Текст книги "Третья сила"

Глава 11
Ташкент – город хлебный

Лромат густого зелёного чая наполнял ординаторскую. Пан Линг закрыла глаза и спокойно, мелкими глотками вкушала изумительный напиток. Боже, какое блаженство! Тепло от пищевода разливалось по всему телу, наполняя его покоем и влагой. «Устала. Я так устала… Что там снаружи? Забыла, как выглядит город. Всё, хватит киснуть! Сегодня обязательно выйду. Вот чай допью и пойду».

Пан Линг работала в здешней больнице больше года. Она переехала в Ташкент задолго до затопления Шанхая, поэтому он остался в её воспоминаниях таким же, каким был раньше: с широкими площадями, небоскрёбами, с золочёными пагодами и шумом городской толпы. Она старалась не думать о прошлом, но оно давало знать о себе повсюду – в беседах с больными, в застиранных халатах, в тупых скальпелях, в плиточном чае, запасы которого ещё вчера казались неистощимыми, а теперь подходили к концу.

В больнице Линг начала работать сразу же после переезда. Первое время она ещё выходила в город, но с каждым месяцем всё реже и реже возвращалась в свою гостиницу. Это легко можно было объяснить огромной загруженностью, но в душе Пан понимала, что просто никак не может привыкнуть к новому месту. Эти шумные загорелые люди, окружавшие её, были чужды и непонятны. Слава богу, в больнице Линг могла говорить по-английски: врачи и некоторые медсёстры понимали этот язык, к тому же она узнала немало русских слов. Но в городе возникали проблемы. Самое печальное из неудобств было то, что здесь не существовало Чайна-тауна. До Ультиматума Пан Линг успела побывать в разных частях света и везде находила родной уголок, с милыми широкими лицами и умными глазами. А здесь его не было. Здесь вообще на удивление было очень мало китайцев. Масса корейцев, а с китайцами напряжёнка. В больнице кроме неё работал всего один старый врач-акупунктурист (как дальний родственник, он пригласил её сюда) и пара медсестёр. «Хоть бы кто-нибудь заболел…» – подумала она, но сразу осеклась и сердито встряхнула головой. Пока чем-то занята, нет времени для посторонних мыслей, воспоминаний. Зато сейчас…

Линг медленно поставила пустую чашку на столик и стала собираться. Выходить всё равно надо, по крайней мере за продуктами… Она вытащила из шкафчика плоский квадрат плиточного чая и стала делить его на правильные ломтики: «Это за ведро яблок, это за банку сливок, это за кофточку…» После Реформы в городе появилось достаточно продуктов общего спроса, но каждому хотелось чего-нибудь особенного, что можно было достать только через обмен. Пан Линг никогда не умела торговаться, но перспектива остаться без одежды (её кофточка застиралась до дыр) заставила, стиснув зубы, направиться к выходу.

На улице было прохладно. «Странно, местные жители говорили, что в эту пору должно быть ещё жарко – всего лишь начало осени. Видно, и здесь, посреди континента, всё поменялось. Да к тому же вечер».

Свежий ветерок дул в спину, подгоняя. От ТашМИ (так по старинке называли их госпиталь) до сквера было всего несколько кварталов – оптимальное расстояние для освежения головы. Одинокие прохожие, как и Линг, спешили по домам – закрыться и забыться хотя бы на ночь. Что будет с нами? Этот вопрос висел над каждым, как дамоклов меч, терпеливо и по-иезуитски дожидаясь обещанных жертв. Время стало рваным и неопределённым: на работе оно летело как китайский поезд-пуля – плавно, быстро и почти без остановок, зато дома застывало, будто поджидало чего-то. Как ни старались люди приободриться, общее уныние сквозило во всём.

«Интересно, Они специально так задумали или это случайное совпадение?» – подумалось Пан Линг при взгляде на памятник Тамерлану. Знаменитый завоеватель сидел на коне и рукой указывал прямо на вход в красный куб. Поблизости никого не было. Она вспомнила километровую очередь, китайским драконом тянувшуюся вдоль улиц родного Шанхая во времена Переселения. Шум, крики, плач детей причудливой мелодией смешивались с гальванизировано-весёлым смехом якобы готовой ко всему молодёжи. Здесь, наоборот, было тихо и мирно. Как на кладбище. Точность образа пробрала Пан Линг до дрожи. «Зачем мы продлеваем агонию?» – думала она, взбегая по ступенькам, ведущим к гостинице, давно уже выполняющей роль приюта. «Зачем, кому это всё нужно? Ведь конец очевиден, и мы бессильны что-либо сделать. Почему с упрямой тупостью мы продолжаем работать, жить как ни в чём не бывало? Кого мы хотим обмануть? Себя или Их?»

– Нэллоу-салом, уважаемая! – прервал её размышления возглас старика-узбека невысокого роста, приветливо склонившегося в поклоне приложа руку к сердцу.

– Хай, Рахим-ака, – медленно ответила Пан Линг, с трудом подбирая слова. Она всё никак не могла научиться говорить на этой смешной смеси ломаного английского, русского и узбекского языков, на которой говорили все местные жители.

– Каймак виз лепёшка? – утвердительно-вопросительно пробормотал мужчина, подойдя к столу с подносом в руках.

– Рахмат, Рахим-ака, – торопливо ответила Линг, разламывая горячую сдобу. Она не могла устоять перед соблазном. Реформа обеспечила каждого жителя Земли необходимым для проживания продуктовым минимумом – мясом, хлебом, сыром, курицей, так что дни голода и нищеты уже полгода как ушли в прошлое. Но всегда хочется побаловаться деликатесом. И пускай хлеб раздавался бесплатно – разве сравнится безвкусная мучная мочалка со свежей, горячей лепёшкой, ещё хранящей аромат жарких углей. Такую можно было выменять только на базаре и за что-нибудь стоящее. Как это делал Рахим, никто не знал и старался не задумываться. Рахим был ответственным за питание в гостинице-общежитии и никогда не унывал; этот проныра умел обставить свои делишки так, что все были довольны и никто не жаловался. К тому же он был приветлив и весьма обаятелен, всегда радовался возможности переброситься парой фраз с проживающими.

– Жойн ми, Рахим-ака, пли-из, – попросила Пан, указывая на стул напротив.

Рахим не заставил себя упрашивать и тут же плюхнулся напротив. Минута прошла в молчании. Рахим, облокотившись о стол, пристально смотрел на гостью, старательно делавшую вид, что не замечает этого.

– Вай ю, Пан-апа, так сэд? Кто-то умер?

– Но, но, джаст тайед! Устала чут-чут… – ответила по-русски Линг и добавила: – А ю хэппи, Рахим-ака?

– Оф кос, я хэппи! Такой красивый гёрл рядом, как не быть хэппи!

– Ай эм сириоз.

– Я ту! Смотри, лепёшка есть, чай есть, крыша над хэд есть, что ещё нид?

– Рахим-ака, вот вуд хэпенед виз ас? Что с нам случится?

– Гёрл, гёрл, бедный гёрл, – укоризненно покачал головой Рахим. – Ю совсем янг, ю маст ту быть хэппи. Аксакалз сэз, нэвэ ворри эбаут вещь, ю не можешь чэндж.

– Аксакалз?

– Йес, пипл виз белый борода, – пояснил он, проведя ладонью по редкой, аккуратно стриженной седой бородке. – Ю не можешь чэндж погода, ю не можешь знать фьючер. Мой дедушка, грэндфазер, был на война – пух-пух, – пояснил он, не зная слово «война» по-английски. – Он не знать, будет жить или ноу, бат хи трайед то би живой, энд Аллах хэлп хим. Аллах вил хэлп аз ту, гёрл. И потом уи всегда сможем уехать на небо, эт зе энд. Либо так, либо этак… Так что кушай каймак и би хэппи.

– Рахмат, Рахим-ака, – пробормотала Линг, макая ломоть лепёшки в густые сливки. – Зисис очен ойши!

– Пан-апа, я давно хотеть спросить ю, что йё нэйм значит? Я ноу, зэт каждый китайский канджи есть мининг.

– Май нэйм минз ривэ, где моют рис.

– ??

– Рис надо мыть только в очен чистой вода, – с трудом складывая слова, сказала по-русски Линг.

– Красивый нэйм! Тебэ идёт. Ты нас не эфрэйд. Мы мирный пипл.

Пан Линг вспомнила свои недавние поиски в интернете. Когда-то она услышала забавную фразу: «Ташкент – город хлебный». И ей вдруг захотелось узнать, откуда выражение появилось. В итоге виртуальный поисковик навёл её на фильм, который оставил незабываемые впечатления. Это была старая кинолента о военном времени, когда тысячи беженцев со всего Советского Союза приехали в Ташкент и жители приютили их. «Мы тоже беженцы со всей планеты. Ташкент нас приютил, дал нам крышу и хлеб. Найдётся ли на Весте свой Ташкент, когда придётся уезжать?..»

Глава 12
Панацея

Руже был доволен. Всегда приятно, когда твой труд приносит кому-то пользу. Сегодня, всего месяц спустя после звонка президента, он мог смело сказать, что Танина мать, скорее всего, будет спасена. Вот они, дрожащие под пронзающими лучами микроскопа стволовые клетки. Испуганно жмутся друг к другу на предметном стекле. Руже чувствовал себя магом, по мановению волшебной палочки которого происходят чудеса. «Она будет жить! – мысленно воскликнул учёный, но тут же понял, что переборщил. – Надеюсь, я смог вам помочь. Не надо благодарностей», – проговорил про себя Себастьян, готовясь к встрече с Таней. Вчера та прилетела вместе со своей матерью к нему в Ванкувер для финальной терапии. Руже был уверен в успехе. Ему удалось размножить стволовые клетки и, главное, заставить их дифференцироваться в нужном направлении. Должно хватить для излечения. Лаборатория была расположена при женском госпитале на Оук-стрит, поэтому вопросов, где лечить больную, не возникало.

Себастьян был азартным оптимистом, в былые времена постоянно, но безуспешно участвовавшим во всякого рода лотереях. Он твёрдо верил в свою звезду, знал, что когда-нибудь ему должно обязательно повезти. И вот этот миг настал. Ему чудились вспышки фотокамер, толпы назойливых репортёров, виделся огромный зал, заполненный людьми во фраках. Среди них он сам, взволнованный, растроганный вниманием, полный благодарности, торжествующий по поводу получения Нобелевской премии.

Руже с усмешкой отогнал видение. Всё это в прошлом… Его мечте не суждено сбыться. Некому выдавать премии, некому оценить то, что им было изобретено. Он разместит небольшую статью в интернете, и она осядет где-то на далёких серверах мёртвым и никому не нужным грузом. Затем и вовсе канет в небытие, как и всё живое на Земле…

От грустных мыслей его оторвал звонок. Это была Татьяна. Она уже успела оформить маму в больницу, и теперь врачи ждали только его приезда. Взяв из инкубатора несколько пробирок, Руже направился в клинику. Идти было недалеко, всего-то несколько сотен метров из одного здания в другое через внутренний парк. Подойдя к дороге, он по привычке глянул по сторонам и поймал себя на мысли, как прочно сидят в его сознании условные рефлексы: «Автомобили, почитай, второй год не ездят, а всё оглядываешься…»

Он вспомнил, как когда-то, лет двадцать назад, молодым студентом пришёл сюда с университетской скамьи – вихрастый, задорный, полный мечтаний и надежд, а главное – веры в себя и своё призвание. Да, он обрёл известность, его почитают в узких кругах специалистов… Ну и что? Кому какое дело до его чаяний?.. Земля растворилась в объятиях наступившей осени, не придавая ни малейшего значения его существованию. Так будет и через двадцать лет… Хотя нет. Тогда уже ничего не будет. Сплошная чёрная корка…

В операционной пахло спиртом и нагретым металлом. Все были в зелёных халатах, одинаковые до неузнаваемости. Операционная сестра взяла у него пробирки и, невзирая на его любопытство, закрыла двери операционной перед его носом. Миссия закончена. «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить», – почему-то вспомнилось ему. Потоптавшись ещё немного в предоперационной, он уже собрался уходить, как вдруг почувствовал лёгкое прикосновение сзади.

– Танья! – обрадовался знакомому лицу Руже. В последние месяцы он интенсивно занимался русским и был рад каждому случаю попрактиковаться.

– Здравствуйте, Себастьян! – радостно ответила девушка, обнимая его. – Спасибо вам, спасибо за всё! Вы не представляете, что вы для меня сделали!

– Что вы, Танья, не надо… Помог чем мог. Всегда рад.

– Себастьян, я не совсем понимаю, как это произошло. Мне только сказали, что вы достали где-то стволовые клетки для моей мамы. Откуда?!

– Вы разве не помнить? Я же приезжать три недели назад к вам домой. Навещать вашу матушку. Немного волос с её головы…

– Почему вы тогда ничего не сказали?

– Понимаете, я не был уверен. Это был просто догадка. Когда я увидел вашу мать, измождённую и неподвижную, я думать, что слишком поздно, что уже ничего нельзя сделать, организм её слишком истощён. Вы сами подать мне эту мысль.

– Я?..

– Ну конечно! Вспомните, вы как раз стричь ей волосы. Вы грустно-грустно сказали тогда, что вам удивительно – ведь волосы ещё растут как ни в чём не бывало. И меня озарить. Я взять несколько волос с её головы, позвонить Казимиро Онно, и тот помог выделить из их корней стволовые клетки. Вот и всё. Мне оставалось всего лишь создать условия для их рост и дифференцировка. Так что это я вас должен благодарить за брошенную идея.

– Себастьян, вы гений! Теперь у меня есть надежда.

– Если всё пройдёт хорошо, мы сможем спасать сотни больных.

– Будь у меня деньги, я бы поставила памятник нанотехнологии. Ведь вы именно этим занимаетесь?

– Да, это мой последний увлечение. Правда, выделение стволовых клеток к этому не относится. Нанотехнология – это гораздо меньше, на уровень молекул. Уже в конце двадцатый век люди научиться создавать молекулы артифишиал… искусственно. В принципе, можно запрограммировать молекулы нужной длины и с определёнными свойства. Вы хочите видеть мой махолёт?

– ??

– Идёмте ко мне, я вам его покажу. Нам позвонить, когда операция кончится.

В своём кабинете Руже чувствовал себя намного комфортнее. Привычным движением он раскрыл створки шкафа и поставил на стол что-то вроде летучей мыши.

– Прошу знакомиться – махолёт! – Себастьян погладил аппарат по спине, и вдруг крылья дёрнулись, зашевелились, захлопали, и через мгновение прибор взмыл под потолок и стал выписывать там правильные круги.

– Здорово! – восхищённо воскликнула Таня, следя за кружением аппарата. – А при чём тут нанотехнология?

– Крылья махолёта сделаны из специального тончайший материал, молекул которого могут сжиматься и разжиматься в зависимость от направления и силы тока. Если к нему подключить батарейка, то получится махолёт, – объяснял Себастьян, довольный произведённым эффектом. – Вообще можно столько всякого придумать! Лёгкий и эластичный космические скафандры. При правильном программировании этот материал будет достаточно всего нескольких слоёв, чтобы защитить человека от губительных космических излучений. Дышать, как рыба, кислородом, растворённый в воде. Заменять суставы и кости, делать искусственные мышцы. Столько изобретений, столько открытий! И всё, к сожалению, так безвозвратно поздно… Ведь это никому больше не нужно, – внезапно меланхолично завершил Руже.

– Себастьян, не расстраивайтесь так! Жизнь ещё не кончена. Что-то будет, что-то обязательно хорошее произойдёт! Да и потом, мы всегда можем умчаться на Весту. Красные кубы никто не убирал. Может, там нас ждут?

Глава 13
Дневник

Лэроблюм бесшумно рассекал воздух, послушно мчась к намеченной цели. Внизу однообразным синевато-зелёным фоном расстилались безграничные просторы «Тихого океана». «А что, он здесь и в самом деле тихий, – подумалось вдруг Чо Сану. – Во всяком случае, это название больше подходит здешнему, чем земному. Как всё-таки мы, люди, привержены прошлому… Вот и названия даём земные. Аэроблюм – “воздушный кирпич”. Что ж, он действительно напоминает собой кирпич: этакий прямоугольник, поставленный на бок, непонятно как передвигающийся по воздуху. Говорят, за счёт антигравитации. И всё благодаря Им, нашим невидимым “благодетелям”, чёрт бы их всех побрал! Я бы мог обойтись и без этих штучек. И вообще без этого дурацкого океана!» – рассердился он, но тут же отрёкся от собственных мыслей.

Океан был велик и прекрасен. Чо Сан стал изучать его всего несколько месяцев назад и был сразу очарован. Бесконечное разнообразие жизни в водных просторах поражало его воображение. Ещё подростком, выросшим в пустынных азиатских степях, впервые увидев океан, Чо почувствовал всем существом своим, что бескрайний водный мир должен принадлежать ему, ему одному. Годы шли, Чо Сан вырос и достиг своей мечты – стал понимать океан, слышать его дыхание, его трепет, его мощь и глубину… Но в какое сравнение может идти земной океан, истощённый человеческой алчностью и неумеренным аппетитом, со здешним, великим и нетронутым чудом природы? Однако теперь места поменялись, и он – Чо Сан, сам стал принадлежать океану. Океан превратился в его сущность, неизбывное желание и стремление, особенно теперь, когда его Су больше не было рядом… Эх, Су, что теперь с тобой будет? С кем и где ты в итоге окажешься, бедняжка Су?..

Настроение у него было препаршивое. Ко всем его проблемам ещё и это. Как? Почему? Что с Андрю Виндзором должно было стрястись, чтобы вот так…

Чо Сан виделся с другом по телеборду всего неделю назад, и он, казалось, был совершенно нормален. Хотя… этот последний разговор… Если бы тогда знать, что он задумал… И вот теперь Чо летит на своём аэроблюме на заброшенный остров, который облюбовал себе Виндзор. Конечно, Чо Сану одному вполне хватило бы тэдра, но он уже привык к этому «летающему кирпичу», да и место для водолазного снаряжения было необходимо. Всего несколько часов назад ему пришло сообщение о самоубийстве Андрю и просьба прибыть на место происшествия. Это было странно, непонятно. Жить здесь, в чудесном крае, и желать смерти? Здесь редко кто вообще добровольно останавливал свою жизнь. Хотя Эдвард Хаксли упоминал при первой встрече на Весте, что самоубийства участились. Но Андрю?! Это был первый человек из круга общения Чо Сана, ушедший из этого мира. И ладно, если бы речь шла о жизни на Вёрджин… Но здесь?..

Панель аэроблюма мигнула, предупреждая о посадке. Через минуту Чо стоял на поляне небольшого, но очень уютного острова. Здесь было всё необходимое для полноценной жизни отшельника: высокая, покрытая снежной шапкой скалистая вершина, с которой вниз устремлялся неутомимый водопад, разбиваясь в белое облако пушистых брызг; горная речушка, торопливо журчащая у поляны перед самым домом, где последние месяцы жил погибший друг; просторная долина, покрытая свежим зелёным ковром. Когда Виндзор уединился на этом острове, все восприняли это как должное: так поступают многие, особенно когда намереваются писать книгу – это просто идеальное место для творчества. «Почему он вызвал именно меня?» – мучился вопросом Чо Сан.

С Андрю они познакомились только здесь, на Весте. Виндзор был их адаптером. Уже через несколько дней после прибытия, как рассказывал ему Андрю, первопришельцы поняли, что для скорейшего привыкания к новым условиям людям нужен поводырь, советчик, адаптер. Чо Сан сам давно мог стать таковым, но дело было добровольным, а его отшельнический образ жизни не позволял такую роскошь, как длительное общение с вновь прибывшими. И вообще на суше Чо Сан чувствовал себя не в своей тарелке. Вот Андрю был прирождённым проводником в новую жизнь. С тех пор они дружили; правда, после переселения Андрю на остров виделись мало. В памяти всплыл их последний разговор: друг настойчиво приглашал Чо Сана посетить его.

– Тебе, как бывшему океанологу, возможно, будет интересно.

– Почему «бывшему»? – удивился тогда Чо Сан. – Я и сейчас этим занимаюсь. Ты знаешь, крайне любопытно! Тут такие водоросли уникальные, они на такое способны! Вот бы их на Землю…

– И ты о том же! – прервал его Андрю. – Какая Земля, какие водоросли? Ты что, не видишь, мы же в плену!

– Андрю, погоди, какой плен? Что с тобой? У тебя всё нормально?

– О’кей, не волнуйся. Это я так, пошутил. Ни черта я в твоей флоре и фауне не понимаю. Просто приезжай, когда время будет. Что-то мне не по себе…

Чо Сан чувствовал себя виноватым оттого, что вовремя не собрался. «Не жалей своих крыльев, чтобы лететь к другу» – древняя поговорка так и саднила в мозгу, как заноза.

Из дома навстречу гостю выплыла Жаннет, как называл её Винздор. Следя за бесшумным скольжением конуса, Чо Сан успел подумать: «Как всё же быстро привыкаешь к хорошему! Мы перестали удивляться и спрашивать. А ведь они стали нашей необходимостью».

Конусы, или «пешки», как их здесь называли, были неотъемлемой частью жизни на Весте, промежуточным звеном между бывшими землянами и этой странной, загадочной планетой. Покорные и всегда спокойные слуги, всё видящие и знающие, но при этом хранящие твои тайны. Хотя, может, они шпионят в Их пользу, кто знает?

– Жаннет, ты не могла бы дать мне что-нибудь выпить.

– Сок?

– Лучше коньяку.

Глоток обжигающего напитка обострил восприятие. В доме всё осталось как при Андрю. Вот его стол, книги. Он так и не смог перейти на местные холобуки – голографические электронные блокноты, и заставил Жаннет воссоздать настоящие книги. Ну, почти настоящие. Хотя на ощупь бумага как дома. Тьфу ты, чёрт! Опять про Землю. Наш дом здесь. Теперь и навсегда.

Чо Сан заметил, что Жаннет терпеливо ждёт дальнейших распоряжений.

– Как это случилось? Ты присутствовала?

– Нет, сэр. Андрю один ушёл в океан и не вернулся. Монитор его сердца бился во мне до одиннадцати тридцати. Его больше нет, сэр.

Чо Сан уловил нотку печали в её голосе. «Я никогда не задумывался, что конусы чувствуют. Если вообще способны. Наверно, показалось…»

– Он был хороший хозяин. Я любила его, сэр, – словно читая мысли Чо, проговорила Жаннет. – Он оставил для вас вот это, сэр.

– Слушай, перестань ко мне так обращаться! Ты же прекрасно знаешь моё имя.

– Хорошо, Чо Сан. Возьмите.

Из недр конуса появился толстый потёртый от времени блокнот с загнутыми уголками и клеёнчатой обложкой. «Земной», – со странным удовлетворением подумал Чо Сан и быстро перелистал его. Из блокнота выскользнул листок. Бумажка дёрнулась в потоке воздуха, колеблясь из стороны в сторону, будто пытаясь удержаться, но затем плавно опустилась на пол. Даже не наклоняясь можно было увидеть крупные буквы: «Чо Сану».

«Дорогой Чо!

Извини, что потревожил тебя. Твёрдо обещаю – в последний раз!

Как видишь, я ещё способен шутить, а потому пойми, что я решился на это в полном здравии и с холодным рассудком. Это единственное решение, которое я считаю правильным и возможным в моей ситуации. Я до сих пор не смог стать вестянином, привыкнуть и сродниться с этой планетой. Простите.

Чо Сан, этот дневник я отдаю тебе. Ты наверняка мучаешься вопросом, почему именно тебе? Самый простой ответ – ты мой последний адапт. Так и объясни это окружающим. На самом деле я и сам не знаю. Просто, когда решился на это и подумал о своём дневнике, ты был первым, кому бы я смог довериться.

Слышал, ты ищешь уединённого места на побережье. Если островок понравится, можешь жить здесь. Океан под боком и полон твоих чудесных водорослей! Только одна последняя просьба – пусть Жаннет остаётся с тобой. Не знаю почему, но мне было бы приятно осознавать, что она не исчезла из этого мира вместе со мной, как у них обычно водится. Что касается дневника – поступай с ним как хочешь. Можешь вообще его сжечь. Мне это уже неинтересно. Пора… Пойду теперь уже по-настоящему становиться частицей Весты.

Андрю Виндзор».

Чо Сан положил руку на книгу. Шершавая поверхность странно успокаивала его. «Значит, он знал о моих проблемах», – подумал Чо. Перед глазами вновь возникла картина: Су, его маленькая Су, совершенно нагая, бесстыдно раскинулась на красных простынях. А рядом, как огромная чёрная клякса, верзила негр, спокойно спящий на его, Чо Сана, постели. «Откуда у нас такие странные простыни?» – подумалось тогда Чо, ещё не осознавшему до конца ужас произошедшего.

– А, это ты, Чо… Я думала, ты насовсем ушёл в свой океан, – нараспев протянула Су. – Мне тут было немного грустно. Познакомься с Брэдом. Брэд, Брэд, проснись!

…Чо Сан до сих пор не мог вспомнить, как ушёл оттуда. Первое, что отразилось в сознании, – стойка бара и бутылка коньяка. Темно, в нос бьёт кисловатый, дурманящий запах марихуаны, в ушах звенит однообразный танцевальный ритм. Мужские и женские тела конвульсивно дёргаются в такт, но всё плывёт в тумане, в табачной дымке. «Боже, где я?! Что это?» – поразился Чо Сан.

– Старик, ты что? Ты на Вёрджин! Гуляй, радуйся жизни! – прокричал ему в ухо бармен, наливая очередную порцию алкоголя в сферообразный бокал.

– И давно я здесь?

– Часа два как минимум. Что-то не так?

– Нет-нет, всё в порядке. Как я здесь оказался?

– Не знаю, сэр. Наверное, как все – на своём аэроблюме. Вам плохо? – бармен сменил тон и манеру общения.

– Не беспокойся. Может, перепил. Как отсюда выйти? – поспешно проговорил Чо Сан.

– Вон там, рядом со сценой. Вам помочь? В вашем распоряжении кресла доставки. Куда прикажете?

– Нет-нет, я лучше пройдусь.

Он никогда не был в Лас-Вегасе, но представлял себе его именно таким: полным огней, разношёрстной публики, музыки, смеха и беспрестанного веселья. Куда хватало взгляда, раскинулись причудливой архитектуры здания, зазывающие в себя брызжущим светом реклам. «Самый модный коктейль – “Бирюзовая Вёрджин” – только в нашем кабаре!», «Играйте в нашем казино – выигрыши доставляются тут же!», «Экзорцист – самая модная игра сезона! Вытряхните душу из вашей “пешки”!», «В синераме для вас настоящие земные фильмы!».

«Это то, что мне нужно», – решил Чо и вошёл в тёмный зал. На наклонном полу лежали огромные пуфики-подушки. Выбрав удобное место, Чо опустился на одну из них. Подушка тут же приняла форму его тела, мягко облегая со спины и боков. На правом подлокотнике появилась дощечка с огоньками-кнопками. Чо наугад нажал одну из них. Из пола тут же вырос маленький кофейный столик с бокалом какого-то коктейля. Практически сразу начался показ боевика двадцатого столетия. Карты, наркотики, гангстеры, полиция…

«Одно и то же! Как сказал кто-то: “Мечтаем об идеальном будущем, которое всегда недостижимо, потому что мы идём в него через обыденность настоящего, таща на себе скарб прошлого”. Я приехал на Весту в надежде на лучшее. Но мы не способны на хорошее. Мы привезли всю эту грязь с собой. Странно, что именно Вёрджин[2]2
  Virgin (англ.) – девственный, нетронутый, наивный.


[Закрыть] стала столицей притонов».

Вёрджин, как назвали её первопроходцы, была огромным материком, чем-то напоминающим Австралию, только намного больше. Вначале она была чиста и непорочна. Поэтому её и прозвали Вёрджин.

«Господи, неужели мы способны только на это?» – яркой, гневной вспышкой пронеслось у него в мозгу. Чо Сан решительно вышел из синерамы и сразу же отправился на океан. Там и только там ему хорошо! На плавучей базе, в научной лаборатории. Там его жизнь. Он отгородился от внешнего мира, погрузился в свои эксперименты, стараясь вычеркнуть из памяти Су. Любил ли он её? По-своему любил. Хоть и пропадал большую часть времени в океане, но мысль о ждущей и верной жене всегда согревала его. «Я сам виноват. Женщина – вьюн, нуждающийся в опоре. Но опора на то и опора, чтобы быть рядом. Всегда».

Океан Весты был полон чудес, и каждый день сулил новые открытия. Так Чо Сан стал отшельником. Здесь его через пару месяцев и застало сообщение о смерти друга.