Текст книги "Братья и сестры"

Глава двадцать девятая

Двухэтажное деревянное здание райкома партии, построенное незадолго до войны, – самое высокое в селе.

Архитектора этого сооружения и по сей день ругают в райцентре: вид испортил. И в самом деле, райкомовское здание, явно нарушая ровную линию домов приречной стороны, слишком уж выпирает на главную улицу, так что, если бы не оградка вокруг него, каждый пеший и конный задевал бы за угол. А окна? Зачем надо бы выводить фасад на шумную пыльную улицу, когда исстари принято обращать дома лицом к светлой Пинеге с зелеными берегами? Что за причуда?

Однако, когда внимательно приглядишься да хорошенько подумаешь, кое-что начинаешь понимать. Местный архитектор, человек, несомненно искушенный в политике, должно быть, рассуждал так: негоже райкому стоять спиной к жизни; и, пренебрегая с незапамятных времен установившейся планировкой, взял да и повернул его лицом на главную улицу, а для пущей наглядности особого назначения этого здания смело выдвинул его вперед из общего ряда.

И действительно, из больших, глазастых окон райкома, как с капитанского мостика, просматривался весь райцентр.

Анфиса не в первый раз поднималась на второй этаж, но раньше она как-то не замечала лестницы. А сегодня два раза останавливалась, чтобы перевести дыхание. Сверху, с дверей, на нее в упор смотрел красноармеец и, тыча пальцем ей в грудь, сурово спрашивал: «А что ты сделала для фронта?»

В приемной, встретившись со знакомой секретаршей, Анфиса почувствовала себя немного уверенней.

– Подождите минутку. Там сейчас другие вопросы, – указала секретарша на кабинет Новожилова и, подведя ее к кучке людей, расположившихся на стульях у окна, полушутя-полусерьезно сказала: – Принимайте в компанию. Анфиса Петровна Минина.

– Слыхали, слыхали, как же… – радушно заговорил, протягивая руку, чернявый старик с крепкой, прокаленной солнцем лысиной во всю голову.

Рядом с ним сидели еще три человека: смуглая, улыбающаяся молодуха, которая то ли своими насмешливыми и ласковыми глазами, то ли еще чем-то напоминала Варвару; пожилая женщина в бумазейной кофте, со строгим лицом и молоденькая, розовощекая, необыкновенно серьезная девушка с рыжей челкой на лбу.

Несколько поодаль от них, вся в черном – величественная старуха. Она сидела прямо, с неподвижным бледным лицом и такими же бледными руками, сложенными крест-накрест на коленях.

Пожав руку старику, Анфиса раскланялась с остальными, села на свободный стул рядом со стариком.

– Ну как «Новый путь»? По сводкам, шибко шагаете… – лукаво улыбнулся старик, показывая на удивленье белые целехонькие зубы.

– Овец по осени считают, – уклончиво ответила Анфиса.

– Это так…

– А как с хлебом? – деловито спросила пожилая женщина со строгим лицом.

– Неважно, а тянем…

– Раньше вы ведь исправно жили, – заметил старик.

– Жили, а теперь не знаем, как до новины дотянуть.

– Это вас Харитоша подковал, – посочувствовала молодуха с ласковыми, насмешливыми глазами. – Нам его тоже навязывали, да мы ни в какую. Нет, говорим, такой хомут из района не выписывают.

– А как Софрон Игнатьевич, все за семерых ломит? – спросил, улыбаясь, старик.

– Ломит. Бригадир нынче.

– Это вот да! – искренне обрадовался старик. – Маханул на старости! – И, словно извиняясь за свою неуместную восторженность, пояснил: – Дружок мой. Бывало, в лесу на пару робили. Вот уж работничек! Сказывай привет от Демьяна, беспременно сказывай. Да скажи, что Демьян Заварзин на старости в партию надумал и тебе, мол, велит не отставать.

– Так вы по тому же самому делу? – Анфисе вдруг стало легко.

– По тому самому.

– И ты, красавица?

– Смешно! – высокомерно тряхнула рыжей челкой девушка, которой, видно, уже не раз приходилось отвечать на подобные вопросы. – Как работать – про молодость не спрашивают, а тут года… В партию не за возраст принимают! – назидательно закончила она и приняла еще более серьезный вид.

«Надо бы и Насте нашей поступать», – мелькнуло в голове у Анфисы.

– Ей что, она ученая, – не без зависти сказала женщина в бумазейной кофте. – Сколько зим в школу-то ходила?

– Семь.

– Вот видишь, а я и зимы не ходила. Только и знаю, что парторг рассказывал…

– А у вас и парторг есть? – спросила Анфиса.

– Как не быть. Есть.

– А я до войны и на собранье-то не бывала, – простодушно призналась молодуха и поглядела на всех своими ласковыми глазами. – Муж, бывало: «Пойдем да пойдем, Катерина. Вдвоем хоть сидеть веселее». – Она вся так и просияла, когда заговорила о муже.

У Анфисы что-то вроде зависти шевельнулось в груди.

– А я ему говорю: незачем, – продолжала Катерина. – Ты штаны просиживаешь, да я начну сарафаны тереть – какое житье будет?.. А тут вот повадилась… А и с чего и началось-то? Украл у нас бригадир мешок жита[2]2
  На севере житом называют ячмень.


[Закрыть]. Ну пришла я на собранье, отвела душеньку. Честила на чем свет стоит. Да с тех пор – как болезнь пристала, ни одного собранья не пропускаю. А тут как-то слышу, бабы говорят: «Катерина у нас актив…» А я-то, дура, и не заметила, как активом стала.

– У меня со старухой тоже прения вышла, – заулыбался Демьян, поглаживая черную как смоль бороду. – Бедовая у меня старуха! Чего, говорит, людей-то смешишь, старый черт? Портфельщиком захотел? Аль на старости лет хвосты у кобыл крутить разучился? Конюхом я с тридцатого… – пояснил Демьян и как-то виновато улыбнулся, словно извиняясь за неприличное поведение своей жены. – Не в том, говорю, гвоздь, ученый – неученый. Я, говорю, историю-то партии, знаешь, все пешком прошагал. А сейчас, говорю, другую тропу топтать совесть не дозволяет. Видала, говорю, что в лесу в бурю делается? Какой лес редкий – страшно взглянуть: лом один остается. А в котором дерево к дереву прижато, тому никакая буря не страшна. А что, спрошу вас, – обратился Демьян к своим товарищам, и взгляд его стал серьезен, – все красавцы в том лесу? Да нет! Иное дерево под свет попало, вымахало – куда там. А иное дерево всю жизнь в сырости, в тени, так – сук на суку, и вся цена-то ему, что на дрова. А ведь дело свое делает. Без него всему лесу беда. Вот как я понимаю!

– Все это правильно, – неожиданно заговорила старая женщина в черном. – У меня три сына на войне погибли. И все три – коммунисты. А чьим молоком вскормлены? Я хоть и не замена им, а все-таки и мои старые руки помехой не будут.

Стало тихо. Все почувствовали себя так, словно наговорили лишнего. С улицы в раскрытое настежь окно донесся захлебывающийся от радости мальчишеский голос: «Ванька! Сегодня военное кино. Пойдешь?»

Из дверей кабинета Новожилова вышла секретарша:

– Товарищ Пименова, пожалуйте.

Старая женщина в черном встала и прямой, твердой походкой направилась к кабинету секретаря.

– Кто это? – шепотом спросила Анфиса у Демьяна.

– Учительница здешняя.

Вышла она минут через десять. Всем хотелось узнать, о чем там спрашивают. Но никто не решился обратиться к ней. А она все той же прямой, твердой походкой, высоко неся седую голову, прошла к выходу.

Потом вызывали остальных. Рыжая с челкой девушка не вышла, а выбежала из кабинета. Круглое, и без того румяное лицо ее полыхало. Она прислонилась спиной к дверям кабинета, прижала руки к груди, но, встретившись глазами с Анфисой, нахмурилась, выпрямилась и важной, будто сразу повзрослевшей походкой двинулась к дверям.

Анфиса еще долго слышала, как бойко выстукивали ее каблучки по лестнице, а затем по деревянной мостовой.

Ее принимали последней. В светлом, просторном кабинете секретаря, за длинным столом, покрытым красным сукном, сидело человек пять мужчин.

Новожилов, широко улыбаясь всем своим полным, нездоровым лицом, встал из-за стола и пошел ей навстречу:

– Вот еще одна именинница! Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Минина.

Он крепко пожал ей руку своей большой мягкой рукой, усадил в кожаное кресло и, садясь за стол, сказал:

– Редкая вы у нас гостья. Иной председатель не одни сапоги в райком стопчет, а вы нет, не жалуете.

– Да и вы у нас не частый гость, – в тон, шутливо ответила Анфиса.

Члены бюро весело переглянулись:

– Ого! Сразу с критики! Знай наших!

– Еще неизвестно, кто кому прием устроит. Видал, Федулов?

Федулов, занятый просмотром бумаг, приподнял лысеющую, гладко зализанную голову, кольнул Анфису подслеповатыми глазами из-под пенсне, пожевал бескровными губами и снова с озабоченным видом уткнулся в бумаги.

Доброжелательность членов бюро ободрила Анфису.

– Так вот, товарищи, – заговорил Новожилов, – принимаем в кандидаты партии Минину Анфису Петровну. Документы в порядке. Биографию заслушаем?

Начальник милиции, тучный мужчина с остриженной ежиком седой головой, со скрипом расправляя перекрещенные желтыми ремнями плечи, добродушно сказал:

– Надо познакомиться.

«Вот оно, началось», – внутренне содрогнулась Анфиса и невольно опустила голову.

– Одну минуточку, товарищи… – Федулов встал, снял пенсне, осторожно подул на стекляшки. – У меня тут факты… Не успел вас предупредить. Судом пахнет…

– Что такое? – жестко спросил Новожилов.

Анфиса, бледная как полотно, с трудом подняла голову, растерянно посмотрела на Новожилова, на членов бюро: что он говорит, не ослышалась ли она?

Федулов не спеша протер носовым платком стекляшки и так же не спеша водрузил их на своем костлявом носу:

– Дело знакомое. Разбазаривание колхозных земель.

– Земель? Какие земли? – глухо пробормотала Анфиса.

– У товарищ Мининой, – снисходительно усмехнулся Федулов, – видно, память коротка. Позвольте напомнить? – услужливо обратился он к Новожилову.

– Говори.

Подслеповатые глазки Федулова отвердели:

– Товарищи, я располагаю проверенными данными. Товарищ Минина без ведома района – да что там района, хоть бы с правлением согласовала – отвалила Фролову ни много ни мало тридцать пять гектариков. На-ка, дорогой соседушка, покушай. Недурной подарочек, а? За что мы критиковали Лихачева, Минина? Помнишь? За это самое, за самоуправство, за партизанщину! А ты прямехонько по его следочкам… Не годится!

Федулов откашлялся, обвел присутствующих своим строгим, взыскующим взглядом.

– Мы должны, товарищи, решительно осудить эту порочную практику разбазаривания колхозных земель. На печальном примере товарищ Мининой мы должны показать…

– Постой, постой, Федулов, – поморщился Новожилов. – Ты вот всегда взвиваешься… Было это, Минина?

– Члены бюро могут не сомневаться. Я звонил Фролову – подтвердил.

– Дай ты ей сказать! – с раздражением выкрикнул председатель райпотребсоюза. – Здесь не суд, а бюро райкома.

– Вот именно, – поддержал его начальник милиции.

– Было это, Минина? – снова спросил Новожилов.

Анфиса, оглушенная этим неожиданным страшным обвинением, сидела, не смея поднять глаз, растерянно кусая побелевшие губы. Как она тогда радовалась, бог ты мой. Думала – выкрутилась. А тут, выходит, она же еще и виновата. Ну что она такого сделала? С дальними сенокосами чистое мучение и до войны было. Разбросаны по всем речонкам и ручейкам. Из-за какого-нибудь десятка возов приходится тащиться за тридцать верст от дома. Косили до самого снега, и все равно где-нибудь да оставалось. Ну а теперь, во время войны, – хоть караул кричи. Народу нет, как тут успеть? И вот подал ей Степан Андреянович мысль: а что бы поменяться пожнями с «Красным партизаном»? Им отдать наш участок в Росохах, а они нам – свои сена́ на Верхней Синельге. Анфиса ухватилась за эту мысль: обоим выгодно. У «Красного партизана» основные сенокосы по Росохам, у «Нового пути» – по Синельге. К тому же и участки-то почти одинаковы. Фролов, тот обрадовался, да еще сказал: «Давно бы так, дуракам, надо, а то меряем без толку дороги». «А может, и нельзя было это делать? Не по закону?» – подумала вдруг Анфиса.

И когда Новожилов третий раз повторил свой вопрос, она односложно ответила:

– Было… – Потом, помедлив, добавила: – Только это не для себя… И Лукашин знает.

– При чем тут Лукашин, товарищ Минина? – болезненно скривился Федулов. – Чего же от фронтовика, да еще инвалида, требовать? Помогает, и на том спасибо.

– Ну хорошо, – твердо сказал Новожилов. – С этим мы разберемся. У тебя все, Федулов?

– Нет, не все. За товарищ Мининой и другие художества водятся.

Начальник милиции недовольно крякнул.

– Тихо, товарищи, – поднял руку Новожилов. – Говори, Федулов.

– Товарищи, наша славная Коммунистическая партия и лично товарищ Сталин постоянно учат нас крепить советский тыл. В условиях военного времени этот вопрос, товарищи…

– Что ты лекцию читаешь? К делу! – оборвал начальник милиции.

– Хорошо, товарищи. Можно и к делу. Так вот, у Мининой в колхозе с тылом, как говорится, не все благополучно. Для вас не секрет, товарищи: этой весной кормовая база, как говорится, оказалась не на высоте. Председателям колхоза работенки хватало. Ну а как, вы думаете, товарищ Минина данный вопрос решила? Очень даже просто! Собрала доярок, позапрягла лошадей да во главе этого доблестного отряда и давай прочесывать дворы колхозников… Я, товарищи, сам не был, но мне рассказывали: на глазок этак прикинет товарищ Минина, и все – солому, сено – под метлу… Форменный военный коммунизм!

Начальник милиции громко рассмеялся:

– Здорово, черт побери! Это мне нравится!

– А вот у колхозников, например, это не вызвало энтузиазма. В результате мы имеем сигналы… Но это еще полбеды. – Федулов поднял палец. – Тут еще, как говорится, свои люди – сочтемся. А вот что коров общественных Минина резала, мясо колхозникам раздавала… Это уже, товарищи, безобразие, а лучше сказать, преступление!

Анфиса, окончательно сбитая с толку, беспомощно развела руками:

– Да ведь коровы-то были при смерти.

– Где акты? Где документация? – повысил голос Федулов.

– Когда же с актами? Коровы подыхали… И бабы видели…

Федулов презрительно скривил свои тонкие бесцветные губы:

– Ну, знаете, полагаться на «агентство ОБС» – что одна баба сказала… Нам нужна документация, товарищ Минина, понимаете, документация, скрепленная подписью специалиста, ветфельдшера. А чем вы можете оправдать хищническое истребление пятнадцати голов скота?

– У меня вопрос к Федулову, – вмешался председатель райпотребсоюза. – А чем ты, заврайзо, помог молодому председателю?

– Вот именно! – пристукнув ладонью по кромке стола, сказал начальник милиции.

– Я, товарищи, предлагал обсудить этот вопрос на правлении колхоза, взвесить, изыскивать корма организованным путем.

Начальник милиции резко откинулся на спинку стула:

– Да черт ли в твоих предложениях? Скотина с голоду подыхает, а ты – взвесить!

– Ну, дорогие товарищи, я тоже не кормовая база… Дело, в конце концов, в принципе. В других колхозах тоже падеж был, и на каждую единицу выбывшего поголовья мы имеем акт. Пожалуйста, любая ревизия…

– Эк тебе бумажки дались!

– Социализм, товарищ Зажигин, это прежде всего учет, – наставительно произнес Федулов, обращаясь к начальнику милиции. – И жаль, что вы не усвоили этого основополагающего положения на наших занятиях.

Федулов, конечно, имел в виду занятия райпартактива, на которых он, Федулов, как человек, наиболее подготовленный в теоретическом отношении, читал самые трудные лекции по политэкономии социализма.

– Ты эти шутки брось! – побагровел начальник милиции. – Учет!.. С твоим учетом знаешь какой социализм будет?

Новожилов опять поднял руку:

– Спокойно, товарищи.

Федулов уверенным жестом поправил пенсне:

– Итак, товарищи, я привел ряд фактов, в свете которых лицо данного председателя явно не блещет. Но это еще, как говорится, цветки, а вот вам ягодки. Товарищ Минина страдает политической слепотой. Знаете ли вы, что она бывшего белогвардейца бригадиром поставила? И вместо кого? Вместо всеми уважаемого Федора Капитоновича Клевакина, можно сказать, славы и гордости районной…

Анфису как ударило. Так вот откуда ветер дует! Опять Федор Капитонович… И тут она вспомнила, как Федор Капитонович угрожал в Росохах: «Пожалеешь!» Припомнилось и другое. Вскоре после избрания ее председателем Федулов говорил ей: «Обопрись на Клевакина. Советуйся с ним почаще. Старый конь не подведет».

А Федулов между тем продолжал:

– Я, товарищи, должен со всей объективностью сказать: Федор Капитонович небезгрешен. Старик, будучи на сенокосе, поставил в какой-то ручьевине воз для себя. Это, конечно, срыв в работе Клевакина, как говорится, явный пережиток в сознании. Но, товарищи… Алексей Иванович, – Федулов кивнул в сторону Новожилова, – новый человек в нашем районе. А вот мы, старожилы, знаем, кто такой Клевакин. Один из пионеров колхозного движения в районе, бессменный бригадир-опытник, смело продвигающий южные культуры на наш суровый север. Как говорится, самородок, поднятый революцией к творчеству. Вот кто такой Клевакин! Мы еще не забыли, товарищи, как до войны Федор Капитонович занимал первые места на областных выставках. Об этом в газетах писали. И мы не позволим, товарищ Минина, так наплевательски относиться к проверенным старым кадрам. Да, не позволим! Я понимаю, товарищ Минина не кончала университетов. Но, товарищи, должно же быть у руководителя колхоза элементарное чувство бдительности, классовый нюх. Надо же разбираться, кто чуждый элемент, а кто наша опора…

Непонятное, но такое оскорбительное слово «элемент» обожгло Анфису. Она рывком встала и, не сводя с Федулова черных разгневанных глаз, заговорила прерывистым, срывающимся на шепот голосом:

– Алимент?.. Это Софрон-то Игнатьевич алимент? Вот как, алимент!.. А знаешь ли ты, что у этого алимента два сына на войне? А что этот алимент кажинную страду гектарник? Это как? Тоже не в зачет? А когда нехватка семян вышла, кто колхозу помог? Может, товарищ Клевакин, как тут высказывались? Ведерко жита вполовину с мусором – вот что отвалил товарищ Клевакин, да еще сказал: «Дареному коню в зубы не смотрят». А вот чужой-то алимент, тот не так… Тот мешок семян без слова принес…

Анфиса обвела глазами членов бюро, упавшим голосом сказала:

– Вы люди партийные… разберитесь: кто тут товарищ, а кто тут чужой алимент… Меня и так с толку сбить легко, а не то что всякими словами… Только я, – она подняла голову и посмотрела на всех прямо и твердо, – только я с открытой душой к вам пришла. Худо наделала – судите…

Она наморщила лоб, собираясь с мыслями, и вдруг голос ее дрогнул обидой:

– Тут крутишься, вертишься, думаешь, как лучше, а ты же и виновата… Да кабы я для себя, а то на-ко – «суседушке отвалила…». С тремя-то стариками да старухами будешь изворачиваться. Да где же тут правленье собирать? Один на Верхней Синельге, другой в Росохах, третий еще где… Одно заседанье в десять возов сена встанет! А что солому у людей отбирала – верно. Ну не так чтобы насилу – с согласья, а отбирала, не таюсь. И коров, которые при смерти были, резала. Не ждать же, когда они поколеют, чтобы собакам выбросить. Людей тоже пожалеть надо. Ну а что бумаг нету, актов нету – моя вина, недодумала…

Анфиса на мгновенье замолчала, силясь припомнить, что еще надо сказать.

– Да, вот еще, – спохватилась она, – Софрона Игнатьевича не трогайте. Понапраслина все это. Никакой он не алимент. Кого хошь спроси в Пекашине, всякий скажет: правильный он человек!.. Ведь я-то помню, как вы меня наставляли, – повернула она лицо к Федулову. – «Старый конь не подведет». Это ты о Клевакине говорил, помнишь? А вот подвел… Да не я его и снимала – у людей терпенье лопнуло… И еще я тебе скажу, товарищ Федулов. Хоть и партийный ты человек, в райкоме заседаешь, а душа-то у тебя не очень партийная. Это чего ради ты меня здесь в грязь втаптывал? Ну-ко, скажи? Я-то сначала до смерти испугалась, а вот как ты о Федоре-то Капитоновиче заговорил – сообразила. Это ведь ты что же, из-за своей коровенки стараешься?

– Клевета! – крикнул срывающимся голосом Федулов.

– Нет, не клевета. Люди соврать не дадут. Мы-то помним, откуда ты сено добывал в прошлые годы. От его самого, от Федора Капитоновича. А вот в этом году сорвалось, наступили на хвост твоему дружку-приятелю, ты и кричишь: «Слава районная!» Да от этой «славы районной» сколько лет колхоз плачет! Нет, не выйдет! Мне рот заткнешь, а народу рот не запечатаешь!

В наступившей тишине неестественно громко прозвучал бой стенных часов. На мгновение слышно стало, как тяжело дышит страдающий одышкой начальник милиции. Федулов, вытирая выступивший градом на лице пот, беспокойно взглянул на Новожилова. Тот смотрел на него в упор тяжелым взглядом немигающих глаз. Федулов завертел гладко зализанной головой:

– Позвольте, товарищи…

– Нет, не позволю! – Новожилов ударил кулаком по столу и, большой, громоздкий, выпрямился. – Это что ж ты надумал? Честных людей обливать грязью? Вот ты тут словами сыпал… Социализм… партией клялся… Речисто получается! А на деле? Да как ты смеешь поганить эти слова? За них сегодня кровь проливают, жизни свои отдают! Ну, Федулов, мы с тебя спросим, спросим по всей партийной строгости. Да сейчас не о тебе…

Новожилов перевел дух и, поймав растерянный взгляд Анфисы, вдруг как-то по-детски, виновато заморгал глазами:

– Ты уж извини, товарищ Минина, не совсем складно получилось. А в общем, ничего. Сразу боевое крещение приняла. Партия – это тебе… не по головке гладят. Иногда и против шерсти. А вот что ты не растерялась, за дело общее постояла, себя в грязь втоптать не дала, это хорошо! Так и впредь держи линию. Это и есть самая партийная линия! Я бы мог много хорошего сказать об Анфисе Петровне, – обратился Новожилов к членам бюро. – Ну да ясно… А с людьми, – подмигнул Новожилов Анфисе, – советоваться почаще надо. Это верно, Анфиса Петровна. Да и бумажками пренебрегать тоже не след. Верно? Ну а мы, райком, должны больше помогать молодому председателю. Это тоже верно! Я предлагаю утвердить решение первичной организации – принять товарища Минину в кандидаты партии. Есть желающие выступить?

– Все ясно.

– Товарищи… – торопливо, заикаясь, пробормотал Федулов, – два слова для справки… Собственно говоря… Я же, как говорится, в порядке пожеланий… Разве не предупреждает нас партия против парадных приемов? Может быть, я резко говорил, не отрицаю, но, товарищи, когда же большевики боялись критики?.. Вы не поняли меня, товарищи…

– Поняли, Федулов, – мрачно сказал председатель райпотребсоюза.

Начальник милиции вскочил, с грохотом отбросил стул:

– Критика? Призывал под суд отдать! Это критика?

Выждав тишины, Новожилов сказал:

– Будем голосовать. Кто за то, чтобы принять Минину Анфису Петровну в кандидаты партии?

Федулов первым поднял руку.