Текст книги "Обреченные на месть"

Глава III

В середине 80-х сержанта Алексея Переслиани и еще пятерых солдат выкупил из афганского плена русский художник-эмигрант Михаил Шемякин. Из закрытых пуштунских духанов парней переправили «Эйр-Франсом» в Париж. Это был сумасшедший переход из жестокого варварского мира фанатиков позапрошлого века в ослепительную действительность колыбели цивилизованной демократии – Париж. Их разместили в небольшом отеле на Плас Пигаль в просторных двухместных номерах.

С Алексеем в номере оказался парень из украинской Волыни Федор Броди. Весельчак, балагур и неудержимый пьяница. «Кажу тебе, – говорил он Алексею, – як в Афганщине була бы горилка, то я и до мамы не поихав бы, бо в тим ковхози тоже ниволя. Чи комсомол, чи предсэдатэль з провсоюзом идно гывно – курвачи та подкурвки запэрдоленые, ни пожич ни выжич не довалы. Шоб им дышло хавло забыло…»

За все то недолгое время, что они жили в отеле как бывшие пленные, они успели побывать и в Лувре, и на Эйфелевой башне, и в «Мулен Руж», благо «Красная Мельница» находилась поблизости от отеля. Дважды их возили на какие-то конференции и на французское телевидение. Все их интервью организовывались и контролировались «гуманитарными хозяевами» из «Толстовского фонда». Гонораров хватало и на оплату парижской жизни, да еще оставалось на карманные расходы.

Недели через две с половиной трое солдат уехали через Германию в Союз. Алексей с Федором и ефрейтор Нафашьянц получили визы в США. У Назара Нафашьянца в Лос-Анджелесе оказался «родственник», которого он, правда, толком и не знал. Видимо, армянская община этого солнечного мегаполиса приняла участие в его судьбе.

До Нью-Йорка летели вместе. Пустынный вид Атлантического океана не вызывал особого интереса. О себе рассказали друг другу еще в Париже. Единственное – Нафашьянц не упоминал, что, будучи почтальоном в части, имел почти свободный выход за ее пределы, чем с успехом и пользовался. С местного рынка он доставлял в часть легально продававшийся гашиш. Советские красные червонцы принимались при оплате товаров без всяких проблем. За год службы Назар сумел собрать хорошие деньги и, потихоньку отовариваясь, уже начал готовиться к дембелю. Его дембельский чемодан наполовину заполнился всевозможным западным «супером». Назар уже приглядывал золотые украшения с бирюзой своим сестрам.

Кончилась лафа, как всегда, внезапно. Непосредственный начальник Назара старший лейтенант Золотарев – начальник финчасти, узнал в штабе, что вновь прибывший особист, вместо уволенного в запас после «андроповских» чисток в войсках, начал «круто шерстить и глубоко копать». Дело могло дойти до офицерского суда чести и разжалования, а Назару вместо дембеля светил дисбат. Ходить еще два года строевым шагом где-нибудь на сибирском лесоповале Назару было не в «кайф». Ситуация спровоцировала исход. Уйдя в очередной раз с полным рюкзаком, забитым «бартером», обратно Назар не вернулся. Как он поведал позже журналистам, своего пленения он совершенно не помнил, то ли гашиш попался ломовой, то ли что-то покрепче подсунули шурави-духи. Очухался он уже в горах, на плантации своего афганского «приятеля», где отец того, почтенный аксакал, собирал солидные урожаи со своих маковых полей.

Федор же Броди был механиком от Бога, еще с колхозным стажем, в армии водил БМП и мог починить любой дизель. Его, контуженного и без сознания, духи выволокли из кабины бронетранспортера и уже хотели добить или, отрубив руки, отпустить, но солярка, въевшаяся за долгие месяцы службы в кожу, навела их практичные мусульманские умы на мысль, что этого солдата можно будет использовать иначе, и не ошиблись. Федор не знал ни ям, ни издевательств. Правда, приставленный к нему афганский парнишка мог в любой момент его пристрелить, как собаку, но…

У этих полубосых духов дворы были забиты ржавой, вышедшей из строя техникой – от мотоциклов 40-х годов до вполне приличных японских грузовиков. Была и русская техника – разбитые или сожженные тягачи ГАЗ-66. Фарид, как его называли афганцы, был нарасхват и вскоре мог бы стать стопроцентным мусульманином, сверши над ним мулла ритуальное членовредительство. Женившись, Федор навсегда растворился бы в этой горной и загадочной чужбине. Тормознуло его одно – мусульманину пить горилку «было не можно». Пьяного могли просто забить до смерти палками или забросать каменьями по указу шариатского суда, и это для Федора было «як по минному полю ходыти».

Сам Алексей вместе в семьюстами другими десантниками был сброшен на голову готовых ко встрече духов. Больше половины солдат и офицеров погибли в воздухе. Остальных шквальным огнем минометов и ПТУРСов добивали в ущелье. Из его взвода вышли из этого адского котла только трое. Он, радист и раненный осколком в лицо лейтенант, которого они тащили на себе по горам, пока тот не «кончился». Похоронили, завалив плоскими камнями, и двинули, оставляя солнце за спиной, на север. На вторые сутки их взяли местные дехкане без воды, курева и сопротивления, и перепродали какому-то полевому командиру, а тот, в свою очередь, перепродал их уже по отдельности дальше. Причем за Алексея он выручил афганей в два раза больше, видимо, сержантские лычки ценились и здесь. Была у Алексея попытка побега из плена без всяких шансов на успех. За чем последовали жестокое наказание и долгие ночи в яме да каторжные дни работы под палящим солнцем за черствую лепешку и консервную банку с зеленым чаем…

И вот теперь «боинг», резко накренившись над Манхэттеном, падал большой птицей на посадочную полосу гигантского международного аэропорта «J.F.K.». Слева за окнами остались стоэтажные «близнецы», справа, за косой залива Джамайка-бей, рябили на волнах крошечные яхты и катера, а далее серо-синей, сливающейся с горизонтом далью простирался Атлантический океан…

Одним из спонсоров освобожденных из афганского плена солдат, поручителем с американской стороны, была Русская православная церковь за рубежом. По прилету в Нью-Йорк после всех формальностей эмигрантской службы парней наскоро провезли по Манхэттену и отправили в Джорданвильский монастырь, на севере штата. Ни конференций, ни интервью. К русским бывшим пленным эмигрантская Америка отнеслась равнодушно. Да и шутка ли – таких, как они, легальных и нелегальных эмигрантов, каждый год через все границы и побережья проходили сотни тысяч, и лишь десятая часть от прибывающих выплевывалась депортационными судами в обратном направлении. Что так сильно влекло людей именно в эту страну, осталось для Алексея неразрешимой загадкой.

В монастыре парней встретили хорошо. Монахи были добры и приветливы. Владыка благословил на послушание трудником Федора, опять же в механическую мастерскую, где автомобилей и прочей сельскохозяйственной техники было предостаточно. Алексей выбрал себе место повара, дело было знакомое: до армии он работал вместе с мамой в московском ресторане «Арагви», хотя и недолго. Но меню монахов не нуждалось в большом разнообразии. Частые и продолжительные посты были аскетически строгими и, конечно, необильными. Мясные блюда в любом виде исключались. А вот Пасха и Рождество, как и другие престольные праздники, были великолепны в своей хлебосольной многочисленной смене явств. Грибы, запеканки, всевозможная рыба, овощные и фруктовые салаты, икра и вино, а также мороженое – всем этим потчевались паломники и прихожане в избытке. И было где развернуться фантазии молодого и, как выяснилось, талантливого кулинара.

Помимо послушания, молитв и бдений были они благословлены владыкой и на обучение в монастырской семинарии, сразу на второй курс. Учеба была легкой и интересной, занятия шли на русском языке. Все студенты говорили по-русски, хотя многие с акцентом. Были они, как правило, дети и внуки эмигрантов первой и второй волны, бежавших из Восточной Европы и Северного Китая. Из иностранных языков изучали только английский и греческий (хотя какой же английский для США иностранный!). Исключение для всех составлял старославянский. Многие семинаристы приехали из англоязычной Канады и Австралии. Были здесь и «братья славяне» из Болгарии, Югославии, Чехии и Польши.

Жили все дружно, вино и пиво не возбранялось, но курение было запрещено. И порой, как в армии, друзья собирались келейно после отбоя поговорить, покурить в форточку и выпить «крепка€го». Так же, как в армии, уходили в самовольные отлучки до утра, благо что имели ориентацию правильную и кровь горячую, так что в близлежащих городках недостатка в подругах не имели. Были они заводные студенты-бурсаки, и не было никакой разницы, из капиталистов ты или из лагеря воинствующего социализма. Всем было наплевать на политику, в дискуссиях она не затрагивалась, так как «антихристов коммунизм» ненавидели все. Бывало, что в отношении конфессий – старообрядцев, униатов, а также экюменизма мнения не совпадали, но генеральная линия православия была у всех одна, и это объединяло.

Алексей родился и вырос в Москве, отец его был родом из Сванетии – наполовину сван, наполовину менгрел. И хотя у Алекса мама была русская, звали его здесь Леша-грузин. На грузинском говорить, читать и писать научила его бабушка-менгрелка. Грузинский был так же популярен в семье, как и русский.

После Афгана жизнь маленькой, невероятно далекой от России русской колонии у заснеженной канадской границы казалась Алексею тихой и нереальной сказкой, которая рано или поздно кончится. Это предчувствие становилось особенно острым, когда большинство семинаристов разъезжалось на рождественские и летние каникулы по своим семьям и родственникам. Ему же ехать было некуда. Ожидание потери этой спокойной жизни жило в нем на протяжении всего обучения в семинарии и пребывания в монастыре, вплоть до очередного крутого поворота его судьбы…

Глава IV

Два дня меня никто не дергал, телефон Алекса молчал. Я вышел на работу, день тянулся медленно, заказов практически не было, только пару раз отвезли исправленные кондиционеры. Определившись с напарником на завтрашний день, я зашел в ближайший супермаркет. Холодильник дома был пуст, и решение взять готовую пиццу возникло само собой. Но в тот момент, когда делал заказ, я услышал уже знакомый сигнал телефона. Это был Роман. Как обычно, коротко поздоровавшись, он тут же перешел к делу:

– Слава, у меня сейчас абсолютный цейтнот. Загляни, пожалуйста, на сервис за моей машиной. Это в Марьиной Роще. Там на Огородном проезде есть салон по обслуживанию американских машин. Я оставил там вчера вечером «акуру» на текущий осмотр – смену масла, профилактику тормозов. А сегодня ее нужно забрать и отогнать на дачу в Завидово. Это рядом с Конаково по Питерской дороге. Ты сейчас где находишься?

– В гастрономе, – ответил я недовольно.

– Замечательно! Я как раз хочу тебя попросить закупить продуктов на пару-тройку дней. Будем шашлык кушать и водку пьянствовать. Короче, сделаем передышку от трудов праведных. Деньги, надеюсь, у тебя на покупки есть?

– Деньги-то есть. А как насчет моей основной работы? У меня завтра с утра полно заказов.

– Слава, ты не забывай, чем я занимаюсь – то есть кто я по своей профессии. Короче, больничный тебе обеспечен с любым диагнозом. Ты говорил, что холодильники таскаешь? Ну вот, острый радикулит тебе устрою недельки на две.

– Типун тебе на язык! – разозлился я.

– Ладно, ладно, не психуй, – сменил он шутливый тон на деловой. – Ты, Слава, выручил нас здорово, и я хочу предложить тебе работу в моем бизнесе. Поверь мне, оплата будет раза в три выше, чем ты имеешь в своей конторе, плюс премиальные. Ну, годится такой расклад?

– Вот с этого и надо было начинать, – смирился я.

– Да, кстати, у тебя «жигуль» какого-то непонятного цвета… Ты его оставь вместо моей машины на ночь, ребята к утру сделают любой колор с перламутровым оттенком, как те пуговицы в «Бриллиантовой руке», – сказал он, явно подтрунивая надо мной. – Я оплачу работу. Какой тебе цвет больше всего нравится – красный, зеленый, желтый?

– Пьяная вишня, его нет на светофоре, – брякнул я, желая прекратить пустой разговор.

– Ладно, поезжай в «Додж-караван», но вначале выбери что получше из снеди, выпивки и сопутствующих продуктов, да бери без оглядки на цены – я заплачу позже. Пока.

«Ну вот, – подумал я, – что-то вырисовывается, но что, абсолютно непонятно». Вся эта темная ситуация действовала мне на нервы, как фольга от плавленого сыра на зубы с разрушенной эмалью. Я с каким-то злорадством начал ходить по супермаркету, выбирая самые соблазнительные и дорогие деликатесы, абсолютно забыв о первоначальной пицце. Набрав продуктов, наверное, минимум на неделю для компании из 5–6 человек, не забыл я и о горячительных напитках. Кроме трех упаковок «Хенекена», захватил литровую бутылку водки «Тамбовский волк», скаламбурив продавщице: «Он нам всем – товарищ», дагестанского выдержанного коньяка КВ и трехлитровую бутыль калифорнийского вина «Пауло Росси». Рассчитываясь в кассе, прихватил блок «Парламента», после чего, убрав в карман чек, с удовольствием подумал, что две картонные коробки провизии – это все же перебор. Но отдых за городом и больничный лист на время возможного затяжного похмелья заметно повысили мое настроение.

Спустя четверть часа я заехал в специализированный сервис по ремонту американских машин, где, как выяснилось, меня уже ждали. А шикарная чистенькая серо-сиреневая «акура», как большая заманчивая конфета, отливала цветом вечернего неба. Перебросив коробки с провизией в багажник, я тронулся в путь.

Магистрали были свободны, и мощный двигатель-автомат типтроник сразу и ненавязчиво продемонстрировал гигантскую разницу между ХХ и ХХI веком автомобилестроения. Уже через несколько минут я мягко летел со скоростью девяносто миль в час в направлении подмосковного Конакова.

В пути дважды звонил Роман, уточняя и корректируя мое продвижение. «Прямо как заправский диспетчер», – ехидно подумал я. Его волнение за свою шикарную тачку приятно бередило мои нервы. Каждый раз после звонка я сбрасывал скорость, но потом опять поддавал жару, выпуская через две выхлопные трубы собственное раздражение. Все-таки хороший современный, хоть и чужой автомобиль дает во время езды пусть преходящее, но ощущение независимости (особенно когда его хозяина нет рядом).

Добрался до Завидова на зависть самому себе очень быстро. Уже близ Конакова, не удержавшись, купил на обочине у молодой азербайджанки в русском сарафане пару стерлядей (до кучи), да у рядом стоящей русской старухи, как выяснилось, – свекрови этой азербайджанки, взял большую банку малосольного ассорти – помидоров с огурцами.

Подъезжая к двухэтажной, будто сошедшей с рекламного ролика дачи, на освещенной закатным солнцем террасе второго этажа увидел Ангелину. Она была в розовом платье и, казалось, светилась мягким розовым светом. За ее спиной уходил и гас за ближайшим сосновым перелеском такой же розовый закат. Выглядела она потрясающе и, конечно, знала об этом. Задорно улыбаясь, махнула мне рукой.

Я притормозил у гаража, и одновременно на крыльце появилась Лина, а следом – давешний «спортсмен». Лина стала распоряжаться, что и куда нести. По ее веселой суете я понял, что она сегодня здесь самая главная. Вскоре снова позвонил Роман. Голос у него был довольный:

– Ты, Слава, молодец – затарился отменно, – начал он без предисловий. – Лина мне уже позвонила и поделилась своими кулинарными соображениями на завтра. Ну что ж, мангал имеется, шампуры – тоже. А ты сейчас сделай еще одну мелочь – замени мне запаску из багажника на родной из литой резины «бублик». Это колесо с диском, оно пробито, оставь его в гараже. Да чтобы мне потом не путаться в стопке с новой резиной, положи его нижним, может, когда-нибудь и пригодится. Да не забудь на ночь поставить гараж на сигнализацию, а то порой местные хлопчики пошаливают в поисках самодельного вина. Ну отдыхай, отсыпайся, комнату тебе уже определили. Позже увидимся.

И, как всегда, короткие гудки обозначили конец разговора.

Не откладывая дело в долгий ящик, я достал из багажника увесистое, с металлическим диском запасное колесо и откатил его в глубь гаража. Переложив на него стоящий рядом комплект новой резины, я накрыл стопку черным непрозрачным пластиком, а литую запаску-«бублик» поместил в ее родное гнездо. Закончив с заменой, захлопнул гараж и поспешил в дом.

Навстречу мне плыл ароматный запах жареного мяса, щедро сдобренного специями и чесноком. Это, как выяснилось, Лина запекала в духовке телятину в керамических горшочках. «Спортсмен»-охранник, представленный мне как Паша, тут же в просторной кухне умело шинковал овощи для салата.

– В нашем полку прибыло! – объявил он при моем появлении и тут же подсунул мне две огромные ядовитые луковицы – почистить и порезать кольцами.

«Молодой, а шустрый», – отметил я про себя.

Затем он весело скомандовал мне, как новичку:

– Давай доставай, что там у тебя к запеченному мясу приготовлено? Выставляй на стол.

Я достал калифорнийское «Пауло Росси».

– Ну это для Лины, – прокомментировал Павел.

– Есть и покрепче, – отозвался я, доставая коньяк и водку.

– Ну это ты для себя брал. Положи пока водку в морозилку.

– Ты-то сам что предпочитаешь? – поинтересовался я у него.

– Да ничего, – рассмеялся он.

– А что так, закодировался, что ли?

– Я, Слава, на службе и форму блюду. Вот ты закончил свою смену, можешь отдыхать, а я охранник-секьюрити, и «покой мне только снится». Хотя служба неплохая, и за столом я «равный среди первых», как древние говорили. Но, впрочем, пива я выпью немного, хуже не будет. У тебя, кажется, все предусмотрено.

– Есть и пиво, – ответил я, довольный тем, что догадался его прихватить.

Вскоре мы уплетали ароматное мясо под белым соусом, подбадривая аппетит салатами и спиртными напитками. Паша был хороший, веселый малый, ел с аппетитом и подначивал меня при каждой вновь налитой рюмке: запотевшая бутылка водки тянула к себе мою руку, словно магнит. Хрустящие огурчики и малосольные деревенские помидоры вкупе с горячим ароматным мясом разбередили мой аппетит не на шутку, меня было не остановить, прямо как в прежние времена…

Обычно у нас на путине был сухой закон. Это относилось и к авиации. Но как только переполненные плавбазы и траулеры шли к берегу после долгих дней и месяцев мытарства в океане, рыбаки понемногу «отпускали пуговицы на воротнике», благо спирт по случаю завершения путины из капитанских запасов выделялся не только на День рыбака.

Все это я рассказывал на веранде Паше и Ангелине после сытного ужина, за чашкой горячего черного, как деготь, чая, который умело заварил Павел. «Чтобы лучше бдеть ночью», – как он выразился.

Наша беседа струилась, как чистый лесной ручей, искрясь в лунных отблесках, приукрашенная мужской ложью с крепко подсоленным юмором. Лина давно ушла в свою комнату, а мы все сидели и разговаривали под огромным звездным небом, курили «Парламент» и рассказывали о себе всякие забавные истории из прошлой жизни.

Павел отслужил в свое время семь лет в десантуре. Вначале срочную, затем пять лет прапорщиком. Поучаствовал в кавказской мясорубке… Был ранен при зачистке какого-то горного аула. «Вышиб дверь ногой, а там растяжка».

– Хорошо, что только в ноге осколки заблудились, – смеялся он. – А после службы здесь вот уже больше года баклуши бью. Ты, я вижу, Слава, выпить не дурак. Удар держишь с «зеленым змием». Жена не пресекает случаем?

– Да развелся я, Паша. Уже пять лет тому будет.

– Из-за этого дела? – спросил он.

– Да нет вроде. Я тогда меньше на грудь брал, но больше отсутствовал. Служил в авиации Северного рыболовного флота. Ну и, как это часто бывает, не только с флотскими… Короче, жена подала на развод, я психанул и дал согласие. Вот после развода и сошел с катушек – до того, что из авиации списали «по собственному желанию»… Квартиру разменяли. Она к матери в область, а я в Люблино остался. Как разъехались, так я ее больше и не видел.

– А моя вот на сносях, девятый месяц пошел, наследника жду, – сообщил он.

Уже глубоко за полночь Павел проводил меня в небольшую комнату под самой крышей, единственное окно которой выходило на лес. Сам он расположился на первом этаже в холле. «На боевом посту», – как он выразился по поводу своего ночного бдения. Было похоже, что за полтора года работы охранником он как бы врос в семью и был здесь больше, чем своим. Как в армии или на корабле, он был свой в деле, но насколько свой, я тогда еще не знал.