Текст книги "Тайна желтого окна"

– Ничего с ним не случится. Он пройдоха – весь в тебя! Он еду у соседки ворует, научился через вентиляцию пролезать.

– Спасибо, конечно, за комплимент по поводу моей выживаемости, но… но у меня кончились доводы, – сказал Володя, словно нырнув в прорубь!

– А у меня – нет! Я жду своих рыбок, ты забыл?

Володе ничего не оставалось делать, как согласиться со мной. Я действительно ждала Коль и Альфреда и верила, что они помогут разобраться в этой кутерьме. И еще я знала, что не смогу его уберечь от опасного шага, но рядом с ним мне было спокойнее.

Вскоре в небе появились картолеты – небольшие летательные аппараты с комфортно низкой скоростью – всего-то 200 километров в час. В условиях города они считались незаменимыми. Пятачок земли для посадки и взлета, да заряженный магнитный аккумулятор – вот и все, что требовалось уникальным машинам. Они шли косяком, как птицы, и были пока еще очень далеко, до нас не долетал даже рокот от их двигателей, впрочем, действительно едва слышный – картолеты славятся бесшумностью. На желто-голубом фоне невооруженным глазом были видны лишь легкие стрижиные штрихи летательных аппаратов. Одним словом, в природе ничего не изменилось, на что можно было бы обратить внимание.

Тем не менее, змеиное царство забеспокоилось, я бы даже сказала – занервничало. В нем началось какое-то волнение, как на море перед штормом. Мы слышали уже не шорох, а сильный рокот и скрежет, как будто металл скользил по стеклу. Отдельные особи угрожающе зашипели, подняв вверх свои крохотные острые головки, другие стремительно, как кинжал, выплеснули свое беспокойство на ворота. Ни одна особь не сделала попытку взобраться на стены, но ощущение было такое, словно эти юркие и согласованные существа запросто могли перетечь через ворота, через стены, через что угодно – как вода.

Словом, ньюпенсл проявили беспокойство такого деликатного свойства, что сразу становилось понятно: это предупреждение.

Картолеты, между тем, продолжали лететь и уже обрели форму: они напоминали стрекоз в жаркий летний полдень, когда кажется, что крылья могут растаять от солнца. Ученые с пожитками собрались на площадке у Южной стены и со страстным напряжением смотрели в небо, словно молили о пощаде неведомого врага. В небе стал слышен гудящий клекот картолетов – на земле ньюпенсл поднялись в воздухе широким кольцом и хлынули на здания института, как будто невидимый дирижер взмахнул палочкой, и музыка оркестра обрушилась на невидимый зал. Это был только один всплеск, один взмах палочкой, высотой не более метра – но какой мощный!

– Верните картолеты на место! – закричал в раструб коротковолновой связи президент полигона, и все застыли от неожиданности.

– Летательные аппараты вернуть на безопасное расстояние! – президент отдал распоряжение уже спокойным и властным голосом, которому невозможно не подчиниться.

Картолеты по инерции продолжали лететь, за воротами раздался скрежет, а мы не могли опустить головы, чтобы принять горькую правду. Через три минуты невозмутимая стайка летательных аппаратов дружно повернула назад.

– Уходят! – безнадежным голосом сказал Питер.

– Они же не вернутся! – закричала какая-то девушка, и побежала следом за картолетами, как будто надеясь их догнать.

Ее узелок остался сиротливо лежать посреди площадки, и все старательно его обходили, потом кто-то унес. Мы молчали, но не расходились. Не в силах смотреть друг другу в глаза, все уставились на экраны биолокатора, как будто пытаясь найти там ответы на свои бесчисленные вопросы. Среди толпы мелькнуло и исчезло перекошенное лицо Ангелины Валентиновны, тоскливые глаза Викадина – все происходило почему-то в полном молчании, словно люди боялись растревожить сон спящего зверя. Две немолодые женщины рядом со мной обнялись и тихо заплакали.

Провожая взглядами свою последнюю надежду, никто не щурился – мы научили солнце спокойно сиять, не обжигая и не ослепляя глаза. Но сами мы ничему не научились ни у солнца, ни у природы!

В небе давно исчезли картолеты, и даже след их пропал, а мы все стояли, как будто надеялись, что они вернутся. Вдруг налетели быстрые желтые тучки и повисли над полигоном – не знаю, как другие, а мне почудилась неподдельная угроза, исходившая от этих тучек. Казалось, на нас глядят сотни неведомых нам существ, имени которых мы не знаем и не понимаем, чего они хотят.

В невозмутимом созвучии природы и людей лишь один бестолковый Овчик жалобно блеял и тыкался носом во все колени подряд – видимо, в суете его забыли покормить, а запирать – отродясь не запирали.

– Война началась! – в отчетливой тишине прозвучал Володин голос.

– Какая война? – закричала Ангелина Валентиновна. – Вы говорите о безмозглых тварях! Это они объявили нам войну?

– Природа объявила человеку войну! – жестко сказал Володя. – Не принять этот вызов мы не можем!

Ему никто не ответил, но все знали – он прав.

Память. Алтынколь.

Родовая память… Это когда приходят воспоминания, которых ты не ждешь и не можешь ждать. Или воспоминанием не может быть то, что было не с тобой? Тогда почему же так упрямо память выталкивает на поверхность то, о чем я знать не могла? О том времени, когда Земля спасала и укрывала, когда помогла выжить моим предкам, когда была прибежищем и кормильцем, и никто не переделывал ее в угоду своим амбициям.

Фрол не сватался. Знал, что Фариду за него не отдадут. Алтайский князек из богатых татар – всех нерусей татарами звали – отец невесты. Хоть и малочисленно племя коренных алтайцев, а все же тесть – князек. Что ему бедный русский богатырь?

Глянулся Фрол Фариде. Сразу и бесповоротно. Пришел к ним бравый парень с меном: что на что меняли – не смотрела тогда девушка. Дерзок глазами, вихраст и рыжеволос.

А как во второй раз явился – жарко полыхнул горячими глазами:

– Откуда ж такая красавица?

Ничего не ответила Фарида. В юрту вернулась. Сердце, как птица в клетке, заколотилось. И уж будто заранее оно все знало. Всю свою печаль – тоску жизненную. С тех самых пор стал наведываться Фрол в становище. Как услышит девица его громкий голос с хрипотцой, так работу себе находит во дворе. Быстро прикипела чистая шестнадцатилетняя душа к окаянному. А он, черт лохматый, понимал, видел, что играет девичьим сердцем, что нравится он алтайской красе. Да знать бы, что как в омут – все равно бы шагнула следом за робким своим счастьем.

Отец быстро заметил неладное:

– А ты, мил человек, не на дочь ли мою заглядываешься?

– Ты что бы ответил, если б посватался? – дерзко сказал Фрол.

– Не пара тебе! – вот мой сказ.

Мила была, ох, как мила та бесстрашная прямота ей была. То ли храбрость стояла за ней, то ли любовь – не разобраться сразу молодой девчонке в остяцком платье с монистами. Черные косы ее обвили нежную шею, пламенный взгляд обжигал и манил. Не знала еще любви юная Фарида, не ведала, как обманчивы мужские ласки, как лживы мужские слова.

Вязанку хвороста несла как-то из лесу – даром, что принцесса – когда Фрол догнал, за плечо тронул.

В глаза заглянул ласково:

– Переходи ко мне совсем, красавица. Все одно – не отдаст за меня отец твой. Так и сказал.

А она, словно ждала его слов, вспыхнула, смуглые щеки зарделись. Ничего не ответила. Три дня ждал ее Фрол, а на четвертый сам пошел в становище. Только не видать нигде девушки.

– Чего глазами-то зыркаешь, русский человек? – шамкая беззубым ртом, спросила седая старуха. – Девка твой в жару лежит, заболела, однако. Себя не помнит, однако…

Две недели пролетели, как слипшийся горячечный ком. И однажды вечером на пороге Фролова дома появилась Фарида. Исхудавшая, побледневшая, а глаза по-прежнему горят, как две звезды. Встала молча у порога, прислонившись к косяку.

Опустился Фрол перед ней на колени, обнял ее ноги и сказал:

– Любить буду! Век любить буду!

Неспешно курит Фарида свою пеньковую трубочку. Нисколько не поблекла ее красота от времени и табачного дыма. Первеющей красавицей слыла в округе даже и сейчас, когда за тридцать перевалило. Все еще блистают восточной глубиной глаза ее, такие живые, такие яркие. Росточка она небольшого, да ладно скроена. Ловкая, в сафьяновых сапожках бегает по двору, не чуя ни тягот, ни расстояний. Только что разожгла огонь в русской печи. Щи поставила да кашу томиться. Чугунки с варевом для свиней. А сама села на коврик у стены. Трубку закурила. Задумалась, глядя на огонь – не обманул ведь, черт рыжий, про любовь-то.

– Машутк! Ты кур покормила?

Машутка примостилась рядом, у материнских ног. Своенравна девчонка, вся в отца, вихры торчат, как у мальчишки.

Алтайское село Иогач вытянулось вдоль озера Алтынколь. Дома крепкие, на века рубленые. Дом Фрола – не последний: коровы, свиньи, две лошади. Хорошим хозяином его считают. Вот только головушка буйна – не всяк поперек дороги осмелится встать. Яростью загорятся глаза, если что не по нем. Любили девки непутевого Фролку за отвагу, за дерзость. Помани любую пальцем – побежит без оглядки. И за то же самое – ненавидели мужики.

– Машутк! Я кого спрашиваю? Корм задала курам?

Та только фыркнула в ответ:

– Да задала, задала, мамк! Видишь, сижу – значится, все сделала.

– А ты помолчала бы! Ишь, зубастая какая стала!

Опять не ночевал Фрол дома. Привыкла к его изменам Фарида, да ведь детям не объяснишь. Старшему-то Илье пятнадцатый пошел. Как скажешь, куда отец-лиходей делся.

Словно липкая грязь тянулась за Фролом сладкая слава бабника да девичьего разбойника.

А когда, бывало, глянет недобро Фарида, так оправдывается Фрол:

– Да жалко, вас, баб! Мужики и приласкать-то не умеют. Все больше кулаком приглаживают, да хлебом попрекают.

Это была правда – и ее жалел Фрол. Вот и молчала, глядя на мужнины измены. Сначала страдала молча, а потом и вовсе привыкла.

Бывало, прибежит соседка с вестью:

– Твой-то опять к солдатке побег!

Молчит Фарида.

Дальше несет вести соседка:

– Говорю ей «Твой-то к солдатке Матвейчихе побег!», а она хоть бы что. Чурбанка, как есть, чурбанка!

Молчала Фарида, а сама с восточной мудростью думала: «Эка невидаль! Побег? Что ж мне за ним бегать, что ли? За ним не набегаешься! Хуже б беды не случилось!»

Чует сердце – подстерегает их беда. Вот когда подкралось родительское неблагословение… Они поженились перед самым Октябрьским переворотом. Здесь в горах мало что изменилось в ту пору. Кто работал – тот и жил хорошо. Лет десять копил добро Фрол. А тут третий год колобродят слухи, что отберут. На их двор прямо указывали мужики.

– Ох! – вздохнула Фарида.

– Болит чего? – тут же отозвалась Машутка.

Ох, да разве они богатеи? У них на селе, почитай, каждая третья семья в таких богатеях ходит. Нет, видно, перешел кому-то дорогу Фрол.

– Мамк! Есть хочу! – с печки слез Федюшка, заканючил и, как был, в одной рубашонке ткнулся в материн подол.

– Цыц! – прикрикнула Фарида. – Вон картоха на столе и молоко.

Что Машутка, что Федюшка – оба в отца уродились, а росточком – в мать. Так и получилось, что оба рыжие, неказистые. Машутка – та, что егоза, среди мальчишек растет. А Федюшка тихий, молчаливый, как тростиночка на ветру. Такого обидеть ничего не стоит. Болит за него сердце – что с ним будет?

Эх, жить бы, да жить! Нет, комитетчики не дают. Не нравится им, вишь, чужое богатство. А вы хребет поломайте, да спину погните! Будет и у вас богатство.

Тут дверь распахнулась и вбежал запыхавшийся Илья:

– Мам! Папаня велел собираться быстрее! Деньги, золото да самое необходимое. Сам в камышах хоронится на берегу.

– Да что случилось-то, Илюшка? – побледнела Фарида. – Говори толком.

– Некогда, мам, тары-бары разводить, – торопливо говорил Илья, увязывая узлы. – А вы чего стоите? – прикрикнул он на малышей. – Быстро одеваться. И не реветь у меня тут!

Те и не думали реветь, натягивая на себя одежонку да обувку.

– Папка там на комитетчиков с вилами пошел, – рассказывал между тем сын, взваливая узел на плечо. – Ты собирайся. Я счас вернусь. Комитетчик испужался, побег в сельсовет, кричит: «Щас подводу пришлем, вас раскулачим и айда в Сибирь!».

Вернулся Илья быстро. Огородами добежали до берега, где почерневший Фрол грузил добро на баркас.

– Все коту под хвост! Все добро комитетчикам! – бормотал он, налегая на весла.

Вдоль берега шли под прикрытием прибрежных скал. Лишь весла отражались в водах золотого Алтынколя. Так издавна люди звали озеро-кормилец, озеро-надежду, озеро-прибежище. Но пришли русские, назвали его Телецким, поселились в домах, развели огороды. Хуже ли, лучше ли стало, а только Алтынколь как был Алтынколем, так и остался им.

– Ветер крепчает, отец! – сказала Фарида. – Ближе к берегу держись!

– Да что толку-то? – ответил тот. – Все одно – скалы кругом.

– Случись чего, – осторожно сказала Фарида.

– Случись чего, случись чего, – передразнил ее Фрол. – Накликаешь! Случись чего – отсюда не выплывешь. Илья, ну-ка подмени меня.

Он начал вставать – а тут ветер налетел прибрежный, полоснул по краю баркаса, встрепал бороду Фрола и сбросил его в воду. Следом перевернулся баркас.

– Узлы, узлы спасай! – кричал Фрол Илье.

Рослый, да ладный Илья увидал, что Машутка плывет на скалы.

– Левее, левее бери! – крикнул он сестре, а сам нырнул на глубину.

Мать уже не барахталась – она крепко держала Федюшку и вместе с ним шла на дно. Так и вытащил Илья их вдвоем. Фрол же, как выполз на берег, так и остался лежать. Ногтями скреб желтую землю, в глухом оскале грозил озеру.

Мать сухими глазами смотрела в небо и бормотала:

– Где Федюшка? Где Федюшка?

– Руки, руки разожми! – кричал ополоумевшей от горя матери Илья, пытаясь отобрать мальчишку, который лежал в ее объятиях без сознания.

Машутка уже жгла костер, когда Илье удалось разжать цепкие материнские пальцы. Он тер грудь, растирал ноги и руки брата – Федюшка не подавал признаков жизни. Слабое его дыхание показывало, что он жив.

– Ладно, пошли! Скоро стемнеет! – грубо сказал отец. – Все одно – не жилец! Сгинем все!

– Нет! – сверкнул такими же черными, как у Фрола, глазами Илья. – Без Федьки не пойду!

И отец сник. Словно понял, что не он опора семьи. Вскоре Федюшка открыл глаза, хотел что-то сказать, но лишь промычал. Говорить он начал только через много лет. А выкормил семью Кайгородовых тот же Алтынколь да родное становище Фариды.

Такая она, моя родовая память. И такая она – Земля, которая спасает и кормит, когда исчезает надежда.

Собачья история

Утром неожиданно пошел снег. Он ложился пушистыми волнами, и земля словно вздрагивала от прикосновения большого лохматого зверя – по ней пробегала мимолетная рябь, как будто ей было жарко под теплым снежным одеялом. Казалось – толстая пелена окутала траву, песок, дорожки, она волновалась и двигалась, словно живая. И словно живая, катилась, порой, вспять – вопреки физическим законам бытия.

Безмолвная пустыня свежего майского снега завораживала, манила, окунала в тайну. Мы никогда не видели снега, разве только в старинных художественных фильмах – и там это получалось порой празднично, а порой невыносимо холодно, но первый снег был всегда праздником: дети выбегали на улицу, ловили снежинки и лепили шарики, которыми кидались друг в друга. При этом положено было веселиться – наверное, у древних людей существовал специальный ритуал освящения первого снега.

Для лыжных гор у нас давно созданы искусственные покрытия, причем не скучного белого цвета, а разноцветные – в этом лыжном сезоне, к примеру, модны фиолетовые горные оттенки. Как помчишься с трамплина – снег так и мелькает под ногами, вспыхивая сиреневыми искрами. А в прошлом сезоне мы баловались оранжевыми тонами. Что такое по сравнению с этим огненным фейерверком однообразное белое величие?

Конечно, и наше поколение знакомо с таким явлением природы, как снег. На уроках физики, к примеру, мы не только изучаем снег, но и создаем его сами. И не только в хладоагрегате, но и в лабораторных условиях – производя соответствующую влажность, температуру и прочее. Но там он словно мертвый. Здесь же падает с неба живой настоящий снег, который, который… просто не может падать, так как на улице плюс двадцать. Но он падает – и это воспринимается, как чудо. Ученые, как дети, выбежали на улицу и стали ловить снежинки, кое-кто собирает их впрок, заталкивая в пробирки.

– Это метель, да? Или буран? – кричит Катрин, подставляя лицо снегу.

– Нет, – отвечает Сергей Иванович. – Это всего лишь сильный мягкий снегопад.

Легкие платья девочек быстро намокли и прилипли к телу. Они побежали в лабораторию и вскоре вернулись одетыми в рабочие комбинезоны. Как оказалось, это была самая удобная для снега одежда, но, к сожалению, ее на всех не хватает. Грустный Ильчик притащил откуда-то круглую большую пластину, из которой Катрин и Нина сделали салазки, используя в качестве тягловой силы того же Ильчика.

Прошел час, другой, а белые хлопья и не думали прекращать свою работу. Снег уже покрыл траву и деревья, тяжелым грузом повис на крышах летних павильонов, которые прогнулись и стали похожи на китайские пагоды. Поникли цветы, вышло из строя уличное освещение, натужно гудят мусоросборочные установки, не справляясь с объемом работ.

На внутреннем сайте нашей сети появилось объявление: «Принимаются предложения по очистке крыш. Требуются склонные к авантюризму люди – для работы на крышах павильонов!»

Склонные к авантюризму немедленно нашлись, но они никак не могли придумать, чем счищать снег. Одним словом, в научном городке начинался подлинный бытовой бардак. Руководство полигона распорядилось повысить температуру воздуха на целых пять градусов, но она словно застыла на двадцати – прежде таких комфортных, а теперь слишком прохладных. Вскоре появился новый приказ – прибавить еще пять градусов, но, оказалось, что кондиционные установки не содержат таких запредельных параметров.

Ученые отчаянно мерзли и страдали от сырости. Редкие прохожие проявляют чудеса изобретательности, пытаясь укутать тело и защитить ноги. Кто-то надел двое шорт и немыслимое количеств маек, кто-то завернулся в простыню, соорудив из нее римскую тогу, кто-то с помощью степлера «сшил» себе сапоги из туалетной бумаги, приклепав подошву гибким пластиком. В ход пошли все мыслимые и немыслимые транспортные средства: велосипед, кара, тележка, невесть откуда взявшийся детский самокат и старинная бочка на колесах. Я сама видела, как на этой бочке «плыл» какой-то инопланетянин, отталкиваясь от земли шестом для прыжков в высоту.

В научном городке, словно окутанном воздушной ватой, все затихло – даже рыбы залегли на дно бассейнов. Мы устали размышлять над загадками природы, мы ждали, чем они закончатся. Мы продолжали кормить животных без участия, наблюдать за ними без энтузиазма, а все исследования были самовольно свернуты. Один деятельный Володя где-то носится, ведя переговоры с Всепланетным центром.

Арестованные снегом, ученые сбились в кучки и старательно скучали вместе. Особенно много народу набилось в нашу лабораторию, где беспрерывно кипит крутобокий чайник, а в воздухе плавает терпкий запах мелиссы.

– У нас больше не с чем заварить чай? – спросил вошедший с улицы Сергей Иванович.

– А чем тебе не нравится эта? – спросил Серж.

– Трава века. Запах века. Мода века, – поморщился Сергей Иванович. – Этой травой, кажется, не только все чайные автоматы пропитались, а и все наше время.

– Э-э! Мелисса – трава особенная, она умеет притворяться, – ответил Серж.

– Что значит притворяться?

– Может быть, я не совсем точно выразился. Одним словом, она прекрасно отзывается на заботу и если за ней трепетно ухаживать, она воздаст сторицей, то есть, будет издавать тот запах, что отвечает вашим сегодняшним настроениям, – пояснил Серж. – Эту траву я вырастил на своем экспериментальном участке, и у нее самый что ни на есть натуральный запах.

– Чушь какая-то, – пробурчал Сергей Иванович, наливая в чашку кипятку и бросая туда пакетик растворимого бульона.

Но сегодня даже мелисса с ее тонким очарованием не может изменить настроение ученых. Кто-то читает книгу, кто-то пытается выудить информационную рыбку из компьютерной сети, кто в задумчивости бродит возле бассейна, где оранжевые пальмы на фоне величественного снега выглядят нелепыми матрешками.

– Мариэтт! Закрой окно! – сказал Питер. – Холодно же!

Девушка медленно повернулась, нехотя вырываясь из снежного плена. Ее чеканный профиль и высокая прическа кажутся нереально прозрачными в дрожащем мареве окна.

– Я закрою, но разве от этого станет теплее? – сказала она голосом завороженной снегурочки.

Ей никто не ответил, и девушка осталась сидеть возле распахнутого окна, свесив с подоконника тонкие изящные руки.

– Посмотри, Женечка, я поймала снежинку, – сказала Мариэтт, протягивая мне черную папку, на которой поблескивал крупный кристалл. – Какое у нее сложное строение! Тает! Она действительно смелая, если не боится лететь на землю, где ее ждет небытие.

– Откуда ты это взяла, про смелую снежинку?

– Это Бальмонт написал, был такой поэт, не помню когда.

– Похоже, что это не про наши снежинки, – заметил Питер, который сегодня заметно нервничал. – Скорее нас ждет небытие, а не их.

– Не капризничайте, молодой человек, – отозвался Сергей Иванович. – Когда-нибудь мы будем вспоминать об этом, как о самом интересном приключении.

– Ага! – отозвался Питер. – Если будет, кому вспоминать.

Бездействие положительно портит характер ребят.

– Может, они замерзнут там, под снегом, – сказала Мариэтт, вытянув руку из окна и стряхивая снежинки с распустившегося розового бутона. – И все произошедшее покажется нам просто бредом, правда, Брэд?

– Почему мое имя вызывает одни и те же ассоциации? – сухо отозвался Брэд из своего одинокого угла, где он уныло грыз ногти и читал какую-то далекую от нашей действительности книги.

Совершенно неожиданно у нас появилась масса свободного времени, о котором мечтал каждый, но что с ним делать теперь – никто не знал. Уже и чай кончился, и дела все давно переделаны, и разговоры надоели, а время все тянется, как резинка для прыжков, и ничего не обещает, кроме неизвестности. Теперь, когда нас соединили насильственно – нам было уже не так интересно друг с другом, как раньше, и мы не казались друг другу ни умными, ни содержательными, а напротив – весьма и весьма занудными, заурядными и очень погруженными в собственные комплексы и проблемы.

– Давайте смотреть старинные фильмы, что ли, – предложил Михаил, которого неизвестно каким ветром занесло сегодня в нашу рыбную тусовку. – Предки всегда так делали, когда им нечего было делать, это называлось разумно проводить досуг.

– Значит, мы на досуге будем изучать чужие мысли и вникать в чужие страдания? – сказал Сергей Иванович. – Прекрасно, мне это всегда нравилось, похоже на употребление консервов. Но мы, кажется, уже все видели?

– Посмотри-ка, Питер, – попросил Брэд, не отвлекаясь от книги, – не подошла ли моя очередь наблюдать за параллельными мирами, которые в настоящий момент базируются за воротами? Ты все равно у монитора сидишь. Будь добр, открой страничку с очередью.

– Уже открыл! После Веры туда идет Мариэтт, – ответил Питер, лениво листая сайты.

– Знаете, мальчики, у меня нет особого желания знакомиться с этими чудищами, я на них по компьютеру достаточно насмотрелась, – ответила Мариэтт. – Так что, могу уступить свою очередь. Пойдешь, Брэд?

– Спасибо, Мариэтт! Я тебе что-нибудь должен? – угрюмо отозвался Брэд из своего угрюмого угла.

– Если ты хотел меня обидеть, то ничего больше не должен, ты уже все отдал! – ответила Мариэтт.

– Извини, просто спасибо! – сухо ответил Брэд. – Когда вернется Вера?

Если я не ошибаюсь, здесь давно созрел классический треугольник в научном исполнении: романтичная Мариэтт чуть-чуть влюблена в Брэда, который не питает ответных чувств и потому держит девушку на расстоянии. Серж же, напротив, необычайно мил по отношению к Мариэтт. Забавно, состоится ли в будущем пара? Мне очень нравится прямой и бескомпромиссный Брэд, но он совсем не подходит нежной впечатлительной Мариэтт, чуткий Серж – другое дело. Но если бы в жизни все было, как правильно – не было бы, возможно, самой жизни.

Что же касается параллельных миров, о которых упомянул Брэд, то речь идет о визуальном наблюдении за пришельцами. Руководство полигона разрешило ученым использовать одну из площадок, расположенных на внешней стене бастиона. Это совсем крошечный навесной балкончик, каких много по всему периметру здания. Пользоваться можно только одним, чтобы легче было обеспечить безопасность. Размер его так мал, а желающих так много, что приходится устанавливать дежурство. Небывалый интерес к ньюпенсл объясняется, вероятно, тем, что мы действительно чувствуем себя запертыми, а какому арестанту не хочется взглянуть на жизнь тюремщика? Впрочем, с расстояния десяти метров мало что можно увидеть. Зато можно ощутить упругий ветерок, дующий с полей, почувствовать запах далекого города, поздороваться с безмолвным, спеленутым снегом лесом.

Ощущения счастливчиков, побывавших на вышке, вопреки обыкновению, даже не просеиваются сквозь сито научного сомнения. На них смотрят, как на обладателей самых свежих новостей, или как даже на сами новости.

– Когда вернется Вера? – еще раз повторил Брэд.

– Я уже вернулась! – сказала Вера, входя в лабораторию. – А вы все киснете?

Румяная, как майская роза, свежая, с блестящими глазами – она словно не за змеями наблюдала, а за звездами.

– Верочка! Чаю? Что слышно там, наверху? – Серж схватил чайник и, держа его в одной руке на отлете, словно боясь ожога, наскоро сполоснул свою чашку для девушки.

– Ньюпенсл выползают на поверхность снега, – объявила Вера, стряхивая снежинки с волос и вынимая из кармана комбинезона свой электронный блокнот.

Положив блокнот на полку, она сняла сапоги, которые раздобыла неизвестно где, устроила их в уголок, как делали наши предки, встречаясь с непогодой и лишь затем продолжила свой рассказ, словно не замечая, что добрый десяток людей с напряженным вниманием наблюдает за ней.

– И они меняют цвет! – закончила Вера свою коронную фразу.

В лаборатории стало так тихо, что слышно было, как в руках Мариэтт хрустнул мячик от пинг-понга. У Сержа из чайника на стол лился кипяток, Питер судорожно вздохнул и схватился за голову, все остальные не проронили ни звука.

– Они перенимают цвет окружения, – как о чем-то самом обычно вещала Верочка своим четким голосом, не сообразуясь с нашей неподготовленностью, а, может, наслаждаясь нашей растерянностью.

– Как это?

– Они становятся серебристо-белыми, как снег.

Сергей Иванович наклонился и решительно дернул за концы шнурков, потуже затягивая их, словно готовясь к бою.

– Пошли! – без предисловий сказал он, и мы двинулись за ним, как будто ждали этого короткого приказа.

Вера проводила нас глазами, заново наполнила чайник, поставила его на спиртовку и села к столу.

– А ты? – я задержалась на пороге. – Можно я надену твои сапоги?

Она коротко кивнула, ничего не ответив. Я и так знала все, что она может сказать. Что, во-первых, она все видела, во-вторых, ей надо убрать со стола, а в-третьих, накормить Овчика, который, несмотря ни на какие катаклизмы, упорно просит есть. Еще она бы сказала, что, конечно, молоко камерунских козликов очень жирно, но собрать с каждой особи по полстакана жидкости не так-то просто: она попросту теряется в пушистых недрах шерстки камерунцев и потому ей, Вере, приходилось изрядно потрудиться, прежде, чем накормить стремительно растущего Овчика, а других охотников на эту непростую долю не находится.

Это была правда. Вера не выносила пустых разговоров и бездействия. Если она видела что-то своими глазами – ее невозможно было переубедить или заставить обсуждать феномен. Она так и говорила: «Переливать из пустого в порожнее – это занятие для лоботрясов и хлюпиков». Себя она не считала ни тем, ни другим.

От неожиданного прилива энтузиазма мы забыли про выпавший снег и сразу же утонули в сугробах – сандалии и кроссовки мало приспособлены для подобных катаклизмов.

– Сюда, ребята, сюда! – крикнул Брэд, вытаскивая из хозяйственного сарайчика магнитную транспортную тележку.

Вскоре тележка была установлена вблизи магнитной дорожки и доверху наполнена молодыми задорными учеными с мокрыми ногами. Питер нажал педаль скорости, но агрегат словно примерз к снегу, не думая двигаться ни вперед, ни назад.

– Может, через снег до тележки не доходит сигнал магнитной дорожки? – предположил кто-то.

– А, может, дело в перегрузке, и кому-то придется идти пешком?

– Но это же не лифт!

– Может так, может иначе, – сказал Сергей Иванович. – Как бы-то ни было, придется ей помочь! – скомандовал он. – Впрочем, к дамам и ко мне, как представителю старшего, умудренного опытом, поколения, которое надо беречь, это не относится.

Молодые задорные ученые с мокрыми ногами снова оказались по колено в снегу.

– Э-эй, ухнем! – крикнул сверху Сергей Иванович, взмахнув руками.

Транспортное средство мягко сдвинулось с места, добровольцы заскочили на площадку и стало так весело, как бывает после сдачи экзамена. Тележка ползла медленно, со скрипом и стоном, и мы успевали обозревать безлюдные заснеженные окрестности городка.

Через пять натужных минут тележка снова встала, и как мы ни старались ее подбодрить, нажимая все кнопки подряд – она категорически отказывалась исполнять свое предназначение.

– Ну, что же, приехали, – сказал Сергей Иванович. – Большое спасибо! – он спрыгнул на землю и в пояс поклонился магнитотележке, которая отозвалась благодарным стоном и медленно тронулась с места.

– Я знал, что это одухотворенное создание не оставит втуне мои слова, – сказал Сергей Иванович и отбил еще один земной поклон.

Упрямое, как ослик, транспортное средство быстро набрало скорость и умчалось вперед, увозя часть растерянных пассажиров.

– Постой, неблагодарная! Куда же ты без меня! Это я говорил «спасибо», – кричал Сергей Иванович, быстро перебирая своими толстыми ножками и пытаясь догнать тележку.

Но магнитная кара только прибавила ходу и вскоре с большой ретивостью добралась до центрального биолокатора, где собралась изрядная толпа наших коллег – по-видимому, известие о перемене цвета ньюпенсл не мы одни сочли знаменательным.

Так и не сумев остановить взбесившуюся магнитную тележку, мы попрыгали прямиком в снег и изрядно вымокли, чему запыхавшийся Сергей Иванович был несказанно рад. Тележка сбавила ход, но самостоятельно поехала дальше, а мы двинулись к ученым.

По своему внешнему виду эта толпа скорее походила на внезапно осиротевших благородных джентльменов XIX века. Чего только ни напялили на себя наши тонкие личности – оказывается, в научных запасниках хранится куча лишних предметов, которые до сего трагического дня никогда не были востребованы. Тут были: ванные коврики, полотенца, простыни, шторы, боксерские перчатки, а также резиновые непромокаемые перчатки – некоторые натянули их на ноги и теперь не перебирали нижними конечностями, как лошади в стойле.