Текст книги "Археологи: от Синташты до Дубны. 1987-2012"

Подводная лодка уходит под лед

Клуб юных археологов «Формика» времен нашей школьной юности был очень крупной и основательной организацией. В него входило, пожалуй, не меньше полутора десятков археологических кружков города Челябинска и Челябинской области. Жизнь клуба была активной и насыщенной. Помимо еженедельных занятий с нашими руководителями кружков и участия летом в полевых археологических исследованиях, а весной и осенью – в учебных разведочных выходах, клуб проводил несколько крупных мероприятий. Осенью это была большая клубная встреча «Кто бывал в экспедиции», весной – тематический костюмированный вечер «Археологическая мозаика», к которому каждый археологический кружок готовил свои выступления. Кроме того, зимой и весной мы готовили доклады и выступали с ними на различных школьных, а потом даже на студенческих конференциях. Еще школьником я впервые попал на знаменитый УПАСК – Урало-Поволжскую археологическую студенческую конференцию, в том году она проходила в Уфе, мы жили с Николаем Борисовичем в студенческом общежитии и, к счастью, еще не принимали участия в эпических УПАСКовских пьянках.

Весенние сборы 1990 года, Леонид Вячеславович Туфленков

Кроме того, каждую весну проходили археологические сборы на той или иной базе отдыха под Челябинском. Здесь выполнялась разнообразная учебная программа, устраивались костюмированные выступления, проводились викторины на исторические и археологические темы. Для нас это была возможность выехать на три-четыре дня на весеннюю, только оттаивавшую от снега природу, погулять по окрестностям, естественно, устроить себе и своим сахемам какое-нибудь развлечение.

Наш кружок и примкнувшие лица с Леонидом Вячеславовичем Туфленковым и его супругой Галиной Леонидовной. Женя Давыдов, Сергей Гридин, Саша Виницкий, Настя Асанова, Света Шумакова, Марина Кузнецова, Света Зырянова, Ольга Гейго и другие

Как-то мы ночью забаррикадировали дверь в комнату нашего любимого руководителя Леонида Вячеславовича. При этом, мягко говоря, не учли, что Леонид Вячеславович приехал на сборы не один, а с беременной супругой. В общем, разметав поутру нашу баррикаду, он был весьма гневен и настойчиво советовал больше так никогда не шутить.

Еще мы устраивали «спарринги» – своеобразные рукопашные бои один на один по каким-то не совсем понятным правилам. Предполагалось, что они не должны приводить к сколько-нибудь ощутимым увечьям, однако как-то раз Денис Шилов умудрился столь удачно засветить ногой в челюсть Виктору Лысенко, что тот откусил себе кусочек щеки. В итоге Виктор на все время сборов не мог ничего есть, и мы вдвоем или втроем, из чувства дружеской солидарности, не ели вместе с ним, а вместо еды громко распевали в столовой: «Здесь двадцать восемь храбрецов сошлись на смертный бой, и вот один уже лежит с пробитой головой».

Как-то ночью Виктор собрался навестить комнату наших девушек – не для каких-то определенных целей, а просто дабы показать свою удаль. При этом две наши комнаты и комната девушек располагались в разных концах коридора на втором этаже жилого корпуса, а в холле коридора устроили вечерне-ночные посиделки наши сахемы, так что пройти через него незамеченным было невозможно. Виктор решил идти снаружи, выбрался за окно и отправился в путь по карнизу, держась руками за какую-то деревянную планку. Планка, однако, оказалась ненадежной и вскоре начала отрываться. Тогда Виктор понял, что надо спасаться, и, дабы не падать со второго этажа на бетонную отмостку, срочно катапультировался внутрь корпуса через ближайшую форточку, изрядно переполошив спящих обитателей комнаты.

Леонид Вячеславович раздает нам оружие

А уже на следующий день Витя очень выручил меня, умудрившегося в чистом поле провалиться под лед. Мы отправились куда-то на прогулку – вероятнее всего, куда глаза глядят, и я шел по заснеженному полю, во весь голос распевая известную песню Юрия Визбора про подводников:

 
Прощайте, красотки, прощай, небосвод,
Подводная лодка уходит под лед,
Подводная лодка, морская гроза!
Под черной пилоткой – стальные глаза.
 

В момент повторения припева я внезапно оказался подо льдом и на протяжении нескольких секунд не мог понять, что происходит. Я барахтался в ледяной воде, под ногами была пустота. Друзья протянули руки и помогли мне выбраться. Оказывается, прямо посреди поля была выкопана изрядно глубокая яма, эта яма по весеннему времени полностью наполнилась водой, а сверху покрылась коркой льда. Не заметив его, я провалился и ушел под лед вместо подводной лодки из песни Визбора.

Виктор немедленно скинул с себя куртку и штаны, отдал мне свои ботинки, оставшись босиком, в трусах и свитере; я надел его сухую одежду вместо своей, промокшей насквозь и уже заледеневающей – и мы с ним вдвоем бросились бежать обратно на базу, к жилому корпусу, причем Витя бежал по снегу босиком и даже умудрился не поморозить ноги.

Сергей Марков, неустановленный школьник и Екатерина Швеммер на сборах

Вечерами, пока сахемы не заставляли нас устроить отбой, мы пели песни, неуклюже аккомпанируя себе на гитаре. Почти все мы тогда учились играть на этом инструменте, и мало кто умел это делать на сколько-нибудь хорошем уровне, впрочем, радости от пения нам наша игра не портила.

Пели разнообразные бардовские песни, экспедиционные песни Урало-Казахстанской и Северо-Казахстанской археологической экспедиций, авторские песни наших сахемов. А еще иногда пели своё, родившееся непосредственно в нашем кружке. Самые хорошие стихи и песни писал у нас Денис Шилов. До сих пор помню несколько строф, посвященных чернореченской экспедиции начала мая, в которой приходилось очень далеко и долго ходить на раскоп и с раскопа:

 
Стелется бурая гладь под ногами,
Краю-конца не видать у пути.
Всё разбежалось цветными кругами,
Стон в голове: «Не дойти, не дойти».
Губы кусает наглеющий ветер,
Рвёт капюшоны, в штормовках хрипит.
Господи! Есть ли что хуже на свете
Этой холодной, безлюдной степи!
Путь от раскопа и труден, и долог,
Сколько он людям попортил крови…
Гибнет в степи молодой археолог,
Солнце с небес говорит: «Се ля ви»…
 

По степям и болотам Курганской области

Удивительная эпопея археологических разведок по Курганской области до сих пор как живая стоит у меня перед глазами. Да, несмотря на трескучесть, излишнюю пафосность и избитость предшествующей фразы, именно так это и есть.

Лаборатория археологических исследований Челябинского пединститута имела во второй половине 1980-х длительный хоздоговор с курганским областным управлением культуры на проведение инвентаризации археологических памятников и составление археологической карты. Задача эта, выполнявшаяся под руководством Николая Борисовича Виноградова, была успешно решена, и черный томик археологической карты Курганской области многие годы стоял у меня на полке и перемещался вместе с моей библиотекой по разным адресам, городам и поселкам нашей Родины, по которым я с некоторой не совсем понятной целью помотался в своей жизни, – и в итоге всё-таки сгинул в ходе одного из переездов.

Разведки по Курганской области проводились по классической схеме археологических разведок советских времен. Сейчас таких разведок уже практически не существует, в наши дни работают более плотно, на гораздо лучшем техническом уровне, – но романтика, братцы… Романтики в нынешних научно-производственных разведках осталось, конечно, куда меньше, чем прежде.

Итак, три или четыре человека под руководством одного из них – опытного археолога или еще лишь набирающегося опыта студента, собирали советские брезентовые рюкзаки-мешки (самодельные туристические рюкзаки или промышленные «Ермаки» на раме встречались у археологов весьма редко), укладывали в них спальные мешки, сменную одежду, обязательно – сапоги, крупу, тушенку, соль и спички; навьючивали рюкзаки на себя, обвешивались сверху фотоаппаратами «Зенит» и потертыми кожаными планшетками, в которые были вставлены абсолютно дерьмовые пятикилометровые карты местности (хороших карт в те времена у археологов не водилось в силу их (археологов) бесперспективности в плане развития народного хозяйства и сугубой секретности всех крупномасштабных топооснов). Кроме того, рюкзаки навьючивались палаткой (одной на всю группу, брезентовой, промокающей в дождь), котелками и флягами; на плечи взваливались лопаты и метровые фотографические рейки; и еще очень хорошо, если руководитель группы был человек милосердный к себе и окружающим и собирался снимать только глазомерные планы, для которых вполне достаточно компаса и, по возможности, рулетки.

А если руководитель ценил науку существенно выше своего и окружающих спокойствия и комфорта, то ко всему этому добавлялась тяжеленная складная трехметровая нивелирная рейка, крайне неудобная в длительной переноске деревянная тренога с острыми металлическими кончиками и большой алюминиевый футляр с оптическим нивелиром или теодолитом на брезентовом ремне. С помощью данных устройств можно было снимать существенно более точные и интересные инструментальные планы местности и расположенных на ней археологических памятников, но таскать всю эту тяжелую и неудобную снасть, да еще и плюсом ко всему остальному снаряжению, было весьма и весьма непросто. Однажды, уже студентом, в очень жаркий день, когда воды с собой больше не было ни капли и до конца дневного маршрута оставалось еще много километров, я потихоньку припрятал проклятую нивелирную рейку в траву около полевой дороги и хорошенько заметил место, твердо рассчитывая вернуться за ней несколько позже, на другом полевом выходе. Впоследствии, несмотря на неоднократные поиски, обнаружить данную рейку мне так и не удалось. К счастью, в тот раз наши работы проводились неподалеку от экспедиционной базы, на которой я без труда достал еще одно, точно такое же, обшарпанное и занозистое складное трехметровое чудовище.

Итак, нагрузившись сверх всякой меры, как ишаки или верблюды, разведочная группа с трудом помещалась в какой-нибудь обшарпанный автобус областного сообщения и спустя один или несколько часов пути вылезала из него в некоем Богом забытом поселке на берегу определенной речки или озера – в начальной точке своего маршрута. От этой начальной точки группе надлежало топать по берегу в направлении к конечной точке, как правило, на расстояние в несколько десятков, а то и весьма много десятков километров. Идти надо было не просто так, а тщательно проверяя все участки надпойменной и коренной террасы, на которых могли располагаться стоянки каменного века, поселения эпохи бронзы или городища раннего железа; поднимаясь на водораздельные холмы, склоны или вершины которых могли быть усеяны курганами разных эпох. Во всех местах, удобных для древнего поселения, надо было бить шурфы: закладывать небольшие археологические раскопы, как правило, размером 1×1 метр. Все встречающиеся обнажения – береговые обрывы, склоны оврагов, ямы, котлованы и промоины – надо было осматривать на предмет возможного обнаружения там культурного слоя. Также необходимо было осматривать поверхность встречающейся пашни – на ней могли попадаться выпаханные из культурного слоя находки, отмечающие местоположение памятника. Всё это надо было делать под рюкзаком и вместе со всем носимым грузом, поскольку разведка двигалась, как правило, по линейному маршруту и в один раз осмотренное место больше уже не возвращалась.

Обнаружив археологический памятник, на нем надо было заложить один или несколько шурфов (конечно, если этот памятник был древним поселком или укреплением – на курганах шурфов никто не закладывал, это запрещено методикой). Также надо было собрать подъемный материал – встречающиеся на поверхности находки, определить площадь и границы памятника, снять его план, составить описание, сфотографировать всю площадку памятника и наиболее важные его части, в завершение – засыпать вырытые шурфы и двигаться дальше по маршруту. Кстати, все это было не так сложно, поскольку любые работы на уже обнаруженном археологическом памятнике осуществлялись без рюкзаков – те были сняты и сложены до времени у какого-нибудь шурфа или в другом относительно приметном месте. Да и наиболее сложная и ответственная работа – съемка плана, составление описания – доставалась руководителю, остальные участники группы занимались делом менее ответственным и более увлекательным – били шурфы, собирали подъемный материал: фрагменты сосудов (предпочтительно – орнаментированные), каменные орудия, если повезет – то и более редкие и интересные предметы, например, целые или обломанные каменные, костяные или керамические изделия, в очень редких и совсем уникальных случаях – бронзовые орудия или украшения.

На ночь разведочный отряд останавливался там, где его заставал на маршруте вечер. Для ночевки старались выбрать место недалеко от чистой воды, прикрытое от ветра, не слишком сырое, чтобы не съели комары, а рядом располагался бы лесочек с хорошим сухостоем для костра. Но не всегда все эти условия совпадали, и часто приходилось останавливаться на берегу болота или на продуваемом всеми ветрами склоне, или идти куда-нибудь за несколько километров в поисках хоть какого-нибудь дерева, из которого можно развести костер.

Николай Борисович Виноградов

В первые свои маршруты по Курганской области я ходил с Николаем Борисовичем, «шефом» – руководителем пединститутской экспедиции. Сперва наш отряд состоял из четырех человек: самого шефа, студента пединститута Алексея, моего отца – выпускника исторического факультета, который в молодости много раз принимал участие в археологических экспедициях, и меня – школьника из археологического кружка. Николай Борисович был нагружен тяжелее всех, его рюкзак был просто неподъемным, и трудился он, конечно, больше всех, потому что на нем была вся работа по составлению чертежей и описаний.

Многие районы Курганской области отличаются весьма похожим рельефом – участки степи, покрытые комариными болотами, сменяются здесь болотистыми пространствами, на которых живет множество комаров, и лишь сосновый лес на высоких коренных террасах речных долин дает некоторое отдохновение от этого однообразия. Встречающиеся на маршруте деревни уже в то время, в конце 80-х, производили довольно безрадостное впечатление. Особенно унылы были деревенские магазины – купить в них что-либо, кроме уксуса или весового печенья квадратной формы, не представлялось возможным. Однажды в целях обеспечения отряда едой наш шеф решился на то, чтобы ограбить совхозное картофельное поле – а это стоило ему огромных моральных усилий. Копали картошку мы торопливо, и шеф пребывал при этом в очень плохом настроении. Вероятно, он все время представлял себе, что будет, если нас поймают, и он, доцент Челябинского пединститута и руководитель археологической экспедиции, окажется вынужден объяснять, почему он занимается воровством. Когда же мы накопали изрядную горку мелкой картошки, шеф всю ее погрузил к себе в рюкзак, отчего лямки рюкзака вскоре оторвались, пришлось чинить их в непосредственной близости от места совершения преступления, что совсем не добавило шефу оптимизма.

Вообще с питанием в этих разведках все было весьма сурово. Помню впечатляющий момент, когда проникшийся к нам положительными чувствами местный лесник предложил перекусить у него во дворе и вынес нам изрядный тазик помидор и трехлитровую банку молока. Возможно, для него как для истинного уральского деревенского мужика в таком наборе продуктов не было ничего неожиданного, но мы оказались перед неизбежным выбором: или одно, или другое, или все вместе – и после этого не самые веселые последствия для желудка. По мере того, как мы шли по маршруту, наши рюкзаки не становились легче. Конечно, продукты в них убывали, но их место занимали находки из шурфов и материалы подъемных сборов. Иногда находки начинали прибывать со слишком большой скоростью. Помню, как на одном распаханном поселении Николай Борисович, увлеченный сборами материала, передает Алексею уже третий или четвертый точильный камень эпохи бронзы; а Алексей, дождавшись, пока шеф отвернется, потихоньку выбрасывает его в кусты, понимая, кому придется тащить все эти камни.

Вечерами над степью разливалась удивительная тишина. В полевом лагере большой археологической экспедиции редко бывает так тихо, несколько десятков человек в любом случае порождают изрядно шума. А здесь мы сидели вечером у костра, негромко разговаривали, иногда – молчали, в алюминиевом котелке закипала вода для чая. А над всем этим – огромный, сияющий звездами купол неба… Впечатления о курганских разведках сложились у меня во впервые сколько-нибудь осмысленные стихи, написанные в 1987 году:

 
Чуть слышно течет река,
И тихо горит костер,
О чем-то трещат дрова,
Идет нескончаемый спор
Меж светом и темнотой,
Меж звездами и огнем,
Меж углями и золой,
Меж холодом и теплом.
И бережно дремлет ночь,
Холодный разлит простор,
И кажется, что душа
Переселилась в костер.
А ленты огня плывут,
Раздваиваясь в глазах,
Под тихий шелест минут,
Под шепот листьев в кустах.
 

Другой образ, образ степного рассвета, залитого туманом, отразился во втором стихотворении тех же времен:

 
Теплая ночь.
Светлый огонь.
Мысли летят.
Проклят покой.
Нежно горит
Месяц в ночи.
Тихо стучит
Сердце степи.
Холод и дождь.
В небе – рассвет.
Вылилась ночь
В матовый свет.
Гаснет костер
В мокрой степи.
Дым, словно сон,
В небо летит.
 

Мы проходили маршрут, возвращались в Челябинск, отдыхали, Николай Борисович делал какие-то накопившиеся в городе дела, а потом выезжали снова. На второй или третий раз мой отец не смог принять участия в выезде: много работы накопилось в саду, и мама его не отпустила. Мы поехали втроем. На третий или четвертый день маршрута, вечером, на закате, осмотрев участок водораздела и пройдя через густой лесочек, при каждом движении ронявший на нас воду, оставшуюся на листьях после недавнего дождя, мы вышли к реке. До ближайшей деревни было не меньше десяти километров. Солнце садилось. На берегу реки сидел какой-то мужик и читал газету.

Это было удивительное зрелище. Болотистая глушь Курганской области. Ни человеческого жилья, ни дорог, ничего. И вот на высоком берегу сидит человек и в последних лучах заходящего солнца читает широко раскрытую газету.

– Да, – задумчиво сказал Николай Борисович, – я знаю только одного человека, который может так делать, – это твой отец.

Мы подошли поближе и с огромным удивлением обнаружили, что на берегу реки на самом деле сидит с рюкзаком и читает газету мой отец.

Оказывается, расстроенный тем, что ему не удалось поехать с нами, он за два дня ударными темпами сделал все работы в саду и добился того, что мама его отпустила. Он знал, между какими населенными пунктами должен был проходить наш очередной маршрут, но не знал, с какого из них мы его начнем. Решив нас догнать, он выбрал один из двух поселков наудачу – и ошибся: вместо того чтобы догонять нашу группу, он пошел нам навстречу. Пройдя за день около тридцати километров, отец совершенно вымотался. У него была с собой фляга компота и несколько бутербродов. Компот он выпил, бутерброды съел. Палатки у отца не было, нас он не встретил и теперь грустный сидел на берегу реки и читал газету в преддверии ночи, которую ему предстояло провести в одиночку и без палатки. Когда из лесочка вышли мы, отец, увлеченный газетой, даже не сразу нас заметил.

Разведки с Николаем Борисовичем Виноградовым стали первым этапом моего участия в работах по Курганской области. Вторым этапом стала разведка с Салаватом Баязитовым, в то время студентом исторического факультета Челябинского пединститута. Салават, несомненно, является одним из самых светлых, умных и добрых людей, которых я знаю. В разведке мы с ним работали вдвоем, и она носила совершенно иной характер, чем пешие маршруты с Николаем Борисовичем. Нашей задачей было обследование уже известных и поиск новых крупных курганов эпохи ранних кочевников, располагавшихся на холмах, вдалеке от рек, на пространстве водоразделов. Решать эту задачу надо было, перемещаясь на автотранспорте.

Салават Баязитов в разведке

Мы с Салаватом выехали в Курганскую область с Северного автовокзала Челябинска, располагавшегося у Свято-Симеоновского кафедрального собора. По прибытии в райцентр, село Сафакулево, мы поселились в сельской гостинице, и Салават начал охмурять районное начальство с целью убедить его выделить нам машину для проведения экспедиционных работ. Процесс охмурения занял несколько дней. За это время мы с ним успели скупить практически весь местный книжный магазинчик; здесь лежали на полках такие замечательные книги, которые в городских книжных практически не появлялись в свободной продаже: разнообразная переводная художественная литература, недорогие полноцветные альбомы по искусству и многое другое. Закупленные книги мы отправили с сельской почты посылками в Челябинск. И книги, и почтовые услуги в то время стоили очень недорого, и нам, с нашими крайне скромными запасами денежных средств, вполне удалась эта операция.

Наконец Салават нашел общий язык с районным руководителем – кажется, на почве выяснившейся общности увлечения нумизматикой, и нам выделили машину. Почему-то это был автобус, правда, небольшой и очень обшарпанный. На этом автобусе мы ездили по пыльным степным дорогам, а потом долго ходили по пшеничным полям, отыскивая сохранившиеся курганные насыпи. Некоторые из них поднимались над поверхностью земли на несколько метров и имели десятки метров в поперечнике, там Салават научил меня измерять высоту курганов с помощью одной метровой рейки, уровня и угольника.

В последний день разведки мы с Салаватом сидели в гостинице и варили картошку в электрическом чайнике. Вскоре нам нужно было отправляться в Челябинск на рейсовом автобусе, который отходил от остановки с другого конца поселка. Салават проверял готовность картошки, тыкая в нее ножом, и рассуждал о преимуществах проведения разведки под его руководством в отличие от руководства Николая Борисовича.

– Вот смотри, – говорил он мне, – если бы мы здесь были с шефом, то уже сейчас, голодные и недовольные, мчались бы на автовокзал, потому что шеф всегда боится опоздать и предпочитает явиться на вокзал пораньше, а потом куковать там целый час. Мы же с тобой сейчас спокойно пообедаем, а потом успеем как раз к отправлению автобуса – и никакой суеты, никакой спешки.

Салават оказался совершенно прав: мы действительно прекрасно пообедали вареной картошкой, сдали гостиничный номер, надели рюкзаки и неторопливо пошли по улице. Потом Салават посмотрел на часы – и мы пошли быстрее, потом он посмотрел еще раз – и мы побежали. Как мы бежали! Под тяжелыми рюкзаками, да по деревенской улице – это было сильно. Впрочем, Салават оказался совершенно прав – на автобус мы успели.

После разведочных маршрутов по Курганской области одной из самых дорогих для меня стала песня известного челябинского археолога Сергея Геннадьевича Боталова, написанная им, кажется, еще в студенческие годы:

 
Что ж ты грустишь, нас с каждым годом меньше,
Но так же все светлее пыль дорог.
Пусть каждый шаг по миллиметру меньшит
На карте путь, на жизни нашей срок.
А ты постой, ты погляди на запад,
На горизонт, укрытый в облаках,
Плывет туман, с реки – болотный запах,
И мы уносим солнце в рюкзаках.
Идти, идти, и на развилках мудрых,
Найдя, терять товарищей своих,
И пить росу с крыла палатки утром,
И властно степь делить на пятерых…
 

Для меня эта несложная песня с удивительно яркими образами навсегда стала гимном той, советской, уже практически исчезнувшей разведочной археологии, к которой мне довелось впервые прикоснуться среди степей и болот Курганской области. И я очень благодарен и Николаю Борисовичу, и Салавату за то, что это прикосновение стало возможным.