Текст книги "Немой крик"

– И выстрела никто не слышал. Ни дозорные, ни артиллеристский наблюдатель, ни ночная смена из орудийных расчетов…

– В том-то и дело, что никто.

– Кто его обнаружил?

– Мой зам Агафонов. Старший лейтенант Агафонов. Около полуночи вышел на проверку постов и наткнулся на него. Прибежал, доложил мне…

– Как он лежал?

– Кто?

– Конь в пальто. Волков.

Самойлов призадумался, затем сказал неуверенно:

– Не понял вопроса. Что значит «как»?

– Ничком? Лицом в землю? На боку? Или навзничь?

Капитан снова призадумался.

– На боку вроде…

«Меченый», склонив голову, начал массировать правой рукой шейные позвонки. Было уже не столь важно, что Агафонов определенно соврал, что командир роты прибежал вместе с ним к месту гибели прапорщика – Самойлов в тот вечер наверняка был уже в полной отключке и если и видел убитого Волкова, то только утром и уже не на месте гибели. Неважным было и то, как именно лежал убитым любитель покурить, не скрываясь даже поздними вечерами – хотя старший лейтенант и сказал, что Волков лежал лицом вниз и головой в сторону села, но за миг до выстрела прапорщик мог стоять, а не сидеть на рыбацком стульчике, и, падая уже убитым, мог крутнуться. Существенным было то, что сказал сегодня утром майор медслужбы Богданчиков, который привык спать после ночных дежурств в теплых вязаных носках даже когда не холодно.

– Где водкой затариваешься, капитан? В селе?

Самойлов, не поднимая головы, зыркнул на него остро, злобно, снова стал смотреть в земляной пол.

– И там тоже.

– Травануться не боишься?

– Отбоялся я уже всего, – сказал капитан, прикуривая вторую сигарету от «бычка», который определенно жег ему пальцы. – Хотя водка и с величественным названием «Москва златоглавая», но сама по себе та еще дрянь. Из Беслана. То ли Бориса Березовского, говорят, заводик, то ли самого московского мэра Лужкова.

«Меченый» тоже достал сигарету и зажигалку, прикурил, сказал:

– Я час назад беседовал на площади с тремя старейшинами. Уверяют, что никто из села стрелять не мог.

Самойлов хмыкнул.

– Так они тебе и признались, подполковник! Да для них даже в мирное время обмануть не мусульманина – чуть ли не обязанность! А сейчас, да еще и русского военного – тем более! Даже если и не соврут, то правды все равно хрен скажут! Тебе ли этого не знать?

«Меченый» вздохнул.

– Может быть и так. Да только село ведь целенькое, следовательно, и в первую войну, и в нынешнюю эти старики сумели удержать горячие головы от противодействия нам непосредственно из села.

Самойлов, помолчав, криво усмехнулся:

– Я так понимаю, мне пора вещички собирать?

– Я такие вопросы не решаю.

– Да и… наплевать! У меня братан бульдозеристом в старательской артели на Приамурье уже не первый год пашет не за те гроши, что здесь – пойду и я к нему золотишко мыть!

– Завязывай с пьянкой, – вздохнув, сказал «Меченый». – В старательских артелях, насколько мне известно, в промывочный сезон даже пиво не приветствуется.

Самойлов покивал головой, вновь криво усмехнулся.

– Ты ведь тоже, подполковник, при советской власти воинскую присягу принимал, где было четко и ясно сказано: «Я всегда готов по приказу партии и правительства выступить на защиту священных рубежей нашей Родины». Или у вас в органах она по-другому звучала?

– Присягу я принимал осенью 81-го в Псковской дивизии ВДВ, где начал служить срочную, – сказал «Меченый». – В высшее учебное нашей Службы ушел учиться без малого год спустя.

– А в 91-м собрались три алкаша из братских славянских республик и под закусь из зубрятины порешили великую страну, ибо каждому захотелось быть в своей вотчине великим князем, королем, а не вассалом. И сделали тем самым то, что ни одному внешнему врагу никогда не удавалось. Яйца бы всем троим поотрывать и собакам выбросить… Ладно Прибалтика, они до 1940-го жили сами по себе, пока Советский Союз не подмял их под себя, но и в 70-е годы они не только говорили: «Мы сначала все для себя, а лишнее – на экспорт в СССР», но и делали так, а заодно иногда вырезали целые казармы наших сонных раздолбаев тычком заточенного шомпола в ухо, а других доверчивых солдатиков угощали на халяву отравленным вином и самогоном; ладно Средняя Азия – там свой особый мир, там как при феодализме были баи и бедняки, так и при социализме они остались, только баи стали партийцами-ленинцами; да и Молдавия, Грузия и Армения – ладно, пусть живут самостоятельно, если смогут, хотя и жаль – но Украина, Белоруссия, православные братья-славяне с общей культурой, традициями, переплетенные между собой кровными, семейными узами – как можно было резать по живому?! Раскромсали страну, как кровожадные мясники, а также бросили на произвол судьбы-злодейки сотни тысяч своих земляков, вдруг оказавшимися чужими в бывших советских республиках, а заодно и в республиках Северного Кавказа. И уже в начале все тех же 90-х на самом высоком уровне всерьез обсуждался вопрос об обмене ядерными ударами между двумя заклятыми друзьями – Украиной и Россией. Хорошо, что в конце концов сумели договориться и вывезли из незалежной весь их ядерный арсенал. А в 93-м приняли у нас, в России, новую воинскую присягу, где были вписаны слова «на защиту конституционного строя» – то есть, армию обязали не только защищать страну от внешней угрозы, но воевать и с собственным народом, даже если этот народ, озлобленный вдруг свалившейся на него массовой нищетой, всего лишь вышел на улицы с лозунгами «Долой!..». Я уже тогда залупаться начал, когда нас заставляли под угрозой увольнения принимать эту присягу. Как будто присягать можно дважды, да еще и с такими обязательствами!

– Я в курсе, – сказал «Меченый». – Читал твое личное дело.

– Жаль, что индульгенцию неприкосновенности этой пьяни выписали. Охрененно громкий получился бы судебный процесс, если бы взялся кто…

– Ты о ком, капитан?

– О нем, подполковник, о нем. Ты вот, если живой останешься, будешь гордиться своим участием в этой войне?

«Меченый» помолчал.

– Я стараюсь нормально делать свою работу.

Самойлов, поджав губы, снова покивал головой:

– «Делай что должно – и будь что будет»?

– Именно так.

– Раньше хоть выражались честнее – «после нас – хоть потоп». Не будет никто гордиться этой войной и своим участием в ней. Ни первой, ни нынешней. Ни ты, ни я, ни такие же, как мы. Никто из нас не будет, подполковник. Никто. Никто.

«Меченый» молча поднялся с табурета, бросил окурок в пустое мусорное ведро и вышел из палатки.

6

Грозный. Среда, 11 апреля. День

Подъезжая к блокпосту, где у него нежданно-негаданно объявился образованный «племянник», Айдамир уже издали начал притормаживать – перед постом с правой стороны теперь стоял относительно новый БТР-80 с опущенным для стрельбы по наземным целям раструбом крупнокалиберного пулемета, такой же бронетранспортер был виден слева сразу же за блокпостом, а еще там было многолюдно, многоОМОНно, и что-то пока невидимое дымно, чадно горело за главным строением поста из бетонных плит, на плоской крыше которого между мешками с песком все так же проглядывалась голова пулеметчика. Что-то определенно случилось, пока он распивал с Вахой чаи.

Айдамир остановил машину в пяти метрах от первого бетонного блока, наполовину перекрывающего проезжую часть, заглушил мотор. Двое бойцов в голубовато-серой камуфляжной форме, держа автоматы наизготовку, приблизились к машине с двух сторон, один, тот, что был слева и ближе, крикнул:

– Выйти из машины! Руки на капот! Ноги на ширине плеч!

Айдамир беспрекословно сделал так, как он сказал, вновь вспомнив тех двух молодых парней возле кустарника неподалеку от Чернореченского поста ГАИ – наверняка лежат уже оба в глубине зарослей с дырками в голове. Хотя нет, может, живы пока что – те твари в форме, помимо легко доставшейся им новенькой «девятки», могут попытаться за пацанов выкуп с родителей потребовать…

Омоновец профессионально быстро охлопал его двумя ладонями от плеч до поношенных туфлей, сказал напарнику бесстрастно:

– Чист! – и отошел в сторону, держа автомат стволом вниз. Второй, который был справа, перешел через дорогу к напарнику и оба закурили, поглядывая незлобно в его сторону и о чем-то переговариваясь. Со стороны поста к ним вальяжно подошел почти такой же молодой, но определенно начальничек – с брезгливым выражением лица и с уже заметным пузцом – тоже прикурил от взятого у одного из коллег «бычка» и стал неотрывно и недружелюбно смотреть на него.

Стараясь не напрягать его своим ответным вниманием, Айдамир сделал три шага в сторону, чтобы понять, что же там так чадно дымит за строением, затем еще шаг – и увидел горящую от колес до крыши легковую машину со вздыбленным, искореженным взрывом багажником и выбитыми стеклами.

От центральной части поста к нему неспешно направлялся незнакомый коренастый солдат определенно срочной службы; кисть его правой руки небрежно-профессионально лежала на ствольной коробке висящего на животе автомата – большой палец сверху, совсем рядом с поднятым предохранителем, а указательный вытянулся возле спускового крючка; первый патрон наверняка в патроннике и чтобы начать стрельбу, ему вполне достаточно одной секунды, а то и меньше…

Айдамир протянул подошедшему «старичку» документы, спросил как можно более спокойно:

– Могу узнать, что случилось?

– A-а, дядя, – беря паспорт и водительское удостоверение левой рукой, хмуро сказал солдат, и зыркнул на него коротко, цепко. – Ты проезжал через пост часа полтора назад. А теперь, значит, обратно.

– Ну да, – сказал Айдамир. – Но что-то я тебя тут раньше не видел.

– А я не высовываюсь без особой надобности, – пояснил боец, все так же держа документы левой рукой поверх автомата и листая странички паспорта указательным пальцем правой руки – большой палец еще без напряга касался предохранителя. – Мне от силы месяц до дембеля остался – с какой стати свою голову под шальные пули зря подставлять?

– Ну да, конечно, – согласился Айдамир и кивнул в сторону горящей машины. – Ты так и не сказал, что тут произошло.

Солдат раздосадовано дернул головой, начал рассказывать с едва сдерживаемой злобой:

– Да трое молодых отморозков из ваших подъехали к посту, уколотые все явно – хохот их дурацкий издалека был слышен. Ну, я сразу на «лимонке» усики чеки разогнул, держу гранату в руке, Ильину, сержанту, и Валерке-пулеметчику на крыше успел сигнал подать: «Внимание!», а «академик» сразу поперся к ним – как ты его, дядя, не предупреждал. Да и я тоже. Они его и срезали, прямо из окна машины, двумя очередями в упор. В ноги, в шею и в голову. Ильину тоже досталось – ранили навылет в плечо. Увезли обоих минут десять назад.

– А «академик» – это кто?

– Ну, Юрка-студент. Ты, дядя, его еще «племянником» называл.

– Убили, значит, парня…

– Ну да. Они по газам, хотели через пост прорваться, да только я, не глядя, гранату через блок метнул, она на багажнике рванула, и Валерка хорошо поработал – и из машины, и из всех троих дуршлаг доделал. Догорают вон вместе со своей тачкой.

Айдамир еще раз посмотрел в сторону горящей машины – дым тянуло вверх и вправо от блокпоста, к близким частным домам – спросил:

– Их что, не вытаскивали?

Солдат крутнул головой:

– Вытащишь их, как же! Бензобак сразу рванул, следом патроны внутри начали щелкать! А кто знает, что у них еще в машине?

– Ну да, ну да…

Солдат возвратил документы с нетронутой десятирублевкой, продолжил:

– Жалко рязанца. Так классно рассказывать умел – что по истории, что по литературе. Ни телевизора, ни радио не надо было. И какой козел его в армию забрал и сюда направил? Ему бы пацанов наших в школе учить!

– Машину смотреть будешь? – пряча документы во внутренний карман куртки, спросил Айдамир.

– А чё ее смотреть? – сказал солдат. – Купил то, что хотел? Запчасти там какие-то.

– Купил, – кивнул Айдамир.

– Ну и езжай – тебе ведь еще сколько пилить и пилить до своего села, а до начала комендантского часа уже чуть больше двух часов.

– Успею, – сказал Айдамир. – Республика у нас маленькая.

Солдат в очередной раз коротко и цепко глянул ему в лицо, сказал без улыбки:

– Зато проблемы большие.

– Это точно, – согласился Айдамир, вспомнил вопрос, мучивший погибшего Юрку-«академика», и то, как он сам, не желая травмировать даже словом любопытного студента, перевел ему пожелание двух женщин, с улыбками проходившими через блокпост, сказал: – Счастливо оставаться!

– Счастливо доехать, – кивнул солдат.

Айдамир повернулся, неспешно сделал три шага к своей машине – и услышал в спину незлобное:

– А ты не простой мужик, дядя… Совсем не простой…

Айдамир остановился, медленно повернулся – солдат спокойно смотрел на него.

– Поясни.

– И ходьба у тебя кошачья, – сказал боец без улыбки, – и глаз снайперский – то расслабленный, то пристально-цепкий… Афган?

Айдамир напрягся.

– Откуда знаешь?

Солдат дернул плечами:

– Вижу так.

– Из колдунов, что ли?

– Вроде того, – все так же серьезно сказал боец. – Ты езжай, дядя, езжай. Нет в тебе сейчас ни злобы, ни злости. Напряг есть, как и у всех здесь, а этого нет. Уже хорошо. Так что езжай и не нервничай попусту. Как любит поговаривать мой ротный, «не рви сердце здря».

Айдамир молча кивнул, сел в машину, завел мотор и, неспешно петляя между лежащими поперек дороги бетонными глыбами, проехал через блокпост. На горящую «шестерку» постарался не смотреть – и без этого хватало вони от горящих резины, краски и человеческой плоти.

Солдат задумчиво проводил его машину взглядом – номер легко запоминался. К нему вальяжно подошел, пыхая сигаретой, старший из омоновцев, уставился на него злыми глазами:

– Ты бы еще брататься с ним начал, воин!

Солдат медленно оглядел пузанчика с ног до головы.

– Надо будет – побратаюсь.

– Да бомбу атомную на них на всех! Потом бульдозерами укатать все, что осталось! И «колючкой» под током огородить, чтобы не высунулся никто!

Боец дернул головой, цокнул языком, сказал с издевкой:

– Странно, штаны у тебя еще сухие… И откуда ж ты такой рьяный взялся?

– От верблюда! – взъярился омоновец.

– А чё, – хохотнул солдат, – хороший у тебя родственник!

– Ну, ты!

– Я за него. Далекий потомок сотника Стародубского казачьего полка рядовой Петренко, доблестный первый взвод отличной третьей роты зашибательской мотострелковой бригады. А ты что, старлей, у себя дома уже всех бандюков переловил, коль сюда приехал?

– Приказали – вот и приехал! Откуда знаешь, наглец, мое звание?

– Ты на себя в зеркало давно смотрел?

– Утром брился…

– И ничего такого не заметил?

– Что ты мне мозги паришь?

– Выражение слыхал «на лбу написано»?

– Ну?

– Не нукай, не запряг, обозовец!

– И долго ты намерен меня злить, сучонок?

– Да и я от тебя устал, старлей. А написано у тебя на лбу, что родом ты из Подмосковья, и что есть у тебя жена и двое детей. А еще дата твоей смерти, служивый. Скорой. Наверное, здесь, в Чечне.

У омоновца отвисла челюсть.

– Откуда знаешь?

– Бабка у меня колдунья была. Ворожка – по-уличному. Добрых – лечила, злых – низводила. А передаются эти дела – уж не знаю, каким образом – через поколение. Я вот как раз и есть – внук.

– И… что теперь?

– Главное – кипятком в штаны не ссать от страха. Если боишься, то сюда вообще не стоило ехать. Потому что того, кто боится, пуля быстро находит. А еще главнее – помнить о том, что большинство чеченцев – мирные люди. Ты вот месяц здесь?

– Второй пошел…

– А я уже второй год, с Ботлиха, с ними контачусь.

– А с чего это ты решил, что я их боюсь?

– Да ты же сам об этом сказал.

– Когда?!

– Когда слюной стал брызгать: «Бомбу на них, бульдозер, колючку под током!». На всех сразу – на стариков, на женщин, на детей. На мужиков, которые оружие против нас в руки не берут и брать не хотят. Это ведь страх в тебе говорил и осознание собственного бессилия. И не один ведь ты такой…

– А как еще с ними можно, ты, умник-колдунник?

Петренко помолчал, раздумывая, сказал:

– По-разному. И можно, и нужно – смотря кто и как себя ведет.

На блокпост со стороны центра города в реве моторов и лязге гусениц одна за другой на большой скорости подъехали, вздымая пыль, две боевые машины пехоты с солдатами на броне. Остановились, покачиваясь, бойцы стали резво спрыгивать на землю; из открытого люка первой БМП-2 высунулась рыжеволосая улыбающаяся голова механика-водителя с застегнутым на шее танкистским шлемом. Сидевший возле башни военный в портупее, с автоматом на плече и кобурой с пистолетом на поясе несуетливо поднялся на ноги, оглядел блокпост, задержав взгляд на флаге пионерской организации на флагштоке, крутнул головой, затем отряхнул камуфляж формы, поправил кепи на голове и только после этого, придерживая автомат, спрыгнул на землю.

– Вот и ротный мой прибыл, – сказал Петренко и быстрым шагом подошел к своему командиру, элегантно отдал честь:

– Здравия желаю, товарищ капитан!

– Здорово, Николай Тимофеевич, – уважительно сказал командир роты, пожимая ему руку. – Не надо ничего докладывать, все уже знаю – успел в санчасти с Ильиным переговорить. Ты мне одно только скажи – почему «академика» нашего не сберег?

– Да я сколько раз ему говорил, товарищ капитан – будь начеку, не расслабляйся! А ему – как горохом об стенку! А тут ведь война! Если не явная, то партизанская! Что еще хуже! А в этот раз он вообще без команды на досмотр поперся, инициативу проявил!

– Ладно, Николай. Из нашего батальона под моим командованием формируют группу быстрого реагирования в три десятка воинов, так сказать – «гончих псов войны». Подчиняют непосредственно большому начальнику в Ханкале – полковнику военной контрразведки Орлику. Завтра начинаем. А пока собирай своих, едем, брат, в комендатуру. Тут пока остаются бойцы сержанта Фролова.

– Нормалёк! – слегка улыбнулся Петренко. – А то за две недели службы на этом блокпосту все это уже так достало! Постойте, товарищ капитан, а нам-то зачем сейчас в комендатуру?

– Рапорты будете писать о происшедшем.

– Фээсбэшники?

– Один да. Майор Мельников из военной контрразведки.

– А другой?

– Подполковник Вербный из прокуратуры.

– Он-то здесь причем?

– То, что местные на вас первыми напали, доказывать придется. Они оба, видишь ли, так считают.

– Да что тут еще можно доказывать, товарищ капитан?! – вскипел Петренко. – Что доказывать? Пусть бы эти деятели не в комендатуре штаны свои просиживали, а тоже сюда бы приехали да поглядели, что да как! Вон они, доказательства, в машине догорают! Только автомат ведь не сгорит, да и гильзы тоже! А «академик»? А Ильин? Они что, по их мнению – не доказательства?

– Ну и не рви сердце здря, – сказал командир роты. – Работа у них такая.

– Да не рву я! Только жопой чую – не видать мне дембеля в маю!

– Не боись, Николай, прикрою. Захочешь – уедешь, захочешь – вернешься. Примем. Собирайтесь. И флаг не забудь снять, который в какой-то школе прихватизировал.

– Я его из отпуска привез еще полгода назад.

– Сними, Николай, сними. И пусть Фролов российский триколор вывесит. Не стоит наших туполобиков еще и этим злить.

– Есть, товарищ капитан…

Петренко хмуро козырнул, шагнул к борту БМП, хлопнул ладонью по высунувшейся из люка ладони механика-водителя:

– Здорово, водила «боевой машины пьяниц»!

– Привет, Колян! – расплылся в улыбке рыжеволосый. – Классно вы тут волчар загасили!

– Они Юрку-«академика» убили.

– Бля-я-я…

– Петренко! – окликнул капитан.

– Иду, – отозвался солдат, кивнул рыжеволосому другу, с которым скорешевался еще в Ансалтинском ущелье Дагестана, и понуро побрел к центральной части поста.

Капитан поглядел ему вслед, затем повернул голову к группе сотрудников милиции, спросил громко:

– Кто старший?

Омоновец, который поцапался с Петренко, подошел к капитану, козырнул:

– Старший лейтенант Воеводин, подмосковный ОМОН, прикомандированы к комендатуре Ленинского района.

– Капитан Осипов, мотострелковая бригада. Спасибо за помощь, старший лейтенант.

– Да мы мимо проезжали, когда уже все закончилось, – сказал омоновец. – Прикрыли БТРами пост во избежание возможных обострений обстановки.

– Вот за это и спасибо, что прикрыли. Со стороны домов ничего такого не было?

Воеводин отрицательно покачал головой.

– Значит, обошлось без других жертв, – сказал Осипов. – Уже хорошо. Можете следовать дальше, старший лейтенант.

– Есть… – нерешительно сказал омоновец.

– Что-то еще?

– Этот ваш солдат…

– Петренко?

– Да, Петренко. Он что, вправду из колдунов?

Осипов пожал плечами.

– Из колдунов он или нет – сказать точно не могу. А вот что заговоренный и чутье невероятное – это определенно.

– И факты есть?

– Более чем. В Ботлихском районе Дагестана моя рота, помимо мелких стычек, в шести серьезных атаках участвовала, зачастую – грудью на пулеметы. У нас ведь шапкозакидатели хрЕновы с большими просветами на парадных погонах так и не перевелись. Ничему ни Великая Отечественная, ни Афган, ни первая чеченская не научили. Вперед – и все! Потери были серьезные. Так Петренко всегда или почти всегда еще до боя знал, чем все закончится.

– Откуда?

– Я его тоже как-то спросил. А он: «Сам не знаю. Вроде как то, что будет сегодня, со мной уже было. Или видел».

– А сам?

– Не отсиживался и за спины других не прятался. Нередко прямо-таки безрассудно смел был. Бой идет, и справа, и слева от него потери и ранения, а у него – ни царапины. «Тот цинк, – говорит, – где пуля, мне предназначенная, среди других возлежит, еще на наших складах пылится».

– Так и сказал – «на наших»?

Осипов кивнул.

– Я за это слово тоже зацепился. И еще случай был. Сидим как-то втроем – комвзвода мой, Петренко и я – в тени под кустиком, перекусить собрались, тут к нам еще майор-особист присоединился…

– Фамилию не помните? У меня тут братан двоюродный в военной контрразведке. Тоже майор.

– Нет, не помню. Простая какая-то… То ли Соловьев, то ли Кузнецов… Его у нас все «Меченым» звали. Волос черный, а от затылка до лба – широкая седая полоса. Нормальный был мужик.

– Был?

– Да жив он, жив. Слыхал недавно про особиста с такой приметой. А вот не видел давно. Вроде как где-то в предгорьях служит.

– А дальше-то что было?

– Да что… Двух минут не прошло, как этот «Меченый» к нам присоединился, и Петренко заерзал что-то. Спросил его, а он: «Место это нехорошее. Уходить надо». Я сразу команду: «Уходим!», хотя «Меченый» смехом чуть не давится. Не успели десяти метров отойти, как через тот куст и место, где мы только что сидели, на полной скорости промчалась БМП – как потом оказалось, с пьяным вдрабадан механиком-водителем. Не уйди мы оттуда – намотал бы он нас всех на гусеницы, и не заметил бы. «Меченый» сразу перестал ухмыляться…

– Наградили Петренко?

– Уже дважды к ордену Красной Звезды представляли – да только хреноплёты наши штабные первым делом себе ордена понавешали, вторым – медалями медичек своих одарили за жаркие бои постельного значения, а вот таким, как Петренко, пока так ничего и не досталось.

– То-то он такой…

– Какой?

– Ну… озлобленный, что ли…

– Не озлобленный он, старлей. Сказать бы надломленный, да неверно это будет. Своеобразный он, Петренко. Хотя было и есть от чего и озлобиться. А он ведь, когда все уже закончится и погибнет кто, укроется где-нибудь, чтоб его никто не видел, и плачет молча, слезами давится, и рот раскрывает в немом крике. Жуткое это зрелище – видеть, как такой боец плачет. Застал я его как-то раз таким. Всякого я повидал, старлей, но такого – лучше бы мне не лицезреть никогда.

– А про себя вы не спрашивали?

– Спросил как-то. Он так странно на меня посмотрел. Будто в первый раз видел.

– И что сказал?

– Да ерунду полную. Что якобы умру я на «гражданке» от сердечного приступа. Хорошо хоть, что не на гражданине.

Воеводин грубую шутку не оценил, хмуро поглядывал на капитана, ковырял носком высоко шнурованного армейского ботинка дорожную пыль.

– А я, во-первых, не собираюсь уходить из армии, – задумчиво продолжал Осипов, – во-вторых, с сердцем у меня все в полном порядке, врачи всегда говорили – да хоть в космос! И в семье никогда сердечников не было. Разве что дед…

– Что?

– Он единственный из нашего большого семейства, кроме меня, был на войне. Вернулся в 45-м без единой царапины, женился, маму мою успел родить – а в 48-м взял и умер в неполные тридцать лет. Как тогда говорили – от разрыва сердца. Хотя никогда ни на что не жаловался…

От центральной части блокпоста к ним приблизились четверо солдат, остановились метрах в пяти в ожидании команды. Ближе всех оказался хмурый верзила с ручным пулеметом на плече.

– А Петренко где, Дятлов? – спросил Осипов.

– Сейчас будет, товарищ капитан, – буркнул пулеметчик.

Петренко, отложив в сторону автомат, сидел лицом к стене в дальнем внутреннем углу блокпоста на ящике из-под гранат, стуча сжатым до белизны кулаком по бетону – и то и дело, раскрывая рот в немом крике, вскидывал голову к висящему над городом плотному пепельно-черному смогу от горящих в Старопромысловском районе нефтяных скважин.

7

Грозный – блокпост возле села N в предгорьях. Среда, 11 апреля. День

На обратном пути никаких особых проблем не возникло – ни на площадке возле развилки на Назрань и Гудермес, где притулился возле зарослей пустующий Чернореченский пост ГАИ, ни дальше, где шакалы в форме позарились на новенькую «девятку», никого уже не было, да и трасса, как и ранее в этот день, была пустынна, и солдатик с канистрами уже отторговался, не торчал он, испуганный, возле самодельного моста из труб через Аргун, и бойцы ни на одном из блокпостов не свирепствовали – но на душе у Айдамира было пусто и гадко, и он то и дело, оскаливая зубы, ударял ладонью по рулевому колесу, матерясь негромко, грубо и жестко, по-русски…

Когда далеко внизу дважды с малым интервалом мигнул слабый свет фонарика, они, оступаясь на камнях, стали спускаться по ущелью. В небе ярко сверкали звезды, но луна еще не успела подняться над черными контурами скал.

Бувайсар выскочил навстречу из тьмы, доложил весело:

– Борз, да их тут вообще нету! Ушли все!

– А вы боялись! – хохотнул тот. – Идем на запасную базу в Веденский район – там днем отоспимся.

– Как скажешь, командир, – не очень-то весело сказал кто-то в толпе, другой повторил: – Как скажешь…

– Остальные где? – спросил Борз.

– Да здесь они, неподалеку, – ответил Бувайсар. – Выдвинулись в сторону дороги, там ждут.

– Мин, значит, федералы не поставили?

– Точно нету. Мы нормально прошли, хвала Аллаху!

– Это хорошо. Впереди всех пойдешь, коль так уверен.

– Да без проблем!

– Борз… – сказал Айдамир, подойдя в голову толпы.

Тот резко обернулся, забелели оскаленные зубы.

– Что ты хотел?

– Отойдем, Борз.

– Ты уже начинаешь мне приказывать?!

– Нет, Борз – я просто тебя прошу.

– Хорошо.

Они отошли в сторону, пропуская остальных, которые, вытягиваясь в цепочку, начали движение в сторону дороги.

– Слушаю тебя, Айдамир.

– На Ведено я не пойду. Я ухожу. Домой.

Борз помолчал.

– Ты все слышал?

– Да, Борз. Я – не коммерсант. И не разменная монета в коммерческих играх с федералами. Я – воин.

– И очень хороший… Вот только…

– Что?

– Почему не убить их старался, а ноги им простреливал?

– Да чтобы помнили.

– Понятно. Мне будет жаль, если ты уйдешь.

– Надеюсь, ты не будешь стрелять мне в спину?

– Конечно же, не буду. Аллахом клянусь!

Айдамир снял с плеча снайперскую винтовку, аккуратно положил ее под ноги Борзу. Тот в очередной раз оскалился:

– Хочешь, чтобы я нагнулся перед тобой?

– Тогда оставь ее здесь.

– Что ж ты, без серьезного оружия пойдешь, с одним пистолетиком?

Айдамир хмыкнул:

– У меня своего дома достаточно.

Борз вновь оскалил зубы:

– Тебе же надо кормить жену и детей…

– Я найду иной способ зарабатывать. Руки и глаза у меня не только к оружию приучены.

– Ну-ну… Тебе за три недели девятьсот долларов полагается… Ладно уж, тысяча…

Борз вынул из нагрудного кармана камуфляжной формы пачку долларов, отсчитал десять бумажек.

Айдамир отрицательно покачал головой:

– Я твоих денег не возьму.

– Не понял… Почему?

– Дурно пахнут.

Айдамир обошел застывшего Борза, неспешно пошел, внимательно глядя под ноги, влево от уходящей вправо цепочки воинства, уже через несколько секунд растворился в темноте. Борз, оскалившись, долго смотрел ему вслед, затем поднял с земли оставленную Айдамиром снайперскую винтовку, процедил сквозь зубы:

– Глупец… От меня так просто не уходят…

И стал грызть очередной сухарь.

Возле блокпоста перед родным селом стояли БТР-80 и «УАЗ-469»; по двое уже знакомых внешне солдат, несущих службу на этой «точке», переминались с ноги на ногу по обе стороны дороги, еще человек восемь определенно не новичков в воинской службе топтались, покуривая, подле бронетранспортера. Близ прохода к вагончику, на две трети прикрытого бетонными плитами и с пулеметчиком за мешками с песком на плоской крыше стояли, разговаривая, еще двое – шапочно знакомый лейтенант, начальник поста, и военный постарше, с портупеей и самодельной кобурой под «Стечкин» на левой стороне от пряжки офицерского ремня.

Айдамир остановил, как положено, машину перед первым бетонным блоком и, не дожидаясь команды, вышел из машины – и изумился, увидев на погончиках полевой формы начальства звезды подполковника.

Оба офицера неспешно направились к нему. Кобура у старшего была не застегнута. И тут Айдамиру пришлось изумиться еще больше, потому что начальник, приблизившись, быстро и четко козырнул – и назвал себя!

– Подполковник Кузнецов, военная контрразведка. Ваши документы!

Айдамир, пытаясь сообразить, что бы все это значило, протянул ему паспорт и запоздало вспомнил о вложенной туда десяточке.

Фээсбэшник раскрыл паспорт именно там, где она лежала, посмотрел сначала на него, затем на лейтенанта – тот сделал каменное лицо – перевернул страницу, не прикасаясь к купюре, спросил спокойно:

– Куда едем, Делимханов Айдамир Алхазурович?

Айдамир кивнул на село впереди.

– Домой. Живу я здесь.

Военный быстро пролистнул страницы паспорта дальше.

– Да, действительно – и родился здесь, и живешь. Улица Центральная – это где?

– В центре. От площади идет. Мой дом – второй от края по правой стороне, если от площади смотреть. Крыша белая, оцинковка.

Подполковник вернул паспорт.

– Верю. Трусы носишь?

– Да, – ответил Айдамир. – Я не ваххабит.

– Ладно, – сказал контрразведчик, – проверять не буду. В армии служил?

Айдамир кивнул.

– Где?

– В Туркмении. Пятая мотострелковая дивизия. Потом Афган. Одиннадцать месяцев и двадцать четыре дня.

– Кем там был? Снайпером? Гранатометчиком?

– Да просто с автоматом бегал. Стрелком.

– Сейчас тоже постреливаешь по ночам?

– Нет.

– Плечо покажи.

Айдамир снял куртку, бросил ее на сиденье машины, затем снял рубашку, оставив держать ее в руке. Подполковник внимательно осмотрел оба его плеча.

– Похоже, правду говоришь. Нет синяков от приклада. И порохом не пахнешь.