Текст книги "Тайна желтого окна"

Часы на деревьях

Внезапно мне показалось, что под листиком водяной лилии мелькнул золотистый хвостик – я наклонилась над бассейном, с плеча соскользнуло полотенце и плавно упало в воду. Я успела схватить его за край – в руках остался сухой «хэбэшный» лоскут, остальное полотнище тут же растворилось в воде, оставив после себя розоватый дымчатый след. Вот тебе и полотенце называется!

Дома мы растворимыми полотенцами не пользуемся, но на работе все так унифицировано, что даже не замечаешь быта. Я только теперь вспомнила, что так и не сходила ни на озеро, ни в душ, а заодно, что я все еще брожу в шортах. А как чудесно начинался день – я уверяла себя, что Коль и Альфред задержались случайно, но теперь исчезла и эта призрачная надежда.

Машинально терзая в руках остаток растворимого полотенца, я направилась к ближайшей кабинке душа, которые были расставлены по всему периметру института. Что мы имеем в сухом остатке после сегодняшнего дня? Получился каламбур! В сухом остатке – сухой остаток полотенца, все остальное – розовый след. Я с отвращением бросила кусок полотенца на дно кабинки, зная, что он исчезнет, как только польется вода – в каждой кабинке куча таких полотенец – и начала раздеваться. И только я сбросила шорты и майку, как на моей руке запел и затренькал браслет «тэйк пипл», в переводе с инглиша – связь людей. Это была система внутренней связи. Минутку-другую я разглядывала фиолетовые капельки, бегающие по экрану, а потом, словно нехотя, нажала кнопку приема звонка.

– Женечка! – в микрофоне раздался грудной голос Веры. – Ты где? Мы ждем тебя на завтрак.

– Мы – это кто?

– К нам напросились несовершенчики (ученые из лаборатории «Растительных несовершенств»), а ты, наверное, не ела со вчерашнего вечера? Учитывая их аппетиты, ты можешь остаться голодной!

– Пусть поправляются! Я не хочу есть!

– Ты бы так не говорила, если бы знала, что они принесли, – она выдержала паузу, пытаясь меня расшевелить. – Они принесли бутерброды со спаржей и сырной пастой! – это было мое любимое блюдо. – А я заварила свежий чай. Так – что?

– Бегу! – ответила я, но еще долго стояла под тугой струей прохладного душа.

Как-нибудь обойдутся без меня. Верочка у нас холостая – вот пусть и поухаживают за ней несовершенчики, а я вроде как дама, обремененная мужем. Хотя есть все же хотелось.

Прозвища у нас пользовались особой популярностью, может, это обратная реакция на строго научный подход к жизни. К примеру, нашу лабораторию называли лаконично – «Рыбный ряд» или «Чайный домик», и это было еще вполне приличное название. Официально же мы назывались «Лабораторией перепрограммирования морских особей». Но прославились на территории полигона мы не этим, а – чайными церемониями. Так и считалось, что настоящий старинный чай можно попробовать только у нас.

Эта история началась давно, когда Володя неизвестно с какого склада притащил один грязный предмет. Сначала он его чистил и скреб, потом ремонтировал и вскоре водрузил на стол нечто, похожее на лейку. Он долго любовался своей работой, прежде чем объявить:

– Китайский чайник не то XX, не то XIX века.

– Чайник! – заметил Сергей Иванович. – В нем кипятили чай! Мы тоже можем пить чай?

– Зачем? – спросил Брэд. – Это же раритет! Будем показывать его за деньги!

– Какая прелесть! – сказала Верочка, – и это было похоже на лесть – ничего прелестного в этом ржавом куске железа не наблюдалось, кроме явных подтверждений его старинного происхождения.

Позволив нам вдоволь полюбоваться стариной, Володя налил в нее воды и поставил на электрическую спиртовку. Удивительно не то, что вода вскоре закипела, а по лаборатории разнесся терпкий запах свежего чая, а то, что за короткий период времени мы превратились в отчаянных чаепоклонниц. Теперь мы ни дня не могли прожить без свежего чая, а все наши помыслы были направлены на поиски заварки, потому что в наших условиях достать ее было почти невозможно. Володя же, подарив нам одно из редких удовольствий, легко переключился на другие дела. У него особое отношение к еде: он считает, что на свете есть вещи поважнее.

Жестяной чайник, как и полагается истинному предмету поклонения, стал изменять наш быт, превратившись в очаг, возле которого собираются любители истории и домашнего уюта. Постепенно мы обзавелись фарфоровыми чашками и настоящим чайный листом, который мы правдами и неправдами доставали на фитозаводе – коллеги изредка делились бракованными листьями, не прошедшими контроль качества. На этих самых посиделках мы узнали, что настоящий чай бывает только свежезаваренным. Оказалось, что сами фитозиисты, такое название приклеилось к работникам фитозавода, собственный готовый продукт не употребляют, а заваривают чай, но при этом им приходится довольствоваться стандартным кипятком из стандартного крана. Поэтому они нам отчаянно завидовали из-за свежего кипятка – такой чайник, как у нас, большинство современников могут потрогать одним пальчиком, да и то только в музее старины.

Впрочем, чайная традиция – дело вкуса. Большинству современников непонятны наши усилия, затраченные всего лишь на напиток, который бежит из крана любого автомата: и сладкий, и несладкий, и горячий, и холодный. Когда у меня нет времени, я просто нажимаю кнопку в автомате и пью чай, но я не люблю чайные стаканчики, которые принято съедать по мере выпивания чая.

И какие бы стаканчики мне не предлагали – с мятным вкусом, с лимонным, мелиссовым – я все равно их терпеть не могу и стараюсь выбросить всякий раз в утилизатор, когда никто не видит.

Чайная церемония с настоящими чашками – это совершенно другое измерение времени и совершенно иная реальность.

Но сейчас мне даже чаю не хотелось. Стоя под струей душа, я не слишком-то торопилась, несмотря на обещание: мне хотелось побыть одной. В своей лаборатории мы уставали от бесконечных гостей, и обычно чайные приемы назначались на вечер, но сегодняшний случай, как видно, выбил ученых из колеи. Обсохнув под струей теплого воздуха и одевшись, я почувствовала, что теперь можно вернуться в родные пенаты – действительно хотелось есть.

Едва легкие двери нашей лаборатории разошлись в разные стороны, как ощутимый аромат чая поплыл навстречу. Еще в холле, стилизованном под берег моря, слышались задорные голоса – перебивая искусственный прибой, несколько наших юных гостей спорили на «модную» змеиную тему.

– О чем ты говоришь? – возмущался Серж Корн, обращаясь к Федоровичу. – Ученые опасались регресса. К тому же человек должен был привыкнуть к мысли, что он теперь еще более царь природы, чем раньше.

– Ты пойми, синтезаторная твоя голова, – поддержал его Саша Малютин, – для большинства людей факт уничтожения змей был просто фантастическим. Почему его так долго замалчивали? Когда появились первые сообщения, что на Земле сделан новый виток по улучшению жизни, сама новость перестала быть сенсацией.

Кому они объясняют прописные истины? Добро бы это были девчонки Кэт и Нина, а то – себе! Вот чудаки! Неужели это проявление страха перед неизвестным предметом, найденным на дорожке нашего сада?

Отключив искусственный прибой, который сейчас совершенно никому не был нужен, я обогнула бассейн с другой стороны и прошла в свою комнатку, расположенную в углу лаборатории. Там я переоделась в летний сарафан, при этом не слишком торопясь – мне эти гордые слова о торжестве науки не говорили ровным счетом ничего. Молодежь – пусть натешатся, скоро надоест. Тем не менее, когда я появилась в поле зрения ученых, спор еще не был окончен.

– Человечеству сообщили об избавлении от змей, когда оно само соизволило про них забыть, – сообщил Серж. – Оно про многих животных «забыло» – так память избирательно выбрасывает неприятные вещи.

– Похоже, вы говорите сами для себя, – сказала молоденькая ученая Мариэтт, которая занималась проблемами общей экологии, и с которой мы были достаточно близки.

Разливая чай, она чувствовала себя английской графиней из старинного фильма, к ее уточенным манерам очень бы подошло пышное платье на кринолине и высоко взбитые волосы.

– Или убаюкивают сами себя! – добавила я, появляясь на пороге нашего лабораторного бунгало.

– Какая ты злая, Женечка! – сказал Серж, вскакивая с клетчатого легкого кресла и придвигая его ко мне. – Я, пожалуй, устроюсь от тебя подальше, – он пересел на один из декоративных пней, покачался на нем и незаметно придвинул его поближе к столу, бросив взгляд на два одиноких бутерброда.

Перехватив его плотоядный взгляд, Вера придвинула бутерброды ко мне и налила чай в чашку. Наши фарфоровые чашки, не совсем удобные для рационального века – с ручками в виде крохотных сердечек, с золотым ободком – считались изысканным чайным прибором, только и пригодным для настоящего чаепития. Я сделала несколько маленьких глотков и ощутила, что жизнь не так уж плоха, как могло показаться совсем недавно. Маленький кусочек кожи, чем бы он ни был, не может изменить наш так приятно устроенный мир, наполненный чайными ароматами, бутербродами со спаржей и горячими учеными спорами.

Но все равно, мысли мои возвращались все к той же змеиной теме: «Все-таки, откуда взялась кожа?»

Каждый школьник нашей Планеты знал о научной программе по уничтожению змей. В основу этого события был положен уникальный опыт, когда сама природа использовалась для улучшения ее самой. Над змеиным проектом работали сотни ученых, и от идеи до ее претворения прошел почти целый век. Ученые по праву гордились «Девятой ступенью эволюции», как называли антизмеиную кампанию. Только в последнее время, и то под влиянием своего мужа, я начала задумываться о том, что искусственный рай на Земле – не благо, а, возможно, трагическая ошибка человечества.

Все начиналось с роковой идеи о человеческом всемогуществе. В XIX веке человек провозгласил себя царем природы – и многие животные стали краснокнижными. В XX веке человек провел первые опыты по дрессировке земного шара. Распахав американскую сельву и казахстанскую степь, он засадил их хлебом, но, вырастив невиданные урожаи, он увидел, что тонны земли на планете превратились в пыль. Уничтожив огромный пласт плодородной почвы, человек не сделал для себя никаких выводов. Затем он воплотил в жизнь безумную идею поворота рек и осушения болот – и началась засуха с заболачиванием, стали гореть леса там, где прежде были болота. Проснулись вулканы и родились цунами. Наводнения в Европе и пожары в Сибири – неслыханные по прежним временам события наполнили Землю.

Природа вопияла, Планета предупреждала – ничто не могло остановить человека. Семимильными шагами человечество шло к самоуничтожению. В XXI веке, получив небывалое техническое могущество, человечество все еще не выросло из детских пеленок древней идеи о преобразовании мира. Заменив некоторые элементы мозаики, в частности, революционную идею на эволюционную, земляне продолжали мыслить прежними стандартами. Вот когда начались крупномасштабные эксперименты над живым реальным миром.

Человек начал с мелочей, практически с пустяков для земного шара – с создания комфорта для себя. Уже построены были экологически чистые жилища. Пустыни превращены в цветущие сады. Уже последний блуждающий бархан стал музейным экспонатом. Исчезли тюрьмы для животных, то бишь, зоопарки, а сад появился в каждом доме и в каждом дворе. Уже вода в домах текла не только из крана, но и из родника и была при этом чище слезы ребенка. А Рай все не наступал.

– О чем ты задумалась, Женя? – услышала я голос Веры.

– О рае! – ответила я, наливая себе еще одну чашечку чая и не особенно вникая в спор, который вели ребята.

Все засмеялись, не подозревая, насколько это правда.

Рай не наступал. Неуступчивый климат раздражал изнеженное создание по имени человек. То ему не нравился дождь, то нервировал холод, то ветер казался слишком сильным, то солнце невероятно ярким, то раздражали пятна на светиле, то удивляли точки на тучках. Одним словом, человек был недоволен погодой и, как следствие, собой. Медленно создавался климатический Рай, заполняя собой горы и пустыни, моря и острова. Вечные снега, наконец, канули в лету, превратившись в гигантский неприкосновенный запас питьевой воды, запрятанный глубоко в ледяные подземные кладовые.

Уничтожив тайфуны и смерчи, наводнения, пожары, цунами, землетрясения, холод и жару, человек задумался о животном сообществе. Его тоже надо было совершенствовать – теперь «царя природы» шокировала бесцеремонность и грубость каких-либо буйволов или медведей. Разве можно терпеть, если самое совершенное создание – человека – кусают комары, мошки, мухи? Нападение тигра или волка вообще расценивалось, как покушение на самое святое. Эти гадкие животные бегали, прыгали, нападали, ползали и плодились, оскорбляя вечную бессмертную душу. И еще они безмерно ели, что уж совсем терпеть было невыносимо. Как можно так откровенно есть себе подобных? Словом, неразумное поведение животных стало навязчивым кошмаром человечества, его ужасом, через который надо было перешагнуть.

Для уничтожения агрессивных животных и изменения негативных свойств других, были созданы биологические полигоны, в настоящее время их четыре, все занимаются разными задачами.

Наш биополигон «Северный» занимался экспериментами с животными и здесь порой рождались самые настоящие рукотворные чудеса. Новый вид змей, получивший название эфопитонов, был создан в рамках «Девятой ступени эволюции» и считался именно таким чудом. Мое поколение знало о нем из школьных роликов, где показывали, как шаг за шагом человек побеждал гадкую природу гадов.

– А не было ли опасности, что эфопитоны сожрут все живое на Земле? – вернул меня к действительности голос вечно сомневающегося Влада Федоровича – кажется, мои мысли бежали вслед за разговором ребята.

– Нет, – ответил Серж. – Я писал курсовую на эту тему. Ведь, что интересно, ученые сначала шли двумя путями: селекционным и генетическим. А что получилось в итоге?

– Что получилось? – иронически ответил Федорович. – Общая победа, как всегда.

– Ну да! Что-то вроде этого. Для опыта брали ядовитую эфу с быстрой реакцией. И мощного питона с высокой способностью к сексу и размножению. Путем искусственного оплодотворения вывели универсальную змею. Безжалостную, ядовитую, нацеленную исключительно на змеиное мясо. Но она не давала потомства. Кстати, для природы это не исключение, а правило – многие змеи едят себе подобных. Так вот, она не давала потомства, вероятно, природа понимала, сколь опасно подобное создание. Но человек этого не понимал. И тогда…

– И тогда генетики сказали свое слово?

– Да, генетики как раз нашли способ изменять наследственные признаки. Они попросту изменили ДНК эфопитонов по половым признакам, что привело к появлению потомства. Остальное вы знаете.

Да, остальное мы все хорошо знали. Служба внедрения эфопитонов просуществовала довольно долго, около ста лет. Эфопитоны сначала съели всех змей на Земле, а потом и себе подобных. Последние экземпляры, как полагают, могли умереть от голода, причем очень давно. Что это было – торжество эволюции или последнее прибежище революции? Одним словом, змеи исчезли так давно, что никто из современников их в глаза не видел. Вот по этой причине никто не мог понять, откуда мог взяться кусочек натуральной змеиной кожи, если она, конечно, была натуральной?

– Я уже полистала электронный справочник по змеям, – сказала Мариэтт.

– Что нашла? – живо заинтересовался Серж.

– Ничего! – ответила она. – Он настолько академичен, что ответов там даже не предполагается. Вероятно, его составители оставили место только для научного любопытства, не подозревая, что змеи могут стать экспонатом изучения.

Возле бассейна послышались шаги, и я выглянула из гостиной. Вообще-то у нас всегда топчется много народу, да и сама наша научная группа одна из самых крупных – 15 человек. У нас есть два бассейна с рыбами. Купаться в них, конечно, нельзя, но понаблюдать или пообщаться с морскими обитателями любопытно. Володя всегда шутит на эту тему, заявляя, что мужики в нашу лабораторию не на карасей сбегаются, но я знаю, что он не ревнив.

Сегодня же лаборатория была пуста, и потому шаги звучали, как молот по наковальне, так может ходить только человек, который пытается привлечь к себе внимание. И действительно, по голубой дорожке, огибая оранжевую пальму с зелеными цветами, шествовал Августин. Пальма, замечу в скобках, хоть и образец безвкусицы, но самая настоящая. Неожиданно он, как будто споткнувшись, остановился возле пальмы и принялся ее разглядывать, затем обошел вокруг и направился к нам. Явление Августина народу всегда связано с каким-нибудь маленьким переворотом, которого он сам может попросту не заметить. Вообще-то юноша трудится в лаборатории общего прогнозирования, то есть, попросту считается бездельником. Целыми днями Августин в своей полосатой майке бродит с задумчивым видом по территории ученого городка, рассеянно почесывая кудлатую голову. Но раз за взъерошивание волос платят деньги – значит, это считается работой. А работу мы привыкли уважать.

– Женечка! У тебя можно разжиться идеями? – спросил он, обволакивая меня прозрачным зеленым взглядом.

Августин никогда не здоровается и не считает нужным делать какие-либо другие реверансы в виде общих фраз.

– Ну конечно, Августик, если ты считаешь мою бедную голову достойной твоего ценного внимания! – отшутилась я, приглаживая вьющиеся пряди волос.

К странностям юноши я давно привыкла, мне даже нравилась замысловатая стилистика его высказываний, а на одежду его, как правило, это была самостоятельно разрисованная майка, я не обращала внимания. В самом деле, если человек считает оригинальность делом своей жизни, то почему ему надо мешать?

– Да нет, не в твоей голове дело! – возразил Августин, вряд ли заметив мой кокетливый жест.

– Я так и думала, что ты невысоко ее ценишь!

Наблюдавшие за развитием нашей беседы «растительники» расхохотались с излишней готовностью, что само по себе уже было грустным знаком непроявленного беспокойства.

– Ах, нет, Женечка! Я не то имел в виду, – смешался молодой ученый, – твоя голова – это… твоя голова… А мне нужны гравюры! Те старинные гравюры, которые висят в вашем конференц-зале.

– Конечно, конечно, иди, работай, не буду тебе мешать.

– Нет, Женечка, мне нужны гравюры вкупе с твоей головой, – сказал Августин.

– Я понимаю, что интересы науки превыше всего, но голову свою все же не могу отдать, она у меня одна! – возразила я.

Августин взъерошил волосы двумя руками сразу и задумался, глядя на меня, вероятно, он не мог понять смысла этой фразы.

– Ах, да, ты шутишь, – наконец сказал он. – Женя, если тебя не затруднит, я бы хотел, чтобы ты мне помогла разобраться в гравюрах.

– Извините, господа! – откланялась я. – Дела-с! – печаль по поводу земного рая не помешала мне уничтожить все оставшиеся бутерброды.

Мы с Августином вошли в конференц-зал и принялись обходить одну за другой висевшие там гравюры. Некоторые молодой человек внимательно разглядывал, мимо других торопливо проходил. Я следовала за ним, не пытаясь проникнуть в систему его размышлений.

– Скажи, какой сюжет отвечает твоему сегодняшнему настроению? – вдруг спросил он.

– Пожалуй, вот этот – Рауля Рошетта «Античные скульптуры».

– Почему, Женечка?

– А здесь волосы у всех торчат в разные стороны, как у нас сейчас – мысли!

Августин смеялся долго и раскатисто – его густой голос разнесся над бассейнами и затих под стеклянным потолком.

– Ну, Женечка! Я всегда знал, что у тебя нестандартное мышление! – сказал он, продираясь сквозь собственный громовой смех.

– Ну да? Может, дашь рекомендацию по переводу в вашу лабораторию, где собрались одни чудаки? И обрати внимание, женщин среди чудаков почти не бывает.

– Ну, да! Ну, да! Ценное замечание, – кивнул Августин, не вникая в мои слова.

– Я тебе еще нужна?

Ответа Августина я не услышала, а, оглянувшись, увидела, что он вперил свой зеленый взгляд в гравюру Рошетта. При этом он рассеянно пощипывал свою короткую бородку, как будто пытаясь выдернуть из нее волоски.

Я не стала возвращаться назад к излишне рассудительным и таким растерянным сегодня «растительникам», а пошла прямиком к Купальне – подходило контрольное время встречи с рыбами-мимозами. Маленький кусочек змеиной кожи, если честно, напугал ученых. В институтском дворе легче было встретить тигра с двумя головами, чем змею.

Не знаю почему, но мне становилось спокойно возле бассейна. Может, потому, что это была единственная ниточка, которая связывала меня с моими любимцами?

Гигантская кувшинка уже утратила свой горделивый вид и снова поникла. Возле нее плавали утки – обычные серые. Они ныряли и беспечно гоготали, дергая кувшинку за желтеющие листья, видимо, ей это нравилось. Виктория понемногу розовела, но не так интенсивно, как при общении с Володей. Потом утки выбрались из воды и, отряхивая перья, вперевалочку направились в свой вольер – к корытцам с едой. Я тоже, следуя их примеру, погладила кувшинку по вялым листьям, и она тут же отозвалась слабым поклоном. Легонечко свистнув, я присела на край бассейна и подождала – Коль и Альфред не появились. Мне не хотелось никуда идти, хотя я знала, что через некоторое время Виктория снова начнет меня доставать притязаниями на ласку. Почему я должна с ней нянчиться? А может, я хочу просто посидеть на краю бассейна и просто подумать… ни о чем.

Откуда-то вынырнула запоздавшая утка и, недовольно гогоча, ринулась к корытцам с едой. Тоже, наверное, мыслительница – домечталась до пустой миски.

– Ты обедать-то думаешь, смешная девчонка? – как всегда ниоткуда материализовался Володя, обнимая меня за плечи. – Что-то я не видел на тебе этого веселого сарафанчика.

– Сто раз видел, подлиза! – щелкнула я его по носу.

Он был удивительно ласковым, но ужасно этого стеснялся.

– Ну, значит, это тебе загар африканский к лицу, – ответил он, садясь рядом со мной на бордюр бассейна. – Так как насчет обеда?

– Я здесь пообедаю, – ответила я. – Не хочется пробираться сквозь кордоны белоблачников.

На самом деле я с такой страстной надеждой ждала своих мимозок, что не могла уйти из научного городка, из-за этого и ночевала в лаборатории.

– А я рискну, – сказал муж, – надо покормить попугая. И кстати, учитывая наступающие события, – он осторожно взглянул на меня и взял за руку, – вернее, возможное развитие событий, отдам птицу на время соседке. Скажу, что у нас командировка. Заодно и продукты надо из доставочного ящика переложить в холодильник – я заказывал утром.

– Когда ты только все успеваешь? – я улыбнулась ему и поцеловала в шею.

Он покраснел и украдкой оглянулся вокруг, не видел ли кто наших нежностей, по его понятиям личная жизнь должна проходить в стенах дома, даже, если мы муж с женой, а я сделала вид, что не заметила его осторожности.

– Я просто не мечтаю попусту, – ответил он, стремительно поднимаясь с края бассейна.

Он зашагал в сторону арки – высокий, сильный, решительный. Я долго смотрела вслед. Я думала, с каким необыкновенным человеком свела меня судьба: ранимым и хрупким он был только в вопросах межличностных отношений, что касается работы, то здесь он был несгибаемым и прочным, как скала. Как бы я хотела не иметь никаких сомнений и всегда знать, что надо делать, а что – нет.

Охранники пропустили Володю, не идентифицируя его личность, он даже не вынул руку с тейком из кармана – на тейк пипле шифровалась вся информация о человеке, начиная с банковского счета и кончая отпечатками пальцев и рисунком глаз. Моего мужа все знали и любили. Было слышно, как «Белые облака» нестройными голосами прокричали что-то вяло воинственное. Я представила, как безмятежно он проходит сквозь сидящих пикетчиков, улыбаясь каждому и всем сразу. У нас существовало негласное соревнование по воздействию на пикетчиков, то есть, на кого они меньше всего реагируют. Конечно же, общепризнанное лидерство было за Володей – он даже умудрялся беседовать с ними на разные отвлеченные темы.

В двенадцать у меня была назначена встреча в научном ресторане, и я, по опыту зная, как нелегко устроиться там в это время суток, заторопилась. Любопытное это заведение – наш ресторан. Здесь не просто поглощают бесконечный кофе, но и находят сногсшибательные решения, обмениваются околонаучными мыслями и обсуждают последние новости. Так как ресторан открыт круглосуточно, то он считается не только местом питания, но и пресс-клубом. Сейчас общепит гудел от множества голосов, звенел от гор посуды, тонул в голубых дымках антисигар.

Я взяла себе фруктовый коктейль в автомате, так как барная стойка была заполнена на все двести процентов. Свободных столиков тоже не было, пришлось присоединиться к скомпонованной группе, где беседа уже текла по налаженному руслу, я надеялась, что они уйдут к тому времени, как появится корреспондент. Разумеется, все обсуждали недавнее происшествие.

– Ах, не пугайте меня, не пугайте! – говорила Ангелина Валентиновна, томно воздевая густо накрашенные ресницы к потолку, стилизованному под небо. – Это просто одна из миленьких шуточек белых облаков.

– Где же они змеиную кожу достали? – густым рокочущим басом отвечал Святослав, я так полагаю – просто, чтобы возразить, разумных ответов он не ждал.

– Я не знаю, где! – возражала Ангелина. – Но скажите, как, как в нашем рациональном веке могут появиться какие-то загадки? Ведь все изучено вдоль и поперек.

Жизнь – это смешение блуждающих атомов и любовная игра протоплазм, – ученая дама закатила заплывшие глазки. – А вы про какие-то странности природы рассуждаете.

– А мы не рассуждаем! Мы видим! – ответил Святослав.

– Бросьте вы себе нервы трепать, – посоветовал неутомимый толстячок Сергей Иванович, как всегда оптимистически-бодрый – вот будут готовы результаты экспертной комиссии, тогда и гадайте.

Одним словом, я поняла, что появление змеиной кожи расценивается, как странное событие, не имеющее лично к нам никакого отношения.

И тут произошло еще одно происшествие, совершенно неожиданное. Когда в очередной раз распахнулись обе створки легких ресторанных дверей, в зал вошли, вернее, остались стоять на пороге, два представителя «Белых облаков», что само по себе было явлением небывалым. Пикетчики с нами не общались, несмотря на наши неумелые попытки наладить с ними отношения. С другой стороны, мы тоже считали их не более чем амбициозными маменькиными сынками, не способными к самостоятельному творчеству и поиску.

Они остановились в дверях, широко расставив ноги и глядя прямо в зал, где повисла та самая напряженная тишина, от которой не ждут ничего хорошего. Пикетчики резко выделялись среди ученой отглаженной братии: как своими резкими манерами, так и своеобразной одеждой. Никогда я не могла понять, почему они носят такую неудобную одежду, как негнущиеся старинные джинсы. Конечно, мы тоже не пытаем себя черными пиджаками с узкими штиблетами, но хотя бы подстричься-то можно. А самое главное – у белооблачников был смелый, едва ли не дерзкий взгляд, словно они знали что-то такое, чего не знали мы, люди науки и практической реализации.

Они молча оглядели притихший зал, а потом подняли над головой блестящие шкурки – в каждой руке по две. Так, вероятно, делали древние охотники, когда хотели похвастать добычей.

– Смотрите! – сказали они, гневно сверкая глазами.

Мы смотрели. И видели, что это такие же шкурки, как и та, найденная утром возле моих ног. У них была такая же изумрудная окраска искусственного серебристо-ювелирного оттенка. Стало слышно шипение кофейного автомата и звон чашек. Ученые все еще смотрели с иронией, ожидая обычных трюков. Голубые дымки изо всех сил струились к газонакопителям, но сигареты уже застыли в ладонях и уже обжигали изнеженные пальцы.

– Это наш счет к вам! – сказал совсем еще юный мальчик-пикетчик, протягивая руки со шкурками вперед. – До чего вы довели бедных животных своими экспериментами! У вас уже змеи расползаются по полям, – его голос звенел в прокуренной тишине ресторанного зала, как будто он имел право говорить так, как будто он был нашим обвинителем. – Это мы нашли сегодня утром на нашей территории, – он так и сказал «на нашей территории».

Он замолчал, и мы молчали.

– Мы не знаем, откуда они взялись, – добавил другой пикетчик, более коренастый и крепкий, со светлыми спутанными локонами. – Но откуда же им взяться, как не из недр ваших лабораторий? У вас скоро лысые медведи начнут бродить по аллеям!

С этими словами ребята швырнули шкурки на ближайший столик – прямо на кофейные чашки, и те покатились, разбрызгивая коричневую вязкую гущу, упали на пол и разбились. В гулкой тишине ресторана звон разбившихся чашек стал сигналом к небольшой панике – все вдруг разом заговорили, зароптали, зашумели, а два молодых человека, сидевших за этим столиком, вскочили, стряхивая кофейные брызги с белоснежных рубашек.

Пикетчики сделали шаг назад, и электронные двери бесшумно выпустили их на улицу.

– Как они сюда попали? Кто их пропустил? Где они взяли столько шкурок? – раздались возмущенные голоса.

– Но это невозможно, просто невозможно, – тараторила Ангелина Валентиновна. – Какое недопустимое поведение, какой неприличный стиль общения!

– Может, фальсификация? – кто-то громко произнес то, что давно вертелось у многих на языке.

– Нет! Шкурки – настоящие! – ответил Святослав, расправляя на столе изумрудную кожицу.

Проведя рукой по внутренней стороне, он вздрогнул от отвращения, но постарался этого не показать. Бережно уложив шкурки в пакет, ученый взял дезинфицирующие салфетки и долго тер ими руки и стол, а потом и вовсе ушел. Я так полагаю, чтобы посетить обработочную камеру и сменить одежду. Вообще, Святослав – мужик что надо! Но слывет ужасным занудой в вопросах чистоты, я думаю, он просто скрывает свою брезгливость за вывеской борьбы за аккуратность.

– Что это было? Кто-нибудь может ответить, наконец? – прозвучал отчетливый голос, который, наконец-то, озвучил общую невысказанную мысль.

«Белые облака» могли возмущаться хоть до посинения, могли обвинять нас во всех смертных грехах, могли сколько угодно рассуждать о наших неудачных экспериментах, могли даже, в конце концов, выдвинуть новые лозунги, но они не знали и не понимали самого главного – нашей растерянности. Они не знали, что на полигоне змей давно нет, что их вообще нет в природе. Для нас же это совершенно дикое количество найденных шкурок означало катастрофу, названия которой никто не знал и даже не мог предвидеть ее последствий.

Вскоре находки унесли в те же запасники диагностической лаборатории, и все вернулись к прежним делам, вернее, бездействию. Горы пепла росли в пепельницах, очередь в бар не убывала, а с сигаретным дымом, который испускала растерянная братия ученых, уже не справлялась мощная система очистки воздуха.