Текст книги "Когда вернется старший брат…"

Вишня

В девятом часу вечера пенсионерка Алевтина Топаева вернулась домой, поставила чайник на газовую плиту, и чертыхнулась. Вспомнила, что спички закончились еще утром.

Пошарилась по закромам, ничего не нашла, и призадумалась. В магазин за коробком спичек по вечернему времени тащиться, – глупо. А хотя бы и за целой упаковкой. Но и выход из досадной ситуации найти необходимо. Как можно скорее. После недолгих размышлений Топаева решила заскочить к соседке по лестничной площадке Анастасии Немовой, такой же пенсионерке.

Немова, одинокая старушка под семьдесят, поздней гостье обрадовалась, с порога предложила чаю. Топаева по обыкновению своему торопилась, но от приглашения не отказалась.

Она вечно спешила, Алевтина Топаева, сухая маленькая старушенция с недобрыми черными глазками. Чуть свет, уж на ногах, в заботах и трудах неустанных. Единственная цель которых, – разжиться лишней копейкой. Той самой, что рубль бережет. Ничем не побрезгует, если предприятие сулит доход. Даже самый пустяшный. В сезон на рынке торгует, поначалу семенами, рассадой, затем – дарами садов и огородов. Чуть похолодает, – семечки жареные на углу продает, не находя в том ничего зазорного. Или пустые бутылки сдает.

Со стороны глянуть, – ну, какой в том доход? Смешные копейки! Коли на масло к хлебушку заработаешь, – и тому будешь рад. Ан нет: пусть не сразу, но рублик к рублику, – и полным-полнехонек заветный чулочек. Сберкнижкам Топаева не доверяет. С той самой поры, как за одно, почитай, десятилетие, два раза сгорели все ее накопления. Тут никакой жизни не хватит, чтобы с такими хитрованами скопить себе на безбедную старость. Не угонишься за ними.

За чаем соседки, как водится, разговорились, хотя поначалу беседа не клеилась. Скакали с одной темы на другую, долго не могли остановиться на чем-то одном. До тех пор, пока Немова не пожаловалась, что на следующей неделе приезжает внучка, а денег, чтобы достойно встретить дорогую гостью, нет. И пенсия не скоро. О чем тут же пожалела, поскольку в ответ получила целую лекцию о началах предпринимательской деятельности. И поделом. Ведь поплакаться Немова решила в тайной надежде перехватить немного денег у предприимчивой соседки.

– А ты не жалуйся, – неожиданно завелась Топаева, – что в этом толку? Подумаешь, пенсии не хватает! А кому ее нынче хватает? Покажи мне такого человека!

– Да я не жалуюсь… – пролепетала Немова, напуганная внезапной и ничем, как будто, не обоснованной агрессией соседки. Она и в молодости не отличалась бойкостью, а к старости и вовсе стала робкой до глупости. Стоило только кому в ее присутствии слегка повысить голос, невольно вжимала пугливую голову в тесные плечи. Торопилась покинуть место назревающего скандала. Даже если он ей только мнился…

– Жалуешься! – рубанула Топаева. – Еще как жалуешься! Я что, не вижу?! А ты не жалься! Думаешь, мне пенсии хватает? Нет, само собой. Но я же не плачусь и ни у кого ничего не прошу! Верчусь, как могу. День-деньской на ногах, зато всегда при копейке. И пенсия мне не нужна. Я, если хочешь знать, ее только из принципа беру. Если положено, если заработала, – изволь, подай-ка сюда! А так я и без ихней пенсии обойдусь! И очень даже прекрасно. Социализм у нас отменили, слава богу. В наше время, если голова на плечах, а не кочан капусты, – и своим умом проживешь.

– А разве плохо пенсионеры при социализме жили? – заступилась за прошлое Немова.

– А что, хорошо? – Топаева уставилась черными глазами на хозяйку, – как пуговицей тесный воротник застегнула.

– Во всяком случае, на хлеб всегда хватало… Никто не жаловался, – потупилась Немова. Ворохнула чайную ложку в чашке, уцепилась глазами за чарующий хаос мелких чаинок.

– Вот именно, – на хлеб! А все остальное, где взять? – еще больше обозлилась Топаева. – Да я целую жизнь впустую из-за этих коммунистов потратила! В очередях, чтобы дефицит достать! И ладно бы, если только дефицит! Талоны отоварить не могли, ты вспомни, соседка! За хлебом, стыдно вспомнить, очередь занимали! Мало ты в этих очередях времени провела, Настя? Думай, прежде чем говорить!

Немова, не поднимая взгляда, молча кивнула головой. Почувствовала, как навернулась на глазах слезинка, поспешно проглотила кисло-сладкое варенье, запила терпким чаем.

– Кисловатое варенье получилось. Даже на слезу прошибло, – Немова точно невзначай оттерла тыльной стороной ладони слезинку. – Сахару надо было побольше положить. Как на твой взгляд, Алевтина? Может, переварить?

– Сахара хватает, – одобрила Топаева. – Варенье должно быть с кислинкой.

– Ты угощайся, Алевтина.

– Спасибо, – поблагодарила Топаева и вернулась к прерванной теме. – То ли дело нынче! Только что черта лысого нельзя купить! Были бы деньги. Социализм…. Да разве я тогда могла купить, положим, телевизионную тарелку? А сейчас – пожалуйста! Ты ко мне зайди как-нибудь, Настя! Зайди! Я тебе покажу! Сто каналов!

– Это конечно, – поспешно согласилась Немова.

– Но главное не это! Главное – свобода! Хочешь один канал смотришь, не понравилось – другой! И никто мне не указ! Жаль только времени не хватает, – опечалилась Топаева. – С утра до ночи беготня, – какое там телевизор смотреть… Придешь, похлебаешь, что бог послал, и спать валишься без ног. А с утра все заново.

– Да, трудно тебе, – сочувственно вздохнула Немова. – Как ни встречу, – все спешишь куда-то, вся в делах…

– Вот что я тебе скажу, дорогая, – раздумчиво произнесла Топаева, не обращая внимания на лесть. – Вместо того, чтобы денег просить, ты их сама заработай. Я-то дам, мне не жалко, ты не думай. Но тебе потом придется отдавать. От пенсии тот же самый кусок отрывать. Разве это выход?

– Нет, конечно. Но что мне делать?

– А вот что, Настя. Ты сходи завтра в огород, да набери вишню. Или малину. Или смородину. Не важно. Ягоды-фрукты в этом году уродились, так что не проблема. Ведро, два набери, и продай.

– Так нет у меня огорода. Бросила я его, еще в позапрошлом году. Как Андрей умер. Трудно одной. Да и воруют… Не хочется ради кого-то работать. Обидно, знаешь.

– А варенье откуда? Или с прошлого года осталось? Так нет, свежее, вроде…

– Купила вчера ведро смородины, сварила…

– Как купила?!

– На рынке…

– На рынке?! Да ты что, Настя, – совсем рехнулась?! На рынке дармовщину покупать? Сходила бы в сады-огороды, там нынче огородов заброшенных до чертиков, чуть ли не наполовину! Как будто не знаешь?! Да ты же сама только что говорила про свой огородик!

– Я не подумала…

– Эх, растяпа! А потом жалуетесь, что денег не хватает! Откуда же им быть, если пенсию на пустяки тратите?! Ну, хорошо, хорошо… – сбавила обороты Топаева. – Нет огорода, – и ладно. Не беда. Встанешь спозаранку, пока хозяева спят, и заходи в любой сад-огород.

– Это что, – в чужой?!

– Нет, можешь, конечно, в заброшенный зайти, но лучше в хозяйский, Настя. Заброшенный, – это если домой собирать. Для себя и поплоше ягода пойдет. А продавать лучше хорошую ягоду, чтобы товарный вид налицо. Тогда дороже продашь.

– Да как же я могу, Алевтина, в чужой огород зайти?

– Как все. Берешь и заходишь.

– В чужой?!

– Вот заладила, – чужой, чужой… Все нынче по огородам лазят, на свой-чужой не смотрят. Ты думаешь, смородина, которую ты на рынке купила, из своего сада? Как же, держи карман шире! Ободрали у кого, и продали! Всем жить хочется.

– Нет, я так не могу, Алевтина… И потом, – даже если я последую твоему совету, много я заработаю?

– Если с умом к делу подойдешь, – на подарки и угощение хватит, – заверила Топаева. – Завтра продашь, послезавтра. Когда у тебя внучка приезжает, говоришь?

– Через четыре дня.

– О, успеешь тысчонку заработать! А то и поболе. Главное, – выгодно продать. Правда, плохо, что урожай в этом году хороший.

– Почему? – удивилась Немова.

– Потому что цены упали. В прошлом году ягода не уродилась, ведро вишни стоило триста рублей. В этом году вишни полно, хорошо, если за двести рублей ведро продашь, – ловко разъяснила рыночный закон спроса и предложения Топаева. – Но это ничего. Даже хорошо. Зато оборотом можно взять. Вместо одного ведра два продашь за день, три. Это как получится. Главное, не лениться. Я неделю назад за день пять ведер продала! Вот тебе и тысяча! Не каждый рабочий столько за день зарабатывает! Ну, так как?

– Нет, я так не могу, Алевтина. Был бы свой огород, – тогда другое дело. А так… Сроду чужого не брала.

– Ну, как знаешь, соседка. Спасибо за чай, – Топаева поднялась. – Если прижмет, – заходи, займу денег, мне не жалко.

– Нет, нет, не надо. Как-нибудь обойдусь! – как ни крепилась Немова, обида на соседку прорезалась не только эмоциональным возгласом, но и враждебной ноткой в голосе.

Впрочем, расстались мирно. Не смотря на недосказанность и затаенную обиду с одной стороны, и досаду – с другой. Как ни крути, а худой мир всегда лучше хорошей войны.

После ухода неожиданной гостьи Немова прибрала со стола и включила телевизор в зале, чтобы за просмотром очередного сериала дотянуть до ночи. Но в отличие от обыкновения телевизионное действие никакого интереса у нее не вызвало. Обида обидой, а вредный совет энергичной соседки лег на благодатную почву бедности. Где ничего достойного произрасти не может. Кроме, разве что, гордости, – той самой, что превозможет любой искус. Но, опять же, – если сил душевных на то достанет.

Свою жизнь Немова прожила честно. То есть, – на одну зарплату. С работы ничего домой не носила, хотя возможность была. Работала библиотекарем в школе, и что-что, а ту же канцелярию могла таскать домой без особых затруднений. Но как-то стыдилась, ручки и тетрадки покупала в магазине.

С выходом на пенсию в жизни Немовой ничего не изменилось. В том отношении, что никаких иных доходов, кроме небольшой пенсии, она по-прежнему не имела. Но к положению пенсионерки она приспособилась быстро. Во многом потому, что практически ничего в новом укладе жизни менять не пришлось. Если раньше она тянула от зарплаты до зарплаты, теперь – от пенсии до пенсии.

Приносила домой пенсию, как раньше, – зарплату, и тут же усаживалась за стол с ручкой и тетрадкой. Скрупулезно подсчитывала все предстоящие расходы. Самым легким было отделить деньги на квартплату. А вот после этого начиналась морока. Главным образом потому, что денег после квартплаты оставалось раз-два, и обчелся. Задачку же предстояло решить так, чтобы хватило не только на самое необходимое, но и осталось. Хоть немного. На похоронные деньги. Те самые, которые Немова, как и большинство пенсионеров, откладывала, чтобы не обременить близких своей смертью хотя бы материально.

Глядя на экран, Немова пыталась найти выход из сложившейся ситуации. В сердцах поругивала бестолковую дочь, что не удосужилась предупредить о приезде внучки заранее. Не за неделю, а за две. Тогда Немова успела бы отделить небольшую сумму от пенсии. А сейчас оставалось только на хлеб и молоко. И занять не у кого. Поскольку немногие подруги были такими же пенсионерками.

Ситуация складывалась отчаянная. Выход, впрочем, был, – взять из похоронных. Но уж очень не хотелось лезть в эту скорбную кубышку. Заранее становилось стыдно, если дочери вдруг придется хоронить ее на свои деньги…

С этой заботой Немова отправилась спать. Расстелила постель, легла. Но сон, главный и, пожалуй, единственный союзник всякого одинокого человека, никак не приходил. Ведро, полное блестящих, тугих, чуть приплюснутых темно-малиновых вишен, возникало перед глазами Немовой, стоило только прикрыть веки, – как если бы она весь день собирала ягоду.

Старуха вздрагивала и открывала глаза. Пялилась в темноту спальной, чуть подсвеченную призрачным светом уличного фонаря. Вслушивалась в ночное безмолвие квартиры, где даже тугая капель худого крана в ванной стала непременным атрибутом тишины. Закрывала глаза и снова перед глазами возникали темные, тяжелые ягоды вишни среди легкой махры узких глянцевых листьев. Или в ведре, заполненном до краев.

В то же самое мгновение кадр сменялся. Немова видела себя в нестройной шеренге таких же старушек с ведрами, на задах рынка, куда их вытеснили экспансивные торговцы фруктами с юга. Она терпеливо и тихо ждала покупателя. Ревниво поглядывала на соседок, чей товар, конечно же, казался лучше, завлекательнее своего. Мимо проходили покупатели. Потенциальные. И каждый, чудилось, презрительно кривил губы: мол, знаем мы, бабуля, откуда ягодка, нас не проведешь…

Старуха в испуге открывала глаза. Напряженно и тяжело думала о предложении Топаевой, и, сама не замечая как, начинала планировать завтрашний день. Который начинался с раннего похода в сады. А продолжался на рынке. Вскоре Немова спохватывалась, краснела, стыдясь этих мыслей. Но затем незаметно возвращалась к своим скорее мечтам, чем серьезным размышлениям. Представляла, сколько радости сможет доставить внучке. И вновь обрывала себя, закрывала глаза. Чтобы увидеть перед глазами вишню…

С тем и уснула, сама не заметив как.

Проснулась на рассвете от требовательного толчка в грудь. Полежала немного, преодолевая внутреннее сопротивление, грузно поднялась с постели. Наскоро выпила чашку чая. Постояла перед шифоньером, где были спрятаны похоронные. Принесла с балкона десятилитровое пластмассовое ведро и отправилась за вишней.

Крадучись, боясь потревожить чуткую тишину звонкого подъезда, выбралась на улицу. Постояла немного возле сонного подъездного крылечка, собираясь с духом. Зябко передернула плечами, перекрестилась, и пошла.

Шла гулкой безлюдной улицей, тревожно прислушиваясь к дробному постукиванию крепких широких каблуков старых туфель, многократно умноженному эхом. Резвый, порхающий стук подгонял старушку, точно невидимый, жуткий преследователь, оторваться от которого никак не получалось. Немова прибавляла шаг, но настырное эхо наступало на пятки, подгоняя.

До садов Немова добралась очень быстро. Что немудрено. Городок, в котором она прожила всю жизнь, был невелик. Из конца в конец за час пройдешь и даже не запыхаешься. Все рядом, только руку протяни. А сады-огороды, как называли здесь шесть дачных соток, от пятиэтажки, где обитала Немова, располагались совсем неподалеку.

С опаской, беспрестанно оглядываясь, Немова вошла в садоводческое общество. Медленно двинулась узкой улочкой, мимо покосившихся оград с частыми калитками, мимо невзрачных старых дощатых будочек, где только инструмент сложить, да от дождя укрыться. Часто останавливалась, внимательно вслушивалась в неподвижную утреннюю тишину, и украдкой, таясь даже от самой себя, выглядывала подходящий сад.

Но и на заброшенные огороды посматривала, с тоской и жалостью. Топаева оказалась права. Заброшенных огородов, и впрямь, оказалось полно. Намного больше, чем три года назад, когда Немова еще копалась в своем огородике. И тогда беспризорных участков в садоводческих обществах было немало, а тут они встречались едва ли не через раз.

За этими брошенными садами, поросшими жизнелюбивым бурьяном, где о былом напоминали только яблони и кустарники, маячил собственный участок. Наверное, такой же сиротливый без ухода, тихий, с печальной скособоченной будочкой, поросший сорной травой. Садогород Немовой находился далеко отсюда, на другом конце города. Она намеренно выбрала это садоводческое общество. Не потому, что оно находился ближе, а потому, что страшилась увидеть свой беспризорный сад.

Глядя на участки, заброшенные и ухоженные, старуха миновала несколько улочек. Внезапно остановилась, удрученная, – поняла, что ходить вот так, выбирая, а на самом деле оттягивая страшный момент падения может долго. Глянула в пустое ведро, покраснела, и вдруг заулыбалась, радостно, счастливо. Конечно же, – зачем лезть в чужой огород? Вон их сколько, заброшенных, никому не нужных! Кто ей слово поперек скажет, если она зайдет в заброшенный сад? Где ягода попросту пропадает, не нужная никому, кроме птиц. Разве она сама, если бы встретила кого в своем заброшенном огороде, сказала слово против?

С этой спасительной мыслью Немова прошла еще одну улочку, теперь уже смелее. Обретенное чувство собственной правоты вернуло ей уверенность. Остановилась у заброшенного сада с густыми зарослями одичавшей вишни в самом конце участка. Постояла, оценивая. Повздыхала. Чтобы добраться до кустов вишни, предстояло одолеть метров десять высокого, в пояс, бурьяна. Да и вишня на кустах показалась издали плохонькой, мелкой.

Зато вишня на соседнем участке, ухоженном, с опрятными каменными тропками меж крутобоких грядок, с веселой яркой клумбой у небольшой ухоженной будочки, старухе приглянулась с первого взгляда. Вишневые кусты росли у забора, невысокие, полные крупных, бордовых и ярко-красных, недозрелых еще вишен, манили издали соблазнительной силой запретного плода.

Немова огляделась, прислушалась, и подошла к невысокой металлической калитке, закрытой на щеколду. Робко потянула узкую тугую задвижку, – легкая пружинистая калитка качнулась и приоткрылась наполовину, точно предоставив старухе возможность выбора. Она вздрогнула и отступила на шаг. Огляделась и уставилась на калитку, решаясь.

Искушение вытеснило боязнь. А услужливая память враз подкинула все прошлые обиды, когда она сама, придя в огород, со слезами смотрела на оскорбительную плешь в грядке с морковкой или напрочь обобранную грядку с луком.

Если другим можно, – почему нельзя ей? Хотя бы разочек. Тем более, – не для себя.

Переступила границу запретного, сделала три сердитых шага, но на этом невеликий запал неотомщенного зла иссяк. Уступил место страху и стыду за свой поступок. Немова покорно повернулась, чтобы выйти из сада, но перед глазами вдруг возникло лицо внучки, ее требовательные глаза. Так же покорно, как секундой ранее, Немова повернулась и, подгоняемая любовью к внучке, пошла к вишне, осторожно ступая между грядок.

Сорвала первую ягоду, бросила в пустое ведро, где она крутнулась, как в круге рулетки. Затем – вторую, третью. Остановилась, осторожно озираясь и вслушиваясь в тишину. Опять сорвала ягодку, бросила в ведро. Снова огляделась, и снова сорвала вишенку.

Через несколько минут работы азарт собирателя полностью вытеснил и страх, и стыд. Тугие прохладные ягоды сыпались в ведро беззаботными очередями, понемногу вытесняя гулкую пустоту. Подпрыгивали и замирали, теряясь среди прочих. Мерцали, радуя глаз сиянием отраженного солнца. Разом проворачивали яркий солнечный блик, стоило только тронуть ведро.

Успела набрать полведра, когда услышала за спиной:

– И не стыдно тебе, бабушка?

Немова резво обернулась, увидела в калитке пожилую женщину, крепкую еще, с крупным тугим телом и подвижным широким лицом.

– Так вот кто в мой огород лазит! Я-то на пацанов грешу, а тут… – хозяйка огорода покачала головой, с той нарочито преувеличенной амплитудой, с какой обычно стыдят малых детей. – Ни стыда у тебя, не совести, бабушка!

– Я… – пискнула Немова, собираясь сказать в свое оправдание, что в первый раз, что не для себя, и закашлялась. Кашляя, с ужасом смотрела на хозяйку огорода, на ее сердитое лицо с насупленными бровями.

Несколько мгновений Немова стояла, схваченная цепким ватным страхом. Затем подхватила ведро, сорвалась с места и, толкаясь мягкими ногами, понеслась к высокому забору. Мчалась прямо по грядкам, не разбирая, куда ставит ноги. Запиналась за цепкие плети огурцов, высокую картофельную ботву, но на ногах держалась. Добежала до высокого забора, подпрыгнула. Раз, второй, третий, – пока не поняла, что ловушка захлопнулась.

– Ату ее!!!

Немова обернулась, увидела озорное и уже ничуть не злое лицо хозяйки сада. Заметалась вдоль забора, ища лазейку. Тщетно. Наткнулась на невысокий бачок для воды у забора, – осенило. Неловко вскарабкалась на крышку бака. Услышала позадь оглушительный свист, обернулась, – это свистела пожилая хозяйка огорода. Свистела мастерски, вложив два толстых пальца в рот. Увидела перепуганное лицо Немовой, выплюнула пальцы изо рта и заулюлюкала, затопала ногами, изображая бег. Так, точно гнала не пугливую старушку, а стайку шкодливых подростков. Чье паническое бегство при виде хозяев есть одно из непременных условий детской игры в грабителей садов и огородов.

Не успела Немова отвернуться, как ее подкинула великая сила человеческого страха, и она перемахнула через забор. Удачно приземлилась и, не выпуская ведра из рук, стремглав пронеслась узкой улочкой, свернула в проулок. Не останавливаясь, проскочила короткую дистанцию, снова завернула, помчалась прочь от страшного места позора.

Долго петляла узкими улочками, не выбирая дороги. Убегала не столько от гневной хозяйки огорода или собственного страха, сколько от самой себя. Остановилась только когда почувствовала последнюю усталость. Шлепнула тяжелое ведро на землю, схватилась за грудь.

Сердце, измочаленное долгим бегом, трепалось у сухого горла. Прохладный утренний воздух обдирал легкие крупным рашпилем. Ноги подкашивались, отказываясь держать дряхлое тело. Огляделась – присесть некуда. Кроме как на траву, влажную от утренней росы.

Оперлась о шаткий забор заброшенного сада. Увидела прямо перед носом ветви вишни, полные крупных ягод. Оттолкнула их взбешенной рукой и получила по лицу легкую пружинистую пощечину. И вдруг заплакала, – навзрыд, взахлеб, как плачут маленькие дети, не понимающие, за что их наказали.

Ведро с вишней Немова оставила на дороге. Не высыпать же добро на землю? С детства не приучена к такому. Кому надо, – заберет. Если не посовестится.

А то, что ведро почти новое… Да Бог с ним, с ведром! Дело наживное! К тому же, – не может быть преступления без наказания. Хорошо, если соразмерного, правда.

2008 г.