Текст книги "Бумажный Человек"

***

– И знаете, что с ним случилось? – повторил Уайт. – Сразу скажу, штука вышла прескверная.

Он выдержал паузу, насмешливо наблюдая за детьми.

– А случилось то, – объявил, наконец, он, – что Каменный Доктор заманил его на фабрику воздушных шаров!

– Да как же это? – ахнул Квик.

– Хитростью! – отрезал Уайт.

– И? – недоверчиво протянул Квик.

– Э-э-э! – возмутился Твик. – Погоди! Ты же еще не рассказал, чем в прошлый раз кончилось. Когда тебе позвонили с работы на самом интересном месте.

Уайт глянул на потолок, но там было пусто.

– А на чем мы остановились? – осведомился он.

– На том, что Каменный Доктор отправил его с космонавтами на Венеру.

– Ну… – Уайт на секунду задумался. – Так там же была спасательная капсула. Джек ее выкрал и мигом вернулся домой. Корабль на Венеру! Тоже мне, проблема. Не перебивайте. Так на чем я остановился?

– На фаблике, – подсказал Мик, – воздусных саров.

– И, мало того, что на фабрику, – подхватил Уайт, – так еще и прямиком в машину, которая наполняет эти шары воздухом. Наполняет, заметьте, пополам с гелием. А пополам – потому, что экономия.

– Сары, – важно кивнул Мик.

– Вот. И, не успел Джек оглянуться, как его уже надули в целую тысячу воздушных шаров. А может, и в две. Я, если честно, не считал. Спал же.

– Твою мать! – вырвалось у Квика.

– Чтоооо? – вскинулась Тесс.

– Ничего, – стушевался Квик. – Рассказывай, пап.

– Ну вот, – продолжил Уайт. – Джека надули в тысячу, а может быть, в две тысячи воздушных шариков, развезли по городу и, не прошло и часу, как всего продали. Со скидкой. Так что Джек оказался в тысяче или даже в двух тысячах разных мест одновременно – надежно упрятанный в резиновую оболочку, – болтался себе на тонкой веревочке без малейшего шанса выбраться. Вы про кашу не забывайте.

Ложки послушно отправились в тарелки за очередной порцией, и Каменный Доктор поощрительно, но зловеще – а иначе он не умел – расхохотался:

– Ха–ха–ха!

И еще: О-хо-хо!

И даже: И-хи-хи!

– Еще бы: ведь теперь никто не мешал ему прибрать к рукам всю Землю! Этим он и занялся, отправившись, для начала, в Новый Кремль, а там – прямо в кабинет Президента. Тот как раз поливал свой любимый фикус.

– Па, – неожиданно спросил Квик, – а почему все называют Кремль новым? Его ведь когда построили… Он уж, наверное, раза три точно успел постареть.

– Не в том смысле новый, – улыбнулся Уайт. – Просто, когда-то очень давно, столица была немного в другом месте. Это был маленький, старый, приземистый и жутко неудобный для жизни город. А когда в один прекрасный день все желающие просто перестали там, наконец, помещаться, столицу решили перенести в новое место. И, чем сначала сносить, а затем перестраивать старый город, решили, что гораздо проще будет сразу построить новый. Больше, просторнее и удобней. Выбрали место и построили там новую столицу. Вот в ней мы сейчас и живем. Старую, кстати, до сих пор еще не снесли, и, кажется, там даже кто-то живет. Ну, и чтобы не путаться, так и называют. Новый город – Старый город. Новый Кремль – Старый Кремль. И так далее. Черт! На чем я остановился?

– Каменный Доктор пришел в Новый Кремль к Новому Президенту, – напомнил Квик.

– Ага, – кивнул Уайт. – Пришел. И прямо с порога хамским голосом заявил:

– Здорово! Это ты тут, что ли, за главного?

Президент и бровью не повел – продолжал себе поливать фикус, как ни в чем не бывало. Их, президентов, с детства учат не обращать внимания на хамство и критику. Но и Каменного Доктора смутить было трудно.

– А ну, быстренько оставил цветочек в покое, и чтобы через минуту духу твоего тут не было. Теперь я тут главный, – заявил Доктор.

Президент и на это ничего не ответил – только сильнее нажал на кнопку сигнализации, спрятанную на дне горшка. Ну и воды в кадку с фикусом, конечно, налил больше, чем следовало. Обучение обучением, но нервничал он изрядно.

Ну, а Каменный Доктор видит, что добром ничего не выйдет, и спокойно так упирается указательным пальцем в стену. А все мы прекрасно помним, что все, до чего он дотрагивается пальцем, тут же превращается в камень. Оно и превратилось: прямо на глазах президента пошло расходиться от пальца, как круги на воде. Тут и охрана подоспела – ввалилась в дверь, размахивая пистолетами, и сразу окаменела. Президент смотрит: охрана вся полегла, то есть, повставала, статуями, окаменение потихоньку подбирается к фикусу – тут уже, сами понимаете, не до протоколов.

– Ладно, ладно, – говорит тогда президент довольно поспешно. – К чему это ужасное насилие? Между нами оно совершенно лишнее. Ваша взяла: я ухожу. Но цветочек, уж извините, не оставлю.

Вырвал фикус из кадки, потому что уж больно тяжелая она была, чтобы с собой тащить, и грустно побрел к выходу. На пороге, правда, не удержался, обернулся и злорадно так говорит:

– Посмотрим, как вам это понравится. Работенка-то, между прочим, не сахар.

Уайт замолчал.

– И? – не выдержал Квик.

– Ну, тут бы стране и конец, – признался Уайт, – а потом, надо думать, и всему миру, но к этому моменту Воздушный Джек собрался, наконец, с мыслями. Поначалу-то – ну, когда его только расфасовали, – он, к своему стыду, растерялся. И то сказать: попробуй остаться собранным, когда один твой глаз разгуливает в районе Новой Баррикадной по новому зоопарку, а другой катит на свадебной машине прямехонько в Новое Бирюлево; одно ухо в Новом Тушино, а другое уже подъезжает на электричке к Новой, естественно, Туле, руки-ноги и туловище черт знает где, а мозги, похоже, потерялись вовсе. Да тут любой растеряется.

– Да уж! – протянул потрясенный до глубины души Твик.

– Еще бы! – поддакнул Квик.

– Я бы не ластелялся! – заметил Мик, самоуверенный, как все младенцы.

– Ну, это понятно, – усмехнулся Уайт. – Вот и Джек не ластелялся. Стиснул зубы и одним страшным усилием воли собрался обратно. Шары, конечно, никуда не делись, прилетели к нему, как миленькие. Ох, и смеху же было! Они ка–ак рванутся все разом в небо – только их и видели. С десяток ребятишек так с ними и прилетели: то ли веревочку отпустить не успели, то ли мамы им ее на рукав намотали, бывают такие мамы. Джек потом, конечно, их родителям вернул. Детей, в смысле. Нет, Мик, не волнуйся, шары вернул тоже.

– В общем, с детишками или без, но собрались, наконец, все шары вместе. Вся тысяча или две. Несколько потерялось, конечно. Который лопнул, который в шкафу заперли. И получился огромный такой монстр из воздушных шаров. Две тысячи шариков, можете себе представить. Огромный, но, как говорится, легкий. Малейший ветерок – и прямо беда. То нога оторвется, то рука. И хорошо еще, если не та, что голову держит. Сама-то голова только, казалось, о том и думала, как бы улететь подальше. В общем, забот у Джека хватало. Скучать, во всяком случае, точно не приходилось. Уж такой распущенный организм получился – хоть плачь.

– Долго ли, коротко ль, но, с грехом пополам, добрался-таки Джек до Нового Кремля. Ухватился рукой за ограду, чтоб не улететь ненароком, да как крикнет грозным голосом: "Выходи, злодей, на битву!"

Каменный Доктор чуть пирожным не подавился – он как раз президентский холодильник обчищал. Ну, а делать-то нечего. Доел да вышел. Огляделся, видит: у входа Воздушный Джек на ветру болтается, одной рукой за ограду схватился, другой голову придерживает. Каменный Доктор чуть со смеха не лопнул.

– Ой, – говорит, – боюсь-боюсь.

– Особенно, – говорит, – страшно, потому что чихнуть хочется. Где ж, – говорит, – мы тебя искать-то тогда будем.

И все ржет и ржет, будто его кто щекочет.

Тут Джек, ни слова не говоря, как размахнется своей ручищей – шаров триста в ней было – да как треснет его по уху!

Тут с Каменного Доктора все веселье как рукой сняло. А уж звон, что у него в ушах начался, я и описать не смогу. Скажу только, что разозлился Док не на шутку Вот эта злость и сыграла с ним самую скверную шутку, потому что он возьми, да и ткни по привычке в Джека своим пальцем. Н-на тебе! Окаменей. Джек и окаменел.

Притихшая троица за столом охнула.

– Окаменел, – продолжил Уайт. – Точнее, шары окаменели, Джеку-то чего сделается. Воздух – он воздух и есть. Зато шары под своим новым весом посыпались на землю, точно горох. Упадет такая горошина на землю, разлетится вдребезги на куски – глядь! – и еще одна часть Джека на свободе. Так весь и собрался. Ну, и тут, понятно, Каменному Доктору досталось на орехи. Джек ка-ак…

Уайт, наконец, заметил отчаянные знаки, которые давно уже подавала ему Тесс, взглянул на часы, округлил глаза и поспешно лишил Джека заслуженного триумфа.

– … глядь, а Каменного Доктора уж и след простыл. Только пыль по дороге стелется. Никак в этот раз Доктор не успевал подраться. В смысле, настроения у него совсем не было. Зуб там, что ли болел, или голова – я так и не понял. А теперь – всем одеваться, мы выходим. У Твика занятия через пять минут.

График был плотным. По плану, первым, в семь тридцать, в школе оказывался Твик. Вторым, в семь тридцать пять, тоже в школу, но уже в другую, доставлялся Квик. И, наконец, никак не позднее семи сорока, нужно было сдать в садик Мика. При том, что все три места находились на шестнадцатом, одиннадцатом и третьем этажах одного и того же здания, план еще ни разу не был осуществлен успешно и полностью. Иногда опаздывал Мик, иногда Мик и Квик, иногда опаздывали все трое и – неизменно – опаздывал сам Уайт, которому нужно было быть на работе к восьми.

Разумеется, опоздали и сегодня. Сначала Твик. Далее, по цепочке, Квик, за ним – Мик, и, наконец, сам Уайт. И, главное, ничто не предвещало беды. Но сначала в вестибюле они стали свидетелями оглушительного семейного скандала, который, разумеется, никак нельзя было пропустиить. Папа-мух и мама-муха, все такие на нервах и с выражением "только тронь меня, только попробуй", сверлили друг друга ненавидящим взглядом, неподвижно застыв друг против друга на потолке.

– Па, а пачиму она так на него крисит? – шепотом спросил Мик.

– Пьяный вчера пришел, – объяснил Квик. – Или зарабатывает мало.

– Фигня! – презрительно вмешался Твик. – Дураку ясно, что он ей изменил. Ну, или мусор не вынес.

– Он не вынес мусор, – с нажимом утвердил Уайт. – Однако, пойдем. Не будем им мешать.

Добравшись до лифта, вспомнили, что физкультурная форма Квика осталась дома. Вернулись домой, взяли форму и добрались, наконец, до лифта. Вспомнили, что сменную обувь Твика забыли тоже. Обсудили, плюнули, и решили ехать уже без нее.

С приходом лифта, однако, проблемы не кончились. Оказалось, что старый лифтер сломался, а новый решительно не понимает, чего от него хочет Мик.

– Шеш-натать! – с нажимом на последний слог повелел тот, оказавшись в лифте. Называть лифтеру номер этажа было его правом и привилегией, добытой в тяжких боях со старшими братьями. Отнять ее у Мика без страшного и совершенно неприличного скандала было никак невозможно.

– Простите? – вежливо переспросил лифтер.

– Шеш-натать! – царственно повторил Мик.

Лифтер повернулся к Уайту.

– Какой этаж, гражданин?

– Он ведь сказал, – Уайт невозмутимо показал глазами на Мика.

– Шеш-натать! – начиная сердиться, повторил Мик.

Лифтер покопался в своей логике.

– У нас такого нет, – сообщил, наконец, он. – Могу предложить первый, второй, третий…

– Нет-нет-нет, – испуганно перебил его Уайт. – Есть. Он у вас есть.

– Где? – осведомился лифтер.

– Где-то так над пятнадцатым, – осторожно намекнул Уайт.

Лифтер задумался.

– Шестнадцатый? – уточнил, наконец, он.

– Да! – радостно закивал Мик. – Шеш-натать!

– Шеш-натать, – медленно повторил за ним лифтер, задумчиво кивнул и нажал нужную кнопку.

До шестнадцатого доехали молча. Высадили Твика.

– А теперь, – сияя, выдал Мик любимую шутку, – цать пад адним.

– А это над каким? – уточнил лифтер, демонстрируя недюжинный IQ.

– Не над, а пад, – сурово поправил его Мик. – Пад адним. Цать пад адним.

– Нулевой, стало быть, – предположил лифтер.

– Мик! – вмешался Уайт, чувствуя, что время расходуется уж чересчур щедро. – Давай подсказку! У него же первый рабочий день. Он так в жизни не отгадает.

– Цать пад адним, только наоборот, – нехотя объяснил Мик, недовольный тем, что приходится подсказывать слишком рано.

– Один под цать? – после некоторого размышления, предположил лифтер.

Уайт покачал головой.

– Один над цать? – спросил лифтер.

– Да! – радостно заорал Мик. – Отгадал!

Все помолчали.

– А этаж какой? – спросил, наконец, лифтер.

В общем, пока доехали до одиннадцатого и высадили там Квика с его школьной формой, пока спустились до третьего и сдали там в детский сад Мика, было уже без пяти минут восемь – в самый раз, если бы работа Уайта находилась в том же здании.

Вот только находилась она совсем в другом месте. Уайт, как и Зет, служил в Очистке.

***

Выскочив на улицу, Уайт, в который раз, взглянул на часы. Шесть минут девятого, они же – минус три кредита из зарплаты. Пол кредита – минута. Он быстро прикинул. Такси обойдется в пятнадцать кредитов и пять минут. Итого – семнадцать с мелочью. Подземка, на которую у него проездной, обойдется в двадцать минут, то есть в десятку. Не раздумывая, он двинулся к станции подземки. Эх, вот если бы на машине… Но в этом отношении Уайт был уникален: единственный пеший патрульный Очистки. Не то, чтобы он очень любил ходить пешком, и не то, чтобы автомобиль ему не полагался – просто, Уайт был абсолютно неспособен на нем ездить. Он категорически не мог сдать экзамен на права. Топографический кретинизм, помноженный на патологическую задумчивость, отягченную злостной безответственностью и прогрессирующей рассеянностью – вот далеко не полный диагноз, навсегда поставивший крест на его водительском удостоверении. Те пятнадцать попыток, которые он все же сделал, запомнились инструкторам по вождению как самые черные дни их службы. Дело кончилось миром: Уайт продолжил топтать землю, а инструкторам предоставил и дальше коптить небо.

Шагая к станции подземки, Уайт механически считал минуты, то есть кредиты штрафа. Каждая минута – пол-кредита. Очень удобно. После получаса штраф подскакивал до пятидесяти кредитов, но для Уайта это уже была непозволительная роскошь. Он опаздывал постоянно, но по мелочи. Что не мешало штрафу превращаться к концу месяца в очень болезненную сумму. И это при том, что денег и так не хватало. Зарабатывал Уайт прилично, но тратил все равно больше. Основной статьей расходов были, конечно, дети. У них была лучшая защита, какая только продавалась за деньги. У них были лучшие репетиторы, каких можно было найти в городе. У них все было лучшим – для себя же Уайт с Тесс вечно не могли наскрести денег на самое необходимое.

Однако, долго думать о деньгах было не в обычаях Уайта. Особенно по утрам. Особенно осенью. Или летом. Или, смешно сказать, весной. Не говоря уж про зиму. Но сейчас была именно осень – вот на нее мысли Уайта и перескочили, не успел он еще спуститься в подземку.

Современные города не очень располагают к романтике. Наверняка, поэзия есть и в отвесных стенах, бесконечно уходящих в непроглядный вверх и так же отвесно падающих в бездонный низ, и в натянутой между ними зыбкой паутине магистралей, дрожащей под тяжестью тысяч автомобилей, и в миллионах миллионов одинаковых лиц… Наверняка есть, только это какая-то неправильная поэзия. Во всяком случае, не та, которая нравилась Уайту. Он задумчиво осмотрел улицу, и его взгляд тут же выхватил чудом уцелевший клен, невесть кем высаженный умирать в кадке перед подъездом. Он был болезненным, чахлым и очень маленьким, по совести, больше напоминая кустарник, чем дерево, но со своей работой – скармливать ветру засохшие разноцветные листья – справлялся неплохо.

Уайт проводил взглядом очередного желто-красного путешественника, отправившегося на плечах ветра пугать прохожих: те, отвыкшие от деревьев, не больно-то понимали, что это летит им в лицо, пригибались, шарахались и уворачивались. Уайт улыбнулся. И вдруг чья-то рука выхватила лист прямо из взгляда Уайта и – протянула другой руке. Влюбленные! Уайт искоса глянул на счастливые молодые лица и моментально выключился из реальности.

Он был изумрудно-зеленый, с головы до ног – но его не было. Она была ярко-красной, с головы до ног, но не было и ее. Они пели странные песни – их не было. Естественно, они любили друг друга за это. И, стоило ей сдвинуть ноги обратно, стоило ему снять ее с себя, как только останавливалось их движение – краски тут же бледнели, становясь прозрачными, и они начинали терять друг друга – серые размытые тени на фоне граненых очертаний этого города. И они испуганно кидались друг к другу и соединялись, обливаясь детскими слезами и грусти и радости, прямо на улице, прямо под ногами потрясенных прохожих, и они, эти безупречные проходящие мимо, сразу же наливались, надувались яростью: «Боже мой, гляньте, я только что чуть не наступил в это…»

И однажды он взял тонкую ладонь своей красной женщины и увел ее. Увел туда, где огромная раскаленная черепаха измеряет небосвод кривым циркулем своих медлительных лап, где небо – безупречно натянутая на воздух нежная синяя кожа – вечно чисто и не знает навязчивой тоски облаков, где ветер любит ласкать женские плечи, а ночь похожа на стаю мохнатых фиолетовых сов с подслеповатыми глазами звезд. Где нет ничего. Потому, что песок – это ничто, и чем больше его, тем он ничтожней – огромная желтая песочница для двух блудливых детей, для красно-зеленой головоломки, собрать которую слишком просто, которая сама так любит соединяться…

Уайт очнулся. Перед ним стоял прилично одетый мужчина и оживленно жестикулировал. Очевидно, чем-то замечтавшийся Уайт успел его разозлить. Обычное дело. Когда нет машины и нет желания смотреть под ноги, непременно на кого-нибудь, да наскочишь. Или налетишь. Или столкнешь. Сшибешь, собьешь, обольешь, пихнешь, боднешь, клюнешь или, не дай бог, заденешь. Уайт к этому привык и давно уже с этим смирился, а вот прохожие – никак не могли.

Уайт коснулся наушников, направляя их на мужчину, и фильтр нехотя пропустил чужой голос:

… прешь, скотина! Ты меня, вообще, слышишь?

Уайт кивнул, и мужчина просиял.

– Слушай, чувак, ты бледно выглядишь. Тебе обязательно нужен усилитель потенции "Казанова"! Твоя телочка будет в шоке! Ты будешь в шоке! Твои соседи – и те будут в шоке! Клянусь, вы все надолго забудете о такой штуке, как сон! Всего два кредита! Ну, купи! Купи-купи-купи!

Рука Уайта поспешно метнулась к наушникам, но мужчина проворно отскочил в сторону.

– Купи-купи-купи! – капризно, точно ребенок, верещал он, ловко уворачиваясь от сенсора. – Ну, купи! Всего два кредита. Два! Не три, не четыре, не пять! Всего два! Где ты еще получишь столько радости за такие деньги? Ну, не будь дураком, покупай!

Отчаявшись поймать вертлявого гражданина сенсором, Уайт вздохнул и, ускорив шаг, двинулся к метро. Мужчина не отставал, не умолкая ни на минуту. Он убеждал, он просил, он умолял. Потом он перешел к угрозам, затем снова к мольбам и стих только тогда, когда входной фильтр метро рассеял его в пыль, предварительно пропустив внутрь Уайта.

***

Толпа внесла Уайта в вагон и прижала к двери. Так он и ехал, разглядывая в дверном стекле свое отражение. Оно было… Нет, оно было вполне еще ничего. Конечно, свиной пятак вместо носа, так ведь давка. А в остальном… Стеклянно-прозрачный, весь из пыльных волнистых кабелей и редких задумчивых огоньков. За спиной – влажная пассажирская бестолочь, здесь и там порхают на сквозняке бабочки. Белые, большие и наглые. В метро таких сотни: всю ночь кружат по миру, собирая пыльцу, чтобы а утром отряхивают ее на головы пассажиров. Те-то думают – перхоть, а нет – новости. Уайт скосил глаза и прочел, что прислоняться нельзя. Вздохнул и прочитал снова. Не прислоняться. И еще раз. По статистике, пассажиры метро испытывают проблемы в интимной сфере куда чаще, чем, например, владельцы личного автотранспорта. И практически только они, пассажиры, подвержены такой неприятной фобии, как паническая боязнь слонов. Не прислоняться. Уайт вздохнул, отвернулся и вдруг вспомнил: "Он был изумрудно-зеленый… "

Снова вздох. Хороший текст, годный, но опять не про Джека. Тот, скорее, болотно-зеленый (лягушки, да), если говорить о Зете, и, может быть, самую капельку бирюзовый, если иметь в виду Уайта. А, если брать среднее, то просто серый. Нет, в детстве, конечно, как и все, он был очень даже цветным. А потом как-то то ли пообтерся, то ли, наоборот, нагрузился чем-то лишним. Уайта постоянно мучило, как же это возможно, чтобы вот так. На ровном месте. И практически в ноль. Ведь сам мир не меняется. Меняется только человек. Но как и почему – этого Уайт не понимал. И книга, он знал это, получалась пустая и глупая. Кроме снов Воздушного Джека и разных совершенно не относящихся к делу вставок там не было ничего. Одна серость, холод и смерть, натужно сдерживаемая все новыми и новыми строчками.

И, однако, Уайт не сдавался. Уж он-то знал, что такой получается только первая часть книги. Вторая, которую он посвятит тому, как сохранить в себе детство, будет на порядок лучше, и вместе они станут – шедевр.

***

На работу он, конечно же, опоздал. Получив штрафную квитанцию, он привычно двинулся на инъекцию, но вахтер вдруг попросил его задержаться.

– Вас просил подняться к себе директор, – сообщил он.

– Вы уверены? – уточнил Уайт. –Директор? Меня?

Вахтер сверился с чем-то внутри.

– Абсолютно, – подтвердил он. – Директор ожидает именно вас, и уже дважды справлялся, не изволилилили… лили… ли… простите… не появились ли ли вы уже на работе.

– Как видите те изволили ли, – невозмутимо ответил Уайт. – И совершенно готов навестить нашего дорогого директора ра. Как, вы сказали, это делается тся?

Проработав в Очистке почти что с детства, он не то, что ни разу не видел Директора, но даже не представлял себе, как тот выглядит.

– Последний этаж. Там всего одна дверь. Из лифта. Ошибка исключена на. Удачи.

***

Директор оказался приятным молодым человеком с несколько резковатыми, на вкус Уайта, манерами.

– Но это, вероятно, от необходимости руководить, – тут же попытался оправдать его Уайт. – Власть ужас как развращает.

– Усаживайтесь, – радушно предложил директор Уайту. – Чай, кофе?

– Кофе, пожалуйста.

– С сахаром?

– Да, если не трудно.

– Молоко?

– Будьте любезны.

Директор усмехнулся.

– Или, может, лучше коньячку?

– Конечно лучше, – согласился Уайт. – Но ведь мы на работе.

Директор отмахнулся.

– Сегодня у вас выходной, – сообщил он. – Я уже распорядился.

– Вот как? – вежливо удивился Уайт.

Они молча подождали, пока секретарша принесет коньяк и кофе.

– Ну, не будем ходить вокруг да около, – заметил директор, разливая коньяк по рюмкам. – Дело в том, что мы лишились начальника отдела аналитики.

Уайт сделал сочувственное лицо.

– Мои соболезнования.

– Ах, бросьте, – отмахнулся директор. – Я его почти не знал. Однако, давайте, все же, не чокаясь.

Они выпили. Директор помолчал и продолжил.

– Вчера, ровно в девять вечера, его сигнал исчез с мониторов службы занятости и демографии. Через пять минут соответствующие службы были у него дома. А в десять вечера меня уведомили, что он у нас более не работает. Ну, то есть, вы понимаете, да? Сбежал, зараза. Ой, да бросьте, здесь все свои. В принципе, все это пустяки, дело-то, как говорится, житейское. Не то чтобы это афишировалось, но в месяц из города стабильно сбегает до полусотни несчастных. Однако, я не припомню, чтобы это сделал служащий такого уровня… Это, знаете ли, уже даже как-то неприлично.

И, тем не менее. Сбежал и даже не оставил записки. Наверное. Впрочем, если и оставил, мне бы ее все равно не передали. Секретность и все такое, вы понимаете… Впрочем, это не важно. Больно она мне нужна! Да и не в записке дело. Дело в том, что теперь нам срочно нужен новый начальник отдела аналитики. Детей или родственников, которым его должность могла бы отойти по наследству, он завести не удосужился. В такой ситуации закон позволяет мне распорядиться означенной должностью самостоятельно, наделив ею наиболее подходящего сотрудника. Неплохая задачка, да? Наиболее подходящего! Вот вы бы, на моем месте, как поступили?

Не дождавшись, а, впрочем, и не дожидаясь ответа, он продолжил:

– Лично я отправился к Ксаверию.

Директор выпил.

– Между нами говоря, – он понизил голос и оглянулся, – говнюк еще тот. Впрочем, это к делу не относится. Важно то, что эта консервная банка все-таки выдала мне имя наиболее подходящего сотрудника, и этот сотрудник – вы.

Он посмотел на лицо Уайта и улыбнулся.

– Я, кстати, удивился не меньше вашего. Выпьем.

Уайт, не чувствуя вкуса, проглотил коньяк.

– Удивился, да, – продолжал директор, – а потом подумал-подумал, подумал-подумал и, знаете – согласился. Вы просто идеальная кандидатура.

Уайт поднял брови.

– Ну, смотрите сами, – директор начал загибать пальцы. – Во первых, вы больше других нуждаетесь в деньгах. Не спорьте, я наводил справки. Трое детей – не шутка. Во вторых, вы сейчас явно занимаете чужое место. Занимаете-занимаете. Пеший патрульный в нашем веке – это анахронизм. Анахронизм, от которого я давно собирался избавиться, только не знал, как. Теперь знаю. Вы займете место начальника отдела аналитики. Вы больше не будете шляться по улицам и позорить Службу. Ваш оклад будет примерно в десять раз больше, чем сейчас. Ваша служебная квартира будет больше, чем весь этаж дома, в котором вы живете. Ваша машина… Впрочем, перечислять можно долго. Проще сказать, что это будет совершенно другая жизнь, как для вас, так и для вашей семьи. Буквально, небо и земля.

Директор внимательно посмотрел Уайту в глаза.

– Ну, что скажете?

Уайт помолчал.

– Вы это серьезно?

– Абсолютно.

– Но я же не справлюсь.

– Да отчего же?

– Да много чего. Отсутствие опыта, наклонностей, способностей, мотивации, компетенции, авторитета… Долго можно перечислять.

– Но это же пустяки, – ласково, точно ребенку, возразил директор. – Дело-то, как говорится, житейское. Все это очень легко поправить.

– Не понимаю, – нахмурился Уайт.

– Ну как же, – усмехнулся директор. – А коррекционная терапия?

Лицо Уайта вытянулось.

– Простите, а вы знаете Джека, не помню номера, из пятого отдела? Ну, того, который уже три года по восемь часов кряду стоит в коридоре около выключателя. Утром включает свет, вечером выключает. Все. Более ничего не умеет. Разве, что, улыбаться. Тоже коррекционная терапия.

Директор поморщился.

– Бедняга был в первой десятке добровольцев, решившихся на процедуру. Большие начинания редко обходятся без жертв. С тех пор прошло много времени, и врачи многому научились. Сейчас, уверяю вас, процедура совершенно безболезненна и абсолютно безопасна.

– Очень, конечно, заманчиво, но…

– Вы знаете Ло из второго отдела? – перебил его директор.

Уайт кивнул.

– Ло сделала коррекцию полгода назад.

– Не может быт! – ахнул Уайт.

– А Зази из третьего?

– И он тоже?

– И Клу, и Ферб, и еще с дюжину других. И все они, как видите, прекрасно себя чувствуют.

Уайт потер лоб рукой.

– Я не знал, что их уже так много. Мне… мне нужно подумать.

– Разумеется, – кивнул директор и взглянул на часы. – Чтобы не терять время, я позволил себе пригласить консультанта по вопросам коррекции. Он ожидает вас в соседнем кабинете. Консультация бесплатная, добровольная и ровным счетом ни к чему вас не обязывает, так что сходить и поговорить вы уж точно можете. Сделайте это для себя и своей семьи. И, самое позднее, завтра утром, дайте мне ответ. Возьмите визитку, там есть мой прямой номер. И не забывайте, вы лучший, но не единственный кандидат.

***

Из соседнего кабинета Уайт вышел даже более задумчивый, чем обычно. Если корректору и не удалось полностью рассеять его сомнения, то страхи он победил без остатка.

Процедура современной коррекции не более опасна, чем визит к стоматологу.

Более двухсот тысяч проведенных процедур.

Более десяти тысяч обращений в месяц.

Очередь на коррекцию расписана на многие недели вперед.

Никаких побочных эффектов.

Ни единой жалобы за два года.

Книга благодарностей перевалила за восьмой том.

Улучшение среднего жизненного уровня обратившихся минимум вдвое.

Широчайший ассортимент, включая все существующие страхи, боязни, фобии, мнимые и реальные недостатки, комплексы, блоки, синдромы и состояния…

Подбор индивидуальной схемы вмешательства.

Любые изменения по запросу клиента.

И, главное, полное предварительное сканирование личности с гарантированной возможностью восстановления по первому требованию.

Все это звучало крайне убедительно, но, почему-то, не убеждало.

Уже открывая дверь кабинета с твердым намерением никогда сюда больше не возвращаться, Уайт вдруг повернулся к врачу и спросил:

– Скажите, вот вы специалист в области психологии. И как вам кажется, можно ли вернуть человеку детское мироощущение?

– Сто тридцать девять, – отозвался врач.

– Что-что? – переспросил Уайт, осторожно прикрывая дверь.

– Сто тридцать девятый пункт из списка апробированных изменений.

– Да ладно! – вырвалось у Уайта.

– Да отчего же? – возразил врач. – Всего и нужно, что убрать ключевые негативные воспоминания и несбывшиеся надежды. Ну, и еще немного по мелочи: освежить память, слегка подновить сетчатку, восстановить – куда же без этого – потенцию…

Он насмешливо посмотрел на Уайта.

– Сто тридцать девять.

– Ясно, – кивнул Уайт. – До свидания.

***

И, стоя на мосту над осенней рекой, в самом центре Новой Москвы, в этот свой неожиданный выходной, он думал. О том, что Твику давно нужен репетитор по математике, что у Квика позорно устаревший телефон, а Мик давно уже просит нового трансформера. О том, что дети еще ни разу не были на море. И о том, что с тех пор, как появились дети, ни разу не была на море и Тесс. О старой квартире, о месячных счетах, о болтливом холодильнике. Об одежде Тесс, о днях рождения и подарках…

Он хмуро смотрел на текущую под ним воду и, постепенно, его лицо прояснялось. Неожиданно он улыбнулся. Его губы беззвучно зашевелились:

Они стояли здесь же, на мосту, и как же хорошо им тогда было, и начинался вечер, и она смеялась и рассовывала ему по карманам снег, и машины так ловко нанизывались на нитку дороги в красные бусы по левому, и в желтые – по правому берегу реки, и маленький белый пароходик, утыканный – из каждого окна – длинными иглами света, медленно пробирался вперед, отрывая от борта цепкие пенные пальцы, и пускал волны, и они расходились все дальше и дальше, теребя их отражения, полоскавшиеся на воде под мостом, и казалось, они с трудом удерживаются за перила, и он, смеясь, отпустил пальцы…

И вздрогнул, испуганно глядя под ноги, куда выронилось и звонко разбилось что-то невидимое. Может, это замерзла вода, а, может, так застонали от его глупости боги.