Текст книги "Советское государство и кочевники. История, политика, население. 1917—1991"

Глава 2
Решение судьбы кочевой цивилизации в 1930-х гг

Курс на форсированную модернизацию

На рубеже 1920-х и 1930-х гг. программа модернизации в СССР приняла форсированный характер. Как уже говорилось, модернизацию можно охарактеризовать как процесс, посредством которого традиционные, аграрные общества трансформируются в современные, индустриальные. Модернизационный переход редко протекает спокойно и равномерно; он оказывает воздействие на все социальные институты, всех членов общества⁵¹².

Причин ускорения этого процесса в СССР было несколько, и мы рассмотрим их в приложении к «кочевым» регионам. Во-первых, поводом для форсирования модернизации была убежденность советских властей в наличии непосредственной и близкой внешней опасности для страны. Считалось, что вскоре произойдет нападение широкого «империалистического блока» на западные, южные и восточные границы СССР. В первую очередь имелась в виду агрессия со стороны Великобритании через территорию Персии и Китая в Средней Азии и на Дальнем Востоке⁵¹³, то есть непосредственно на «кочевые» регионы СССР – Казахстан, Киргизию, Туркмению и Бурятию. Однако состояние советских вооруженных сил и военно-промышленного комплекса было столь удручающим, что это потенциально делало страну легкой жертвой военного нападения. В связи с этим ускоренная модернизация экономики и вооруженных сил становилась вопросом жизни и смерти для Советского Союза и его граждан⁵¹⁴.

Ситуация на восточных границах СССР ухудшалась. В 1929 г. произошел советско-китайский вооруженный конфликт на КВЖД, охвативший значительные области Маньчжурии. Сохранялась опасность китайской интервенции на территорию главного в те годы союзника СССР – МНР. Это понимали даже «простые» жители приграничных регионов, среди которых ходили соответствующие слухи⁵¹⁵.

В китайском Синьцзяне начались восстания мусульманского населения, направленные против власти Пекина. В целом отношения СССР с властями этого региона оставались нормальными даже в период советско-китайского конфликта на КВЖД (очевидно, сказалась фактическая раздробленность Китая в этот период). Однако советская разведка считала, что в Синьцзяне имели опасный для СССР интерес Великобритания и Япония. В Афганистане в конце 1928 г. произошел государственный переворот, в результате которого был свергнут дружественный СССР король Аманулла-хан и к власти пришел Мухаммед Надир-шах, ориентировавшийся на Великобританию. Сильное британское экономическое и политическое влияние продолжало иметь место в Персии⁵¹⁶.

С начала 1930-х гг., пожалуй, главную роль в восточной политике СССР стал играть японский фактор. В 1931 г. Япония захватила Маньчжурию и часть Внутренней Монголии. В июне 1933 г. советская разведка докладывала о возможности нападения Японии на СССР и МНР. Контролируемые Японией внутреннемонгольские войска имели численность до 18 тыс. человек, которая в военное время могла быть увеличена почти в два раза. Кроме того, Япония могла мобилизовать себе на помощь до 3 тыс. хунхузов, находившихся в приграничных с Советским Союзом районах⁵¹⁷.

Во внутреннемонгольских селениях Барун-Сунит, Цзун-Сунит и Байминливо японские власти создали школы для подготовки офицеров из числа этнических монголов. Японцы засылали на территорию СССР и МНР своих разведчиков. Так, только с 18 по 20 мая 1938 г. в местности Нумурин-Тохой было задержано 13 человек, среди которых было 9 монголов, 3 китайца и 1 русский⁵¹⁸.

Во-вторых, форсированная модернизация СССР имела экономические причины (в том числе связанные с подготовкой к войне). Для «кочевых» регионов страны это в первую очередь означало необходимость кардинальной реконструкции сельского хозяйства с целью увеличения производства хлопка и зерна в ущерб мясо-молочной продукции.

Как известно, хлопок применяется для производства не только тканей, но и пороха. В 1920-х гг. правительство СССР поставило задачу освободить страну от зависимости от иностранных поставок хлопка. Для этого необходимо было форсировать расширение хлопковых площадей⁵¹⁹ за счет вытеснения других сельскохозяйственных культур⁵²⁰. Так, посевы хлопка в Казахстане к 1929 г. уже увеличились более чем в три раза по сравнению с 1915 г. (с 29,5 тыс. до 93,5 тыс. га), а к 1933 г. был поставлен план довести их до 140 тыс. га⁵²¹. Для государства хлопок в южных регионах был важнее зерна. Зерновые культуры в значительных объемах можно было выращивать и в других регионах СССР, а хлопок – только в небольшой полосе на юге, да и то не везде, так как его культивирование требует большого расхода воды.

Хлопка нужно было настолько много, что власти Советского Союза даже пытались развивать его производство в Афганистане и Западном Китае (Синьцзяне), чтобы устранить «хлопковую зависимость» СССР от Великобритании и других враждебных стран. (Кроме того, развитие производства хлопка в Афганистане должно было дать и политические дивиденды, включая «замирение смежных… районов»⁵²², что было важным в условиях постоянного трансграничного кочевья и миграции оседлых между СССР и Афганистаном.)

Одновременно необходимо было максимизировать производство зерна. Цель этой программы, во-первых, заключалась в необходимости заготовки хлеба для нужд развернутой в конце 1920-х гг. широкомасштабной индустриализации страны⁵²³, ведь миллионы рабочих на новых предприятиях и их семьи нужно было кормить. В том числе и в «хлопковых» районах нужно было обеспечить «бесперебойное и достаточное снабжение» хлебом⁵²⁴. Зернопроизводящими регионами должны были стать в том числе Казахстан и Калмыкия⁵²⁵. Во-вторых, зерно было нужно для продажи за рубеж с целью получения валюты, технологий и машин для индустриализации страны.

Еще одна экономическая причина форсирования модернизации «кочевых регионов» – необходимость максимального изъятия производимой животноводческой продукции в пользу города. Животноводство должно было играть роль ресурса бесперебойного снабжения мясо-молочными продуктами жителей «зерновых» и «хлопковых» районов⁵²⁶. Одним из основных регионов для мясного скотоводства и овцеводства был назначен Казахстан⁵²⁷. Его руководитель Ф.И. Голощекин провозгласил, что так как в стране установлена пролетарская диктатура, то приоритетом является «снабжение рабочего класса», и задача Казахстана – «снабдить рабочих мясом»⁵²⁸.

К концу 1920-х гг. в СССР был выявлен огромный сдвиг в распределении валового внутреннего продукта в пользу личного потребления в ущерб накоплению и обороне. С точки зрения властей, это было недопустимым⁵²⁹. Для «кочевых» регионов эта проблема была более чем актуальной. Ф.И. Голощекин подчеркивал, что очень вредным является «малая товарность, огромное оседание животноводческих продуктов», «натуральный характер»⁵³⁰ кочевой экономики, то есть тот факт, что скотоводы все произведенное ими потребляют сами. 29 июня 1930 г. на XVI съезде ВКП(б) Ф.И. Голощекин заявил: «У нас животноводством занимается казанское⁵³¹ население, которое хлеба не сеет… При отсутствии хлебоснабжения происходит оседание продукции: раз нет хлеба, едят больше мяса, пьют больше молока»⁵³². Такая ситуация была характерна для большинства «кочевых» регионов.

Поэтому власти поставили задачу максимизировать изъятие у кочевников производимой ими продукции (мясо, молоко, кожи, шкуры, шерсть и пр.). В обмен кочевникам обещали снабжение хлебом (считалось, что первые «постоянно нуждаются в хлебе»⁵³³), а также централизованно и планово произведенными промышленными товарами.

Для выполнения этих задач в «кочевых» регионах СССР, как и во всей стране, была начата коллективизация сельского хозяйства. Курс на коллективизацию был провозглашен на XV съезде ВКП(б), который состоялся в декабре 1927 г. В августе 1928 г. было принято Постановление ЦИК и СНК СССР «Об организации крупных зерновых хозяйств», которое поставило задачу организовать такие «зерновые фабрики» и обеспечить получение от них к 1933 г. товарного зерна в количестве не менее 1,65 млн тонн (100 млн пудов).

7 ноября 1929 г. в газете «Правда» была опубликована известная статья И.В. Сталина «Год великого перелома», в которой 1929 г. был объявлен годом «великого перелома на всех фронтах социалистического строительства», в том числе «в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию».

В «кочевых» регионах коллективизация имела очень важную особенность – она планировалась при одновременном переводе кочевников на оседлость⁵³⁴. Первый секретарь Бурят-Монгольского обкома ВКП(б) М.Н. Ербанов подчеркивал, что «только путем коллективизации мы можем добиться более быстрого темпа ликвидации кочевого и полукочевого хозяйства»⁵³⁵. В декабре 1929 г. пленум Казахского крайкома запланировал проведение одновременно оседания и строительства крупных совхозов и колхозов⁵³⁶. Таким образом, ни о каких «кочевых колхозах», создание которых в 1920-х гг. предлагали некоторые ученые, более не могло идти речи.

В-третьих, в курсе на модернизацию «кочевых» регионов играли большую роль политико-демографические причины. Как уже говорилось, в середине 1920-х гг. эти регионы стали объектом программы переселения, и только перевод кочевников на оседлость дал бы возможность полностью реализовать массовую колонизацию. Советские чиновники А. Поднек и К. Павлов прямо указывали, что «оседание… высвободит земледельческие фонды для совхозов и переселенцев и будет содействовать интенсификации сельского хозяйства европейского населения»⁵³⁷.

В-четвертых, модернизация «кочевых» регионов имела своей целью формирование пролетариата для нужд индустриализации и – одновременно – развитие промышленности на бывших «кочевых» территориях. Индустриализация в СССР осуществлялась по плану первой пятилетки, который предполагал увеличение объемов промышленного производства в стране почти в три раза. Это касалось и «кочевых» регионов. Казахстан был признан регионом, где «неизмеримо богаты запасы каменного угля, цветных металлов и пр.»⁵³⁸.

Проведенные в Калмыкии Поволжской колонизационно-мелиоративной экспедицией НКЗ РСФСР исследования показали, что одной из главных возможностей улучшить экономику региона было развитие рыбной промышленности⁵³⁹. Рабочую силу для этого можно было найти, только переведя кочевников на оседлость⁵⁴⁰. В советском лексиконе даже появился специальный термин «оседание в промышленности», который является несколько абсурдным, так как «оседание» кочевника в классическом варианте предполагает сохранение его принадлежности к сельскому хозяйству.

Таким образом, власти безоговорочно отвергли идеи об осторожном «переформатировании» кочевой цивилизации, которые в 1920-х гг. выдвигали многие советские ученые. Казахский журналист и советский деятель Г. Тогжанов в 1931 г. утверждал, что ученые были не правы насчет устойчивости кочевания, так как якобы уже «преобладало не кочевое хозяйство, не кочевой аул, а, наоборот, полукочевой и оседлый аулы». Он считал, что «буржуазные экономисты» знали положение «со слов только аульных аткаминеров и баев»⁵⁴¹. Сторонники теории родового строя у кочевников были обвинены в том, что они «выполняли социальный заказ родовых полуфеодалов-баев», что их позиция «исторически неправдива, теоретически и политически вредна»⁵⁴².

Представителей «партии ученых» подвергли шельмованию (особо отметим вышедший в 1931 г. специальный сборник статей «Кондратьевщина в Казакстане»). Главное клеймо, которое в духе времени было повешено на «партию ученых», – «вредители». При этом указывалось, что они якобы сами «сознавали консервативность и вредность своих идей», «великолепно знали, что до 60 %… хозяйств – бедняцкие или маломощно-середняцкие, неспособные вести кочевое хозяйство»⁵⁴³.

Ученых – в частности, С.П. Швецова (который скончался в мае 1930 г.) – обвинили в «кондратьевщине» и «чаяновщине»⁵⁴⁴. Эти ярлыки были очень тяжелым обвинением. Как раз в том же году прошел процесс по сфабрикованному делу Трудовой крестьянской партии, в рамках которого были арестованы ведущие советские экономисты А.В. Чаянов, Н.Д. Кондратьев и др. (А.В. Чаянов был расстрелян в 1937 г., Н.Д. Кондратьев – в 1938 г.). Власти подчеркивали, что именно «кондратьевцы» делали «ставку на незыблемость скотоводческо-кочевого хозяйства», при этом превратив журнал «Народное хозяйство Казахстана» в свой печатный орган вплоть до 1930 г.⁵⁴⁵ (это было не так – в этом журнале публиковались материалы разной направленности и велась научная полемика, к чему прямо призывала редакция журнала⁵⁴⁶).

Власти назвали ученых, возражавших против огульного перевода кочевников на оседлость, «контрреволюционерами», которые якобы специально поддерживали «кочевание, как форму хозяйства, наиболее выгодную для местной буржуазии»⁵⁴⁷.

Некоторым ученым припомнили прошлую принадлежность к Партии социалистов-революционеров (ПСР) – про С.П. Швецова в обвинительном наклонении писали, что он «правый эсер»⁵⁴⁸, про Е.М. Тимофеева, А.П. Потоцкого и А.Н. Донича – что они бывшие члены ЦК ПСР⁵⁴⁹. (Как известно, ПСР подверглась гонениям со стороны большевистской власти, была распущена в 1923 г. и фактически запрещена. Само слово «эсер» после этого было тяжким обвинением.) Следует отметить, что и репрессированный ведущий советский экономист Н.Д. Кондратьев ранее тоже был эсером (вышел из ПСР в 1919 г.). Других сторонников «партии ученых» обвинили в принадлежности к «националистам». Так, А.А. Ермекову припомнили, что он был «известным алаш-ордынцем»⁵⁵⁰.

Доходило и до прямых личных оскорблений (это было характерно для того времени, когда шельмовали тех, кто не нравился советской власти). Про С.П. Швецова писали, что у него «черносотенная шовинистическая душа»⁵⁵¹, Н.П. Огановского называли «вредителем» и «“профессором”»⁵⁵², А.Н. Челинцева – «ученым идеологом кулачества»⁵⁵³ и просто «“ученым”» (в кавычках). У сотрудника Наркомзема Казахстана Д.Д. Букинича обнаружили «расовую философию европейского колонизатора». М.Г. Сириус был обозван «местным вредителем»⁵⁵⁴. Власти провозгласили, что эти ученые-«вредители» не нашли себе союзников среди народа⁵⁵⁵.

Шельмование имело и трагические последствия – представители «партии ученых» подверглись репрессиям. Наиболее «легким» вариантом было изгнание с работы – так, из Госплана Казахстана весной 1930 г. был уволен П.Л. Ясинский за то, что он предлагал привлечь для реконструкции «кочевых» регионов иностранных специалистов⁵⁵⁶. Судьба многих других ученых сложилась гораздо хуже. Е.М. Тимофеев был арестован в 1937 г. и расстрелян в 1941 г. А.А. Ермеков был арестован в 1938 г., находился в заключении до 1947 г., затем был вновь арестован и окончательно освободился только в 1955 г. А.Н. Челинцев в августе 1930 г. был арестован по делу Трудовой крестьянской партии и отправлен в ссылку (в 1932 г. был освобожден от дальнейшего отбывания наказания и вернулся в Москву).

С отвержением и шельмованием «партии ученых» напрямую было связано пренебрежение к природе, которое на долгие годы стало визитной карточкой советской власти. Власти провозгласили «естественно-исторические условия» «кочевых» регионов всего лишь «относительно неблагоприятными по сравнению с условиями Европейской части СССР, Сибири, Дальневосточного] Драя] и пр.»⁵⁵⁷. Было объявлено, что в Казахстане земледелие якобы возможно даже в районах с годовыми осадками ниже 250 мм⁵⁵⁸. (На самом деле это потребовало бы колоссальных затрат на организацию орошения, даже если доставка воды вообще была достижимой.)

Властями двигала вера в верховенство общественных отношений над силами природы. Они считали, что «воздействие географических условий на человека» является не таким сильным и «совершается косвенно, через общественные отношения»⁵⁵⁹. Поэтому «природные факторы имеют относительное, второстепенное значение для развития сельского хозяйства»⁵⁶⁰. Бурятский историк П.Т. Хаптаев писал в 1932 г.: «Почему… бурят, калмык и киргиз успешно ликвидируют свой кочевой и полукочевой быт? Разве изменилась природа? Конечно, нет». Объяснение лежало, по его мнению, в особенностях нового социального строя, в «марксистском методе»⁵⁶¹.

Соответственно, была абсолютной и вера в возможность изменения природных условий. И.А. Зверяков считал, что социалистическое сельское хозяйство меняет эти условия, «приспособляя их к себе». Он полагал, что «любой участок земли может быть превращен, в зависимости от вкладываемых средств и труда, в культурный, или в пустырь». Поэтому можно было фактически не считаться «с “непобедимыми” силами природы»⁵⁶². Было провозглашено, что «природная среда не является грозным повелителем для современного советского земледелия»⁵⁶³, и аграрная политика СССР «решительно отвергает… равнение на… естественно-исторические и климатические условия»⁵⁶⁴.

Все эти идеи напрямую относились к «кочевым» регионам. П.Т. Хаптаев утверждал, что «ликвидация кочевого и полукочевого быта мыслятся… как изменение природных условий»⁵⁶⁵. Власти считали, что развитие крупного сельского хозяйства, внедрение агротехники и зоотехники создадут «все необходимые условия для победы социализма над неблагоприятными условиями природы в кочевых районах»⁵⁶⁶. Был четко обозначен путь развития этих районов: «Инженерно-техническое оборудование (ирригация, мелиорация, обводнение) “безлюдной пустыни” для крупного социалистического животноводства»⁵⁶⁷.

В СССР (как, возможно, и во всем остальном мире в этот период) бытовала слепая вера в прогресс. Напомним известные слова И.В. Мичурина, написанные в 1934 г.: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача». Советские власти питали потребительское отношение к природе. Так, уже в 1930 г. был предложен план разбора воды Сырдарьи и Амударьи на орошение, из-за чего Аральское море должно было высохнуть и исчезнуть (что фактически и произошло после 1960 г.). Аральский регион признавался неперспективным, и было даже высказано предложение о «хищническом вылове» аральской рыбы, пока море не высохло. С 1932 г. из такого же расчета создавался проект Главного туркменского канала, который должен был полностью лишить Аральское море поступления воды из Амударьи. Соображение, что высыхание Аральского моря приведет к экологической катастрофе, тогда совершенно не принималось во внимание. Так же обстояло дело и в отношении распашки казахских степей – были отброшены такие «мелочи», как увлажненность почвы, запасы воды в ней, мероприятия по орошению и снегозадержанию. Власти поверили в иллюзию, что из засушливого Казахстана получится сделать «вторую Украину»⁵⁶⁸. Планы, направленные на изменение природы в «кочевых» регионах, разрабатывались и реализовывались властями СССР и в дальнейшем, о чем еще будет рассказано в книге.

Власти по-прежнему очень мало знали о реалиях ситуации в «кочевых» регионах, хотя и пытались ее «привести в известность»⁵⁶⁹. Отсутствие адекватной информации было причиной того, что чиновникам виделись «объективные» основания для форсирования обоседления кочевников. Во-первых, это их стихийное оседание, которое нужно было «организовать и возглавить». По мнению властей Калмыкии, этот процесс «имел крупные недостатки, заключающиеся в антисанитарном образе жизни, в выборе местностей для обоседления без хозяйственной перспективы». Замнаркома земледелия Бурят-Монгольской АССР Фомичев, выступая в сентябре 1931 г. на заседании пленума обкома ВКП(б), заявил, что «процесс оседания сейчас стихийно растет, выпадая из поля нашего руководства. Такое стихийное самооседание ни к чему хорошему не приведет»⁵⁷⁰. В 1932 г. председатель СНХ Казахстана У.Д. Кулумбетов объявил о «массовой тяге кочевого и полукочевого населения к переходу на оседлость»⁵⁷¹.

Причины стихийного оседания кочевников, по мнению властей, состояли в развитии земледелия, торговли, систематическом сокращении пастбищных угодий, соседстве русских поселков, вовлечении в рыночные отношения⁵⁷². Конечно, эти причины имели место. Однако в целом власти принимали желаемое за действительное. Их вывод о том, что основная масса кочевого населения именно добровольно «прекратила кочевание и хозяйственно в нем не нуждается», опровергался их же данными: «Как показывают исследования, для кочевания необходимо иметь минимум от 15 до 20 голов скота. Между тем… подавляющая масса населения имеет на хозяйстве такое количество скота, которое исключает возможность кочевания»⁵⁷³. Власти считали, что до 60 % казахских хозяйств были бедняцкими и маломощно-середняцкими, не способными вести кочевое хозяйство⁵⁷⁴. Таким образом, причиной оседания было не «нежелание», а неспособность кочевать. Причины стихийного оседания кочевников в 1920-х гг. были «привнесены» извне, и поэтому оснований для вывода о добровольном переходе кочевников на оседлость не было.

Еще один «объективный» повод для форсирования модернизации «кочевых» регионов власти увидели в эффекте, который этот процесс должен был оказать в международном масштабе. Ф.И. Голощекин и другие казахстанские апологеты форсированного обоседления подчеркивали, что оседание кочевников «по своему… политическому и экономическому значению, с точки зрения разрешения пролетарским государством национального вопроса… будет иметь, в буквальном смысле слова, мировое значение»⁵⁷⁵. Оно в первую очередь проявилось бы «для зарубежных скотоводов-кочевников (Монголия, Танну-Тува и пр.)»⁵⁷⁶, а «с победой мировой революции – и для современных колоний империалистических государств, сохранивших кочевое хозяйство»⁵⁷⁷. (В таких заявлениях слышны отголоски иллюзий революционного времени, хотя уже тогда было понятно, что «мировая революция» не удалась, и в середине 1920-х гг. И.В. Сталин фактически отказался от нее, взяв курс на «построение социализма в одной стране».)

Несмотря на то что программа перевода кочевников на оседлость с попутной коллективизацией была развернута в разных «кочевых» регионах (так, например, в Горном Алтае такой курс был взят уже с июля 1929 г.⁵⁷⁸), флагманом форсированной модернизации «кочевых регионов» СССР стал самый большой из них – Казахстан.

По сталинскому плану, хотя коллективизацию в Казахстане нужно было закончить весной 1932 г., это не касалось кочевых и полукочевых районов. Однако местные власти решили этот план «перевыполнить»⁵⁷⁹. Здесь «кстати» пришлась программа секретаря крайкома ВКП(б) Ф.И. Гологцекина по советизации кочевий («Малый Октябрь»), которую он пытался воплотить с 1926 г. Идеи о форсированной модернизации разделяли соратники Ф.И. Гологцекина, в том числе второй секретарь крайкома И. Курамысов⁵⁸⁰, председатель СНК Казахстана У.Д. Исаев, председатель ЦИК республики Е. Ерназаров.

24 октября 1929 г. бюро Казахского крайкома партии приняло постановление «Об итогах и очередных задачах колхозного строительства», в котором были установлены новые задачи – обеспечить в 1929–1930 гг. охват колхозами 140 тыс. хозяйств и почти в три раза увеличить посевную площадь⁵⁸¹.

В декабре 1929 г. крайком поставил вопрос о форсировании перевода кочевников на оседлость. В резолюции пленума была поставлена задача «освоения огромных пахотоспособных, но не освоенных площадей»⁵⁸², то есть на самом деле земель, занятых под кочевое животноводство. Таким образом, освоение этих территорий кочевниками власти не учитывали, равно как и полную непригодность многих районов для земледелия.

Программа форсированной модернизации была санкционирована из центра. 16 февраля 1930 г. СНК СССР принял постановление о планах развития народного хозяйства Казахстана, обязав «провести землеустройство и другие мероприятия, обеспечивающие оседание казахского населения в земледельческой и земледельческо-животноводческой полосах Казахстана исходя из необходимости совмещения коллективизации кочевого и полукочевого населения одновременно с переходом его к оседлому хозяйству»⁵⁸³.

Цели и направления программы форсированной модернизации «кочевых» районов через перевод кочевников на оседлость с попутной коллективизацией находились в русле общих причин модернизации, о которых было сказано выше.

Во-первых, были поставлены экономические цели. Обоседление было обозначено как «один из факторов поднятия и развития нашей экономики»⁵⁸⁴, так как «экстенсивное кочевое хозяйство… исключает возможность роста в нем социалистических элементов и направляет его развитие по капиталистическому пути»⁵⁸⁵. Такое утверждение звучало противоречиво, так как ранее власти утверждали, что в кочевых регионах царит феодализм и отсталость. Здесь же говорилось о развитии кочевой экономики – причем не по феодальному, а по капиталистическому, то есть достаточно «продвинутому» пути.

На практике экономические цели должны были быть достигнуты прежде всего путем расширения земледелия. Известно, что ученые еще в 1920-х гг. сделали вывод, что черноземные степи Казахстана пригодны для выращивания яровой пшеницы. По данным Н.П. Огановского, при общей площади Казахстана почти 328 млн га, площадь «незанятых» (на самом деле занятых кочевниками-скотоводами. – Ф. С.), пригодных для посевов зерновых земель составляла от 30 до 40 млн га⁵⁸⁶. (А. Поднек и К. Павлов приводили данные о таких землях с большим разбросом: от 23 до 46 млн га⁵⁸⁷.) При этом в Казахстане и соседней Каракалпакии к 1930 г. «по назначению» было использовано менее половины территории, пригодной для земледелия⁵⁸⁸. В любом случае «незанятая» пригодная для земледелия площадь составляла не более 10–15 % от площади региона, но никак не все земли, на которых вели свое хозяйство кочевники.

Н.П. Огановский рассчитал, что после постройки Волго-Донского канала и Туркестано-Сибирской магистрали Казахстан должен был поставлять в европейскую часть страны не менее 16,4 млн ц зерна в год и еще 8,2 млн ц – в Среднюю Азию. (В 1926–1927 гг. регион давал всего около 6,6 млн ц.⁵⁸⁹) По данным Г.Н. Черданцева, опубликованным в 1930 г., вывоз зерна из Казахстана в 1932–1933 гг. должен был составить не менее 12 млн ц⁵⁹⁰. Властям придавал оптимизм положительный опыт выращивания зерновых в совхозах Карагандинского исправительного-трудового лагеря ОГПУ (печально известный Карлаг), которые освоили 1716 га в полупустынных степях центрального Казахстана. Однако не учитывалось, что в Карлаге использовался принудительный труд заключенных, из которых можно было жать все соки⁵⁹¹.

Некоторые бывшие «кочевые» территории предполагалось использовать под выращивание хлопка. В Сырдарьинской губернии и Каракалпакии издавна существовали посевы хлопка, которые к середине 1920-х гг. занимали 8 % земель в этих регионах⁵⁹². Специалисты отмечали, что в СССР имелась возможность развернуть выращивание хлопка «до пределов, освобождающих Союз от покупки заграничного»⁵⁹³. Вывоз хлопка-волокна из Казахстана в 1932–1933 гг. должен был составить не менее 53,1 тыс. т⁵⁹⁴.

Приоритет выращиванию хлопка был дан в республиках Средней Азии, включая «кочевые» районы. Здесь хлопок должен был максимально вытеснить злаковые культуры на поливных площадях⁵⁹⁵, что и было сделано. Через несколько десятков лет это привело к разбору почти всей воды из Амударьи и Сырдарьи и обмелению Аральского моря, притом что значительная часть воды этих рек бесцельно уходит в землю в каналах, построенных по устаревшим или неправильным технологиям. В случае выращивания зерновых или других культур, которые требуют намного меньше воды, и правильно построенной системы ирригации такого наверняка бы не произошло.

Освоение степи под зерновые и технические культуры предполагалось реализовать путем «наступления на неиспользованные целинные пространства» (в таких высказываниях видна риторика войны с природой. – Ф. С.). Тем самым в Казахстане нужно было создать «мощный социалистический сектор крупного государственного хозяйства в полеводстве». В нем стали бы работать минимум 100–150 тыс. человек из числа местного населения, и еще минимум 50–60 тыс. казахских хозяйств должны были осесть в совхозах, став новой «пролетарской армией»⁵⁹⁶. Председатель ЦИК Казахстана Е. Ерназаров отмечал, что оседание кочевников и «заключается в том, чтобы суметь посеять и прикрепиться к земле»⁵⁹⁷, что означало приоритет земледелия.

Тем не менее планировалось сохранить и животноводство⁵⁹⁸. Власти считали, что оседание повлечет за собой «значительное увеличение стада»⁵⁹⁹. (На практике это оказалось не так.) Зампредседателя СНК Казахстана У.Д. Кулумбетов говорил об оседании кочевников с возможным сохранением сезонных миграций скота, правда, с сокращением радиуса⁶⁰⁰ (очевидно, речь шла об отгонном скотоводстве).

Кроме того, часть бывших кочевников должна была войти в состав промышленного пролетариата⁶⁰¹. В 1932 г. было намечено вовлечь во все области промышленности Казахстана около 180 тыс. человек⁶⁰². Оседание кочевников приводило также к освобождению территории для строительства промышленных предприятий и шахт, создания карьеров по добыче полезных ископаемых и пр.

Перевод кочевников на оседлость должен был стать финальным аккордом затянувшейся и неудававшейся советизации «кочевых» регионов СССР. Группа экспертов В ЦИК, изучившая ситуацию в Казахстане в 1930 г., сделала вывод, что «власть феодально-родовых пережитков, коренящихся в самой форме кочевого быта… представляет собою непреодолимые препятствия для хозяйственного прогресса и хозяйственного переустройства аула»⁶⁰³. Это совпадало с мнением властей Казахстана: «При кочевом образе жизни, при расселении 3–5—10 кибитками не может быть серьезной речи о школе, клубе, больнице, учителе, агрономе, ветвраче, театре, кино и даже бане». Ф.И. Голощекин, давно развернувший борьбу с родовыми властителями (баями), приказал «нанести удар родовым отношениям» – очевидно, удар финальный. Он пророчествовал: «Старый, отсталый, кочевой, полукочевой аул умирает, должен умереть. На его место должен прийти, приходит новый… колхозный аул с поселковым расселением, с европейского типа строениями, с животноводческим хозяйством типа товарных ферм»⁶⁰⁴.

Оседание кочевников власти считали также одним из направлений национальной политики, так как оно «способствует ликвидации фактического национального неравенства и уничтожает сохранившуюся местами национальную рознь»⁶⁰⁵.

Все цели и задачи форсированного перевода кочевников на оседлость были взаимозависимыми. Власти планировали, что «не дальше, как в 1933 году Казакстан, бывшая царская колония, будет краем сплошной цивилизации»⁶⁰⁶. Другим «кочевым» регионам была предписана аналогичная перспектива.

Таким образом, в 1929 г. в СССР был взят курс на форсированную модернизацию «кочевых» регионов, которая состояла в переводе кочевников на оседлость с их попутной коллективизацией. О «переформатировании» «кочевых» регионов речи больше идти не могло. Модернизация имела своей целью ликвидацию кочевой цивилизации.