Текст книги "Советское государство и кочевники. История, политика, население. 1917—1991"

Для такой политики были, во-первых, политические причины, а именно несовместимость этой цивилизации с советской властью. Сила традиций и власть «родовых авторитетов» оказались сильнее. До революции было проще – российская администрация могла действовать через родовых властителей, в связке с ними. Для Советского государства это было неприемлемо, так как «родовые авторитеты» были для него «классовым врагом». Поэтому был выбран путь разрушения несоветского, традиционного кочевого общества. Обоседление должно было разрушить власть «родовых авторитетов» и поставить бывших кочевников под контроль государства.

Кроме того, перевод кочевников на оседлость для властей означал улучшение обороноспособности страны: население «привязывалось» к земле, прекращались откочевки внутри страны и за границу, легче стало бы осуществлять мобилизацию в Красную армию (необходимо учесть, что страна жила в условиях ожидания войны, и в 1938 г. в СССР была введена всеобщая воинская обязанность).

Во-вторых, экономические причины. В Казахстане и большинстве других «кочевых» регионов производству зерна был дан приоритет перед животноводством (хотя власти хотели достичь сразу две цели – сделать из кочевников земледельцев при одновременном сохранении скотоводства). В Средней Азии получил приоритет хлопок, за счет которого вытеснялись зерновые и другие культуры. Они «уходили» в северные «кочевые» районы, вытесняя там животноводство.

С.Г. Кляшторный и Т.И. Султанов назвали проблему взаимодействия кочевого и оседлого миров так: «Пашня и степь»⁶⁰⁷. Для реалий СССР на рубеже 1920-х и 1930-х гг. можно сказать и так: «Зерно и мясо». Почему власти сделали ставку на хлеб, а не на продукты животноводства? Как известно, хранение и перевозка мяса требует расходов и специальных условий (охлаждение или заморозка). У сырого мяса короткий срок хранения (как и у молочных продуктов). Хотя для увеличения этого срока еще в XIX в. было изобретено консервирование (в том числе тушенка), и в 1870 г. в России был построен первый консервный завод, переработка мяса трудна и дорогостояща. Зерно можно перевозить и хранить без всякой переработки. Срок его использования, при правильном хранении, может составлять до шести лет. Поэтому власти решили, что зерно для обеспечения продовольственной безопасности и обороноспособности страны – важнее.

Еще одним экономическим аспектом перевода кочевников на оседлость было то, что ликвидация «родовых авторитетов», которые одновременно являлись наиболее зажиточным слоем кочевников, фактически означала ликвидацию кочевничества, так как кочуют только имущие – без наличия достаточного количества скота кочевать не имеет никакого смысла.

В-третьих, политико-демографические причины. Программа переселения в «кочевые» регионы была связана с проблемой военной опасности. Более плотное заселение этих территорий «надежными» и «советизированными» выходцами из центральных регионов страны с точки зрения властей могло помочь в улучшении обороноспособности страны. Колонизация решала также и экономические задачи по освоению этих земель.

Руководство Казахстана было закоперщиком форсированного обоседления и коллективизации кочевников. Во-первых, это был самый большой по площади и населению «кочевой» регион. Казахстан имел важное стратегическое положение и обладал значительными территориями для освоения под земледелие. Однако кочевое население здесь было практически «недостижимо» для власти и «несоветизировано». Во-вторых, на решение «кочевой проблемы» наложились личные амбиции Ф.И. Голощекина. Именно это привело к известным трагическим последствиям форсированной модернизации Казахстана, о которых будет сказано дальше.

План модернизации «кочевых» территорий был основан на потребительском отношении к природе. В частности, власти игнорировали предупреждения о недопустимости распашки степи. Конечно, здесь присутствовал скорее не злой умысел, а иллюзии, неправильное понимание или нежелание понимать реалии (хотя это нисколько не извиняет те ошибки, которые были допущены в СССР по отношению к природе).

Ликвидация кочевой цивилизации

Форсированная модернизация «кочевых» регионов, как и планировалось, была реализована путем массового перевода кочевников на оседлость⁶⁰⁸ с одновременной коллективизацией их хозяйств⁶⁰⁹. Этот процесс подразумевал целый комплекс мероприятий (строительство поселков, создание социальной инфраструктуры), который, как и другие акции по модернизации СССР, должен был идти по заранее разработанному плану⁶¹⁰. Однако на практике все пошло совсем не так, как думали власти.

Исходные данные, которыми руководствовались чиновники при планировании оседания кочевников, еще раз показывают, насколько плохо был поставлен учет кочевого населения. Данные о численности кочевого и полукочевого населения в СССР варьировались от 576 тыс. до 700 тыс. хозяйств, из них 80 % – в Казахстане. Первые плановые мероприятия по переводу кочевников на оседлость начались именно в этой республике, кочевое население которой к 1930 г. составляло более 2 млн человек. Вплоть до 1932 г. оседание кочевников проводилось в основном в земледельческих, а не животноводческих районах⁶¹¹.

В январе 1930 г. при СНК Казахстана был создан Комитет по оседанию. Численные данные о планах его работы тоже разнятся. По данным документов того времени, завершить седентаризацию в республике предполагалось в течение очень короткого периода – за 1–2 года⁶¹². Однако историки приводят другие сведения – что не за 1–2 года, а за всю первую пятилетку, и не всех кочевников, а только часть – от 380 тыс.⁶¹³ до 500 тыс. хозяйств⁶¹⁴. Очевидно, в планах и разных источниках содержатся путаные сведения, что, впрочем, характерно для любых искусственно ускоренных процессов.

Согласно постановлению ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 г., в районах сплошной коллективизации было предписано начать беспощадную «борьбу с кулачеством». Началось форсирование борьбы с «классовым врагом». В «кочевых» регионах таким «врагом» были родовые властители.

29 июня 1930 г. Ф.И. Голощекин отчитался на XVI съезде ВКП(б), что в Казахстане «только сейчас создали условия» для «коренного изменения архаических форм хозяйства и быта». Он напомнил, что В.И. Ленин на II съезде Коминтерна говорил о возможности перехода от полуфеодальных отношений к социалистическим, минуя капиталистические⁶¹⁵. Именно это и собирались сделать власти, переводя кочевников на оседлость.

Местных чиновников подгоняли из «центра». На том же съезде партии Н.В. Сталин еще раз поставил задачу развертывания социалистического строительства в сельском хозяйстве. В августе 1930 г. эксперты В ЦИК дали указание, что «работа по оседанию должна быть немедленно сдвинута с мертвой точки». Тогда же казахстанскому Комитету по оседанию придали «более широкие директивные права», установив в его штате «достаточное количество инспекторов». При райисполкомах было указано создать местные комиссии по оседанию⁶¹⁶.

Однако первый год программы оседания в Казахстане закончился почти провально. На проведенном 9 ноября 1930 г. первом краевом совещании работников по оседанию представитель крайкома ВКП(б) У.Д. Кулумбетов объявил, что план 1929–1930 гг. не выполнен: к 1 октября 1930 г. было коллективизировано 53,9 % хозяйств, подготовлено 88,4 % «точек оседания», их территория оборудована на 28 %, обводнение земли проведено на 77 %, строительство колодцев – на 78,5 %, а жилищ – всего на 24,3 %. Было построено 18 школ из 920 запланированных, 12 лавок (магазинов) – из 300. Например, в Актюбинском районе вместо 1666 домов построили только стены 26 курятников. Причинами провала плана было названо, прежде всего, отсутствие опыта⁶¹⁷. Строительство в рамках программы оседания везде «развертывалось чрезвычайно слабо и медленно»⁶¹⁸.

Однако главная причина провала заключалась в доведении командно-административной методики оседания до такого абсурда, который смутил даже местные власти. Делегат из Актюбинска Верстаков рассказал на упомянутом совещании, что в январе 1930 г. была получена молния с указанием перевести все казахское население на оседлость. Было дано распоряжение – наметить план оседания в однодневный (!) срок. Представитель Кокпектинского мясосовхоза Шереметьев сообщил, что дирекция совхоза согнала всех кочевников (1 тыс. хозяйств) с территории 700 тыс. га, на которой они проживали. Потом, после протестов, совхоз разрешил кочевникам вспахать землю площадью по 1–2 га на хозяйство и держать некоторое количество скота. В итоге кочевое население стало «сравнивать совхоз с дореволюционными помещиками и не знало, куда ему двинуться»⁶¹⁹.

С другой стороны, сами местные власти боялись, а в некоторых случаях и не смогли проявить инициативу. Некоторые председатели колхозов не использовали выделенные на оседание кредиты, так как не могли добиться от вышестоящих руководителей, «на что нужно использовать эти кредиты»⁶²⁰.

По причине провала плана оседания, его цифры на 1931 г. остались примерно такими же, какими были на 1930 г., – 84 тыс. и 80 тыс. хозяйств соответственно⁶²¹.

Другие «кочевые» регионы СССР также подключились к программе форсированной модернизации. Третий съезд советов Киргизии, состоявшийся в феврале 1931 г., принял решение о переводе кочевников на оседлость на базе коллективизации⁶²². С этого же года плановой седентаризацией были охвачены Бурятия, Калмыкия, Каракалпакия, Киргизия, Ойротия, Харабалинский и Володарский районы⁶²³ Нижне-Волжского края и др.⁶²⁴

В ряде регионов обоседление было форсировано. В Киргизии в апреле 1931 г. был создан Комитет оседания и начался плановый перевод на оседлость⁶²⁵. В 1931 г. было намечено перевести 100 тыс. хозяйств (58 % от всего количества) в четырех районах. В 1932 г. охват был расширен до 12 районов⁶²⁶. В Туркмении в начале 1931 г. была прекращена работа Скотоводческого комитета, что символизировало курс на отказ от работы с кочевниками в условиях их традиционного образа жизни. В январе 1932 г. был создан Комитет оседания при ЦИК Туркменской ССР⁶²⁷. Форсированный характер перевода на оседлость был также характерен для Горного Алтая⁶²⁸ и Азербайджана, где кочевники и полукочевники были насильственно переведены на оседлость и превращены в земледельцев в районах зимних пастбищ Мильско-Карабахской степи⁶²⁹.

Подготовка к переводу на оседлость в первую очередь состояла в ускорении процесса землеустройства в «кочевых» регионах. Начиная с 1929 г. землеустройство стало рассматриваться как процесс организации исключительно социалистической формы хозяйства (совхозов и колхозов), не допуская создания индивидуальных хозяйств. Как обычно, пытались ускорить темпы – было принято решение, что весь землеустроительный процесс в огромном Казахстане необходимо закончить за один год⁶³⁰. Такой же курс на ускоренное, хоть и плановое, землеустройство «кочевых» территорий наблюдался в Калмыкии, Хакасии⁶³¹ и других регионах.

В условиях форсирования землеустроительные работы, разумеется, имели весьма поверхностный характер. Устройство оседающих колхозов часто проводилось чисто формально – ограничивалась территория вокруг «точек оседания» даже без указания границ землепользования для колхоза и единоличных хозяйств внутри этой территории⁶³².

Во многих случаях не было завершено межевание и не были устранены споры между колхозами, совхозами и другими землепользователями. В результате «границ, хотя бы примерных», не наметили, и «существовала земельная путаница». Большинство колхозов не имели на руках планов, экспликаций земельных участков и других документов на право землепользования. Власти оправдывались тем, что до революции в «кочевых» районах землеустройство «носило весьма примитивный характер». Так, в Киргизии использовались планы земельных угодий, оформленные в 1880-х гг. Тем не менее и новые, советские земельные планы оказались «очень неточными»⁶³³.

Неправильный выбор и использование природных пастбищ привели к тому, что в некоторых местах крупные их части остались совершенно нетронутыми, «тогда как рядом скот пасся на участках, где трава была выедена до земли»⁶³⁴.

Спешка привела к неправильному выбору мест для оседания и создания населенных пунктов. Значительное количество их оказалось неосвоенным из-за непригодности. В одном из районов Карагандинской области отсутствовали сенокос, топливо, а пахотные угодья были настолько низкого качества, что 56 хозяйств были вынуждены перейти на другое место. У двух «точек оседания» отсутствовали пахотоспособные земли. В другом районе треть всех «точек оседания» была выбрана «неудовлетворительно», а одна была признана «совершенно непригодной»⁶³⁵.

Серьезные проблемы возникли с обеспеченностью «точек оседания» водой. Многие из них были выбраны в безводных местах или там, где вода была горько-соленой. Другие имели источник пресной воды, но сельскохозяйственные угодья были расположены от них в 50–70 км. Эксперты ВЦИК выявили, что «если на территории оседания имеется родничок или протекает какой-нибудь ручеек, то вопрос считается решенным, а о том, насколько эти водные ресурсы смогут обеспечить длительное существование целого поселка, об этом мало заботятся. Между тем сплошь и рядом родники иссякают, а ручейки пересыхают или меняют свое направление». Так, в Актюбинской области «точки оседания» были выбраны на ровной территории, как и требовалось, но когда начали рыть колодцы, вода оказалась соленой, а пресная вода была в наличии совсем в других местах⁶³⁶.

В планировании и создании поселков для оседания проявилась гигантомания. В Казахстане оседавшие кочевники должны были размещаться в немногочисленных населенных пунктах европейского образца – «казгородках», в которых часто собирали огромное количество хозяйств (от 300–400 до 700–800). Ф.И. Голощекин объявлял эти поселки «культурной базой, ячейками социализма». В «казгородках» строились типовые жилища, хозяйственные постройки, почтовые отделения, школы, клубы, амбулатории, больницы и служебные конторы⁶³⁷. Однако результаты создания такой инфраструктуры оценивались как плохие⁶³⁸.

Власти Киргизии пытались претворить в жизнь идею «Нью-Иорков в горах и степях» (то есть создание огромных населенных пунктов для оседающих кочевников. – Ф. С.). В горах центрального Тянь-Шаня на высоте более 2000 м над уровнем моря должны были возникнуть «точки оседания», объединявшие иногда до 1600 хозяйств. В Хакасии была поставлена задача «соединения мелких улусов в один населенный пункт, чтобы выбрать и построить очаг социализма»⁶³⁹.

При планировании огромных поселков власти исходили из того, что «в крупных хозяйствах будет рентабельнее применение сельхозтехники, легче и полнее культурно-бытовое обслуживание и политическое воспитание ранее самой темной и забитой части населения Российского Востока, легче изжить родо-племенные патриархальные отношения»⁶⁴⁰. Кроме того, конечно, «сгущение» большого числа бывших кочевников в одной точке упрощало для государства контроль за ними.

Проблемы возникли и с устройством колхозных усадебных центров. Так, в Киргизии даже многие «старые» колхозы не имели единого центра, а усадьбы были разбросаны по территории колхоза небольшими группами на значительном расстоянии одна от другой. В итоге оседавшее кочевое и полукочевое население усадебных центров вовсе не получило⁶⁴¹.

В создании поселений проявилась профанация и очковтирательство. В Калмыкии в «точках оседания» можно было встретить «поселок», состоявший из нескольких домиков без окон и дверей, и тут же «колодец» без воды⁶⁴². В Горном Алтае аилы и юрты располагали «правильными» рядами, и, по словам советского историка В.А. Демидова, «это уродство… именовали “социалистическим юртовым городком”»⁶⁴³. В Казахстане пытались организовать буквальные аналоги переселенческих деревень – многочисленные юрты выстраивались прямо на снегу «в идеально правильные кварталы»⁶⁴⁴.

Кроме того, в горячке форсирования были разрушены старые населенные пункты. Так, в Киргизии имелись старые кишлаки, которые можно было использовать для оседания. Однако власти уничтожили эти кишлаки, перенеся от них «точки оседания» на расстояние до 100–150 км⁶⁴⁵.

Поселки для оседания отличало плохое качество строительства. В Казахстане оно было таким, что многие дома развалились, а типы жилых домов «не отвечали бытовым условиям оседающего населения», В Киргизии значительная часть строительства была не завершена⁶⁴⁶.

При строительстве домов были допущены ошибки. Наркомат земледелия Киргизии разработал совершенно негодный проект дома – «коробочку… где нет солнца, нет света и постоянно господствует сырость… Какой-то извращенный тип украинского дома, окна в один квадратный аршин, строено без всякого технического надзора и как будто бы в принципе окна делались на северную сторону». Эксперты ВЦИК отмечали, что «народу, который привык жить в юртах, т. е. на свежем воздухе, не могли понравиться “дворцы” оседания». Некоторые дома были построены на болотах – «население, которое строило эти дома, не знало, что в болотах жить нельзя». Причем такой же подход к строительству домов для оседающих кочевников бытовал и раньше – так, в Калмыкии в 1928 г. было выявлено, что в местах оседания «постройки похожи на гробы». Партийное руководство региона возмущалось, что руководитель этой стройки председатель улускома Босхомдинов – «культурный человек, находился в городах и уездах, не имеет представления, как надо правильно строить мазанку»⁶⁴⁷.

При выборе «точек оседания» ярко проявилось самоуправство местных специалистов. В Балхашском районе (Казахстан) «приехал техник, ни с кем не посоветовался, и даже вопреки желанию колхозников выбрал для них место для поселка, совершенно каменистое и… непригодное для устройства культурного житья». В Актюбинском районе «точка оседания» была выбрана одним только буровым мастером без согласования с колхозниками и другими специалистами. В других местах наблюдалось обратное явление – кочевники были вынуждены сами подбирать «точки оседания» и возводить на них постройки⁶⁴⁸, так как местные специалисты самоустранились от этой работы.

Апофеозом гигантомании и спешки стал план по оседанию кочевников Казахстана на 1932 г. (был принят 25 декабря 1931 г. постановлением крайкома ВКП(б) и СНК). Согласно ему, все кочевое население должно было осесть в поселениях европейского типа по 500 дворов в каждом⁶⁴⁹.

Как и предполагалось, обоседление кочевников шло рука об руку с коллективизацией. 30 июня 1931 г. Казахский крайком ВКП(б) принял решение создавать повсеместно, кроме «самых отсталых» районов, постоянные сельскохозяйственные и животноводческие артели⁶⁵⁰, которые были выбраны основной формой «колхозного движения» в ауле⁶⁵¹. Таким образом, вместо создания простейших производственных объединений (ТОЗов) перевод на оседлость проводился на основе сплошной коллективизации. Тем не менее стоит отметить, что и ТОЗы в «кочевых» районах были слабыми (в ряде мест отсутствовал устав, учет трудодней). Иногда они представляли собой простую супрягу⁶⁵². В целом очевидно, что кочевники вовсе не нуждались в какой-то либо коллективизации.

Так как было запланировано, что основным видом хозяйственной деятельности «осевшего» аула станут земледелие и стойловое скотоводство, то коллективизация проводилась в летнее время, когда кочевники находились на летних пастбищах⁶⁵³. Власти их как бы «ловили» там и «привязывали» к месту.

В процессе коллективизации опять-таки проявилась гигантомания. Так, в Казахстане создавали колхозы радиусом до 100 и больше километров⁶⁵⁴. Такие «оседлые» хозяйства были неуправляемыми, они не могли освоить и контролировать такую громадную площадь из одного «оседлого» центра. Кочевники могли осваивать и большие пространства, но делали это, последовательно передвигаясь с места на место в ходе всего календарного года, к тому же они были сами себе хозяевами и не зависели от управления из какого-либо «центра».

Таким образом, процесс перевода кочевников на оседлость с попутной коллективизацией характеризовался и неправильным планированием, и неправильной реализацией, что признавали сами власти⁶⁵⁵. Наиболее концептуальные ошибки в подготовке оседания состояли, во-первых, в незнании и непонимании властями специфики кочевых регионов. Даже советские историки – например, Н.И. Платунов – признавали, что «коллективизация единоличных животноводческих хозяйств оказалась делом более сложным, по сравнению с коллективизацией оседлых земледельческих хозяйств»⁶⁵⁶. К этим же ошибкам относился плохой учет кочевых и уже осевших хозяйств, а также местных ресурсов⁶⁵⁷.

Во-вторых, планы перевода на оседлость были явно нереальными и непосильными (именно так охарактеризовал их Т.Р. Рыскулов в своей докладной записке И.В. Сталину в марте 1933 г.). Эти планы власти еще и пытались перевыполнить, усиливая темпы и сокращая сроки завершения оседания. В Киргизии в 1931 г. было охвачено работой по оседанию 10 тыс. хозяйств вместо 8 тыс. по плану. В 1932 г. Москва утвердила и ассигновала деньги на оседание 10 тыс. хозяйств, однако Киргизский обком ВКП(б) предложил выделить из бюджета республики 5 млн руб. на оседание еще 20 тыс. хозяйств. В целом в «кочевых» регионах «оседание в промышленности и на транспорте», а также в совхозах было реализовано «в размерах, далеко превышающих потребности»⁶⁵⁸.

Историки прямо говорят о том, что власть принимала абсурдные решения⁶⁵⁹ и в целом сельскохозяйственную политику в СССР «определяли люди, не слишком образованные, имевшие весьма ограниченные познания в области сельского хозяйства»⁶⁶⁰.

В-третьих, государство, реализуя программу форсирования, все взяло на себя, не учитывая мнения народа и без участия народа. Так, в Калмыкии план оседания был ориентирован на почти стопроцентное финансирование из государственного бюджета. Поэтому калмыцкие власти создали у оседающих кочевников «чисто иждивенческие настроения». Недостаточное вовлечение представителей населения стало одной из причин плохого выбора «точек оседания». Разъяснительная работа среди кочевников была слабой, что способствовало в том числе непониманию ими необходимости проведения землеустроительных мероприятий. У некоторых сложилось представление, что Казахстан – «широкие пространства, громадная территория, зачем ее организовывать»⁶⁶¹. С другой стороны, возможно, властям и не удалось бы вовлечь кочевников в эту деятельность, так как, мягко говоря, далеко не все они желали переходить на оседлость.

Обоседление кочевников на практике строилось фактически на основе принуждения⁶⁶². В 1930 г. в некоторых районах Казахстана, без всякой подготовки и разъяснительной работы, приказом было запрещено кочевать⁶⁶³. В Киргизии кочевое население сгоняли из горных долин (50 и даже 100 км длиной) и собирали в одном небольшом месте⁶⁶⁴. В самой радикальной форме перевод на оседлость напоминал грабеж, когда у кочевников просто конфисковали весь скот, а без скота кочевание становилось бессмысленным и невозможным⁶⁶⁵.

Перевод на оседлость производился также путем переселения кочевников. В Казахстане оно шло из южных и центральных районов в северо-западные⁶⁶⁶. В Горном Алтае была поставлена задача во что бы то ни стало переселить алтайцев в русские села, чтобы «приблизить» их к школам, клубам, избам-читальням. В Эликманарском и Усть-Канском аймаках было произведено принудительное переселение, сселение колхозов⁶⁶⁷.

Советские историки – например, М.О. Могордоев – объясняли такие меры тем, что «разбросанность» кочевников затрудняла строительство, усложняла организацию труда. Прогон и выгон индивидуального скота приводил к потраве и вытаптыванию колхозных угодий⁶⁶⁸. Тем не менее принудительное переселение людей было вопиющим нарушением их прав.

В-четвертых, местные власти не умели воспользоваться знаниями специалистов. (Отрыв от научной и экспертной оценки начался еще с шельмования «партии ученых» и отрицания научного подхода к решению судьбы кочевой цивилизации.) Комиссия ВЦИК отмечала, что «положение с кадрами специалистов во всех районах оседания чрезвычайно тяжелое» – и количество их было совершенно недостаточным, и квалификация значительной их части была «очень низкой». Кроме того, отношение местных властей к специалистам, «их оклады и в особенности хлебоснабжение – хуже быть не может». Зарплата им не выдавалась по 2–4 месяца, не были созданы материально-бытовые условия. Происходили и вовсе вопиющие случаи. Так, 12 июля 1933 г. в Аулие-Атинском районе Южно-Казахстанской области бандитами были убиты две специалистки. Случилось это потому, что местные власти их отправили в путь на повозке, а в машину не посадили, так как «посторонних возить не разрешается». У властей имелись сведения также о самоубийствах специалистов⁶⁶⁹.

У последних не только настроение было «бежать», но они это делали. В 1930–1933 гг. из «кочевых» регионов уехали 1306 специалистов-землеустроителей. По данным центральных властей, «50 % землеустроителей разбежались, потому что их не обеспечивают соответствующим образом». Центральные власти отмечали, что «на вес золота каждый специалист, драка идет за каждого специалиста, а он не успевает доехать до места, как уже смылся: квартиры не дают, питание не обеспечивают». Местным чиновникам пригрозили отказом «посылать людей до тех пор, пока они не научатся их беречь»⁶⁷⁰.

Трагические ошибки были допущены не только в планировании, но и при реализации программы оседания. Главной из них было уничтожение скота. В 1930 г. власти Казахстана не только увеличили план мясозаготовок, но и перевыполнили план по крупному рогатому скоту более чем в два раза. Все это сопровождалось злоупотреблениями⁶⁷¹. В 1930 г. в регионе государство изъяло 33 % колхозной продукции, в 1931 г. – уже 39,5 %⁶⁷².

План скотозаготовок на 1931–1932 гг. по Казахстану составил 255,5 тыс. т, то есть в 1,5 раза больше, чем по Украине, и в 2,5 раза больше, чем по Северо-Кавказскому и Западно-Сибирскому краям⁶⁷³. Хотя скота в Казахстане действительно было много, такие планы были явно нереальными.

В Калмыкии также были назначены непомерные масштабы скотозаготовок, которые совпали с последствиями «зуда» и падежа скота, а также забоя, вызванного голодом и нежеланием сдавать скот в колхозы. Так, на 1934 г. нормы поставок составили от 15 до 25 кг живого веса для колхозных дворов, 40 кг – для единоличников⁶⁷⁴.

О «перегибах», а точнее сказать – о преступных явлениях, сообщало ОГПУ. Так, в октябре 1931 г. стало известно, что «скотозаготовки сопровождались грубым произволом местных властей, требовавших сдачи скота от населения под угрозой штрафов, судебных репрессий, арестов и т. д. Выявлено много случаев, когда у населения, в том числе у бедняков, в порядке заготовок отбиралась последняя скотина. Нередко забивался молочный, стельный и рабочий скот… Сильно задерживался расчет со скотосдатчиками, которые в некоторых случаях причитавшихся им денег так и не получили. В Зайсанском районе в 4 аулсоветах контрактация скота проводилась даже у таких хозяйств, где одна корова имелась на 5 человек»⁶⁷⁵. Такие сообщения были многочисленными, они ярко характеризуют хищнический и попросту грабительский подход к населению со стороны местных властей, рьяно стремившихся выполнить и перевыполнить план.

«Обобществленный» скот казахских аулов сгоняли на «колхозно-товарные фермы», за которыми, кроме названия, чаще всего ничего не стояло. Скот, сконцентрированный в большом количестве в одном месте, лишенный должного ухода, теплых помещений, запасов кормов, в условиях суровой североказахстанской зимы в большом количестве погибал. (Не случайно раньше в зимнее время кочевники перегоняли скот в более теплые районы на зимние пастбища – кстау, но теперь они были такой возможности лишены⁶⁷⁶.) В Калмыкии творилось то же самое – из-за оседания огромное количество скота скапливалось на ограниченной территории, где, следовательно, было недостаточно корма⁶⁷⁷.

Кроме того, трагической ошибкой было форсирование перехода к земледелию. Сами же сторонники форсированной седентаризации – как, например, Г. Тогжанов, – сетовали, что некоторые представители местных властей понимали уничтожение кочевого быта как ликвидацию скотоводческого хозяйства и вынуждали «обоседленных» кочевников к переходу на земледелие⁶⁷⁸, огульно превращая животноводческие хозяйства в товарные полеводческие⁶⁷⁹.

В Казахстане до начала обоседления и коллективизации размер посевной площади на одно хозяйство составлял 0,8 га⁶⁸⁰ (по другим данным – 0,9 га). В 1931 г. посев на одно оседавшее хозяйство составил уже 5,4 га⁶⁸¹, в 1932 г. он был доведен до 5,6 и даже 7,5 га, то есть до норм районов товарного зернового производства. В Киргизии эта площадь была еще больше – 16 га на одно хозяйство. С нее бывший кочевник должен был сдать 300 пудов зерна, тогда как реально из этих 16 га он мог распахать всего 2–3 га⁶⁸². Люди просто не имели возможности обработать такое количество земли.

В сфере хлебозаготовок также шло форсирование. План заготовки зерна в Казахстане в 1931 г. составил 57 млн пудов.

На 1932 г., ввиду явной невозможности заготовить такое количество зерна, план был снижен до 38 млн пудов, однако в октябре того же года вновь был повышен до 46,6 млн⁶⁸³. На 1933 г. был дан увеличенный план сева именно в 39 кочевых и полукочевых районах Казахстана, тогда как по региону в целом он остался таким же, как на 1932 г.⁶⁸⁴

Характерно, что в заготовительном угаре власти облагали хлебопоставками и остававшихся кочевников, которые зерно не выращивали. Поэтому были вынуждены покупать его и затем сдавать государству⁶⁸⁵. Такие факты являются чистой профанацией «заготовок» и напоминают известное «Рязанское мясное дело» периода правления Н.С. Хрущева.

Результаты хлебозаготовок в Казахстане в 1929–1930 гг. составили 37,8, в 1930–1931 гг. – 40,7, в 1931–1932 гг. – 40,4 млн пудов. Таким образом, повышение количества заготовленного зерна было не сильным – максимум на 10 %, что говорило о том, что в самом большом «кочевом» регионе власти никак не могли «выжать» зерно. В Нижне-Волжском крае повышение хлебозаготовок в этот период составило 10 %, а Украине – 24 %, на Северном Кавказе – 40 %, в Средне-Волжском крае – 54 %, в Башкирии – 76 %, в Нижегородском крае – 88 %⁶⁸⁶. На Нижней Волге в 1931 и 1932 гг. было изъято соответственно 41 и 41,1 % валового сбора зерновых, но при этом в итоге край выполнил план хлебозаготовок 1932 г. всего на 52 %. В Калмыкии план был выполнен с применением жестких мер к середине января 1933 г. на 75,4 %⁶⁸⁷.