Текст книги "Тайна желтого окна"

Вспомнив, зачем я пришла в ресторан – мы должны были обсудить с корреспондентом популярной газеты статью о приспособлении морских особей к особенностям цивилизации – я набрала номер его телефона, но никто не ответил. Эту странность я отнесла на счет личной необязательности корреспондента, которого знала недостаточно хорошо. Но на душе все равно было неспокойно.

Володя все еще не вернулся из города. На его тейк пипл я звонить не хотела – Володя был занят «бытом», как он сам говорил, а это для него святое.

Вскоре на наших компьютерах появилось краткое сообщение: «Анализ находок показал, что змеиная кожа натуральна, змеи покинули ее недавно. Существа не похожи ни на один из известных науке подвидов пресмыкающихся. Просим соблюдать спокойствие и не предпринимать никаких действий без согласования с руководством!»

Мы и не собирались ничего предпринимать, как выразилось наше мудрое руководство. Мы только внимали и слушали, пребывая в растерянности. Лично мне кажется, что многие из нас вообще не способны что-либо предпринимать самостоятельно. Тем не менее, информация о неведомых существах медленно, но просачивалась.

– Змеи похожи на миног, – захлебываясь от восторга, рассказывала Наталья из отдела автоматической телесвязи Дворца чудес. – Я сама слышала, как говорили, что они могут ползать по земле, плавать в воде и не исключено, что летать…

– Летать? Это как?

– Как птицы! У них какие-то перепонки на спине, – она посмотрела на наши широко открытые глаза, торопливо сглотнула слюну и обреченно сказала, – впрочем, они сказали, что это не окончательные сведения, – а потом добавила потухшим голосом, – еще они называли ее универсальной миногой…

Тревога поползла по бесчисленным коридорам главного здания биополигона, как легкий дымок. Мы уже знали, что срочно была заказана крупная партия сыворотки против змеиных укусов, при этом фармацевтов обязали создать лекарство в кратчайшие сроки. На самом деле никто не знал, насколько преуспеют фармацевты в антизмеином деле: ведь рецепты сывороток придется искать в старинных книгах. Многие полагали, что рецепт найти можно, а вот ингредиенты сыворотки могли быть безвозвратно утеряны в дали веков.

При этом никто не знал, помогут ли сыворотки при укусах неизвестных пришельцев, да и существуют ли сами пришельцы в живом виде?

В научном городке, как никогда, было оживленно и шумно, словно все торопились наверстать упущенное время развлечений и общения. Бесконечно кричали глупые почасовые кукушки – как всегда бывало в моменты эмоционального напряжения, они проводили бойкую перекличку в саду. Это те самые кукушки, которые стали одной из первых курьезных жертв науки в «Северном». И хотя имя их создателя не вошло в анналы истории, тем не менее, о нем знали все, и редко кто не ругнул ученого в неспокойные ночные часы.

Экспериментальные кукушки показывали время независимо от того, спрашивали их о том или нет. Причем, делали это не одни птицы, а в тесном сотрудничестве с деревьями: время чувствовало растение, а проводником идеи служила птица. Скажем, в час ночи птица кричала «Ку-ку», а в три часа ночи – «Ку-ку, ку-ку, ку-ку!» В три пятнадцать или в три тридцать птички по-прежнему издавали истошные крики в серии три-три. То есть, если кукушки совершали взлет или посадку – деревья вещали о времени, как сумасшедшие, а если птички спокойно восседали на своих ветках, воцарялась относительная тишина.

Что только не делалось в городке по кукушечьему поводу. К вечеру молодые лаборанты приманивали птиц-часы на самые дальние деревья сада, развешивая там кормушки с едой. Но вредные пернатые, набив животы, и не думали подремать, а начинали свой концерт по всему саду, словно знали, что это доводит ученых до бешенства. Артисток пробовали закармливать до отвала, но и это не помогало. Злая биологическая шутка неизвестного экспериментатора приводила обитателей полигона в серьезное нервное напряжение. Психологи присвоили этому явлению название «Кукушечий временной синдром». Врачи предупредили, что, если руководство не найдет в ближайшее время выход из создавшейся ситуации, то они будут рекомендовать изоляцию кукушек. Обсуждение кукушечьих проблем велось как раз накануне этих событий.

Общий переполох, царивший на полигоне, дополняло безудержное кукование в саду. Когда кукушки поднимали вот такой стрекот наперегонки, не выдерживая никакого сравнения с настоящими часами, каждому хотелось запустить в них тяжелым валенком. Эту шутку пустил в обиход Брэд. Иногда он, с комичным видом оглядывался вокруг, спрашивая «Где взять валенок?» Никто не знал, что такое этот валенок, но шуткой иногда пользовались, полагая, что валенок – это оружие, пригодное для убийства вышедших из повиновения предметов и животных.

Но вся эта суета происходила внутри полигона. Снаружи же надвигалась осторожная едкая тишина, которую мы не сразу заметили. Мы так привыкли к шумной деятельности пикетчиков, что воспринимали ее скорее, как досадную необходимость, чем недоразумение. Каждое утро «Белые облака» окружали центральную часть нашего круглого замка, снимая осаду к вечеру. Подобное внимание к нашим разработкам, пожалуй, даже льстило нашему самолюбию. И вот теперь монитор показывал редеющие ряды «Белых облаков» – они исчезали со своих неизменных постов бесшумно, как трава, оставляя после себя плавающие шары-транспаранты.

Вскоре институт остался один посреди бескрайнего поля. Первые городские дома качались в зыбком мареве вечера и надежд и казались нереальными, как мираж. Казалось, что мы сами очутились в глубокой изоляции раньше, чем бедные кукушки. Связь работала, но снаружи никаких известий не поступало, и вообще мы сами плавали в безвоздушном пространстве информации.

Надвигалось что-то неясное и потому многократно опасное.

Овечья «скорая»

Еще недавно мы были счастливы и несчастны одновременно – и не понимали этого. Как и теперь многие не понимают того, что происходит – ученые в своей оторванности от жизни более всего походят на детей.

Оставив позади взволнованно гудящий ресторан, я медленно шла по дорожке кукушечьего сада, который все обходят далеко стороной. Уж лучше слушать кукушек, чем избыточно умные предположения и назойливо глупые рассуждения. «Зайти, что ли в овечий загон? Взглянуть на еще более несчастную Манюню, про которую, наверное, в сегодняшней суете, забыли?»

Я свернула на боковую аллейку и вскоре очутилась перед овечьим питомником, который был пуст и чист, как ночная кастрюля на камбузе. Я решила, что овца, недавно перенесшая стресс родов, отдыхает в послеполуденной тени. Но как же я ошибалась – рано мы провожали Манюню на погост. Разве может овца, вздумавшая рожать на старости лет, спокойно жевать сено, как другие овечки в ее возрасте? Недаром говорят, что если уж овца взбесилась, так это неизлечимо.

Как только я отворила Манюнину калитку, из нее вывалился косматый, блеющий круглый ком. Озабоченная овца, вся в кудлатых ошметках шерсти, выскочила из ворот, чуть не протаранив меня нечесаной башкой, и помчалась к бараньему загону. Перемахнув через метровые перила, как истинный овечий спринтер, Манюня ворвалась к самцам.

– Куда? – закричала я, но она не обратила внимания на мои слова, вряд ли даже заметив меня.

А в это время четыре воспитанных молодых барана, довольно упитанного и меланхоличного вида, стоя в ряд у длинной кормушки, размеренно жевали сено. Вид у них был интеллигентный и несколько умноватый, если так можно выразиться про баранов. Заметив несущееся на них косматое чудовище, животные с непрожеванными пучками сена в зубах бросились врассыпную. Любвеобильная овца Манюня, навскидку выбрав самого толстое и на ее взгляд самое привлекательное животное, бросилась за ним в погоню. Бедный баран, вытаращив бессмысленные глазки, но, заметьте, не выпуская сена из пасти, заметался по тесному загончику. Мне кажется, он успевал еще жевать, может быть, от страха. Нарезав несколько отчаянных кругов, Манюнина жертва страсти юркнула в распахнутые настежь двери сарая и спряталась в темном углу. Овца ринулась следом и, наверное, успела бы изнасиловать упитанного барана, но только она застряла в дверях сарая, зацепившись за что-то кудлатым боком.

– Бэ-э-э! – жалобно закричала Манюня, словно плача от обиды и досады.

Ошалев от дикой бараньей кутерьмы, я прижалась к калитке и с ужасом смотрела на преследование животного, повинного только в своей бараньей красоте. Теперь, когда Манюня была локализована, я рискнула выйти из заточения, прислонилась к перилам и набрала номер ветеринарной клиники биополигона, в красках расписав странности овечьего закидона.

– Возможно, животное после родов испытало психоз или гормональный срыв, – глубокомысленно ответил врач. – Щас «скорая» заберет.

– Вы наденете на овечку смирительную рубаху?

– Ха-ха-ха! – сочно засмеялся врач.

В трубке все еще раздавался громогласный хохот врача, как по другому каналу тейка раздался незнакомый голос – абонента я не видела, видимо, он воспользовался междугородним сервером.

– Слушаю!

– Евгения! Вас беспокоит корреспондент газеты! Мы договаривались о встрече! – раздался голос репортера Петрашова.

– Да-да! Но что-то вы припозднились с предупреждением.

– Так ведь обстановка какая, – возразил Петрашов извиняющимся тоном, и я поняла, что он просто струсил и не мог решить, идти или нет. – У меня возникли некоторые обстоятельства, которые я не смог преодолеть, – я не видела его лица и потому не могла понять, сколько правды в его словах и сколько лжи.

– Я так и подумала, – ответила я. – А как у вас в городе обстановка?

– Обстановка? В городе? Ничего себе обстановка! Все, как всегда! – бодро отрапортовал репортер. – А как у вас? Вы как-то напряжены?

– Да, достаточно сильно напряжена. Я стою в бараньем загоне и жду «скорую» для овцы.

– Чего? – не понял Петрашов. – Это что-то закодированное?

– Нет, обычную «скорую помощь» для самой обычной овцы.

– А-а! – радостно ответил корреспондент. – Тогда давайте нашу встречу перенесем на завтра!

– Вы думаете, что завтра эти некоторые обстоятельства изменятся? – спросила я, немного педалируя на словах «некоторые обстоятельства».

– Это не я так думаю! Все в городе так настроены. И в правительстве, насколько я знаю. Возникло некое механическое препятствие, о котором вы знаете лучше меня. Правда, природа его несколько загадочна, но ничего страшного ведь не случилось, правда? При нашем уровне науки мы как-нибудь найдем решение.

– Вы так думаете? – я не была так уверена. – Вы думаете, что все может решиться до завтра?

– Тут и думать нечего! Я вам завтра позвоню, – бодро отрапортовал Петрашов и отключил связь.

Звонок Петрашова взволновал меня больше, чем можно было предполагать. А что, если многие в городе и в правительстве так думают? Что на пути к прогрессу возникло маленькое недоразумение, которое легко устранить нажатием кнопки? Это ошибочное мнение, и оно может стать опасным не только для нашего биологического полигона, но и для всей цивилизации.

Вскоре из ветеринарной клиники прибыли два санитара на электрическом каре с закрытой тележкой. Сделав Манюне летающий укол, как будто ее родовая травма была заразной, санитары отцепили овечий бок от сарая и, погрузив сонное животное в тележку, увезли. Бараны вернулись в стойло и продолжили свое механически-меланхолическое жевание, как будто ничего не случилось. Убедившись, что бараньей невинности ничто не угрожает, я закрыла калитку и направилась в сад, где кукушки к этому времени подняли невообразимый гвалт.

Странно, но под кукушечий концерт, оказывается, можно думать. Мои мысли вернулись к прогрессу, которым шло человечество последние два века. Интересно, что будет делать человек XXII века при встрече со снегом? Покрывать голову бумажными полотенцами? А простуда? Насморк? Ведь это же ужасно, когда из носа течет жидкость и ничем нельзя ее остановить. Наше изнеженное и парадоксально деятельное поколение ничего не знало о простудах и заложенном носе, как и о гриппах с карантинами. Дышащий стерильным воздухом человек не нуждался в искусственных подпорках типа лекарств и ингаляций. Конечно, мы не избавились от болезней, но они теперь носят строго индивидуальный характер и связаны с ослабленным иммунитетом. Согласитесь, глупо болеть всем сразу. Кто ж тогда будет лечить?

А ведь раньше так бывало и больной врач, или, лучше сказать, пока здоровый врач шел и лечил. Одним словом, старшее поколение потратило немало сил, чтобы создать благоприятный унифицированный климат и немало этим гордилось. Казалось бы, очередное достижение человечества должно радовать каждого цивилизованного человека.

Но в обществе словно случился прорыв в прошлое – как будто время повернулось вспять. Наиболее продвинутая молодежь XXII века со скоростью фантома двинулась назад, к настоящей природе, как они говорили, к настоящим отношениям и, как следствие, к настоящим болезням. При этом острая ностальгия по естественности проявлялась в самых неожиданных и нелицеприятных формах.

Движение «Белых облаков» как-то незаметно стало одним из самых массовых. «Белое графье», как называл их Стас, предъявило земному сообществу самые жесткие требования, да еще в ультимативной форме – вернуть мир в первоначальное состояние! Они не желало видеть вечно сияющее солнце, они не хотели знать о последствиях смерчей и тайфунов, они мечтали своими глазами увидеть, как снежинки падают на землю. Они были настроены решительно и радикально. Но весь остальной мир понимал, что выполнить их требование невозможно, тем более, что никто этого и не хотел.

Сначала наше продвинутое общество отнеслось к «Белым облакам» довольно легкомысленно – даже попыталось перевести идейные разногласия в область вечного конфликта отцов и детей. Но причины, как видно, были глубже – искорки недовольства и не думали гаснуть, напротив, белооблачники быстро обрастали сторонниками.

В кукушечьем саду я заметила висящее в кустах лиановое сиденье, на котором качалось коричневое существо, похожее на обезьянку. Ловко прицелившись, оно метнуло в меня шкуркой от банана и прыгнуло на ветку. Проводив его глазами, а оно исчезло так быстро, что я не поняла, что это такое, я устроилась на освободившееся сиденье и немного покачалась – довольно приятно, как на батуте.

Однажды на морской базе отдыха мне довелось стать свидетелем любопытного разговора молодых, бодрых, загорелых, но отошедших от дел людей преклонного возраста, как принято говорить.

– Мало им романтики в науке? – бурчал один, с большим лбом, переходящим в лысину. – Мы не искали легких путей! Мы делали то, что было полезно человечеству. А они что сделали? Что создали? Кому облегчили жизнь?

– Да? Они думают, что снег – это красиво? А что они будут делать с вьюгой? С буранами? Метелями? – добавил спортивный брюнет.

– Ах, вам удалось застать эти загадочные явления природы? – удивлялась дама в старинном купальнике с рюшечками, кстати, ее всюду сопровождала обезьянка, очень похожая на ту, которая бомбила меня шкурками.

– Ну, что вы? – смутился мужчина. – Конечно, я сам об этом не знал… не видел… Но по рассказам, по фильмам… И работа моя… давала простор для творчества. Так что, я о таком предмете, как снег, имею довольно, э-э, пространное представление.

Очень скоро коричневое существо наело, вероятно, новых шкурок. Оно повисло на ветке прямо перед моим лицом и ехидно захихикало, раскручивая банан. Сообразив, что благородное животное пытается меня уведомить о предстоящей бомбардировке, я живенько соскочила с сиденья и оглянулась в поисках дорожки. В лесу заметно потемнело, непонятно, по какой причине. Но дорожка продолжала светиться отраженным светом, я ее быстро нашла, были видны даже цветовые указатели.

Камнем преткновения в спорах между молодым и старшим поколением стало разноцветное небо. Косных предков особенно раздражало требование вернуть белые облака. Как будто бы желтые создавали специально! Именно облака стали флагом, которым размахивала агрессивно-прогрессивная молодежь в борьбе за свои права – и действительно, желтым оппонентам крыть было нечем.

Много лет мы не обращали на наше общее небо никакого внимания – кому оно интересно, кроме поэтов. Небо, оно и есть небо, чего на него смотреть – кажется, там плавают довольно скучные однообразные облака, то голубые, то белые. Сталкиваются, разлетаются, бегут по своим заоблачным традиционным делам, не побеждая, не проигрывая и не мешая ни друг другу, ни человечеству – все это считается относительным порядком на нашем небосклоне. Когда появилась легкая желтизна по всему небу, когда стали налетать яркие желтые тучки – никто не заметил. Общество соизволило потревожить себя лишь после того, как заметило бесцеремонность желтых тучек – они возникали всегда неожиданно, налетали неизвестно откуда, расталкивали другие облака, как рыночная торговка на базаре, казалось, что они созданы из другой субстанции. Ученые немедленно подыскали логичное обоснование редкому феномену, – и все остались довольны. Кроме, белооблачников, конечно.

А небо, между тем, все больше становилось похоже на мятущийся многослойный пирог: то голубое, то прозрачно-желтое – оно так нравилось мечтателям. Как глаза белого тигра. Вам приходилось заглядывать в полосатые глаза белого тигра? Уверенность сильного зверя прячется за их холодностью и видимой беспристрастностью.

Только сначала движение белых облаков напоминало очередную игру инфантильных юнцов в «казаки-разбойники», но вскоре оно приобрело такой размах, что начало застревать в горле у общества, вызывая то аллергию, то скепсис.

Иногда оно приобретало такую мощь, что становилось похожим на гром среди ясного неба – так, кажется, говорили в старину, если я правильно выражаюсь: уже давно нет ни грома, ни ясного неба.

«Обла-ка! Об-ла-ка! Бе-лы-е! – скандировали защитники природы. – Вер-ни-те пла-не-те био-сферу!» – эти лозунги настойчиво бились в главных цитаделях покоя – в геопарках и акваскверах, что определенным образом мешало возвышенному течению мыслей горожан, и чего не должно быть в цивилизованном обществе, по мнению политологов.

Теперь эти непримиримые оппоненты Дворца чудес и правительственной системы планеты первыми исчезли с поля боя, за что их, впрочем, нельзя было осуждать: у них не было ни высоких стен, ни оружия локального наведения.

Похоже, я зашла слишком далеко, как в своих рассуждениях, так и в реальности – в саду стало гораздо тише и темнее. Светящиеся розовые шары улетели так высоко, что их свет слабо долетал до зеленых тропинок, окрашивая их в фиолетовые тона. Может, это способ мирного сосуществования с кукушками? Скажем, они затихают при определенном свете или, наоборот, полной тьме? Действительно, то ли кукушек здесь было меньше, то ли они не любили темноты, то ли одиночества, но птичий гам начал ослабевать.

Опять раздалось тренканье моего пипла – по главному каналу звучал Верин голос. Прежде чем нажать кнопку приема, я включила внешнюю защиту связи – она не спасала от птичьего клекота, но с ней все же можно было говорить.

– Женя! Жень! – Вера говорила взволнованно и даже нервно.

– Что случилось?

– Есть! Живые есть!

– Где живые? – я не сразу поняла, о чем идет речь. – Ты старомодный детектив смотрела?

Даже сквозь крохотное оконце браслетика было видно, что Вера бледна, как полотно.

– Женя! – укоризненно сказала Вера. – Я про змей говорю! А кстати, где ты находишься? У тебя темень такая вокруг! Будь осторожна! Тебе не нужна помощь?

– Нет! Я сейчас вернусь! Где они?

– Снаружи!

– Но там же Володя! Скажи, ты не видела его?

– Не-ет! А где он?

– Домой пошел!

Я тут же побежала назад, и под моими ногами зажигались похожие на светлячков светочувствительные камни, искусственного, разумеется, происхождения.

Выскочив из сада, я заметила, что сумерки еще не наступили. В лаборатории я сразу же включила монитор – на всех внутренних сайтах висели последние объявления.

Ньюпенсл – так окрестили институтские остряки неизвестно откуда взявшуюся породу змей. Потому что она не больше того древнего инструмента, которым когда-то рисовали и даже писали – карандаш назывался, а по-английски – ньюпенсл. Десятки специалистов набросились на бедные создания, чтобы измерять, наблюдать, исследовать. Другие пытались анализировать и делать прогнозы. Ни у тех, ни у других ничего путного не выходило. Все ждали: что будет дальше?

Точных сведений было немного. Подвижные, юркие. Смертельно ядовитые. Практически неуловимы. Биологическая ткань.

Наружное наблюдение заставляло предположить, что змеи плодовиты и чрезвычайно жизнеспособны. Что умеют передавать какие-то электрические сигналы. Так вот почему мне вспомнилась картина Рауля Рошетта – там волосы у всех участников действия вздыбились под влиянием электричества. Можно было не спрашивать у Августина, нашел ли он объяснение моему выбору именно этой картины. Я и сама все поняла – бедный Августик искал решение проблемы в моем подсознании, связанном, по его мнению, с нашим общим миром.

И все-таки я надеялась, что речь идет о каких – то единичных экземплярах. Я не знала, звонить ли Володе. Информации было так мало, что если бы он был дома, он бы немедленно помчался на полигон. Медленно, словно нехотя, я вышла на улицу. «Северный» был похож на город в осадном положении: никого не видно, но все здесь.

– Смотрите, смотрите! Нет, не туда – на экран биолокатора, – услышала откуда-то издалека голос Питера. – Боюсь, что они нас окружают.

Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я побежала к ближайшей арке, где был установлен один из больших экранов биолокатора. Аппарат показывал струящуюся массу красных точек – они двигались, ползли и катились, словно валы, в сторону институтских стен. Было непонятно, откуда они берутся – словно вырастают из-под земли.

Мне стало плохо:

– Володя! – одними губами сказала я, испытывая потрясение от одной мысли, что он может очутиться среди этих смертельных точек. – Он уходил в город, – сказала я, ни к кому не обращаясь.

– Здесь я! Жень! Рядом с тобой!

Я оглянулась и всхлипнула, увидев его белозубую улыбку прямо перед своим лицом. Две крупные слезы скатились по моим щекам и растаяли в его больших шершавых ладонях.

– Я вернулся полчаса назад! Я же не мог остаться в городе, когда ты здесь.

Обняв меня за плечи, он шептал что-то про попугая и про обед, и про соседку, которая так добра, что согласилась присматривать за нашей квартирой в наше отсутствие. Мне было тепло и хорошо: я – под его защитой, а он – под защитой вот этих толстых непробиваемых стен. Я с надеждой посмотрела на высокие стены, вовремя вспомнив, что наш полигон не зря называют бастионом. Он так напоминает средневековую крепость, что, порой, кажется, что сейчас придут в действие подъемные мосты, а из рвов покажутся морды голодных львов и крокодилов.

«Северный» изначально был признан одним из самых опасных сооружений века. При его строительстве были учтены интересы людей, поэтому он располагался вдали от городских кварталов. Широкое кольцо зданий не имело выходов на улицу: ни окон, ни дверей. Войти внутрь и выйти можно только через высокие стрельчатые арки, похожие на готические окна. На них крепились ворота, декорированные под дерево. На самом деле эти двери могли выдержать многодневные удары стенобитных машин. Непроницаемыми также считаются стены из пенокамня – его еще называют пушистым камнем.

– Как это возможно? – словно вернул меня на землю прерывающийся от волнения голос Марины из нашего ресторана, которая не отрывала взгляда от биолокатора. – Разве у них есть разум?

Впечатлительной девушке никто не ответил, и, опустив свою хорошенькую головку, она побрела в сторону сада – я думаю, кукушки, утомившись от одиночества, очень ей обрадовались. Все остальные стали медленно расходиться, городок словно закоченел – даже тюльпаны на газонах выпрямились, словно часовые. И только снаружи доносился шорох миллионов непонятных организмов.

Мы следили за экранами мониторов, вылавливая информацию как из всемирной паутины, так и в научной специализированной сети Нейшиннет. Кто-то бросился смотреть все фильмы подряд про прошедшие века, вылавливая достоверные крохи, но здесь было трудно отличить зерна от плевел. Все сайты были полны сообщений о неизвестном науке явлении, но все эти предположения, домыслы и толкования не имели под собой реальной почвы. Одним словом, никто ничего не мог понять, а тем более, объяснить.

Нам даже трудно представить, что природа может не только защищаться, но и нападать. Мы привыкли считать животных если не друзьями, то хотя бы подвластными существами. Сейчас они вели себя вызывающе. Сам собой напрашивался вывод, что поведение змей похоже на организованную агрессивность природы – об этом думал каждый, но вслух не произносил никто.

К вечеру змейки равномерно распределились вокруг нашего оплота науки. На десяток метров в ширину трава скрылась под тысячами шелестящих тел.

Из-за ворот доносился рокочущий шорох – словно перекатывались листья осенней ночью.

На полигоне ученые растерянно бродили по аллеям, стараясь не встречаться друг с другом. Или не отрывали глаз от мониторов, пытаясь зайти туда, куда еще не ступала нога или рука человека. Первый шок от события уже прошел, а с ним и мыслительная гиперактивность некоторой части ученого сообщества. Этой ночью почти никто не спал: негде и, казалось, незачем.

Утром все, не сговариваясь, пришли в конференц-зал. Никто ученых сюда не звал, никто не организовывал встреч, но, как часто бывает во время неординарных событий, народ объединился сам по себе.

– Друзья! – хотелось встать при первых словах Президента «Северного» полигона и запеть полузабытый всепланетный гимн. – Раз уж вы пришли, то давайте обсудим создавшуюся ситуацию. Что нас постигло? Мы не знаем. Если беда, то примем ее с поднятой головой. Если загадка – то нам предстоит ее разгадать. Мы не будем выслушивать доклады, я думаю, все уже видели на своих мониторах все, что известно. От вас никто ничего не скрывает. Поэтому прошу высказываться по существу вопроса!

После его слов люди задумались, никто не спешил высказываться. Последнее столетие нам редко приходится быть свидетелями низменных страстей – таково общество будущего: оно не создает прецедентов, общество достатка не может идти на поводу у эмоций. Но это не значит, что страсти исчезли, они подавлены, но они есть – и вот сейчас мнения людей кардинально разделились: кого терзал страх, кто желал выглядеть благородно. Но только избранные, а это были единицы, понимали, что есть цена справедливости, и она, возможно, будет очень высока. Что все в нашем мире действительно взаимосвязано и что, возможно, придется заплатить своей жизнью за ошибки предыдущих поколений. Это была жестокая и непоправимая реальность.

– Надо включать лазерные минометы, не меньше сотни понадобится, – наконец, раздались первые неуверенные голоса.

– Может быть, привлечь космическую авиацию?

– При таких масштабах можем пострадать не только мы, но и животные – а это уникальный труд, создаваемый веками, – размышляли оппоненты.

– Мы не спрашиваем, как уничтожить змей, – заметил заместитель Президента по науке. – Этим должны заниматься специалисты. У человечества масса возможностей по убийству живых организмов. Мы хотели бы понять, надо ли это делать. Какова точка зрения наших ученых?

– В XXII веке мы не можем поступать так негуманно! – раздались не слишком многочисленные голоса с мест, но большинство промолчали.

– Угрозы для нашей жизни пока нет, – произнес рассудительный Сергей Иванович. – Змеи не нападают, это ясно. Надо понять, чего они хотят. Может быть, есть способ обмена информацией?

– Я считаю, надо подождать, посмотреть, как будут разворачиваться события! – негромко сказал Святослав.

– Подождать? – взвизгнула Ангелина Валентиновна. – Я не намерена ждать, пока эти твари взберутся на меня! – ее лицо стало морщинистым и жалким. – Их надо уничтожать! Убивать, убивать и убивать! Чтобы и следа не осталось! А потом еще и обработать поле вокруг полигона самым сильным антиплазмином.

– Оглянитесь вокруг, – поддержал ее Викадин, выступая с трибуны, – полигон осажден. Земля покрыта блестящими шкурками. Чего мы ждем? Когда они полезут на стены?

– Это невозможно! Стены с внешней стороны покрыты стеклопластом, – хладнокровно ответил заместитель президента, который как раз и настоял на подобном покрытии несколько лет назад и теперь, вероятно, очень этим гордился.

– Они могут, похоже, все, – сказал кто-то в полной тишине тоненьким голоском.

– Позвольте, на каком основании? – привстал со своего места заместитель президента. – Кто? Кто сделал это заявление? Выступающему что-то известно или это всего лишь неподтвержденная гипотеза?

Никто не ответил.

– Уничтожать их мы не можем! Пока не можем! – президент сказал заключительное слово. – Действительно надо понять, с чем связано их появление. Но рисковать жизнью всем – нет смысла. На полигоне останутся только добровольцы! Всех остальных мы вывезем в город на летательных аппаратах. Готовьтесь лететь через час.

Ученые словно вздохнули с облегчением. Это было именно то решение, которого ждали. И которое означало: и овцы целы, и волки сыты, и я, такой хороший, ни при чем. Сборы заняли немного времени: только личные вещи – документы и разработки по правилам научного полигона должны оставаться в стенах, даже если те рухнут. Те, кто отправлялся на «материк», суетливо объясняли мотивы своего поведения друг другу – и каждый прекрасно понимал соседа. В числе немногих оставались и Володя, и Святослав, и Августин, и все руководство «Северного».

– Жень! Наш Кешка так по тебе скучает, – Володя говорил, как всегда беспечным голосом, но глаза его оставались напряженными.

Мы только что вышли из конференц-зала и остановились возле большой сосны, на которой прыгали белки.

– Не подлизывайся! Я знаю, чего ты добиваешься.

– А чего я добиваюсь? – его глаза лукаво блеснули.

– Чтобы я улетела, – я ответила, как добропорядочная гражданка, которой задали прямой вопрос и которая прямо отвечает на него.

– Да нет, совсем нет! Оставайся сколько вздумается! Но вот Кеша, – он непритворно вздохнул. – Я сегодня пришел, а он сел мне на плечо, за ухо щиплет и ласково так воркует: «Жен-на! Жен-на!»

– Не ври, Володь! Попугаи не воркуют ласково, – я стукнула его газетой по голове. – А наш Кешка вообще лентяй несусветный, он и в хорошие-то времена больше одного слога не говорил!

– Но, Жека! – он обнял меня. – Может, мне показалось, что он что-то воркует, но тебе, правда, лучше улететь! Ты будешь изучать феномен снаружи, – он заглянул мне в глаза. – А то Кешка сдохнет! Я ведь тебе соврал – я его не отдал соседке, ее дома не было.