпочли бы первый вариант. Подавляющее преимущество скандинавской гибкости заключается не только в бесплатном образовании и хороших поездах, но и в том, что она включает в себя динамизм, лежащий в основе современного мира, и в то же время ослабляет порождаемые им тревоги. И эти тревоги, конечно же, достигли новых высот на фоне пандемии.

Легко понять, почему в наши дни люди испытывают тревогу. Открытый мир быстро меняющихся рынков и технологических изменений вызывает опасения. Один из вариантов ответа – закрыть его. Популисты вроде Дональда Трампа хотят не пускать иммигрантов, ограничить поток товаров и услуг и каким-то образом сохранить существующую культуру своей нации. Они стремятся вернуться к прошлым традициям – обычно к мнимым временам величия. Но реальность такова, что райского сада никогда не было, а периоды, о которых люди вспоминают с ностальгией, на самом деле сложнее, чем принято считать. Вспомните, какой была жизнь в 1950-х у женщин, представителей меньшинств (впрочем, жизнь белых мужчин, трудившихся сталеварами и шахтёрами, тоже не радовала). Путь к величию – это всегда движение вперёд, а не назад.

Нельзя даже допускать закрытия мира. Мы не можем – да и не должны – останавливать рост развивающихся держав или препятствовать технологическому прогрессу. Всё, что мы можем, – ориентироваться во времени и тенденциях, с которыми сталкиваемся, и делать это плохо или хорошо. В будущем мы неумолимо столкнёмся с серьёзными экономическими препятствиями. Новые тенденции – опасения пандемий и протекционизм – усугубят структурные сдвиги, такие как демографический спад и «длительный застой». Таким образом, развитие в обозримом будущем, по крайней мере в развитых странах, скорее всего, сохранится на низком уровне. Однако способы усиления динамизма, а также распространения возможностей на большее число людей всё-таки существуют.

Правильно выстроенное государственное регулирование поможет установить здоровую и честную конкуренцию. Налоговую политику можно направить на оказание дополнительной помощи работникам и меньшее содействие капиталу. Правительство должно вернуться к крупным инвестициям в науку и технологии. Образование и переподготовка тоже нуждаются в увеличении финансирования, которое должно идти рука об руку с реструктуризацией государственных программ, минимизацией бюрократии и предоставлении качественного образования. Задача состоит в создании таких условий, где граждане смогут противостоять глобальной конкуренции и технологическому динамизму, вооружившись инструментами, обучением и системами безопасности, обеспечивающими их дальнейшее развитие. Оставаясь открытыми для всего мира, но вооружая свой народ, страны Северной Европы, такие как Дания, нашли динамичный, демократический, безопасный и справедливый путь. Они понимали, что рынки обладают удивительной, но недостаточной силой; что они нуждаются в поддержке, защите и дополнительном финансировании. Нам всем следует адаптировать их передовой опыт к нашим собственным национальным реалиям. Альтернативы действительно нет.

Урок четвёртый
Люди должны прислушиваться к экспертам, а эксперты – к людям

В марте 2016 года, когда Дональд Трамп готовился к выдвижению в кандидаты от республиканцев, его спросили, с кем из экспертов по внешней политике он консультируется. «В первую очередь я советуюсь с собой, потому что моя голова никогда не подводит. Мой главный консультант – я сам, и у меня хорошее чутьё», – ответил он. Позже Трамп объяснил, почему он не полагается на специалистов: «От них нет никакого толку. Вы посмотрите на тот хаос, где мы находимся, и скажите «спасибо» этим экспертам». Пару месяцев спустя британского политика Майкла Гоува спросили о его поддержке выхода Великобритании из ЕС и попросили назвать имена экономистов, разделяющих его точку зрения. Его ответ: «Люди в стране сыты по горло экспертами».

Теперь, после того как мир пережил глобальную пандемию, казалось бы, людям следовало прислушаться к мнению специалистов. Однако всё сложилось иначе. Конечно, во многих странах, особенно в Восточной Азии, существует стойкое, инстинктивное уважение к авторитету, особенно научному. За практически безупречной ответной мерой Тайваня наблюдал его вице-президент, эпидемиолог, получивший образование в университете Джонса Хопкинса, который ранее руководил Тайванем во время эпидемии атипичной пневмонии в качестве министра здравоохранения. В Германии, где у власти стояла бывший учёный Ангела Меркель, подход отличался особой трезвостью и фактологической обоснованностью. Премьер-министр Греции на вопрос, чем объясняется успех его страны в борьбе со вспышкой эпидемии, ответил: «Мы прислушались к мнению экспертов».

Но были и такие случаи, когда после первоначального периода благоговения люди ставили под сомнение рекомендации медиков, а в некоторых случаях отказывались их выполнять. В Бразилии, к примеру, такое отношение поощрялось президентом страны Жаиром Болсонару, который отверг COVID‑19, назвав «жалкой простудой», и выступил против советов медицинских экспертов о сдерживании пандемии. Он даже отстранил от должности министра здравоохранения и вынудил его заместителя уйти в отставку. Несмотря на постановления правительства, он отказался носить маску, и в результате дело дошло до бразильского суда. В конечном итоге Болсонару стал жертвой собственного легкомыслия: в июле 2020 года он объявил, что сдал тест на коронавирус, и тот оказался положительным. Борис Джонсон, что примечательно, не соблюдал социальную дистанцию на начальных стадиях эпидемии и в итоге оказался в отделении интенсивной терапии. В Мексике президент Андрес Мануэль Лопес Обрадор призывал людей выходить на улицу, посещать митинги, пожимать руки и обниматься – и всё это в прямом противоречии с мнением его чиновников в области здравоохранения. Лопес Обрадор призвал мексиканцев жить дальше, радоваться и смотреть на ситуацию с оптимизмом, как будто позитивное мышление способно вылечить вирус. Некоторые американские губернаторы настаивали на полном открытии штатов, несмотря на предупреждения экспертов о том, что без надлежащего тестирования и обязательного ношения масок инфекция начнёт стремительно распространяться, что, собственно, и произошло.

Трамп, со своей стороны, поддержал в Twitter [4]4
  Соцсеть, запрещенная на территории Российской Федерации.


[Закрыть] правые движения за «ОСВОБОЖДЕНИЕ» штатов, страдающих от явной тирании губернаторов-демократов, которые вводили те же самые запреты, что и рекомендовала администрация Трампа. На самом деле Дональд Трамп последовательно и методично подрывал рекомендации собственных экспертов. В течение нескольких месяцев он отказывался публично носить маску, показывая, что, по его мнению, закрывать лицо – удел слабых либералов. Трамп рекомендовал сомнительные методы лечения, большинство из которых напрямую опровергались официальными представителями здравоохранения США. Он дошёл до того, что заговорил о возможности инъекций чистящих средств, что вынудило производителей Lysol предостеречь покупателей от употребления отбеливателя. Трамп превозносил препарат от малярии гидроксихлорохин, который назвал «действенным средством», и в мае 2020 года объявил, что принимал его больше недели, несмотря на предупреждения Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США о том, что он может вызвать смертельную аритмию. «Всё будет хорошо, – сказал он. – Знаете, я умный парень. Я чувствую, что всё будет нормально. Я доверяю своей интуиции». Его жизнь стала зеркальным отражением «правдивости», как сказал комик Стивен Колберт в первом эпизоде «Отчёта Колберта». «Кто такая Britannica, чтобы говорить мне, будто строительство Панамского канала завершилось в 1914 году? – спросил его герой. – Если я утверждаю, что это произошло в 1941, —это моё право. Я не доверяю книгам: в них одни факты и никакой души <…>. Признайте, друзья, мы – разделённая нация <…>. Разделённая на тех, кто думает головой, и тех, кто знает сердцем <…>. Потому что именно оттуда приходит правда, дамы и господа – из нутра».

Как устроена наука

Для тех из нас, кто с ужасом наблюдал за отвратительным проявлением «всезнайства», решение казалось очевидным – просто следовать науке. Но что говорит наука? Доктор Энтони Фаучи, главный эксперт правительства США по инфекционным заболеваниям, сначала преуменьшил опасность нового коронавируса, заявив в конце января: «Угроза для США очень, очень невелика <…>. Американской общественности не стоит беспокоиться или пугаться». Несколько дней спустя Алекс Азар, министр здравоохранения и социального обеспечения, тоже высказал мнение, преобладающее среди государственных чиновников здравоохранения, заявив: «Риск заражения для американцев по-прежнему невысок». Его убеждение полностью совпало с выводами Всемирной организации здравоохранения, которая до конца января аналогичным образом преуменьшала возможность развития пандемии. Центры по контролю и профилактике заболеваний США сначала рекомендовали людям оставаться в помещениях и не использовать маски, а затем, спустя несколько месяцев, изменили курс и призвали к обратному. Некоторые страны полностью изолировались, а другие – используя собственных эпидемиологов и модели – нет. Какие выводы можно сделать?

Реальность такова, что наука не даёт простого ответа, особенно в случае такого нового явления, как коронавирус. Фаучи, глава Национального института аллергии и инфекционных заболеваний, пришёл к разумному выводу: многие учёные посчитали, что коронавирус не представлял значительной опасности; вот только они сделали поспешные выводы, не имея достаточных данных. Новый коронавирус был именно таким, новым. Скорость распространения и смертность по-прежнему оставались неясными. Но в итоге, по мере изменений данных, Фаучи и другие исследователи пересматривали своё мнение. Это нормально: эксперты тоже ошибаются. В самом начале некоторые из прогнозов относительно уровня госпитализации оказались завышенными, что заставило больницы прекратить оказание неотложной помощи в целях сохранения койко-мест. Судя по всему, именно этот факт и отбил у многих пациентов, не заражённых COVID, желание обращаться в больницу. Они ошибочно полагали, что не получат медицинской помощи, не говоря уже о беспокойстве по поводу заражения вирусом в переполненном лечебном учреждении. В некоторых стационарах число пациентов с инфарктом сократилось на 50 %, а это означает, что многие люди, скорее всего, умерли дома. Более поздние оценки уровня госпитализации оказались точнее.

Мы склонны полагать, что наука даёт единственный и окончательный ответ, но на самом деле это не так. Наука – это, прежде всего, метод исследования, процесс постановки вопросов и тщательной проверки гипотез. Получая всё новые и новые данные, мы приходим к более точным выводам. У учёных по-прежнему остаётся множество вопросов относительно COVID‑19, и ответы на них обязательно появятся – но в течение следующих нескольких лет, а не месяцев. Существуют определённые области исследований (например, изменение климата), которые эксперты изучали десятилетиями, собирали данные, публиковали многочисленные рецензируемые исследования, и только потом пришли к консенсусу – хотя почти всегда к предварительному, который может быть пересмотрен или даже оспорен. В отношении значительной части науки, которую мы изучали в школе, достигнуто твёрдое согласие.

COVID‑19 – совершенно другое дело. Когда должностные лица здравоохранения, такие как Фаучи, были вынуждены принимать срочные решения относительно степени серьёзности вируса, он существовал всего два месяца и был обнаружен лишь в нескольких странах. Через несколько недель появилось больше информации. К настоящему времени существует значительный объём исследований на эту тему, растущий с каждым месяцем. Но на начальных стадиях эпидемии врачи и учёные подобны генералам, погруженным в войну. Они располагают неполной и зачастую ошибочной информацией. А что ещё хуже – они об этом знают. И всё же им приходится выносить масштабные, судьбоносные решения – задолго до того, как будет достигнута полная ясность.

Работа в условиях пандемии порождает дилемму. На ранних стадиях кризиса некоторые учёные чувствовали необходимость высказываться более смело, чем того требовали имеющиеся доказательства. Иногда это делалось для того, чтобы побудить людей серьёзно отнестись к их рекомендациям. Возможно, такой подход и имеет краткосрочные преимущества, но у него есть и долгосрочный опасный недостаток. Если прогнозы окажутся ошибочными, это подорвёт авторитет и добросовестность не только экспертов, но и науки в целом. Мы уже наблюдали подобное во время предыдущих эпидемий. Например, Нил Фергюсон – эпидемиолог, чьи исследования определили британский локдаун – предсказал в 2009 году, что свиной грипп унесёт жизни 65 000 человек в Великобритании. Его слова вызвали панику у таких политиков, как Борис Джонсон, занимавший в то время пост мэра Лондона. На самом же деле от H1N1 умерло приблизительно 450 британцев, но вот ущерб от ошибочного прогноза был уже причинён. Десятилетие спустя, когда Джонсон занял пост премьер-министра, воспоминания о чрезмерно надуманной панике, возможно, повлияли на его запоздалые и неудачные действия по борьбе с COVID‑19. В настоящее время другие политики, не желающие прислушиваться к мнению экспертов, указывают на то или иное высказывание или создают своих собственных «экспертов» для обоснования того курса действий, которому они хотят следовать.

Но как тогда поступать настоящим экспертам? Ответ прост: объяснять общественности, как устроена наука. Большинство американцев судят о науке по её конечным результатам – открытиям, прорывам, изобретениям. Они смотрят на ослепительные картины галактик и читают о чудодейственных лекарствах. Но на самом деле наука – это процесс познания и открытия, сопровождающийся многочисленными неудачами и разочарованиями. Гарвардский учёный Стивен Пинкер в апреле 2020 года предупредил, что «заслуженный авторитет» учёных может быть подорван, в результате чего большая часть общественности станет «думать, будто люди в белых халатах – это очередное духовенство». Пинкер призвал сторонников науки приступить к «снятию колпака и демонстрации принципа работы» через процесс «открытых дебатов». Объявляя о своих планах по восстановлению Германии, Ангела Меркель тоже вышла на национальное телевидение, чтобы дать урок науки. По её словам, вирус размножался с коэффициентом 1:1, то есть каждый инфицированный заражал ещё одного человека, прежде чем выздоравливал. Это внушало осторожный оптимизм в отношении возобновления работы предприятий. Однако страна шла по тонкому льду. Если бы коэффициент вырос, система здравоохранения перегрузилась бы, и локдаун пришлось бы возобновить. Меркель предоставила обществу понимание ключевого показателя, который будет определять её решения. Оказалось, что введение максимально жёстких мер блокировки не даёт наилучших результатов. Многие правительства, которые успешно справились с COVID‑19, как, например, в Германии, Южной Корее и на Тайване, смогли сделать это с помощью относительно коротких или частичных ограничений в сочетании с повсеместным тестированием и отслеживанием.

Публика способна принять любую информацию, если та изложена честно. Однако зачастую элиты относятся к обывателям с крайним высокомерием. Поначалу Западные эксперты не обращали внимания на растущие свидетельства того, что в странах Восточной Азии ключевым компонентом успешной борьбы с распространением инфекции стал масочный режим. Даже если данные об эффективности масок не до конца ясны, публичный доклад правительства США прозвучал крайне неискренне. Чиновники активно препятствовали использованию масок, утверждая, что те неэффективны для защиты простого населения и предназначены только для врачей и медсестёр. Но если истинной целью являлось предотвращение скупки хирургических масок, разве правительство не могло поощрять население к изготовлению простых масок из ткани, когда не требовалось ничего, кроме футболки и ножниц? Официальные лица, такие как главный хирург США, позже признались, что опасались панической скупки средств защиты и их последующей нехватки среди врачей и медсестёр. Получается, чиновники посчитали слишком сложным разъяснить людям, что определённые виды масок следует приберечь для медицинских работников, в то время как другие можно носить.

Данная традиция уходит корнями в прошлое. В своих мемуарах государственный секретарь Дин Ачесон объяснил, почему в начале холодной войны ему приходилось пугать американскую общественность всемирным советским экспансионизмом. Его оправдание пронизано снисходительностью:

«В процессе донесения информации квалификация должна уступить место простоте и прямоте… В Государственном департаменте мы привыкли обсуждать, сколько времени мифический «средний американец» ежедневно тратит на слушание, чтение и споры о мире за пределами собственной страны. Если предположить, что это мужчина или женщина с хорошим образованием, семьёй и работой, то мы посчитали, что десять минут в день – это высокий средний показатель. Если мы хоть немного близки к истине, тогда и содержание должно быть понятным».

Ачесон осознавал сложность борьбы с Советским Союзом. Но, донося свою позицию до общественности «яснее ясного», как он выразился, он и другие чиновники создали глобальную экзистенциальную опасность для Соединённых Штатов, которой нужно было противостоять повсюду, от Латинской Америки до Индокитая, и любыми необходимыми средствами, от переворотов до тайных войн. Дополнительные детали могли помочь избежать большого кровопролития.

В этом случае помогло бы более подробное разъяснение экспертов, а также меньшее лицемерие. Великобритания демонстрирует два ярких примера. В мае 2020 года Нил Фергюсон был вынужден покинуть правительственный пост: оказалось, он нарушил собственные правила социального дистанцирования, встретившись со своей любовницей. В том же месяце последовал более масштабный всплеск общественного гнева, когда стало известно, что советник Бориса Джонсона Доминик Каммингс нарушил правило изоляции и проехал сотни миль по Англии, чтобы навестить родственников, в то время как его жена болела коронавирусом. При поддержке премьер-министра он оправдывал свои действия необходимостью обеспечить уход его младшему сыну. Каммингс наотрез отказывался уходить в отставку. В то же время британцы, которых попросили пожертвовать большим – пропустить свадьбы, рождение детей и похороны, – впали в ярость. После этих скандалов доверие к правительству консерваторов резко упало, а число нарушений режима изоляции резко возросло.

По другую сторону Атлантики экспертиза подрывается ещё более целенаправленно. Впрочем, безрассудное отношение Трампа к специалистам и его собственная некомпетентность не меняют того факта, что ни одна область знаний не способна урегулировать процесс решения масштабных национальных проблем. В особенности это касается таких масштабных мер, как остановка экономики, ввергающая миллионы людей в безработицу, выводящая фирмы из бизнеса, а затем пытающаяся начать всё заново. Научные данные имеют решающее значение, но не менее важен и экономический анализ. Работники здравоохранения не могут достоверно определить затраты и выгоды различных подходов к экономическому локдауну. При закрытии и открытии больших районов города необходимо консультироваться с градостроителями. Величайший теоретик военного дела Карл фон Клаузевиц заметил, что «война – это не просто стратегический акт, а настоящий политический инструмент». Он имел в виду, что во время войны нельзя полагаться исключительно на свой опыт; необходимо учитывать и другие точки зрения. В частности, это относится к современной войне, которая по своей природе является «тотальной» и затрагивает всё общество. В таких конфликтах, как показал учёный Элиот Коэн, лидеры, добившиеся успеха – Линкольн, Черчилль, Жорж Клемансо, Давид Бен-Гурион (и, я бы добавил, Франклин Рузвельт), – подвергают сомнению и отменяют решения генералов, учитывают сторонние взгляды и дисциплины и разрабатывают всеобъемлющую военно-политическую стратегию.

Управление страной во время пандемии имеет много общего с руководством страной во время войны: и то, и другое оказывает огромное влияние на экономику и общество. Зачастую приходится идти на чудовищные компромиссы, заменяя один набор рисков другим. Возможно, именно поэтому один из легендарных лидеров военного времени, Клемансо, однажды заметил: «Война слишком важна, чтобы оставлять её на усмотрение генералов». Он вовсе не имел в виду, что войну можно выиграть без привлечения генералов. Скорее, необходимо дополнить их круг другими специалистами, чтобы достичь максимально возможного понимания. Исходя из этого, можно сказать, что пандемии имеют слишком большое значение, чтобы полагаться в них только на учёных. Безусловно, учёные нужны, но также необходимы и эксперты в других областях.