Текст книги "Идка"

Мама это дело раскусила и доверила хлебом заниматься мне. Отправит за хлебцем, даст сумку большую, в неё 10 буханок входило, буханка по весу ровненько 1кг.

Сама ростом с сумку, представляешь, какая картина, смех и грех! Однажды фокус не прошёл, хлеба мала купила. Иду назад с соплями, а у нас рядом с домом находилось ФЗУ (фабрично-заводское училище, если я правильно помню расшифровку, теперешние ПТУ) оно было для мальчишек. Ты это здание видел, когда ты там бывал, в то время – это уже школа была. Фезеушников всегда на улице много находилось. Они, видимо, меня знали, рядом дом, постоянно мимо них в магазины ходила, в школу, наверно, конец первого класса, я их не знала, не разглядывала, для меня они дяденьки. Иду реву, они меня остановили, расспросили, почему нюни распустила, Как звать меня спросили, всё рассказала. «Ну, нечего реветь», – говорят. «Мы тебе хлеба купим, давай деньги». Отдала деньги, кто-то зашел в училище и принес мне хлеб. Потом я долго хлеб там покупала. Они в столовой своей договорились, чтобы мне его отпускали. Теперь уж я сама заходила прямо в столовку. Блат. Сейчас понимаю, что их ведь бесплатно кормили, а кто-то из поваров, видно карман за мой счёт пополнял. Маме сначала не говорила, приносила хлеб из магазина и из столовой, потом проболталась, но реакции ее не помню, видимо выгодно было – хлебушка много.

Когда и как, закончился, этот период не помню. Позднее лет в 14 -15 были другие очереди, хлеба меньше покупалось, оставались кроме нас, человеков, только свинушка и курчонки.

Наш двор

Зимой во дворе затишье, играет детвора, но мало – занята уроками дома и в школе.

А летом двор бурлит большой, живой, интересной, ребячьей жизнью, посиделками взрослых на крыльце. Женскими громкими во весь голос разговорами – тайн нет. Вскриками мужичков, играющих в домино за столом у дома. Иногда, пилось-распивалось пиво пенное. Стол небольшой, в карты не играли, я не видела. Спорили о футболе. В поселке был стадион, мы вместе с взрослыми туда ходили.

По весне двор убирали всем домом, собирали мусор, выметали начисто. Летом генералили каждую субботу (дворников и уборщиц в ту пору не было). Ходили родители в ЖКК, просили, чтоб отремонтировали песочницу, завезли песок, привезли качели. Нравились всем детишкам такие субботники. Двор стоял прекрасный – подметён, водицей сбрызнутый, песочком легко посыпанный. Дом помыт. Мы его расписывали мелом – писали, рисовали, чего только душенька хотела, взбирались на завалинку, чтобы повыше каракули оставить. Родители ворчат, ворчат, а потом нам ведра с водой и тряпками в руки и, в добрый путь. По полдня скребли с перерывом на пожрать – покушать. Закончим мыть. Чей-нибудь родитель работу примет, бывает и с замечаниями.

На троицу ходили с кем-нибудь из взрослых в лес за ветками, украшали подъезды, столб-опору для электролинии, (центр для игр в прятки и красные-белые).

Посредине двора был нарисован большой прямоугольник для игры «из круга вышибало». Еще в одной стороне начертаны круги для игры, типа лапты, все имели свои биты, родненькие, в этих же кругах бились в ножечки. Играли в крышки, девчонки ещё в секретики, друг перед другом хвастались конфетными фантиками, менялись ими. Лепили из глины кукол, посуду. Играли в магазин и дом. Командами играли в красных и белых, орел и курица. В прятки и пятнашки. Города и штандер. Может чего не правильно вспомнила уж не обессудь. Дрались и мирились. Всё было в ребячьем государстве.

Посмотрели кино Тарзан. Я получила прозвище Чита, по обезьяне-героине из кино, видимо ассоциация возникла. Я не знала, почему получила эту дразнилку тогда, не знаю и теперь. Не догадалась спросить, кулаки голове мешали.

Но, не часто я его слышала в глаза. Расправа ожидала любителя подразнить.

Жил в нашем подъезде мальчишка, Безгин его фамилиё было, говорили взрослые на них – бандеровцы.

Помню, мать его на продажу выбивала на машинке вышивку, ришилье, что ли называется, у нас её труд тоже имелся.

Так вот этот паршивый мальчишка, обозвал меня однажды фашистка (на немку я не реагировала). Получил сразу и много того, что ему причиталось за фашистку. Он со мной одного года. Раз со мной не справился, стал мальчишек, Витьку с Ванькой, особенно Витьку, донимать, а они прибегут с ревом, у меня мозги закипают, контроль теряю, рву его на части. Однажды, вообще сдурела, почти задушила. Из соседнего подъезда, тетка выскочила, со второго этажа, стенки у нас общие были, и ещё одна откуда-то шла. Вот в вдвоем меня с него стащили, он хрипит, полузадушенный. Жуткое дело. Вообще без башни, если из себя выведут. Чем бы закончилось война, не ведаю. Они уехали.

Лет четырнадцать мне было. Стою у окна, собираюсь в школу (не помню, осень или весна), окно открыто, тепло на улице. Во дворе, собачушка-дворняшка рыженькая, небольшая жила, ребятишки с ней друзьями были, кормили. Она сидит, вокруг ребятня колготится. Вдруг появляется здоровый мужик с ружьём и целится в собаку, ребятишки испуганы. Кааак я выылетела, встала перед собакой. Он стреляет, ружьё делает осечку. Я на него ору: «Гад, тебе, что собака помешала, кусок хлеба у тебя сожрала?!». Он в ответ на меня орет: «Дуррра, я тебя убить мог, дууура». Я собаку в охапку и отнесла на чердак.

Вишь, Бог миловал, не дал меня убить.

Глава 5. Всякое разное.

Немного о ёлке.

Ёлку к новому году заготовляли большущую, до потолка. До 30 декабря стояла она в стайке (малыши не знали, что она там поживает).

Со скотинушкой в зиму взрослые управлялись, надо было лампу керосиновую зажигать, поэтому дети туда не ходили.

А в этот день, 30 декабря, утром просыпаясь, в углу коридора, около печки, видели, веревкой связанную ёлищу, сказывали малышне: «Дед мороз принес, чтоб к празднику растаяла».

На следующее утро, она стояла во всей своей красе, посредине зала, в нарядных игрушках, блестела дождем, снежками ватными белела, цветными бумажными гирляндами и флажками на стены как будто опиралась, краснела большою красною звездою на макушке, дразнила конфетами в фантиках. Цветы скромненько теснились в углу за ёлкой. Под ней стояли в сугробе из ваты дедуська Мороз и его внучка Снегурочка.

К новому году покупалось много мандаринов, яблок, орехов, пряников печенья, стряпни много было и другой всячины. Сладостных угощений хватало до Старого нового года, и на колядки, на «сеем, веем, посеваем…», на всех приходящих.

Посевать ходили к соседям по дому, подавали опять же сладости и мелкие денежки. Сеяли-веяли рисом, пшеницей, пшеном. Ходили ватагами, гурьбой. Спорили о том, кто ловчее, у кого больше насеяно. Если у кого-нибудь из малышей меньше было, делились.

Мы у родителей посевали пшеницей и пшеном (как помнишь, куры были), сначала папа, потом мама, зарабатывали от них денежку. Когда праздники заканчивались, все дружно ёлочку раздевали, бережно складывали игрушки в большой ящик.

Стилисты, массажисты, парикмахеры

Когда мы стали жить без соседей, много времени проводили на кухне.

Я вслух читала книжки, мама кушать готовила или чего-нибудь штопала, чем – то занималась, папа сидел на полу у печки, в позе лотоса, как говорят, детвора на нём и около. Иногда, папа прямо таял, когда дети, и я дылда (мама говорила на меня так), крутились возле него. Начиналось таинство и колдовство парикмахеров. У всех в руках банки с водой, расчески, ленточки и заколки. Он отодвигался от печи, чтоб доступ к голове имел каждый. Волосы длинные, не до плеч конечно. И на голове начинался волшебный танец множества рук. Макали расчёски в воду и на голову, плелись косички, нахохливали чуб, как будто не хватало воды, плевали слюной на подопытную голову, завязывали бантики, цепляли заколки. Ссорились малыши, дёргали волосы, каждый в свою сторону, а он сидел с закрытыми глазами, сложив руки на груди и, даже засыпал. Частое и любимое дело завладеть головой.

Массаж для папы опять же на кухне или в коридоре, ложился на живот и все маленькие ноги, бегали по нему, топтались. В шахте работал, всяко приходилось уголь добывать – и лежа, и на четвереньках доводилось, малыши спину правили. Не помогала эта процедура, я, держась за стенку, вставала на спину и потихохоньку топталась, где посильней пяткой надавлю. Спина похрустывает, он говорил «на место встала».

Много играли в прятки зимой. Мы с мамой выпроваживали малышню в подъезд и старались так спрятать отца, что ребятня с ног сбивалась, пока его найдёт. Кровать родителей заправлялась высоко, с подзором, с укладкой одеял, подушек под накидками. Отца укладывали и заправляли, под кровать залезал и всяко разно. Под кроватью он летом спал в жаркую погоду, когда была ночная смена.

Такие потешки.

Наказания от родителей мальчишки и Надя получали жесточайшие. Ремень у отца был кожаный, он на нём бритву (опасную) правил для бритья. Вот этот ремень похаживал ребяткам по заду, спине, почему попадёт. Мама пользовалась веревкой, тапкой. Синяки порой не успевали сходить. Ставили в угол. Часто, в нём стоял Колька (курил и хулиганил). Насыпали пшеницу на пол, его ставили на колени, до тех пор стоял, пока не попросит прощение. Остальные быстро выходили, а он нет! Стоит, слёзы бегут. Он молчит и пшеницу из-под коленей почти съест всю. Страшно! Я в комнате изревусь, мама постоянно подходит – «проси прощение», он молчит. Маленький, иногда, лбом в стенку уткнётся, засыпать начнёт, качнётся. Страшно…

Меня отец ни разу не побил. Мама однажды приложила ко мне верёвку за компанию со всеми. Мы тогда как сдурели. Ваньку стали обзывать Манькой, все хором на кухне. Она услышала, пришла из комнаты с верёвкой и отходила нас всех. Приговаривала: «С ума сошли! А если на улице услышат и прицепится к нему эта дразнилка? Какой он вам Манька! Брат он вам! А ты здоровая, а бестолковая!» Второй раз она залепила оплеуху мне лет в 13-14.

Мои «бунты»

Первый.

Мы к родителям обращались на «вы». Мне от этого вы, не комфортно было. У меня часто получалось, на ты. Я говорила, что ведь они мне не чужие, почему вы? Отец отвечал: «У немцев так». Я много читала – всё подряд. Вычитала, что к родителям надо обращаться на ты. Принесла, положила перед отцом статейку, он прочитал. После этого ребятишки на вы, а я на ты.

Второй.

Папа очень прилично пел. Слышала я, как они немецкие песни с соседкой, тётей Эммой Шмидт выводили, а другие подпевали. Когда собирались на праздничные пирушки, песни и пляски были всегда. Компания постоянная – пять пар. Одна из них – директор средней школы и его жена учитель истории. Остальные тоже из педагогов, ну и соседи. Все они немцы, одна мама русская. Танцевал отец, загляденье, легко грациозно. Водил партнёршу, дух захватывает. Вскрикивал «опля, опля» кружился в вальсе и в польках, вправо, и влево, с притопыванием. Ухх!

Наглядевшись на пляски, я решила, что должна научиться танцевать. Мне осенью исполнится 13 лет.

Отец сидит в нашей комнате, читает книгу. Я зашла, говорю: «Пап, научи меня танцевать». Он как взовьётся, книгу в сторону, ко мне подскочил, надо мной навис: «Ты, что не знаешь, немец с дочкой не танцует! Иди отсюда!». Дня четыре подходила, он внимания не обращает. Я одержала победу. Включали пластинку «Вальс цветов», наука началась, ещё и подружку Галю Анциферову, учил за компанию, чтобы было с кем танцевать.

Третий.

Первая четверть 10 класса. Родители работают. Мне выдаются деньги на хозяйство, на продукты. Готовлю, убираю, хожу в школу. Помогаю малым с уроками, если требуются. Бегаю в школу к маме – помогаю ей мыть участок. Её подружки-сотрудницы, говорили: «Идка у тебя, как машина». Мама передавала мне слова эти как комплимент. Справляюсь.

Однажды, мама уже дома. Сегодня день получки. Папа приходит с легким запахом пива. Проходит в кухню, мама сидит, я стою, прислонившись к стенке. Он протягивает мне деньги со словами: «Воруй дальше». Я опешила: «Как воруй?». В ответ: «Мы тебе деньги отдаем, ты воруешь». Мама ни слова. Я ему: «Зачем тогда их вы мне даёте? Заберите!» В руки ему деньги сунула и пошла. Собрала портфель и ушла из дома. Отправилась к бабушке Фёкле. Мама догнала:

– Ты куда в ночь?

– К бабушке.

Темно, иду по шпалам, на автобус денег нет. Пришла к бабушке с Лёлькой (они проживали, не доезжая до Копейска двух остановок) и жила у них несколько дней. От них ходила в школу и обратно пешком.

Потом приехала мама-парламентёр, отец просит, чтоб ты вернулась, он был не прав. Я заартачилась, она: "Ну, ради меня". Вернулась.

Когда мы жили в Дружковке, сначала папа приезжал в гости, потом мама. Она говорила: "Идка, почему тебя отец боится?"

Потом письмо написала – у отца на шабашке, любовница молодая завелась. "Идка, скажи ему чтоб бросил, он тебя послушается, он боится тебя". Я в ответ: "Мам, решайте личные проблемы сами".

Глава 6

Привет Мама,

прочитал и пятую часть. Как раз тут нашел более подробное описание быта. Про новый год хорошо как написало. Прямо читал и завидовал по-доброму как вы хорошо там возились большой семьей. Очень хорошо описала.

Не знал, что у вас так много было именно немецкого – традиций, и т.д. очень интересно :). А про деньги не понял ты что ли их тратила на что-то еще? Нецелевые расходы были? Чего это отец так жестко наехал то на тебя?

Очень интересно, пиши еще пожалуйста ;)

Да ничего я не воровала! Они ж меня не контролировали, верно, закралось какое-то сомнение или похмельная бдительность заговорила. До сих пор тайна сия не открыта. Всё что покупалось, всё на виду, на столе оказывалось, холодильника то не было. С запасом можно было купить продукты долгого хранения сахар, соль, муку, крупу, консервы, мыло, мясо своё – оно не покупалось, а остальное, на раз-два покушать. Зимой еще, куда не шло. Двойные рамы на окне, между ними лежало сливочное масло (летом в ведре с водой плавало), хлеб замораживали (достанешь и в духовку буханку положишь, а она оттает, запечётся, хрустит румяными корочками, и с пельменями жуём, за ушами трещит). Я никогда не съела ни одного лакомого кусочка одна и в тихушку! Скорее наоборот – отдавала. К примеру, деньги на питание давали, иногда на пару пончиков, цена им была 3 копейки, я эти денежки сохраняла. Сохраняла, сохраняла, а потом подарки покупала.

С чего воровать-то. Отец зарабатывал 120 рубчиков, мама рублей 60. Сдачу от покупок до одной копеечки в шкаф клала. Они же только на продукты оставляли.

Полагаю, что если б на самом деле подозревали, даже бы шааагу не смогла из квартиры сделать, была бы бита нещщщадно по возвращению, а то ушла и не остановили! А так, хорошо получилось. Мой уход, неожиданный для отца, перечеркнул все подозрения и недомолвки, завиноватил его самого.

Была ещё одна «коса на камень» между мной и отцом. Конец февраля или начало марта 1969 года. Мы жили с Федяковым ещё в одной комнате внизу с соседями (у них две). Приехал папа в гости, неожиданный сюрпрайз. Собрали с вашим папаней стол-угощение, сидим втроём разговоры разговариваем. Заявляется федяковский приятель (учились в техникуме вместе), не выгонишь ведь, за стол пригласили. Сидели – ляля– тополя, болтали. Федяков упился, спать завалился. Дед на питиё крепкий, забыла, как приятеля звали – величали, он ещё посидел с нами какое-то время и ушёл. Отец стал мне всякую гадость молоть: «Почему он остался, если хозяин спит». Короче приревновал меня, ерунды всяческой наговорил. Я ему: «Толя не ревнует, ты-то чего сказки сочиняешь, ложись спать». Ушла на кухню посуду мыть, чуть позже слышу, входная дверь хлопнула. Заглянула в комнату, отца нет, подумала – пошёл в туалет, а его нет и нет. Собралась, пошла, искать, около дома – нет. Испугалась за него – ночь, город незнакомый, заблудится. Зима, мороз – упадёт и замёрзнет. У страха глаза велики. По дороге бегу, увидела его, он шаг прибавляет. Я его догнала и в разнос пошла. Привела домой и сказала: «Сейчас ложись спать, а утром я встану, чтоб тебя не было, как приехал, так и уезжай. Нечего испытывать моё терпение, я не девочка на побегушках». Утром просыпаемся, его нет. Федяков спрашивает:

– Где отец?

– Нагостился, уехал.

Мама письмо написала, почему мол, отец в валенках на босу ногу приехал и без вещей. Что случилось, не рассказывает.

Я отправила посылку с его вещами, гостинцы от нас положила. Записку приложила – не рассказывает, значит, ничего не случилось.

После этого я с отцом не разговаривала до августа 1971. Хотя и жили мы уже у них. В октябре 1969 года, когда у меня начались схватки ночью 26, родители повели меня в больницу, была метель, сильный ветер гудел, сугробы глубокие. Отец шёл первым, путь прокладывал, метра через три за ним я, кряхтящая и стонущая, за мной мама. Она мне в спину – Идка, ты на такое дело великое идёшь, прости отца, я не знаю, что между вами произошло, но он сам не свой ходит. Я в ответ – сквозь рёв: «Нет!».

О, Господи, молодость безрассудная, жёсткосердная и жестокая!

Вот в какие дебри, давно забытые, далёкие ты завёл меня своим вопросом: «Ты, что ли тратила их, на что-то ещё?»

Немного о быте, если к нему будут относиться мои записульки. Плоховато помнится, но могу написать или скорее описать кровать родителей. Полуторка – никелированная (гордость отца). Спинки – четыре блестящие металлические трубки толщиной с палец, с внутренним болтом. Соединяются вверху и внизу с поперечинами. На болт накручивается гайка в виде шарика блестящего. Крайние трубки, наверно, диаметром около 6 сантиметров, на них надеты и красуются маковки (как на церкви купала). Сетка панцирная, но мне ещё помнится, что на неё клались доски три широкие. Ребятишки, как сороки, блестящие шарики откручивали, всякий раз за них получали по рогам (отец так говаривал), но продолжали их окручивать и тырить по карманам. Под кроватью стоял большой таз в него складывались яйца от несушек. Под нею же спал папа в летнюю жару, когда работал в ночную смену, таз убирался.

У них же в комнате стоял сундук деревянный, покрытый лаком. От любопытных глаз и носов мелких шмакодявок, навешивался замок. Когда играли в прятки, отца ухитрялись укладывать туда. (Удивляюсь, как он мог туда помещаться). В основном в нем хранились вещи не повседневной носки. Там же лежала папина будёновка с длинными ушами-завязками. Он в зимние морозы иногда её надевал. Большая (150 см х 150 см) шерстяная, клетчатая шаль. Сейчас она у меня, правда мама у неё году а 1996-ом обрезала с одной стороны кисти, я помню её ещё до школы. Когда мы ходили зимой к папе на шахту мыться (душ), то меня закутывали в эту будёновку, а если сильный мороз, то сверху эту шаль. За поселковскую баню надо было денежку платить, а на шахте бесплатно, отец договаривался.

Вспомнила ещё, что мы, дети, ели за отдельным детским столом (60 см х 100 см), купили родители в магазине, он орехового цвета, к нему четыре стула, и мой стул, я о нём уже упоминала. Стоял он в кухне, сразу как зайдёшь в уголке справа, когда накрывался к обеду, выставлялся на середину. За ним очень любили кушать соседские ребятишки, ни у кого такого не было. За ним я ела лет до десяти или одиннадцати, а потом и Виктор перешёл за большой стол.

Одна из соседок – богатая семья – он, она, дочь, сын. Он инженер на шахте, она медсестра. Есть машина «Победа», квартира из двух комнат, везде ковры от пола до потолка, приносила свою еду для всех детей лишь бы, её дети ели со всеми за этим столом, так как дома они плохо кушали, без аппетита. Она говорила, что стол у нас волшебный.

Когда жили ещё дедушка и бабушка у нас, я ходила с бабкой и тётками на какие-то водоёмы, где по берегам росли камыши. Мы рвали с них шишки в мешки, приносили домой, затаскивали на чердак, рассыпали их там. Когда они высыхали, их крошили в корыто, получался пух, этим пухом набивали наматрасник и наволочки. Получалась перина и пуховые подушки. Следующим летом пух менялся.

Бабушка вязала шарфы, косынки на продажу из простых катушечных ниток, черных и белых. Один такой шарф был связан для мамы, но как только они уехали, мама тут же его приспособила летом на форточку от мух и комаров, это называется – неприязнь друг к другу продолжает жить. Он выгорел с одной стороны, сейчас находится у меня. Вязка очень интересная, вязано не крючком, было у бабушки какое-то приспособление самодельное.

Махонькое такое воспоминание всплыло. Дедушка работал летом сторожем в колхозном или сельском саду. Где колхоз находился, не знаю. Когда дед сторожил, мне надо было относить ему обед, со мной отправляли Витьку с Ванькой. Путь был не ближний, откуда я его знала, не помню. Мы приходили туда, у сторожки стоял сколоченный стол, дед садился есть, а нам разрешал побродить по саду, полакомиться чем-нито. Мне запомнились кусты малины, с белой, жёлтой и красной малиной. Самая сладкая ягода для меня белая, душистая.

Вот она, какая маленькая вкусная памятка сохранилась, оказывается в моей старой головёнке, верно, потому что больше я нигде такой ягодки не ела, и не встречала.

Как ты считаешь, сын, относится этот кусочек к быту? ;(

Даже настроение смешливое и слезливое, смех сквозь слёзы, посетило меня. Празднично на душе и сладко.

Ой, Яня, не знаю, что писать, как-то линия повествования закрутилась и оборвалась.

Я на бумаге не пишу, вот и заплутала в трех листах. Видишь, пишу, пишу по порядочку, а потом виль в сторону, и ниточка памяти тонкая рвётся.

Ещё к твоему писательскому таланту. Несколько человек писателей под фамилией Берг в 2010 году находила в Интернете, но не скачивала и не читала.

Возвращаюсь к жизни школьного периода.

С начальной школой распрощалась! Начинается новая школьная жизнь с новыми ощущениями, с полной корзиной комплексов, которые до поры до времени находились в долгой, лялешней, спячке.

Школа №13 большая, все помещения в ней с высокими потолками (бывшее ФЗУ). Я уже знакома с входом и столовой. В классах большие окна. Широкие лестничные проёмы, ведущие на второй этаж. На этаже огромный зал, в нём выстраивалась на линейки вся школа, здесь принимали торжественные поздравления и совсем не торжественные наказания-порицания, отличившиеся. В этом же зале проходили школьные вечера отдыха, ставилась на Новый год огромная ёлка, проводился костюмированный бал. В конце его располагалась библиотека и радиоцентр, справа от входа три двери в классы.

А, учёба, она и есть учёба, как потрудишься, выучишь, как мозги потренируешь, так и заработаешь, соответствующую оценку получишь.

Я из рядов хорошистов медленно и упорно скатывалась в могучие ряды посредственников – троечников. Появились новые предметы, а к ним новые учителя. Классный руководитель Тукеайнен Екатерина Михайловна (если не ошиблась) вела ещё математику. Она финка, была на фронте в финскую войну. Кстати мой отец на финскую войну был призван и отправлен эшелоном, но война закончилась, их эшелон не доехал до фронта 20 км. Екатерина, кличка Пончик – маленькая, полная, кругленькая с красными щеками, белой кожей лица, красивая, очень плохо говорила по-русски, я ниичеегоо не понимала из её объяснений. Математика стала первой ступенью к тройкам. Тупо заучивать непонятные формулы, не получалось, зато тупо списывать ухитрялась. Физику преподавал её муж Пак (и. о. не вспоминается) кореец, этот товарищ, мне был совсем не товарищ, если у неё хоть отдельные слова понимала, то у него ну совсем ничегошеньки. Бывало у них на уроках ничего не понимая, напрягаюсь услышать, понять, да если ещё в классе жарко, мне становилось плохо до тошноты. Уходила с уроков больная домой.

Однако в школу ходить нравилось. Особенно, всем нравились подготовки к праздникам, каждый класс готовил свою газету, украшения для школы, к примеру, ко Дню революции, к Новому году, к майским праздникам. На ёлку клеили гирлянды из цветной бумаги, фонарики, флажки. Все классы собирались в столовой – шум, гам тарарам. Потом украшался зал, ёлка. На май готовились бумажные белые цветы, заранее ставились веточки в воду, чтоб зелёненькие листочки были. Устраивались субботники сами, не родители, не уборщицы, убирали, мыли сначала класс. Мыли парты, панели, двери и полы. Привели в порядок класс, выходили в коридор на свой участок. Смех, шутки, спор. Весело. Главное, отменялись уроки. А на парады я ходить не любила, но эту повинность и подготовку несли все. В конце учебного года занимались ремонтом школы. Белили стены и потолки в классе, мыли окна, красили после ремонта парты, с партами помогали родители. Закончив с классом, нас шесть человек отправляли белить стены и потолок над лестничными пролётами. Считалось, что этот объект требует особой ответственности и умения. Я входила в бригаду избранных, хотя ростом не очень вышла, зато белила ровненько, без полос, умело справлялась с потолком. Мама несколько раз в год (четыре-шесть) устраивала побелку квартиры. Мне доверялось помогать сначала по чуточку, а позже в полную силу. Опыт был наработан.

В школе устраивались вечера отдыха не только на праздники, но и в будни. Танцы под пластинки. В параллельных классах учились мальчишки, которые занимались в музыкальной школе, кларнет, саксофон, пианино, баян. Были у нас девчонки и мальчишки, которые хорошо пели. Я ходила не на все вечера, ходила только на те, когда надо было приходить в школьной форме. Не в чем было, меня не баловали одёжкой.

Помню, в девятом классе, перед Новым годом вечер: вход в цивильной одежде. Я сижу дома. Приходит к маме соседка, молоденькая она была. Спрашивает меня, почему я на праздник в школу не иду, ответила, что не хочу. Мама ко мне, там, правда, танцы, так иди, я отпускаю. Не хочу я идти – говорю. Да и поздно уже, скоро школу закроют начало в девять часов. Соседка говорит – я знаю почему она не хочет – ушла домой приходит и приносит платье, красивое, переливается то серым кажется, с зелёными листочками, то зелёным с серыми листочками. Мы с ней одного роста и комплекции, только у меня грудь больше. Быстро одевайся – говорит – я заплету тебя. Мама поддакивает. Я говорю – как я пойду в чужом платье. Лена говорит – я вам его продам, Маша, купишь, мне оно в груди велико, а Идке хорошо. Правда, как на меня пошито. Собрали меня, на плечи платок накинули и выпроводили, сказали, в окно будут смотреть, как в школу пойду. Делать нечего, отправилась. Дошла до школы, постояла там немного, вернулась в подъезд, наревелась в захлёб, снегом умылась, утёрлась платочком и шалью, успокоилась, поднялась домой. Сказала, что дверь не открыли в школе, опоздавших, не пускают. Летом мне это платье купили.

Первые экзамены сдавали за седьмой класс. Учила билеты по русскому языку, его первым сдавали. Выучила уже 13 билетов. Легла спать, приснился сон. Я в экзаменационном классе. Комиссия за столом я тяну билет. Спрашивают номер билета, читаю тринадцатый. Сажусь готовиться и отвечаю на пять.

Утром, остальные билеты прочитала, а тринадцатый учу и учу, в полной уверенности, он мне достанется. Приходит подружка, Галка. Спрашивает:

– Выучила билеты?

– Нет, – отвечаю. Мне тринадцатый достанется, зачем все учить, прочитала.

– Дура, ты, – говорит.

В день экзамена захожу в первой пятёрке, всегда заходила первой, отбоялась и спокойно дожидаешься результата. Беру билет, смотрю 13, чуть не заорала, ответила без подготовки на пять. Называется сон в руку.

Стало тебе скучно и тошно, от писанинки, а?

Глава 7

Сына, я тебя обманула. Папа родился – село Мещеряково, Соль-Илецкий район, Чкаловской области. Стала писать и вспомнила, что в то время не было Оренбурга с 1938 до декабря 1957 года, а был Чкалов с декабря 1938 года. Даты подсмотрела в книге 1977 года «РСФСР административно – территориальное деление» на 01.01.1977г. Есть у нас такая.

Привет Мама, вот немного фото нас и наших девуль :)

Отбирал сейчас фотки и вижу какая огроменная разница между жизнью детворы твоего детства и нынешнего!

Сына, это ж неизбежно, что разница, как ты говоришь огроменная, понимаешь ведь, с моих семи лет прошло без малого шестьдесят леточков, а четыре года мне исполнилось, ажно, шестьдесят три годин назад. А, между моими деточками и твоими, какой годовой промежуточек и, есть ли разница в этих детствах, а? Вот то-то и оно.

В 21 веке живём. У меня, у Толи и у тебя целый век за плечами, а «девули» жизнь познают в новом веке, в котором изменилось всё: еда, одежда, техника бытовая и промышленная, совсем по другим улицам бегают машины не виданные. Девочки, твои малышки, живут в высоких теремах, и, действительно в эти терема нет хода никому, а мы жили низенько, близко к земле-матушке, квартиры на ключ или на крючок закрывались только на ночь или уж когда совсем никого дома не было. Изменился воздух, которым дышим, еда с того, моего времени, потеряла вкус, но её стало много, разнообразной, красивой и искусственной. Деточки в большей части одеты, как куколки. Разумеется, не всем уготована, как коту, масленица. Есть детки, что рады и куску хлеба, и одёжке с мусорных контейнеров. Обо всём этом теперь ты знаешь и понимаешь больше моего. Не мне судить время перемен, его судить предстоит вам, молодым.

Но, в данный момент, речь о другом. Вернусь-ка я во времена детства-юности некой Идки. Ты уж сын не обессудь, сумбурности записей и непоследовательности воспоминаний.

Закончила в предыдущей части экзаменом. Возможно за месяц до него, я впервые надела очки. Испытывала жуткое стеснение от этого украшения, мало того, что нос на двоих рос, Буратино на зависть, хотя никогда и никто, ничего не говорил, мне про него, однако, комплекс сохранялся долгонько, а тут на нём большущие очки. Девчонки и мальчишки в классе хором и порознь говорили, что мне они не идут, снимали их с меня. Приходилось их носить не на носу, а в бюстгальтере (сумку мне заменял и кошелёк ) надевала очки только на уроках или когда ходили классом в кино. Постоянно носить стала в восьмом классе, к тому времени все привыкли и перестали снимать их с меня или говорить сними. За это время с минус 1,75 зрение упало до -4. Вместе со мной очки выписали Витьке.

Полагаю, причиной потери зрения, был телевизор-господин, появившийся у соседей с первого этажа (жили под нами). Зрителей набивалось в комнате, пройти негде было, считай жители из одиннадцати квартир, взрослые и дети, да ещё детвора из соседних домов. Был в доме второй телевизор у инженера на нашем этаже, я уже писала о них (всё в коврах), но они зрителей не привечали. Смотряшка у телека была крохотная, садились смотреть прямо под самый телевизор, он стоял на какой-то высокой тумбочке. Урону хозяевам от зрителей было предостаточно. Затаптывание ковра, уборка, а один из мужиков, ярый болельщик футбола, до такой степени болел (хозяева в это время уже спали, ночью матч показывали), заорал так и на стуле прыгал, что стул сломал, упал и спящих разбудил, смотрел один. Позже телевизор появился у нас, был он с линзой, телезрители стали делиться на две квартиры. Экран тоже маленький, но благодаря линзе кадры увеличивались.