Текст книги "Немой крик"

Айдамир остановился возле первого бетонного блока, наполовину закрывающего проезжую часть, полностью опустил боковое стекло. Ближайший из солдат в бронежилете и каске с автоматом наперевес направился к машине, другой стоял за первым справа двойным бетонным блоком, третий, с ручным пулеметом, лежал в укрытии из мешков с песком на крыше помещения для отдыха, сложенного из бетонных блоков. И сразу было заметно, что идущий к нему боец, хотя и определенно был постарше восемнадцатилетних новичков, в армии совсем недавно: слишком уж цепко тот стискивал автомат – левой рукой за магазин, а правой за рукоять возле спускового крючка.

– Документы, – подойдя, сказал солдат как-то обыденно, и тут же без всякой издевки добавил слово, которое Айдамир еще ни разу не слышал от федералов и от которого попросту офонарел: – Пожалуйста.

Айдамир подал ему права и паспорт СССР с вложенной в него, сразу видимой, десяточкой. Солдат взял документы левой рукой, затем, полностью отпустив из рук висящий на шее автомат с до упора поднятым предохранителем, правой уже привычно выдернул банкноту из паспорта, сунул ее в карман брюк, начал внимательно рассматривать права и паспорт, спросил снова так, словно не было ни войны, ни связанного с ней беспредела на дорогах:

– Цель прибытия в Грозный?

– За запчастями, – сказал Айдамир. – Я у себя в селе машины ремонтирую, технику бытовую.

Солдат возвратил ему документы, кивнул:

– Езжайте.

И снова цепко взялся двумя руками за автомат.

Айдамир начал объезжать первый бетонный блок, когда услышал вслед: «Минуточку!».

Он остановил машину, высунул голову в окно:

– Да?

– Скажите, – с долей смущения сказал солдат, подойдя, – а что значит по-чеченски «Кур бал шум»?

– Как? – переспросил Айдамир, уже догадываясь, что именно спрашивает солдат, и раздумывая, что ему ответить.

– Кур бал шум… – еще более смущаясь, сказал солдат.

– Может, къур бойла шун[1]1
  «Чтоб у вас пропал дым» (чтоб в вашем доме все умерли) – одно из самых страшных чеченских проклятий


[Закрыть]? – уточнил Айдамир.

– Ну да! – прямо-таки расплылся в улыбке солдат. – Просто у вас, чеченцев, такая артикуляция, что нам, русским, выговорить просто невозможно!

– Из студентов, что ли? – помолчав, спросил Айдамир; пару месяцев назад знакомые показали ему ксерокопированный листочек предназначенного для сотрудников МВД, направленных в Чечню, русско-чеченского разговорника, содержащим всего полтора десятка фраз – большего идиотизма, чем тот перевод с русского на чеченский, ему за всю свою жизнь встречать отпечатанным не приходилось, даже в Афганистане – в переводе с русского на дари, фарси и пушту.

– Ну да, – продолжил улыбаться солдат. – Три курса филфака университета закончил, потом на заочный только перевелся, чтоб родителей не напрягать в плане денег, как в армию забрали, и почти сразу сюда.

– Понятно, откуда тебе известно такое слово, как «артикуляция». А кто тебе это сказал?

– Да две женщины с хозяйственными сумками в руках проходили через пост, сказали так, улыбаясь. И что это значит?

– Ну, это типа «счастливо оставаться».

– Понятно.

– Как тут у вас? – спросил Айдамир, лишь бы что-то сказать – солдат по-прежнему стоял возле машины, не отпуская его от себя самим своим присутствием рядом, и напрашиваться на очередь из пулемета бойца, лежащего на крыше бетонного строения поста, ему совсем не хотелось. – Стреляют по ночам?

– Да нет, у нас, слава Богу, спокойно, – ответствовал солдат все с той же искренне доброй, мирной улыбкой, и Айдамир вдруг остро ощутил, что вряд ли этот парень выживет в творящемся здесь уже который год бардаке – если не убьют те, против кого таких, как он, пригнали сюда, так пристрелят отморозки в форме, которым уже без разницы, кого, когда и за что стрелять. – Вот на соседнем посту, возле полуразрушенных девятиэтажек, прошлой ночью стрельба была. Одного нашего убили, одного ранили.

– Поймали того, кто стрелял? – спросил Айдамир, уже почти наверняка зная ответ.

– Да куда там! Утром сунулись в эту многоэтажку, а там, как говорится, только перышки и насрато!

– Что, нельзя было сразу?

– Сунешься туда ночью, как же! Предыдущая смена там противопехотных мин возле дома столько порассыпала, «лепестков» этих долбаных! А карты минных полей, как обычно, нет. Просто диву даешься, как туда боевики проникают и как оттуда уходят!

«Молча» – подумал Айдамир, а солдату сказал:

– Ты, пока в Чечне, не расслабляйся даже на минуту.

– Знаю. Нам говорили.

Айдамир поморщился.

– Одно дело слышать, а другое – исполнять.

– Я понимаю.

– Куришь?

– Да. Раньше не, а здесь закурил.

Айдамир достал бумажник, протянул солдату банкноту в пятьдесят рублей.

– Возьми на сигареты.

Солдат, поколебавшись, взял купюру.

– Спасибо, дядя!

Айдамир попытался улыбнуться – у него это не получилось.

– Будь здоров, племянничек! Не расслабляйся.

– Хорошо, я понял.

– Я могу ехать?

– Да, конечно! Езжайте!

Айдамир тронул машину с места, на малой скорости петляя между бетонными блоками, затем вскоре так же неспешно свернул на безлюдную улицу с частными домами, немало из которых были частично или полностью разрушены, а многие черепичные крыши в уцелевших домах чернели большими и малыми дырами от осколков. На воротах и калитках то тут, то там виднелись неровные надписи мелом или выцветшей краской «Здесь живут люди», хотя там определенно уже давно никто не жил. Он остановил «жигуленок» возле железных ворот с облупившейся краской и следами ржавчины, двумя рваными пробоинами от крупных осколков и обновленной зеленой краской надписью большими неровными буквами «АВТОСЕРВИС», вышел из машины, хлопнув дверцей. В тишине было слышно, как вдалеке, где над крышами частных домов белели верхние этажи многоэтажек, раздалась длинная автоматная очередь, затем – три коротких. Опять наступила призрачная тишина, метрах в ста впереди через пустынную улицу быстро перебежала женщина в зеленой косынке и куртке нараспашку, скрылась во дворе дома.

Клацнул железный запор калитки, настороженно вышел, прихрамывая на левую ногу, дня три небритый давний друг в ношеной одежде и галошах на босу ногу; увидев Айдамира, заулыбался.

– Салам алейкум, Ваха, – сказал Айдамир.

– Здравствуй, Айдамир, здравствуй, дорогой!

Они обнялись, прикоснулись щеками к щекам друг друга.

– Как жена, как дети? – спросил Айдамир.

– Хвала Аллаху, все хорошо, насколько это сейчас возможно. Твои как?

– Живы – здоровы. Есть что для меня?

– Кому-кому, а для тебя кое-что всегда найдется! Заходи, чайку попьем.

Айдамир кивнул на свеженькую надпись на воротах:

– Ты, я вижу, разбогател.

– Ага, – хмыкнул Ваха. – Миллионером стал. У военных бутылку самой дешевой водки на две банки краски сменял. Сначала хотел ворота покрасить, да вовремя передумал. Слишком уж сильно в глаза бросаться будет.

– Это да… Часто борцы с террористами захаживают?

– Раз в неделю, не чаще. И только днем. В общем, не так, как раньше.

– Надолго ли так…

Ваха дернул плечами, спросил:

– Может, во двор машину загонишь?

Айдамир отрицательно качнул головой:

– Да мне нельзя сильно задерживаться.

Он открыл багажник машины, достал кошелку, накрытую тряпкой, и мешок, в котором слегка трепыхнулись живые куры, захлопнул багажник. Они зашли во двор, Ваха запер калитку на засов, и они направились к дому.

– Не отобрали на постах? – спросил Ваха, кивнув на мешок.

– Да как обычно – десять рублей вложил в паспорт – и никакого досмотра, – сказал Айдамир. – Две недели назад в Назрань ездил, так на самом главном блокпосту «Кавказ» на границе с Ингушетией один омоновец прямо сказал: «Ты плати десяточку – и вези что хочешь – хоть Басаева, хоть атомную бомбу – хоть туда, хоть обратно!». И хохочет, мордоворотина.

– Ну, тогда все это не скоро кончится.

– То-то и оно.

Из дома им навстречу вышла Заза, остановилась на верхней ступеньке крылечка, заулыбалась так, как улыбалась бесконечно давно, в юности…

– Здравствуй, Заза, – сказал Айдамир.

– Здравствуй, Айдамир! – все тем же звонким голосом ответила она. – Как Айбика, как дети, как родители?

– Все хорошо, хвала Аллаху.

Айдамир протянул ей кошелку и мешок – она взяла, благодарно кивнув.

– Здесь четыре десятка яиц и три живые курицы. Больше пока не смогли набрать.

– По нынешним временам это уже богатство, – залучИлась глазами она. – Спасибо, Айдамир. Заходите, у меня как раз чай вскипел.

Заза, оставив мешок возле ступенек, ушла с кошелкой в дом.

– Куры не задохнулись по дороге? – спросил Ваха. – Что-то даже не шевелятся.

– Я им клювы скотчем аккуратно заклеил – лишь бы звука не издавали, – сказал Айдамир. – И лапы связал, чтоб не трепыхались.

В прихожей Ваха сбросил с ног галоши, Айдамир снял туфли, повесил куртку на крючок. Они прошли в зал, сели за стол в центре комнаты.

– Как доехал?

– Да нормально, – сказал Айдамир – распространяться о происшедшем на дороге не было никакого желания даже с Вахой. – Как тут у вас? Утихомирилось?

Ваха поморщился.

– Да как всегда – постреливают иногда, особенно по ночам. Кто, в кого…

– Понятно. У нас, хвала Аллаху, тихо. Проедут туда-сюда на БТРэрах, да и то не каждый день. В магазинчик, что Леча Хильдехароев открыл недавно на нашей улице, приходят небольшими группами – за сигаретами, водкой, конфетами. Грязные, закопченные. А глаза у молоденьких пацанов – как у семидесятилетних стариков – смотреть жутко.

– Да уж, – Ваха крутнул головой. – В палатках в чистом поле с буржуйкой зимы зимовать, а летом жариться… Да кто их сюда звал? А нашим, которые в лесах, легче, что ли?

Айдамир поиграл желваками.

– Деда Имрана-хаджи помнишь?

– Как не помнить уважаемого человека? Жив?

Вошла Заза, поставила с подноса на стол заварник, чашки, блюдечко с колотым сахаром, тарелку с парующими лепешками, молча вышла. Ваха наполнил чашки пахучим, крепко заваренным чаем. Айдамир положил в рот кусочек сахара, отхлебнул из своей чашки – чай был хорошим, настоящим, следовательно, и стоил немало – сказал:

– Жив, хотя ноги больные. Женился недавно в третий раз, в 68-то лет. Молодую вдову взял, тридцатилетнюю. С двумя детьми – к своим трем малолетним внукам, что сейчас у него.

– Ну, молодец старик! – восхитился Ваха.

– Зашел я не так давно к нему в гости, дней десять назад. Внучата его бегают радостные. Оказывается, приобретение дедушка сделал хорошее – почти полмешка сахара, заводская упаковка – двадцать килограммов – сливочного масла, и большая коробка из-под телевизора – рыбные консервы насыпом. Килька и бычки в томатном соусе.

Ваха призадумался ненадолго:

– Тысячи на полторы потянет по нынешним ценам. А то и на две. Хорошо Имран-хаджи живет.

– Я ему примерно то же сказал. А он – грустно так – всего за семьсот рублей взял.

– Вот повезло! Где же он так умудрился?

– Офицер с ближайшего блокпоста у реки продал – еду солдат. А солдатики эти голодные по двое, по трое по селу потом ходят – без оружия – и просят у женщин, которых во дворах с улицы увидят, молока и хлеба. И им дают – у кого есть, что дать. Жалеют.

– Да ты что?! – изумился Ваха. – Я б не пожалел – своих детей порой кормить нечем! Это при том, что бизнес какой-никакой имею! Но сегодня, как русские говорят, густо, а завтра и послезавтра – пусто!

Айдамир вздохнул.

– Дед Имран им за неделю половину банок рыбных консервов раздал – да еще и лепешек с картошкой в придачу. Знаешь, что он сказал? «Их матери плачут, наши матери плачут – а эта сволота жиреет!». И это он не только об офицере с блокпоста говорил.

– Да уж… Что ни говори, первая война была за идею, за независимость, а вот нынешняя – вся коммерческая. Кто как может, так на ней и наживается – что русские, что наши. Как ночь – так через посты наливники большегрузные по трассе на Назрань и дальше с нашей нефтью, а по железной дороге – эшелоны с цистернами на Новороссийск и Ростов, тоже не пустые.

– То-то и оно, – сказал Айдамир. – Но и мы сами виноваты, что допустили этих безродных Басаевых к власти.

И замолчал, вспомнив апрель прошлого года…

Их было чуть больше ста человек, и у них после недавнего незапланированного серьезного боестолкновения с федералами почти не осталось боеприпасов. Торопливо схоронив в буковом лесу шестерых погибших и позволив девяти раненым самим пробираться домой или к родственникам в ближайших селах, уцелевшие после длительного марш-броска по резко пересеченной местности приблизились к дороге. Оставалось только проскочить ее незамеченными – а там и тайный схрон в лесном овраге был неподалеку, в часе ходьбы или чуть дольше, и всего необходимого там было вдоволь. Но высланная вперед группа разведки откровенно сглупила – вместо того, чтобы взять под контроль оба поворота дороги, которые были не так уж и далеко, они просто перескочили пустынную на тот момент трассу и сообщили по рации, что путь свободен. А когда половина отряда уже выдвинулась из реденького леса на склоне и начала с негромкими радостными выкриками сбегать вниз к дороге, из-за поворота слева – как будто ждали их – один за другим стремительно выкатились бронетранспортеры с солдатами на броне, поливая еще неприцельными очередями открытый, в жиденьком кустарнике склон, а следом и машины неспешно покатили, из брезентовых кузовов которых на ходу выпрыгивали солдаты – определенно не новички в армии.

Им удалось без потерь – только троих легко ранило – уйти от дороги обратно, надеялись, что преследовать их не станут, но просчитались – вцепились в них хватко, хотя и держались не ближе километра, наверняка и подмогу еще вызвали, и погнали их, как зайцев, по безлесным горам с довольно крутыми в подъеме и не слишком широкими ущельями.

– Быстрее! Быстрее! – яростно, злобно командовал Борз, и большинство из его разношерстного воинства прекрасно понимало, что пощады старшему, а то и всем десятерым из группы разведки вполне заслуженно не будет, как бы и где бы они потом не прятались – суждено им было за такую оплошность очень скоро умереть без крови, чтобы не попали они после смерти в райские сады с прекрасными гуриями – их либо неторопливо задушат удавками, либо так же неспешно утопят в реке, и Борз непременно лично приложит к этому уже привычные к подобным казням руки… – Быстрее, я сказал!

Примерно на середине пути к обещанному Борзом перевалу Айдамир в очередной раз оглянулся, отошел в сторону, пропуская идущих, припал глазом к резинке оптического прицела снайперской винтовки – внизу ущелья за ними вразброд начали подниматься не менее полутора сотен солдат, следом тяжело фыркали дымками из выхлопных труб три бронетранспортера с поднятыми стволами крупнокалиберных пулеметов, и еще не меньше федералов скапливались внизу в ожидании команды.

С ним поравнялся боевик в возрасте с автоматом на плече, остановился, чтобы отдышаться – кажется, его звали Саламбек.

– Хорошо, что снега уже нету, – сказал он хрипло. – Может, и уйдем… Как думаешь, Айдамир?

Айдамир кивнул, вскинул ремень винтовки на плечо, размеренно зашагал дальше. Саламбек старался от него не отставать.

– Но если вертолеты вызовут…

– Вряд ли, – глядя под ноги, чтобы не оступаться на камнях, сказал Айдамир. – Скоро темнеть начнет – а вечером и ночью они стараются не летать. Тут другое…

– Да будет на то воля Аллаха! А что другое?

Айдамир, не ответив, ускорил шаг, догоняя идущего впереди Борза – тот как раз оглянулся, скомандовал в очередной раз: «Быстрее!», потом с раздражением спросил подошедшего Айдамира:

– Ты что-то хотел сказать?

– Да, Борз. Спросить.

Они отошли на пару шагов в сторону, пропуская гонимую рать.

– Спрашивай, – вальяжно сказал Борз, глядя вниз ущелья; по давней своей привычке он и теперь посасывал кусок сухаря.

– У нас ведь нет проводника, знающего эти горы.

Борз повернул лицо к нему, помолчал, сказал:

– Да, это так. И что?

– Я не вижу впереди перевала. Может, надо было в другое ущелье внизу свернуть?

– Скала с левой стороны перевал закрывает. Подойдем ближе – увидишь.

– Ты хорошо знаешь эти горы сам?

– Не очень, – с неохотой признался Борз. – Но бывал здесь с Шамилем еще в первую войну.

– А если впереди перевала нет?

– Что-то ты мне в последнюю неделю не нравишься, Айдамир. Вопросов стал много задавать. Паниковать начал?

– Я не бессловесная овца, которую ведут на убой, – сказал Айдамир спокойно. – У нас патронов осталось на полчаса плохой стрельбы.

Борз оскалился, процедил сквозь зубы:

– А я не тупой баран, который ведет стадо неизвестно куда!

Айдамир, шумно выдохнув воздух, опустил голову, быстро пошел дальше.

Минут через сорок они столпились на подходе к высокой, не менее пятидесяти метров, практически вертикальной скальной стене вместо перевала. Борз, как и все остальные, стоял перед ней, глядя вверх.

– Вот мы и приплыли… – громко сказал кто-то из толпы; голос был молодой, звонкий. – Да тут скалолазам со всем снаряжением не один час подниматься!

Борз медленно повернулся, выдернул из кобуры на поясе пистолет Стечкина, резко приставил ствол ко лбу стоящего позади одного из парней.

– Ты сказал?

– Ну, я… Ходил с альпинистами в Домбае до войны…

Борз, не опуская пистолет, вскинул голову, прорычал угрожающе:

– Еще раз услышу нечто подобное – пристрелю любого! Всем понятно?

– Да… Да… Понятно… – забормотали в толпе.

Борз нашел взглядом Айдамира – тот смотрел на него исподлобья, винтовка у него была уже в левой руке.

– Всем залечь в расщелины, за камни, готовиться к бою! – скомандовал Борз. – Без команды не стрелять!

Пока толпа суетливо, но беспрекословно затаивалась у левой по ходу стороны ущелья, а Борз обходил лежащих, оценивая занимаемые позиции, Айдамир, пригнувшись, бросился к правой по ходу стороне ущелья, метров на пятнадцать ниже залег в узкой расщелине между двумя огромными валунами. Положив винтовку на удобный плоский камень, сдернул с плеч рюкзак, выложил справа от себя две оборонительные гранаты Ф-1, три наступательные РГД-5, четыре снаряженные обоймы для винтовки. Стал смотреть в оптический прицел сначала на ползущие позади толпы солдат БТРы – все люки оказались задраенными, экипажи были грамотные – не подставлялись. Затем в прицел попало лицо солдата – юное, деревенское и испуганное. Айдамир перевел прицел на других загонщиков, еще и еще раз – похожие все были лица.

В напряженном ожидании прошло с полчаса.

– Борз, до них уже метров триста осталось! – сдавленно крикнул кто-то позади. – Дальность прямого выстрела! Лица видны!

– Не стрелять! Ждать приказа!

Айдамир, лежа между камней и продолжая сквозь оптику прицела наблюдать за солдатами, услышал за спиной стук небольших осыпающихся камней, оглянулся, не поднимая головы – Борз, не замечая его, остановился неподалеку, прикрываясь от остального воинства большим валуном, положил автомат на землю, снял с плеч рюкзак, вынул из него далеко не новый спутниковый телефон, включил, набрал номер.

– Михаил Борисович? – почти ласково сказал он. – Приветствую тебя, дорогой! Узнал? Значит, долго жить буду. Я тоже очень рад тебя слышать! Очень хорошо, что ты еще в штабе, просто замечательно, дорогой, просто замечательно! Значит, быстрее все решится! Да, проблемы у меня очередные из-за твоих шустрых подопечных. Да. Да. Шатойский район, квадрат 43–15 по вашей генштабовской двухверстке. Твоих? Человек двести-двести пятьдесят, три бэтээра, да и внизу еще толпятся немало. Да, Михаил Борисович, да, дорогой. Выручай, как уже не раз…

Айдамир осознал, что лежит с раскрытым от изумления ртом – и поспешно закрыл его, заскрежетал зубами.

– У меня? – продолжал доверительную беседу Борз. – Около ста. Сколько? Триста баксов с человека? Это сколько ж получается… Тридцать тысяч? Ладно. Согласен. Куда тут от тебя денешься… Когда? При первой же возможности. Думаю, через недельку-другую пришлю к тебе человечка. Да, конечно, позвоню предварительно, где и как. А мой вопрос когда сможет решиться? Да они уже рядышком совсем, солдатики твои рязанские и вологодские, меньше трехсот метров осталось, вот-вот стрелять начнем! Ну, давай, полковник! Кстати, как там твое семейство в Тверской области себе поживает? Откуда знаю? Потом скажу – сейчас времени нету. Решай мой вопрос, да поскорее. Пока, полковник, будь здоров и не кашляй!

Борз со стуком опустил трубку на панель спутникового телефона, захлопнул крышку:

– Шакал вонючий! Встретимся еще – да будет на то воля Аллаха! И тогда уж разговор у нас будет такой, что тебе сильно не поздоровится…

Айдамир лежал щекой на прикладе винтовки, раскрыв рот в немом крике, и сжатым до белизны кулаком правой руки то и дело с силой бил по валуну. Затем поднял голову, смахнул с глаз слезы ярости, стал смотреть вниз по ущелью. Солдаты залегли, среди камней кое-где были видны головы разгильдяев. БТРы тоже остановились. Вскоре недалеко от начала ущелья, там, где замерли «ГАЗ-66» и кучками стояли не желающие рисковать собою «старички», одна за другой взлетели в небо три красные ракеты. Солдаты стали очень даже дружненько вскакивать, чуть ли не со всех ног начали спускаться вниз – в прицеле снайперской винтовки несколько раз мелькнули радостные лица оглядывающихся бойцов. БТРы еще раньше двинулись задним ходом.

Тем временем Борз, уже не скрываясь, расхаживал на другой стороне ущелья среди лежащего воинства, говорил насмешливо:

– Ну, вы, селедки в банке! Отбой! Им ведь тоже не хочется подставлять свои головы под наши пули!

– Да это просто чудо какое-то! – воскликнул кто-то заискивающе. – Ай да Борз!

– Всем пока отдыхать! Бувайсар!

– Да, Борз! – вскочил длинноногий парень.

– Как стемнеет окончательно, возьмешь свою «пятерку» и спустишься вниз, на разведку. Фонарик в порядке?

Бувайсар в кармане куртки несколько раз щелкнул кнопкой фонарика.

– Да, Борз, работает!

– Если внизу не окажется никого, дважды с малым интервалом подашь сигнал.

– Сделаю все, как надо!

– Хорошо, – сказал Борз. – Да что-то я снайпера нашего не вижу…

– Так он ведь давно на той стороне ущелья – вон ствол винтовки между камней торчит! – сказал кто-то. – Ты же был там рядом – что, его не видел?

Борз резко обернулся…

– Что-то вспомнилось, брат? – спросил Ваха.

– Да так, – сказал Айдамир, глядя на пустую сверху тумбочку в углу гостиной. – А телевизор твой где?

Ваха дернул щекой.

– Зашли на днях с проверкой омоновцы. Приехали недавно. У старшего сразу глаза на мой «Шарп» загорелись.

– Забрали?

– Не совсем.

– Это как?

– Заплатили. Пятьсот рублей.

– Ты же его в девяносто четвертом за пять с половиной миллионов купил – пять с половиной тысяч по нынешним деньгам!

– А куда было деваться? Жизнь дороже. Да и как его смотреть – электричества все равно уже который месяц нету. Хорошо, что хоть газ не отключили.

– Понятно…

Ваха допил чай, поставил чашку на стол.

– Ты знаешь, Айдамир – Борз опять объявился.

Айдамир вскинул голову:

– Как? Слух же был, что его убили.

Ваха хмыкнул;

– Ну, слухам верить – не всегда себя уважать.

– Живой, значит?

– Да. Приходили на днях двое от него. Сказали – отлежался Борз в Грузии, подлечился после ранения, сейчас опять под себя людей набирает. Ты как?

– Что?

– Ну… Ты же был с ним как раз в это время год назад…

Айдамир помолчал, глядя в лицо давнего друга – что-то ему не нравилось сейчас в нем, а что именно – понять не мог. Сказал твердо:

– В эти игры с федералами я больше не играю.

– А я бы пошел… – с долей мечтательности сказал Ваха. – Да только с моей ногой разве побегаешь по горам?

Что-то определенно в нем было не то. Непривычное. Напрягающее. Вроде бояться чего-то стал…

– Хаттаб, говорят, и хромой, и пальцев на правой руке нету – а воюет у Басаева. И наших заодно учит в лагере под Сержень-Юртом, как воевать.

– Слыхал я про него, – крутнул головой Ваха. – И чего ему в его Иордании не сиделось? А Борз, сказывали, богатый вернулся из Грузии – готов платить любому толковому бойцу по полторы тысячи баксов в месяц. А то и побольше.

– Я уже сказал – нет.

– А еще говорят – снайперам с Украины – не меньше трех, арабам – то ли три, то ли четыре…

Вроде обычные слова были сказаны, и произнесены они были совсем не заискивающе и без зависти – да только стали они тем самым камешком, который, сорвавшись со скалы, вызвал стремительную лавину, сметающую все на своем пути…

Айдамир опустил голову, поиграл желваками.

– Ты понял, что ты сейчас сказал?

– Ты о чем, Айдамир?

– И на наших, и на федералов работаешь, Ваха?

– Ты что, Айдамир, брат?! О чем говоришь?!

– Не называй больше меня братом, – жестко сказал Айдамир, и было ему сейчас так же тоскливо, как и час с небольшим назад, перед Чернореченским постом ГАИ, когда мордоворот в зеленом камуфляже вскинул тяжелый пулемет и передернул затвор. – Мы никогда не были родней. И никогда уже не будем.

– О чем ты, Айдамир?!

Айдамир вздохнул, сказал устало:

– Ты дашь мне сегодня то, за чем я приехал?

– Да, конечно, Айдамир, дорогой! Много чего есть! У тебя ведь на все руки золотые!

– У меня с собой десять с половиной тысяч. Рублей.

– Возьмешь все, что захочешь!

Полчаса спустя, держа в руке тяжелую хозяйственную сумку, Айдамир молча направился от гаража хозяина к выходу со двора. Ваха прихрамывал следом.

Айдамир остановился у калитки, сказал, глядя в землю:

– Знаешь, где ты прокололся?

– Не понял…

– Ты, конечно, мог узнать от тех двоих, сколько платит Борз за… работу у него. Но никто, кроме сотрудников российской военной контрразведки или ГРУ, не мог назвать тебе суммы выплат хохлам или арабам. Это – табу. Особенно – для Борза. Чтоб не нервировать наших – разницей в выплате.

– Да ко мне столько разных людей приходит!

На крылечке дома появилась Заза, спросила с улыбкой:

– Ты уже уезжаешь, Айдамир?

– Да, Заза, – отводя от нее глаза, ответил он. – Путь неблизкий.

– Счастливого пути, Айдамир!

– Здоровья тебе и твоим детям, Заза! Да что-то я их сегодня вообще не видел.

Она снова улыбнулась, улыбнулась так же, как улыбалась когда-то, тысячу лет назад, и он опять поспешно отвел глаза в сторону.

– Они сегодня с утра у моего отца – соскучился он по ним.

– Понятно. Счастливо вам оставаться.

– И вас всех храни Аллах!

Заза, с улыбкой кивнув на прощание, ушла в дом.

– Я так понимаю, Айдамир, что ты ко мне больше не приедешь… – сказал откуда-то издалека Ваха.

– Да, Ваха, – глухо ответил он, по-прежнему старательно не глядя на того, кто долгие и зачастую многотрудные годы был ему другом, – я к тебе больше не приеду.

– Ты нашел другого поставщика? В Назрани?

– Да, и это тоже. Но дело совсем не в этом. Туда ездить и намного дальше, и сложнее, и дороже, чем к тебе.

– Тогда почему? Почему, Айдамир?

– Просто я не люблю двойственности в человеке. Когда умудряются и нашим, и вашим. Кто бы он ни был. А среди своих – особенно. Сказано ведь мудрецами – «у человека не должно быть двух языков и двух сердец»!

Ваха долго молчал, глядя в землю, затем выдавил из себя:

– Осенью 84-го ты вытащил меня, раненого, в бою под Гератом…

– Да, было такое, – сказал Айдамир.

У Вахи истончился голос:

– И ты считаешь, что после этого я мог бы сдать тебя федералам за твои три недели работы у Борза в начале этой войны, если, как ты сказал, я работаю и на них?!

– Думаю, что только это тебя и удержало, Ваха, – жестко сказал Айдамир.

Ваха помолчал, затем сказал тихо:

– Ты меня очень сильно обидел, Айдамир.

Айдамир коротко глянул ему в лицо:

– Ты сам себя унизил намного больше. Прощай.

Он вышел со двора, поставил сумку с запчастями в багажник автомобиля, сел за руль, завел мотор, посидел с минуту, глядя прямо перед собой. Бывший друг молча стоял у калитки, глядя исподлобья. Айдамир, даже не посмотрев напоследок в его сторону, резко дернул машину с места, развернулся, помчался на выезд из частного сектора. Ваха, подняв лицо в немом крике, тоненько завыл. Со стороны многоэтажек донеслись звуки короткой автоматной очереди. Ваха быстро вытер рукавом пиджачка мокрые глаза, захромал во двор. Железный запор калитки защелкнулся за ним.

5

Расположение подразделений федеральных сил возле села N в предгорьях. Среда, 11 апреля. День

В командирской палатке усилиями хмурого дневального, тут же молча и без отдания чести исчезнувшего, было относительно чисто. И пустых бутылок нигде не наблюдалось.

– Рассказывай, капитан.

Самойлов, поерзав на табурете, нервно прикурил солдатскую «Приму», спросил, глядя и дыша в сторону:

– Что именно?

И негромко икнул.

«Меченый» поморщился – командир неполной роты прикрытия гаубичной батареи, вне всякого сомнения, был не просто с хорошего похмела и успел к его появлению в расположении заметно поправить здоровье, а уже определенно давно находился в глубоком запойном «штопоре». И это при том, что его подчиненные, похоже, свое дело знали туго, глаз ничто не покарябало – и траншеи с нишами вокруг расположения были вырыты в полный профиль, и километровый заезд от дороги через поле был надежно перекрыт деревенскими боронами зубьями вверх и грамотно оборудованными гнездами для пулеметов и автоматических гранатометов, и схема минных полей имелась, и все бойцы, за исключением ночной смены, были к его внезапному приезду на позициях (несколько человек были заняты хозработами), и в остальных палатках роты тоже был относительный порядок, и оружие содержалось должным образом. И заслуга во всем этом, вероятнее всего, была не Самойлова, а его зама, старшего лейтенанта Агафонова, который, тем не менее, своего командира подставлять никоим образом не пожелал…

– Гибель прапорщика Волкова меня интересует.

– Я уже все рассказывал этим деятелям из прокуратуры, – хмуро сказал капитан, глядя в землю. – И вашему майору Мельникову – тоже.

– Я читал его рапорт. Но ты все же расскажи еще разок.

Самойлов криво усмехнулся, как-то сразу и жестко перешел на «ты»:

– Хочешь поймать меня, как у вас говорят, на косвенных?

– И на косвенных тоже, – сказал «Меченый». – Я жду.

Самойлов хмыкнул, сделал глубокую затяжку.

– Он любил и днем, и вечерами сидеть возле своей палатки. Которая крайняя и от села, и от дороги. Курил, на село смотрел…

– То есть, он всегда садился лицом к селу?

– Ну да, – неуверенно сказал Самойлов и тут же поправился: – Всегда или не всегда, но обычно так сидел.

– На чем?

– Что «на чем»?

– На чем сидел?

Самойлов подумал немного, вспомнил:

– У него стульчик раскладной был. Собственный. Рыбацкий, с верхом брезентовым. Вот он его из своей палатки выносил, ставил и на нем сидел.

– Курил как? В кулак горящую сигарету прятал или в ствол автомата?

– Да никак он ее не прятал! В открытую курил! Я лично сколько раз его предупреждал!

– А он?

– Смеялся. «Что они, дураки, что ли? – говорил. – Мы же, если они хоть раз стрельнут, гаубицами все село разнесем к такой-то матери!».

– Досмеялся, – сказал «Меченый». – И пулю в лобешник схлопотал.

– Не в лоб, а в глаз. Правый, кажется.

– То есть, стреляли из села?

– Скорее всего. Хотя могли и со стороны дороги. Он мог голову в ту сторону повернуть, тут его и…