Текст книги "Три метра над небом. Я тебя хочу"

– Ну как я?

На ней прозрачная ночная рубашка, которая обтекает тело как морская волна, такая тонкая, что мне слышится шум моря. Рубашка синевато-коричневого цвета. Пастельно-синего, как она сказала. Волосы причесаны. Даже улыбка, кажется, стала дугой.

– Красивая. Очень. Если это ночная рубашка… то хотелось бы и комплект посмотреть.

Ева смеется. Затем выражение ее лица меняется, и она подходит ко мне профессиональной походкой. Она снова становится стюардессой.

– Вы звонили? Что желаете?

Мне на ум не приходит ничего остроумного, кроме разве что: «Как бы сказала та синьора: «тебя, кнелька»». Но мне кажется, это не то. И я ничего не говорю.

Но она ждет ответа. Подходит вплотную. И мне снова вспоминается песня «Нирваны»: «If she ever comes down now…»

– Ну так что же вы желаете?

– Раствориться в твоей пастели.

Это ей нравится. Ева смеется. Оценила мою шутку. Она решает, что немедленно даст мне в нем раствориться. Целует меня. Потрясающе, спокойно, мягко, долго. Немного играет с моей нижней губой, покусывает ее, слегка захватывает губами. Потом неожиданно отпускает меня. Стараюсь этим воспользоваться.

– Я тебе кое-что привез.

Впрочем, спешить некуда. Посадка не предусмотрена. Во всяком случае, сейчас. Я встаю и беру пакет. Она с удивлением смотрит на меня. Ее соски видны сквозь легкие складки ночной рубашки Но я не хочу терять время. Открываю пакет у нее на глазах.

– Вот это да! Две дольки арбуза!

– Я взял их у одного друга возле моста Милвио. Я не видел его сто лет, и он мне их подарил.

Даю ей одну дольку.

– У него самые лучшие арбузы в Риме.

После твоих, хочется мне добавить. Но эта шутка была бы еще хуже, чем первая. Она грызет арбуз и тут же пальцем снимает капли сока, который ползет у нее по губам, и слизывает его, чтобы не потерять ни капли. Я смеюсь. Да. Спешить некуда. Я надкусываю свой арбуз. Он свежий, сладкий, вкусный, пористый, не мучнистый. Ева все еще ест. С удовольствием. Мы поедаем свои куски с улыбкой, глядя друг на друга. Это становится почти состязанием. У нас в руках остаются розоватые полумесяцы. Мы продолжаем жевать. Сок ползет по подбородку. Она откладывает свою корку на стол и, не вытирая рот, снова меня целует.

– Теперь ты мой арбузик, – она кусает меня за подбородок и облизывает вокруг рта, слегка задерживаясь на моей щетине. Она настроена решительно, ее разбирает желание, ей весело. Она стала настоящей женщиной. – Знаешь, я хотела тебя в самолете и сейчас хочу.

Я не знаю, что ответить. Мне немного странно слышать ее слова. Молча смотрю на нее, она улыбается.

– Впервые в жизни я с пассажиром.

Спокойно вынимаю из кармана телефон. Я подумал о том, что он может невпопад зазвонить, и выключаю звук. Судя по тому, как идут дела, теперь понятно, что это самый лучший подарок, который Паоло мог бы мне преподнести.

– А ты – единственная стюардесса, по которой я скучал.

Она делает вид, что хочет дать мне пощечину. Я на лету хватаю ее руку и нежно целую. Она протестует, делает вид, что сердится, фыркает.

– И еще ты самый сочный арбуз в моей жизни.

Она радостно улыбается и освобождается из моих рук. Сидит на диване со скрещенными ногами. Решительная, бесстыдная, дерзкая. Она просовывает руку мне в брюки. Медленно, нежно. Она знает, куда. И я знаю. Она смотрит мне в глаза с вызовом, без стыда. Я смотрю на нее, не помогая ей, и улыбаюсь. Тогда она притягивает меня к себе, полная желания и страсти, и крепко обнимает за плечи. И я отдаюсь ее порыву. Я растворяюсь в этом пастельно-синем, я опьянел от сладкого, в том числе и арбуза.

9

А где-то вдалеке, на улице Аурелиа, не доезжая Фрегене, стоит Кастель-ди-Гвидо. Это старый заброшенный замок, наскоро декорированный заново. Пятьдесят оформителей два дня подряд расписывали его стены. Пять огромных консолей, подвешенных на потолки, оборудованы самыми разнообразными лампами, способными в один миг осветить помещение дневным светом. Двести ламп по 100 киловатт призваны освещать гулкие гостиные замка, на стенах которого старинные фрески, выцветшие за столетия; фрески есть даже в подвалах. Пять тысяч свечей, расставленных повсюду: в залах и в саду. И в довершение-два грузовика, наполненных матрасами, еще затянутыми целлофаном. Все правильно, ведь никогда не знаешь, как пойдет… И все эти «как пойдет» должен предусмотреть он, Алехандро Барберини. Это его вечер. На его двадцатилетие отец подарил ему черную карту «Dinners»[8]8
  Инвестиционный банк.


[Закрыть] Можно ли лучше отпраздновать это событие? 200 000 евро, немного усилий и – вуаля! Все готово. И, конечно же, Джанни Менджони никак не мог упустить такой случай. Именно он взял в свои руки организацию вечеринки. Он заказал больше тысячи бутылок алкоголя и триста шампанского, сорок пять пластиковых ведерок со льдом и двадцать официантов. Да и стоит ли скромничать? Себе он, за одну лишь организацию, попросил выписать чек в 30 000 евро. И обналичить. «С этими аристократами никогда не знаешь, сегодня они богаты, завтра – нет», – сказал он бедному Эрнесто, который на самом деле и занимался всеми организационными вопросами. Для Эрнесто же, получившего 1800 евро, это была каторжная работа, длившаяся больше месяца. Но для него эти 1800 – манна небесная. Он хочет сразить наповал красавицу Мадду. Они уже месяц встречаются, а она не дает до себя дотронуться. Но уж сегодня вечером все пойдет как по маслу. Он купил ей курточку, которая так ей нравится. 1000 евро улетели на куртку из розовой кожи, но если ей это в радость, ничего больше ему и не надо. Он спрятал пакет в машину, и после этой вечеринки, уже на рассвете… впрочем, как будет, так и будет… По крайней мере, улыбку на ее лице он точно увидит. Ту улыбку, которая покорила его, до того покорила, что он решил взять Мадду в помощницы – в том числе и на этот вечер. И «всего лишь» за 500 евро. Короче, если все пойдет хорошо, в конце этого вечера Эрнесто положит себе в карман только 300 евро, но взамен получит нечто, не имеющее цены. Ради иных счастливых моментов можно пожертвовать и кошельком.

– Дани, ну куда ты делась? Я уже час тебя жду на улице.

– Знаю, но нам пришлось оставить машину на подземной стоянке. Он вечно боится, что его машину поцарапают.

– С кем это ты приехала?

– Как это с кем? Я же тебе говорила, с Кикко Бранделли!

– Не может быть!

– Если я говорю, так оно и есть.

– Так он все еще… слушай, он тебя клеит, чтобы отомстить твоей сестре!

– Нет, вы только послушайте! Какая же ты язва. Со мной он просто мил и ничего более. И потом, как знать. Почему, извини меня, Джованни Франческини, ну тот, что обхаживал эту, из третьего «А» как ее?

– Кристина Джанетти.

– Ну да. Он ведь тоже перекинулся на ее младшую сестру, как только с ней познакомился?

– Спасибо! Старшая – всем известная монашка, а младшая, говорят, такие номера откалывает, что рядом с ней, Ева Хенгер[9]9
  Знаменитая венгерская порноактриса.


[Закрыть] отдыхает!

– Короче, мне Бранделли ужасно нравится, и потом я тебе уже говорила: через четыре дня у меня день рождения и я уже все решила.

– Ты опять начинаешь? Слушай, ты решила это сделать именно в восемнадцать лет? Вбила себе в голову. А тебе не все равно, если первый раз это произойдет через два года?

– Через два года? Ты с ума сошла! А когда же я нагоню? Ну уж нет-я уже решилась, а ты мне все ломаешь? И вообще, а ты-то сама, прости меня когда начала?

– В шестнадцать.

– Вот видишь, а меня лечишь!

– Это было другое, мы с Луиджи до этого были вместе два года.

– Слушай, не занудствуй. Мне Кикко ужасно нравится и сегодня вечером я решила сделать это. Отвянь, подруга, сделай милость хоть раз в жизни.

– Вот именно потому, что я твоя подруга.

Дани оборачивается и видит, что он приближается.

– Ну все, все, хватит. Он уже идет. Давай, заходим и больше об этом ни слова.

– Привет, Джули, – Кикко Бранделли здоровается и целует Джули в щеку. – Хорошо выглядишь, сто лет тебя не видел. Ты просто расцвела… Ну, как вам? Я молодец, что достал билеты на эту вечеринку? Вы довольны, куколки? Ну, пойдемте.

Кикко Бранделли берет под руку Даниелу и направляется ко входу. Даниела оглядывается и Джули передразнивает Бранделли: «Куколки». Потом делает вид, что ее тошнит, будто говорит: «Мамочки, какой же он страшный». Даниела незаметно изображает пинок. Джули со смехом идет за ними. Кикко прижимает Даниелу к себе.

– Ну, что вы опять? Все, ведите себя хорошо, вечно у вас игры. Заходим.

Он подходит к четырем охранникам, это огромные негры с бритыми головами, одетые во все черное. Один из них проверяет билеты. Кивает – все в порядке. Опускает позолоченный канат, давая дорогу гостям. За ними следуют другие только что приехавшие ребята.

10

То ли немного позже, то ли гораздо позже. Когда засыпаешь, а потом просыпаешься, никогда не понять, сколько прошло времени. Я просыпаюсь. Она лежит рядом. Распущенные волосы на подушке, ровное дыхание. Я начинаю тихо одеваться. Ева просыпается, когда я натягиваю рубашку. Она проводит рукой рядом с собой. Понимает, что меня там нет. Поворачивается. Улыбается, обнаружив, что я рядом.

– Ты уходишь?

– Да, мне надо домой.

– Арбуз мне очень понравился.

– Мне тоже.

– А знаешь, что мне особенно понравилось?

– Я вспоминаю все, что мы проделали, и мне кажется, что все было одинаково хорошо. Зачем же разочаровываться?

– Нет, а что?

– Что ты не спросил меня, понравилось ли мне.

Я ничего не говорю.

– Знаешь, это то, что все обычно спрашивают, и я себя так глупо чувствую… никогда не знаю, что сказать.

Все. Кто это все, чуть было не спросил я. Но, в конце концов, это неважно. Когда это не более, чем просто секс, объяснения не нужны. Вот когда это больше, чем секс, – тогда тебе нужны подробности.

– Я тебя не спросил об этом, потому что знаю, что тебе было хорошо.

– Нахал!

Она произносит это слишком нежно. Меня это беспокоит. Она придвигается и сжимает меня ногами, целуя при этом в спину.

– Ну ладно, тебе как, понравилось?

– Очень.

– Ну вот, видишь.

Она добавляет:

– Очень-очень.

– Знаю, – поспешно поцеловав ее в губы, направляюсь к двери.

– Я хотела тебе сказать, что пробуду здесь еще несколько дней.

Эта женщина уже начинает меня утомлять.

– Будешь заниматься шопингом?

– Да… – она улыбается, потягиваясь от удовольствия. – И шопингом тоже…

Я не даю ей возможности продолжить фразу.

– Позвони мне как-нибудь, у тебя есть мой телефон.

И быстро выхожу. По лестнице спускаюсь уже немного медленнее. Снова один. Надеваю куртку и достаю сигарету. Оцениваю обстановку. Половина четвертого. За стойкой уже другой портье. Помоложе. Он дремлет, откинувшись на спинку стула. Выхожу на улицу и завожу мотоцикл. Чувствую на себе запах арбуза, ну и всего остального. Жаль, что мне не удалось поблагодарить вчерашнего портье. Ну, например, оставить ему чаевые, пошутить с ним, выкурить сигаретку. Может быть, я даже рассказал бы ему что-нибудь, какую-то историю, которыми делятся между собой мужчины. Может, и у него в прошлом были такие истории, которыми он делился со своим другом. Нет ничего приятнее, чем рассказывать пикантные детали другу. Особенно, когда не затронуто твое сердце. Это не то, что было с ней. О ней я никогда никому не рассказывал, даже Полло.

Снова эти мысли. Что делать, ничего тут не исправишь. Когда ты просто занимаешься сексом, невольно вспоминается та, настоящая любовь. Она настигает тебя без предупреждения. Является запросто и всегда неожиданно: невоспитанная и прекрасная, и нет ей равных. На миг я снова растворяюсь в этом свете, в голубизне ее глаз. Баби. Я вспоминаю тот день.

– Ну давай, иди, чего ты ждешь?

Сабаудия. Побережье. Мотоцикл стоит под сосной, у дюн.

– Ну так как, Стэп? Я не поняла, тебе брать мороженое или нет?

Я наклоняюсь, чтобы защелкнуть цепь на мотоцикле.

– Ну что ты, как глупенькая. Я же сказал. Нет, Баби, не надо, спасибо.

– Да я же знаю, что ты хочешь.

Баби, моя нежная упрямица.

– Но тогда прости, что же ты спрашиваешь? Подумай сама, неужели бы я сам не купил, если бы хотел, оно стоит копейки?

– Вот видишь, какой ты. Сразу о деньгах. Какой же ты меркантильный.

– Да нет же, я так сказал, потому что лед ничего не стоит. Так что, Баби, даже если возьмешь, в крайнем случае можно его и выбросить.

Баби возвращается с двумя морожеными в руках.

– В общем, я взяла два. Держи, мне – апельсиновое, тебе – мятное.

– Мятное ненавижу.

– Слушай, сначала ты говорил, что вообще не хочешь, а теперь капризничаешь из-за вкуса. Посмотрите-ка на него. Увидишь, оно тебе понравится.

– Как я увижу, если я его не люблю!

– Ты сейчас так говоришь, потому что ты уперся. Бери, я тебя хорошо знаю.

Сначала она открывает мое и принимается его облизывать. Попробовав, она протягивает мороженое мне.

– М-м-м… Твое такое вкусное.

– Ну, так и возьми его.

– Нет, я сейчас хочу апельсиновое.

И лижет свое, с улыбкой глядя на меня. Вдруг вытягивается как струна – мороженое быстро тает, и она заталкивает его целиком в рот. Смеется. Потом ей снова хочется полизать мое.

– Слушай, дай мне немного твоего.

Она нарочно так говорит, и смеется, и трется о меня. Мы прислонились к мотоциклу, я расставляю ноги, она встает между ними, и мы целуемся. Мороженое тает, оно течет по пальцам. И каждый раз мы подставляем язык и слизываем то апельсин, то мяту. С пальцев, с запястья. Мягкая. Нежная. Она похожа на маленькую девочку. На ней длинное голубое парео с темным рисунком. Оно завязано на талии. Голубые босоножки, купальник тоже голубой и на шее – длинное ожерелье с белыми круглыми ракушками, одни – побольше, другие – поменьше. Они пританцовывают на ее теплых грудках. Она целует меня в шею.

– Ай!

Она положила мне холодный кусочек мороженого на живот.

– Маленький мой, ай… – передразнивает она меня. – Что такое? Я тебе сделала неприятно? Тебе холодно?

Я напрягаюсь, и ей становится еще смешнее. Мороженое скользит по мышцам живота, капля за каплей. Ну, я ей отомщу.

– Ай.

– Вот тебе еще немного мяты на бока.

И мы продолжаем мазать друг друга апельсином и мятой по спине, по шее, по ногам и потом – между ее грудей. Кусочек мороженого откалывается и устремляется под лифчик.

– Ой-ой-ой, какой же ты дурачок, это же мороженое!

– Конечно, мороженое. Ледышка!

И мы смеемся. И погружаемся в холодный поцелуй под раскаленным солнцем. И апельсин с мятой перемешиваются у нас во рту, а мы гибнем от восторга.

– Слушай, Баби, пойдем-ка.

– Куда это?

– Пойдем…

Я оглядываюсь налево, потом направо, быстро бегу через дорогу, увлекая ее за собой, она бежит, спотыкаясь, выдергивая босоножки из горячего асфальта. Мы убегаем от моря, от дороги и лезем наверх, в дюны. И бежим дальше. Потом останавливаемся недалеко от кемпинга для иностранных туристов. Там мы падаем на раскаленный песок, среди выжженной травы, под солнцем-эротоманом. Я подстелил ее парео, и она опускается на меня, без купальника Она моя. Жара: пот стекает с нас, ручейками льется из-под светло-пепельных волос, вниз на ее уже загорелый животик, и еще ниже, в ее более темные завитки, и потом еще ниже – в мои… И потом – это сладостное удовольствие ее и мое. Баби медленно двигается на мне – вверх-вниз. Потом откидывает голову, улыбаясь солнцу. Радостная от того, что любима. И такая красивая в этом ореоле света. Мята. Апельсин. Мята. Апельсин. Мята… Апельсииииииин…

Хватит. Сгиньте. Оставьте меня. Воспоминания. Прошлое. Но меня оставляет и разум. Рано или поздно то, что ты старательно отбрасываешь, все равно настигает тебя. Самые глупые вещи, которые остаются в твоем прошлом, когда ты был влюблен, вспоминаются тебе как самые прекрасные. Потому что по своей простоте они не сравнимы ни с чем. И мне хочется кричать. В этой тишине, которая рождает боль, одну лишь боль. Ну хватит. Перестань. Разложи снова все по полочкам. Вот так. Теперь закрой. На два оборота. На самом дне души, там, за углом. В том саду. Там несколько цветков, немного тени и еще – боль. Умоляю, оставь все там, в потайном месте, так тебе не будет больно, и никто это не увидит. И ты не сможешь увидеть.

Ну вот. Вот ты все и запрятал. Теперь уже немного лучше. Я отъезжаю от гостиницы. Еду медленно. Виа Пинчана, виа Паизьелло, впереди – площадь Эвклида. На проезжей части – никого. Перед посольством припаркована полицейская машина. Один полицейский спит. Другой что-то читает. Добавляю газу. Проезжаю светофор, еду по виа Антонелли. Лицо ласкает свежий ветер. На миг закрываю глаза, и мне кажется, что я лечу. Делаю глубокий вдох. Как хорошо. Стюардесса обслужила меня безупречно. Ева. Растворившаяся в «пастельно-голубом». Красивая. С идеальным телом. И еще: мне нравится, когда женщина не стесняется своих желаний. Сладкая. Сладкая, как арбуз. Даже еще слаще. Въезжаю на корсо Франча. Наступила глубокая ночь Проезжаю акведук. Теперь чувствую, насколько похолодало. Несколько чаек кружат над Тибром. Усаживаются на мост. И застенчиво здороваются. Потом пикируют вниз, к воде. Слышны их негромкие крики: то ли призыв, то ли просьба. Сдавленные крики, как будто они боятся разбудить кого-то. Сбавляю газ и сворачиваю к Винья Стеллути. И вдруг меня охватывает смех. Ева… как странно. Я даже не знаю ее фамилию.

11

А в Кастель-ди-Гвидо вовсю идет праздник. В залах оглушительно играет музыка. Красные, фиолетовые, синие лучи света. Девушки танцуют гоу-гоу на тюках сена, они совершенно голые. Культурист закован в цепи, на его блестящем от масла теле лишь греко-романская набедренная повязка, он делает вид, что рычит, и пытается освободиться от цепей, которыми прикован к стене. Дани и Джули кричат от восторга.

Голая девица верхом на своем ухажере пересекает зал. На диване, уединившись, парни и девушки пьют, смеются, целуются в полутьме, изредка освещаемые всполохами зеленого цвета, мигающего в такт музыке. Официанты в безукоризненных белых пиджаках ходят с подносами, предлагая разные алкогольные напитки высшего качества, начиная от рома «John Bally» до джина «Sequoia». Кикко берет на лету два бокала и выпивает до дна. И танцует, не сходя с места, высоко подняв руки.

– Классное местечко! Это преисподняя для богачей, а значит, только для нас… супер!

С этими словами он подхватывает Даниелу и крутит ее в темпе музыки, они смеются, он ее обнимает и нежно целует в губы. Потом отпускает, но она продолжает кружится, не всегда попадая в такт.

– Подождите меня здесь, куколки, я возьму еще что-нибудь выпить!

Джули бросает взгляд ему вслед, потом оборачивается и молча смотрит на Даниелу.

– Дани, ты правда решилась?

– Уже ничего не поделаешь.

– Ах, вот как!

– Да нет же, он мне ужасно нравится, и нужно, чтобы все шло своим чередом, а ты только усложняешь.

– Я?

– А кто же еще? Я должна забыться. Но если я выпью, потом меня мутит.

– Дани, посмотри, это не Андреа Паломби?

– Да, он. Сто лет его не видела!

– Как он изменился! А что с ним случилось? Он с кем-то встречается?

– Нет, с тех пор, как мы расстались, у него депресняк.

– Вот видишь! И в первый раз тебе надо было сделать это с ним, он, по крайней мере, серьезно тебя любил. Сколько вы были вместе?

– Шесть месяцев.

– И что, за шесть месяцев не подвернулся удобный случай?

– Может, и подвернулся, но раз я так и хожу, значит, считай, что нет! Вот… И потом, такие вещи трудно рассчитать!

– А сегодня разве ты не рассчитываешь?

– Хватит, ты меня достала. Так я никогда это не сделаю. Мне нужен экстази! Вот, именно это мне и надо.

– Точно. Я брала его на вечере Джады, да, он точно тебе поможет.

– И как он на тебя подействовал?

– Ничего особенного. Я прекрасно себя чувствовала. Со мной был Джованни, и мы занимались любовью. Классно с ним было.

– Да уж, ты была в экстазе.

– Да при чем тут это. Нам с Джованни всегда классно! Мне всегда было с ним хорошо с этой точки зрения, у нас полное сексуальное совпадение, понимаешь?

– Да уж, у него сексуальное совпадение со всем, что двигается!

– Ну вот, теперь ты сама – язва. Тогда ты могла бы пойти с Джованни, и проблем бы не было.

– Хватит, давай не будем ссориться. Где мне его найти?

– Кого? Джованни?!

– Да нет… Экстази. Ты совсем отупела.

– Вон смотри, она торгует наркотиками.

– Кто?

– Барыга. Ты просто витаешь в небесах. Барыги – это те, у кого есть товар. Видишь ту, с косичками? Да не туда ты смотришь! Вон, рядом с пультом. Так вот, у нее есть все, что надо. Я видела ее на входе. Поняла, какая? Видишь?

– Угу, но она стоит рядом с Маддой.

– С кем?

– С Маддой Федеричи, которая подралась с моей сестрой два года назад.

– Ну а тебе-то что? Ты здесь при чем, прости меня? Просто они вместе работают. Поздоровайся с ней и увидишь, проблем не будет.

– Думаешь?

– Иди давай.

Даниела набирается храбрости и идет в другой конец зала. Мадда замечает ее издалека. И сразу узнает. Она их никогда не забудет. Ни ту, ни другую. Она оборачивается к барыге.

– Софи, что у тебя осталось?

– Экстази и колеса.

– Видишь ту, что идет в нашу сторону?

Барыга смотрит на Даниелу.

– Ну и?

– Если она у тебя попросит что-нибудь, дай ей именно колеса.

– И сколько с нее взять?

– Твое дело.

Даниела подходит к ним. Останавливается. Барыга вскидывает подбородок, как бы говоря: «Тебе что-то надо?». Даниела сначала здоровается с Маддой.

– Привет, как дела?

Мама не отвечает. Даниела задает свой вопрос:

– Извини, я хотела узнать, есть ли у тебя экстази.

– А я хотела бы знать, есть ли у тебя деньги, – отвечает барыга.

– Сколько это может стоить?

– Пятьдесят евро.

– Хорошо, держи.

Даниела вынимает деньги из кармана брюк и дает ей. Деньги в один миг исчезают в кармане барыги. Потом она достает из браслета белую таблетку. Даниела берет ее и собирается уходить.

– Эй, стой, – Мадда перегораживает ей дорогу. – С этим нельзя ходить. Здесь глотай. Держи. – И она протягивает Даниеле недопитую бутылку пива.

Даниела смотрит на нее в волнении.

– А если с пивом, плохо не станет?

– Если уж ты сюда пришла, будет только хорошо!

Даниела сует в рот таблетку и делает большой глоток пива. Переводит дыхание. Улыбается.

– Готово.

Мадда удерживает ее.

– Покажи. Подними язык.

Даниела повинуется. Мадда внимательно смотрит: да, в самом деле таблетка проглочена.

– О’кей, чао, иди развлекайся.

Ланиела идет обратно, и в это же время Кикко Бранделли подходит к Джули с двумя бутылками шампанского. Мадда и Софи продолжают следить за ней взглядом.

– Вот увидишь, у нее крыша съедет. Если ты никогда ничего не принимала, колеса так пробивают, что не помнишь даже, что делала.

– Ну и прекрасно. Так она передаст от меня привет своей сестрице.

– С тобой лучше не ссориться, да?

– Да. Я всегда отомщу. Вопрос времени.

– Ну ладно, Мадда, я пошла.

– А с последним экстази что будешь делать?

– Домой заберу. Дамиано сегодня рано вернется. По крайней мере, немного покувыркаемся.

– Флаг вам в руки. Можно последнюю просьбу? Ты знаешь, какая машина у Эрнесто?

– Да, такая синяя битая.

– Слушай, что тебе надо сделать…

Музыка грохочет в ушах. Дурь делает свое дело. Дани безудержно танцует перед Джули.

– Как ты?

– Как в сказке.

– И как она на тебя действует?

– А я знаю? Понятия не имею. Знаю только, что хочу трахаться. Хочу трахаться!

Даниела кричит и прыгает как сумасшедшая, иногда ее вопли перекрывает музыка, иногда – нет. И именно в этот момент она оказывается перед Андреа Паломби.

– Я хочу трахаться! – во все горло вопит Даниела.

Андреа улыбается ей.

– Наконец-то! – отзывается он эхом. – Я – тоже.

– Да, но с тобой не хочу!

И Даниела несется дальше, громко крича и прыгая от радости, поднимая вокруг себя шум, увертываясь от хватающих ее рук, выпивая протянутые ей бокалы, танцуя со всеми подряд, и, наконец, видит его лицо, его улыбку, попадает в его объятия и отдается его поцелуям… Да… Я тебя искала. Ты мне нравишься. Какой ты красивый. Она видит его светлые волосы, потом – темные, потом – не видит вообще. Потом вдруг видит, что они в какой-то комнате и он раздевается. Потом понимает, что и сама раздевается. С матраса снимается целлофан, как обертка с мороженого, с мороженого, которое хочется лизать. И она облизывает его. Потом она лежит на спине на холодном матрасе. Чьи-то руки берут ее снизу, раздвигают ей ноги. И она чувствует, как они ее ласкают. Ой, как больно… Больно… Но и должно быть больно? Да, так надо, думает она. Вокруг – все то же странное море, и волны качают ее: вверх – вниз, вверх – вниз. И это тело на ней – тоже колышется. Она улыбается. И смеется. Ее волнует один лишь вопрос: завтра утром кто-нибудь напишет что-нибудь для нее на стене? Разве это не так обычно происходит? Любовное послание, только для нее… И она снова улыбается. Засыпая. Она еще не знает, что никакой надписи не будет, никакой. И даже имени его она не узнает.

Немного позже. На заре.

– Нет, этого не может быть! – Эрнесто вне себя бежит к своей синей машине. – Мне выбили стекло!

– Слушай, – говорит Мадда, садясь в машину, – да она вся разбита!

– Да ты не поняла, у меня украли чудный подарок, который я купил для тебя! Ты не представляешь, сколько я отдал за него! Это та куртка, розовая, которая так тебе нравилась!

– Так ты отстегнул тысячу евро за подарок для меня?! И чего же ты хотел взамен? А? Ай, хитрец! Отвези-ка меня домой, я устала, спать хочу!

– Клянусь, Мадда, я тебе ее купил!

– Ну ладно, ладно. Слушай, я хочу домой, мне завтра рано уезжать.

– Куда?

– Во Флоренцию, я еду туда на неделю. Может, созвонимся, когда вернусь.

– И зачем ты туда едешь?

– Ну, по работе, развлечься, да мало ли еще зачем. А почему ты меня допрашиваешь? Слушай, не надо меня утомлять… ты вечно меня душишь, оставь меня в покое!

И Мадда выскакивает на ходу, останавливает первую попавшуюся машину. И это машина Менджони. Тем лучше, она уедет с ним.

Эрнесто едет следом, крича:

– Куда ты? Подожди!

Мадда улыбается про себя. Чего ждать-то? Розовая курточка уже у нее дома. И не надо ее дожидаться. Какой чудный вечер! Сказочный! Здорово я влепила младшей Джервази! Просто класс! Мадда еще не знает, какому кошмару она положила начало.

12

Сквозь полудрему слышу, как Паоло хозяйничает на кухне. Мой брат. Он старается не шуметь, моя посуду; я представляю себе, как он ставит тарелки на стол и закрывает ящики. Мой брат – как женщина. Он так же внимателен, как моя мама. Мама. Я не видел ее два года; интересно, какие у нее сейчас волосы? В тот последний год она часто меняла их цвет. Она следовала моде, прислушивалась к советам подруг, смотрела фотографии в журналах. Никогда не понимал, почему женщины так зациклены на волосах. Я вспоминаю фильм с Лино Вентурой и Франсуазой Фабиан «Женщина и каналья» 1970 года. Он попадает в тюрьму. Она едет к нему. Затемнение. Слышны только их голоса.

– Что такое? Почему ты так смотришь на меня?

– У тебя новая прическа.

– Я тебе не нравлюсь?

– Не в этом дело. Когда женщина меняет прическу, это значит, что скоро она поменяет и мужчину.

Я улыбаюсь. Моя мать много раз видела этот фильм. Возможно, она восприняла эти слова всерьез. Одно точно: каждый раз, когда я ее вижу, у нее новая прическа. Паоло подходит к двери, тихонько, стараясь не скрипеть, открывает ее:

– Стефано, будешь завтракать?

Поворачиваюсь к нему:

– Что-нибудь вкусное приготовил?

Он немного смущен:

– Думаю, да.

– Ну ладно, тогда иду.

Он никогда не понимает, когда я шучу. Не то что мама. Влезаю в худи и остаюсь в трусах.

– Ужас, как ты похудел.

– Не начинай… Ты уже это говорил.

– Мне тоже надо было бы съездить на годик в Америку, – он захватывает двумя пальцами складку на животе. – Смотри.

– Власть и богатство откладывают жирок.

– Ну, тогда я должен был быть худышкой. – Он пытается свести все к шутке. В этом он тоже не похож на маму, потому что ему это не удается. – О чем думаешь?

– Что ты классно накрываешь на стол.

Довольный, он усаживается рядом.

– Да, я люблю это…

Он передает мне чашку с кофе. Я беру и добавляю туда немного холодного молока, даже не попробовав; вонзаю зубы в большой шоколадный бисквит.

– Вкусно.

– Это с горьким шоколадом. Я взял их для тебя. Я их не люблю. Мама всегда тебе их брала, когда мы все жили вместе.

Я молча пью кофе с молоком. Паоло смотрит на меня. Кажется, он хотел что-то добавить. Но передумал и начал готовить себе капуччино.

– Вчера вечером тебе звонила эта девушка, Ева Симони, она дозвонилась тебе на сотовый?

Ева. Оказывается, она Симони. Мой брат знает даже ее фамилию.

– Да, дозвонилась.

– Ты виделся с ней?

– К чему все эти вопросы?

– Просто интересно, у нее красивый голос.

– И все остальное не хуже, – я выпиваю кофе. – Пока, Па, увидимся.

– Везет тебе.

– В смысле?

Паоло поднимается из-за стола и убирает посуду.

– Ну, что ты можешь так жить: делать все, что хочешь, развлекаться. Сначала ты уехал, теперь в таком подвешенном состоянии, ничего определенного.

– Да, мне везет.

Я ухожу. Я мог бы много чего ему сказать. Я мог бы вежливо объяснить ему, что то, что он сказал, – это немыслимая, ужасная, позорная тупость. Что свободы ищет лишь тот, кто чувствует себя в плену. Но я устал. Сейчас не хочу ничего говорить, просто не могу. Я вхожу в комнату, смотрю на часы на тумбочке, и тут только до меня доходит.

– Блин, ты меня разбудил, а еще только девять часов?

– Да, мне скоро на работу.

– Но мне-то никуда не надо!

– Я знаю, но поскольку тебе надо ехать к папе… – он растерянно смотрит на меня. – Я разве тебе не говорил?

– Ничего ты мне не говорил.

Он все еще неуверенно, с сомнением смотрит на меня: говорил или не говорил? Он или вправду уверен, что говорил, или мой брат великий актер.

– В общем, он ждет тебя к десяти. Хорошо, что я разбудил тебя, правда?

– Неправда. Спасибо, Паоло.

– Да не за что.

Ни малейшего чувства юмора. Он продолжает убирать чашки и кофейник в мойку: все аккуратно составляет в правую раковину, строго в правую.

Потом возвращается к разговору.

– А что ты не спросишь, почему папа хочет увидеться именно в десять? Тебе не интересно?

– Ну, если он хочет меня видеть, думаю, он сам мне скажет.

– Ну да, все правильно.

Видно, что он немного обиделся.

– Ну ладно, скажи мне, почему он хочет меня видеть?

Паоло заканчивает мыть посуду и поворачивается ко мне, вытирая руки полотенцем. У него радостное лицо.

– Вообще-то я не должен тебе говорить, это сюрприз, – он замечает, что я завожусь. – Но я все же скажу, мне так хочется! Думаю, он нашел тебе работу! Ты доволен?

– Ужасно.

Во всяком случае, чувствую себя лучше. Мне удается сохранить самообладание даже при таком известии.

– Ну, и что скажешь?

– Что, если мы не прекратим болтать, я опоздаю.

Иду собираться.

– Ты счастлив? – очень сложный вопрос.

«Чтобы быть счастливым, – говорит Карен Бликсен[10]10
  Датская писательница (1885–1962). Автор религиозных притч о творческом и счастливом уделе человека, чем бы он ни занимался в обыденной жизни.


[Закрыть], – нужна смелость». Ты счастлив?.. Только мой брат мог задать такой вопрос.

13

Без одной минуты десять. Над кнопкой звонка – моя фамилия. Но это дом моего отца. Фамилия написана ручкой, небрежно, без всякой фантазии, без чувств. В Америке так бы не написали. Но это неважно. Мы в Риме, на маленькой площади у корсо Триесте, недалеко от магазина, где продается контрафактная одежда. Она громоздится на витрине с ценниками в 29,90 евро. Как будто эти олухи не понимают, что за тридцать евро можно купить только отстой. Коммерсантские душонки, хитрые, на лице – вечная улыбочка. Звоню в домофон.