Текст книги "В особо охраняемой зоне. Дневник солдата ставки Гитлера. 1939– 1945"

Часть вторая
Париж. 1941 год
(Сотрудник архивной комиссии министерства иностранных дел, претендующий на звание историка.)

Из одного письма:

«Здесь климат напоминает арктический. Я вижу столько примеров продолжающегося превращения людей в недочеловеков, такого эгоизма, от которого волосы встают дыбом. Я наблюдаю столь бесчувственное, кичливое высокомерие, что вынужден сам защищаться от попыток взломать мое сознание… Надо надеяться, что удастся увидеть такие времена, когда все это безмерное горе дойдет каким-то образом до сознания, языка и действий его авторов».

Март 1941 года

Среднеевропейская идиллия в лунном свете

Оратор, произнесший торжественную речь в рейхе, назвал сегодняшний Париж обыкновенным европейским провинциальным городом и потребовал отныне не относиться к нему с благоговением.

С 23 часов парижанам запрещено выходить на улицу, и все, что передвигается в мертвой тишине улиц, относится к оккупационным силам. Время от времени проходят одиночные солдаты или их группы, к которым присоединяются гражданские лица с надвинутыми на лоб полями шляп.

Ночь. Ветер дует с юга, и на небольшой высоте проплывают крупные черно-коричневые облака, через которые с трудом пробивается лунный свет. На юге, где-то в стороне собора Дома инвалидов, вспыхивает луч прожектора и начинает прощупывать низкую косматую облачность, отчего создается впечатление, будто в небо протянулась мощная лапа какого-то чудовища.

Рю де ля Пэ (улица Мира). В свете ослепительно-белого круглого глаза фонаря появляются две фигуры в шинелях.

– Ваш пропуск, пожалуйста! – по-французски раздается зычный голос, а затем уже тише – Хорошо, спасибо.

Слышится, как хлопнула дверь легкового автомобиля.

На следующем углу улицы из входных ворот показался слабый синеватый свет карманного фонарика, робко бьющего в грудь прохожего, и раздается глубокий приятный голос:

– Чего желаете, месье? Давайте вместе поднимемся наверх.

Человек в облегающем гражданском полушубке, вместо ответа, в свою очередь тоже направляет в сторону говорящего ослепительно-белый пучок света от цилиндрического фонаря и долго освещает его лицо.

Перед рестораном «Максим» выстроился целый ряд пролеток с неподвижно застывшими силуэтами лошадей и кучеров. А перед отелем на Авеню де л’Опера из пролетки кто-то пересаживается в автомобиль. При этом с саблей пассажира возникли проблемы. Раздается едва слышный скрип, скрежет, какие-то вибрации и дребезжание. Затем длинный лимузин медленно трогается с места. Причем его серая краска почти полностью поглощает лунный свет.

На мгновение из-за туч показывается истерзанный мокрый лик луны и тут же исчезает в набежавшем облаке.

Перед отелем «Риц», чей фасад находится в тени, появились два металлических отблеска от касок обоих солдат, стоящих там, широко расставив ноги, на посту. Между ними в волшебном свете месяца угадывается фигура низкорослого унтер-офицера с огромной кобурой на поясе. Внезапно, щелкнув каблуками, все трое взяли на караул – это в отражении серебряного зеркала мостовой на площади появилась фигура человечка, направляющегося ко входу.

В это же время какой-то унтер-офицер люфтваффе вместе с едва поспевающей за ним девушкой пересек блестящую в лунном свете проезжую часть авеню де л’Опера. При этом девица посмотрела на месяц и тут же поперхнулась от горлового кашля. Затем унтер-офицер с девушкой скрылись во мраке узенькой боковой улицы, и стал слышен только удаляющийся цокот его сапог. Тут луна вновь нырнула в облако, и освещаемая ею сторона улицы погрузилась во тьму.

А вот и площадь Согласия, края которой почти растворились в лунном свете. Видны лишь мерцающие очертания деревьев, да слышен только невыносимый звук, издаваемый на ветру решеткой парка Тюильри и потрескивание полотнищ флагов на адмиралтействе. Почерневшие кучи снега обрамляют лужи, чья поверхность от набегающего ветра покрывается рябью, а случайные прохожие, невольно замедляющие шаг перед тенями от уличных фонарей, спотыкаются о низкие бордюры.

В глубокой тени адмиралтейства бредут два юных матроса, согнувшись под тяжестью большой с дребезжащей крышкой корзины. В это время на площадь нерешительно выворачивает машина, управляемая гражданским водителем.

– Не подскажите, где дом Люсьен Бойер? – спросил у водителя офицер.

– Вы можете говорить по-немецки, господин лейтенант.

Тогда же на улице Риволи в нескольких шагах от входа в отель под аркадами в глубокой тени застыла целующаяся парочка, а далеко позади них под сводами слышится веселое хихиканье. Это подходит марширующая группа мальчиков и девочек. Причем выше всех поднимают ноги в шелковых чулках девчонки.

– Раз, два, левой, – командует взрослый голос. – Я хотя и немного пьян, но ходить строем все же могу. И гораздо лучше, чем вы, дети. Раз, два, левой…

На границе видимости над причалом круто возвышается мост Руаяль, сверкая мрамором на фоне чернеющего снега. Золото здесь тоже присутствует, и все это в совокупности создает ощущение некой старой и давно забытой нежной страсти, утопающей в холодном свете месяца и отблесках камня. Однако ощутить всю прелесть каменного сооружения довольно трудно. К тому же в воздухе неуловимо пахнет гарью и искореженным огнем камнем.

По мосту прогуливаются двое мужчин, куря сигары и о чем-то беседуя. Слышатся только обрывки их разговора:

– Представляешь, внезапно она начала дерзить… Я дал ей чаевые, а потом еще добавил на горничную. К тому же эта дама вылакала три четверти всего шампанского. Нет, нет, боже правый, с меня хватит. Больше никогда…

– А я о чем-то таком даже подумать не могу – сейчас отправляю пряжу для матери, а на прошлой неделе выслал туфли для невестки. Все это стоит бешеных денег, должен я вам сказать…

– Что поделаешь – семья!

Цитадель

Отель «Сентьем», уже не самый лучший, пристроен к зданию вокзала на железнодорожной линии Орлеан – Бордо. В нем два входа, и раньше здесь всегда было много провинциальных пассажиров – оптовых торговцев из Бордо. Тут проводились приемы и конференции в большом обеденном зале, который в настоящее время задействован под помещение пропускного пункта. Ресторан славился отменной кухней, и в нем частенько обедал известный французский писатель Франсуа Мориак. Именно здесь он находил прототипы героев многих своих романов, а совсем недалеко отсюда на улице Пуатье проживал французский публицист, критик и поэт Шарль Моррас, который дополнительно снимал в отеле маленькую комнатушку, куда частенько переезжал.

Наступило утро. В коридоре стоят женские туфли и узкие, смятые в коленях военные сапоги. Вдалеке из открытой двери номера на коврик падает синий треугольник, а на спине горничной белым цветом выделяются завязки передника. Снаружи притулился веник – номер любителя рано вставать немедленно берется в работу.

Туфли начинают исчезать только с половины девятого утра. При этом в отделанной кафелем ванной комнате наблюдается ужасная акустика. В отеле «Сентьем», где царят свободные нравы, в коридоре зачастую можно встретить одиноких дам, спешащих в ванную в возбуждающих воображение пеньюарах.

Для отеля характерны широкие, похожие на балки водосточные желоба под окнами мансардного этажа, откуда, если высунуться, слева виден собор Парижской Богоматери, а чуть дальше Пантеон, церковь Валь-де-Грас, серый скелет незаконченного высотного дома на улице Жакоб, а справа – собор Дома инвалидов.

Ответственные по этажу лакеи сломя голову бегают по ковровым дорожкам, и в коридорах царит большое оживление, ведь почти все господа требуют подавать себе завтрак в постель. Своими тяжелыми подносами, которые они поднимают чуть ли не на уровень плеч, и вытянутыми шеями, торчащими из длинных сюртуков, эти лакеи напоминают больших жуков. При этом один из них, сын крестьянина из Пикардии, с толстыми роговыми очками, красным потным лицом и большими красноватыми руками, частенько распространяет аромат от выпитого им вина. Под рубашкой у него угадывается мускулистая крепкая грудь, и, хотя в кармане этот парень носит ножницы для чеков на серебряной цепочке, за редким исключением он не выглядит счастливым.

Поднос четко вписывается в дверной проем, и в это время из другой двери выскакивает солдат. Некоторое время он смотрит вдаль по коридору, а затем направляется к лестнице. Через мгновение одним из последних в проходе бесшумно появляется другой человек, оставляя за собой в номере густое облако табачного дыма. Это – облаченный в форму дипломат с цветущим и тщательно выбритым лицом. На немецкое приветствие он отвечает с многозначительной секундной задержкой и несколько медлительно. Бросив взгляд на наручные часы, дипломатический работник ускоряет шаг, но тут же вновь переходит на важную свойственную атташе походку, но на этот раз уже почти без раскачки.

Номера выдержаны в золотых и голубых тонах. Мягкие кресла обтянуты синим поблекшим бархатом, столик на тонких ножках – узкий, зато почти квадратная кровать со стеганым голубым блестящим, словно металл, атласным одеялом поражает своими размерами.

Все номера оборудованы одинаковыми каминами из белого мрамора, над которыми висят электрические часы и два очень легких, окрашенных в золотистый цвет канделябра без свечей. Стены тонкие и пропускают малейший звук. Причем изголовье кровати расположено как раз там, где за стенкой у соседа стоит телефон. Поэтому можно легко услышать, например, такое:

– Да, что случилось?.. Где мы встретимся?.. А где это? Я без понятия… Там, где мы были вчера? В любом случае я захвачу с собой кого-нибудь, вы ведь знаете… Об этом мы как раз и поговорим… Я скоро буду…

Ночью же происходит следующее: время от времени с замком соседней двери возникают какие-то трудности. Затем часами слышится звук работающей дрели и тихие проклятия. Наконец с замком покончено, постоялец проникает в номер, и в два часа ночи начинает работать душ, в то время как с улицы непрерывно доносятся пронзительные свистки полицейских. Затем жалюзи с визгом закрываются, а тяжелые шторы с шумом задергиваются – этот возвратившийся сосед наконец понял, что нарушил светомаскировку. После этого обувь с грохотом летит в угол, и постоялец с глубоким вздохом бросается на кровать.

Иногда в каком-нибудь соседнем номере проходит шумная вечеринка, и тогда из обложенного подушками граммофона раздается голос французской певицы Люсьен Буайе с ее знаменитыми шлягерами: «Поговорите со мной» и «Вишневое время». Бутылки же с шампанским постоянно охлаждаются в ванной под шумной струей холодной воды.

Особенно любезен по ночам лектор со своей молодой женой, которая, словно находясь в лифте, объявив по громкоговорителю: «Гимнастика для немецких женщин», начинает ее вести. Весьма популярны также ночные звонки непрошеных знакомых или вообще чужих людей, например:

– Я говорю с фрейлейн Мейер?..

– Кто?.. Как?.. С вами говорит секретарь миссии Х. Что за бесстыдство вы себе позволяете? Будить человека посреди ночи! Я прикажу полиции выселить вас из номера! Хотя нет, подождите, завтра о вас будет доложено господину послу! Вам наверняка не терпится снова оказаться на фронте. Что ж, вы скоро обо мне услышите!

Пожилой профессор разместился в тесном номере между лифтом и туалетом. Поэтому его чемоданы, возвышаясь, словно башня, торчат в коридоре, мешая проходу. Там же хранятся сложенные в стопки старые газеты, которые он никогда не читает, а просто собирает. К этому добавляются разные путеводители в двух, а то и трех экземплярах. Ходит он, опираясь на сучковатую трость, снабженную на конце железным наконечником, и в предназначенной для лета большой соломенного цвета панаме, а также в желтой, не то льняной, не то шелковой куртке.

На каминной полке стоят бутылки с коньяком, а также шикарные издания с гравюрами стихотворений французского поэта-символиста Шарля Бодлера «Цветы зла», «Арабские ночи», «Сад мучений» и другие. Между прочим, на площади Фюрстенберг обнаружился книжный магазинчик, в котором в определенные дни можно приобрести лучшие порнографические издания. Такие книжки удобно носить в карманах кителя.

Бросаются в глаза электрические камины с бесконечно длинными шнурами и различные пустые расписные подносы, которых в нужном месте так не хватает. Ведутся бесконечные разговоры с коллегами, каковые такими вовсе не являются. При этом горничные с головокружительным запахом духов при входе в номер должны двигаться быстро, чтобы не отвлекать постояльцев от этого.

Заслуживает внимания и лифт, который обслуживают целых три служащих отеля. Причем один из них – высокий сухощавый индеец, походящий на марионетку, источающую предупредительность и жизнерадостность. Другой – шустрый маленький и хрупкий кельт с узенькой бородкой и зачесанными назад волосами, на лице которого застыла любезная и слащавая улыбка. От него только раз пахло шнапсом, и тогда он был вынужден опираться о стенку лифта. Это случилось той ночью, когда ему пришлось часами поднимать и опускать на лифте офицеров люфтваффе, устроивших бал на втором этаже. «О-ля-ля, сегодня, кажется, весь мир решил здесь собраться», – приговаривал он тогда.

Третьим лифтером является услужливый подросток-посыльный с усеянным пурпурными прыщами лицом, который, не отрывая глаз от небольших сброшюрованных криминальных романов, не глядя, нажимает на кнопки лифта.

Не менее ярким персонажем в отеле является и симпатичная девушка-уборщица в туалете, расположенном в узком проходе между холлом и рестораном зала ожидания. С коротко стриженными волосами и ниспадающей на лоб челкой, она всегда облачена в синий халатик из серии «не забывай меня» и говорит мягким глубоким голосом. Ее отличает грациозный изгиб шеи. Похоже, она из славян, может быть полячка? На это намекают ее большой, немного курносый нос, вытянутый подбородок и слегка впалые щеки.

В сферу обслуживания этой девушки входит также и комната для проведения телефонных переговоров, которая отличается высокой слышимостью. Не случайно разговаривающие все время пытаются прижать дверь изнутри, но полностью прикрыть ее у них не получается. Из этой комнаты мнящие себя победителями общаются с внешним миром. Причем разговор проходит примерно так:

– Могу ли я поговорить с мадемуазель Иветт?.. Я ошибся?.. Но она дала мне этот номер… Что?.. Не понимаю…

Ресторан зала ожидания и его обитатели

Громадный, необозримый и продуваемый всеми ветрами зал с тяжелым лепным потолком. Здесь даже днем горит яркий свет. При этом стеклянные стены и ширмы, а также составленные спинками диваны тщетно пытаются разделить помещение на отдельные участки. Где-то проходит граница между зарезервированной «для германского посольства» частью и пространством, отведенным для постоянных посетителей зала ожидания – в большинстве своем состоятельных граждан из тихих апартаментов, расположенных на улицах Сен-Жерменского квартала.

По центру в тени растущей в кадке пальмы возвышается некое сооружение, на котором размещены корзины с фруктами и супницы поверх газовых горелок, а иногда на обозрение выложены и лангусты с омарами. Там как приманку для сидящих за столиками посетителей всегда можно видеть маленькую энергичную ученицу Сюзанну со стройными ножками и великолепно сложенной фигурой. Ее основной обязанностью является отрезание талонов с указанием количества заказанных блюд и напитков, что она и делает, чирикая своими ножницами. Причем особой благосклонностью при этом эта аппетитная, полная жизни девушка пользуется у профессора Х. Зачастую, засунув руку в карман брюк, он с нежной улыбкой заглядывает в вырез ее халатика. Однако когда она отрезала талоны на тройную норму мясного рациона, терпение у него лопнуло. Он вынул руку из кармана и пробормотал нечто невразумительное, напоминавшее: «Вы же меня знаете!» А затем, сообщив на ломаном французском о происшедшем одному из официантов, заявил: «У нее уже были маленькие оплошности. Но это уже слишком!»

У сооружения возле пальмы обычно находится и немного заспанный, с розоватыми, как у бургундца, щечками и седыми усами сомелье[16]16
  Сомелье, или виночерпий, – работник ресторана, эксперт по вопросам приобретения, хранения и подачи вина к столу. Он составляет винную карту, занимается дегустацией вин, дает рекомендации по выбору напитков и обеспечивает их грамотную подачу клиентам.


[Закрыть]. Сегодня он выдал двум солдатам люфтваффе последние бутылки шампанского «Пальм Д’Ор», хотя они вполне могли бы обойтись и томатным соком.

В ресторане постоянно прописался также пожилой немецкий адмирал с невероятно большим обветренным носом и узкими серыми глазами, лишенными ресниц. Он находится здесь по заданию берлинского арсенала и, читая фронтовые донесения из Италии, надувает щеки. Персонал его уважает и отгораживает его ширмой.

В зале постоянно толкутся журналисты, пресс-атташе и представители отдела пропаганды – сплошь молодые цветущие люди. Они допускают, правда, некоторые отступления от общепринятых правил ношения форменной одежды – галстуки у них слишком яркие, а волосы чересчур длинные. Зато у них крепкие затылки и тренированные уши, но жесты излишне нервные. Еще бы, ведь они везде лезут в самое пекло. Взятые под охрану при вхождении войск в Брюссель, они были доставлены во Францию в пломбированном вагоне, но на протяжении всего пути ни разу не присели и даже не попили, устав от приставленной к ним охране.

Теперь же они стремятся здесь закрепиться. Но надолго ли? Ведь их коллегу С. уже откомандировали в Варшаву, а Р., попавший в неприятное положение с приведенной им статистикой, со дня на день ждет направления в войска. Поэтому эти господа нервно проводят руками по своим надушенным волосам и вытаскивают манжеты из рукавов. Однако одного из этих любителей отдавать легкие поклоны, щелкать каблуками и небрежно поднимать руку уже отправили в какую-то дыру.

Их разговоры с официантами ведутся долго и тихо. Большинство из них плохо владеет французским, но это не важно. Главное – это уверенный тон и знание меню. Тогда беседа будет звучать примерно так: «Можно ли вас попросить принести шабли (белого бургундского вина)?.. Жаркое съедобное?.. Итак, Розефельт действительно оказался евреем, но это уже по государственной линии… Вы уже читали об английском авианосце?.. Прекрасная корочка… Вчера мы были в одном жутком заведении. Там одно люфтваффе и чисто французская публика… приятные люди… девятнадцатилетняя креолка… великолепно танцует… Вы читали стихи Шарля Бодлера?.. Не видели Андрию, или как там ее зовут, у Бати?.. Очень интересно, но французы совсем не умеют ставить Шекспира, чересчур напыщенно… немного неудачно… Назовите еще несколько дат для моей еженедельной хроники…»

Впечатления

Вдоль набережной Сены дует холодный восточный ветер, поднимая в воздух мелкую белую пыль, перемешанную с пушистыми коричнево-золотистыми семенами платанов, налипших на свежее лошадиное дерьмо. Вспоминаются два огромных платана напротив немецкого пункта по трудоустройству. Их стволы обернуты широким бело-желтым кольцом, и там после обеда собираются люди в надежде получить хоть какую-нибудь работу.

Одна из женщин, укутавшись в свободное черное пальто, шерстяной платок и варежки, идет навстречу сильному ветру, несущему в себе песок. Из-под ее запыленного серого берета выбиваются пряди густых и черных как смоль волос. Одной варежкой она защищает свое бледное, широкоскулое и сильно напудренное лицо с большим сильно накрашенным красной помадой ртом, над которым пробивается легкий пушок. Внезапно ее веки застывают, а зрачки суживаются от неожиданно возникшего рядом яркого света.

Это подрулил небольшой элегантный французский лимузин с желтыми колесами, в котором, как селедки в бочке, застыли, тесно прижавшись друг к другу, трое военных. Один из них был в серой полевой униформе, другой – весь в черном, а третий – в отливающей серебром шинели. За рулем же сидел водитель в штатском. У всех четверых одинаковые линии подбородка и одинаково напряженные спины. На какую-то долю секунды они скосили свои глаза на женщину, но потом опять стали неотрывно смотреть вперед.

Теперь стало возможным прочитать на задке кузова номер машины, а перед ним три буквы – Пол (полиция). Притормозив и сделав широкий неспешный поворот, лимузин проехал через непросматриваемый перекресток.

Другие впечатления

Метро. На узких низких сиденьях в тесноте, упершись коленями друг в друга, сидят старший стрелок и женщина восточной наружности. Сбоку на нее смотрит его товарищ. Вообще непрерывно за ней наблюдают оба, украдкой, временами опустив подбородок или из-под околыша фуражки. В темно-синем пальто с высоко поднятым воротником, она сидит неподвижно, откинувшись на спинку сиденья. Черные волосы почти полностью спрятаны под платком с синим рисунком, который красиво ниспадает на спину и плечи.

На лбу прикреплен серебряный полумесяц величиной с монету достоинством в пять марок. Веки же с длинными ресницами постоянно прикрыты и неподвижны, а под глазами набрякли мешки. У нее четко очерченный длинный тонкий нос с горбинкой и подвижными, трепещущими крыльями. У нее упрямый подбородок, а щеки немного ввалились и обвисли, подчеркивая сильно выступающие скулы. Над верхней губой пробивается легкий пушок, а выступающая влажная и постоянно подрагивающая нижняя губа и горькие складки в уголках рта делают ее лицо похожим на благородную верблюжью мордочку.

Иногда маленькая изящная бронзовая ручка с полированными острыми ногтями нервно поднимается к носу, и тогда на лбу женщины на некоторое время образуются глубокие морщины. Ее фигуру солдаты оценить не могут – вместо ног, обутых в белые полуботинки, они видят только мерцание темно-золотистой ткани, но можно предположить, что они по-европейски голые с натянутыми на лодыжку носками.

Солдаты подъехали к своей станции, и уже на перроне между ними состоялся следующий разговор на берлинском диалекте:

– Каких жутких женщин здесь можно встретить. Неужели мы опять натолкнулись на еврейскую сучку?

– Не думаю. Скорее всего, это турчанка.

– Нет, турчанки ниже ростом. Она больше напоминает арабскую кобылу, прискакавшую сюда из Алеппо.

– Думаешь? На вид ей не дашь и тридцати.

– Ладно, проехали. Все равно она была вся такая неприступная…

– Но и не совсем страшная. Знаешь что, Макс, давай не будем придираться к ее расе. Лично я был бы не прочь закрутить с ней…

Наводнение

Мосты чуть ли не полностью погрузились в воду. У клиновидного волнореза возле Королевского моста до самой высокой отметки уровня наводнения не хватает всего каких-то полметра. За его опорами крутятся мощные водовороты, создавая глубокие воронки.

У моста Сольферино[17]17
  Мост Сольферино – так этот мост через Сену назывался до 2006 г., сейчас же это пешеходный мост Леопольда Седара Сенгора.


[Закрыть] бушующая вода затопила уже всю его чугунную конструкцию, а лестницы набережной ведут прямо в зеленый поток, на фоне которого жутко смотрятся сине-желтые отложения на мягком белом пористом камне, которым эта набережная облицована. Улицы же находятся выше, и поэтому корни платанов остаются еще сухими.

Все это тем не менее не мешает рыбакам с удочками, которые, опершись на кирпичный парапет, часами стоят на ногах, не имея возможности их размять. При молчании многих людей шум воды кажется еще громче, но парижане переживают подъем воды в реке, не издавая ни одного жалобного звука.

Между тем камни кладки широких стен уже стали теплыми. Многие рыбаки пришли вместе со своими женами. Правда, последние больше следят не за рыбалкой, а за тем, чтобы их ноги оставались сухими. Свое главное предназначение они видят в скорейшем приготовлении улова на сковородке.

– Достаточно ли у нас жира? – беспокоятся француженки.

Там же, где вода смогла перелиться через стены набережной, она остается на удивление спокойной. В общем, можно только представить, как рыба в этом потоке, шевеля плавниками, борется с течением.