Текст книги "В особо охраняемой зоне. Дневник солдата ставки Гитлера. 1939– 1945"

Феликс Хартлауб
В особо охраняемой зоне
Дневник солдата ставки Гитлера. 1939–1945

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2021

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2021

Предисловие

Многочисленные документальные материалы по Второй мировой войне носят характер дневниковых записей и уже опубликованы именно в такой форме. Ведь тот, кто хотел защитить свою внутреннюю свободу, находясь в массе ничего толком не знавших людей и под давлением тоталитарного военного руководства, мог это сделать относительно безопасно только в виде описания личных наблюдений и скрытого изложения своего мнения по поводу увиденного.

Мрачные законы, принуждавшие людей к молчанию, и атмосфера всеобщей подозрительности обрекали отдельные личности на все более усиливавшуюся изоляцию и превращали внутренний монолог в форме дневника в своеобразное духовное приключение, придавая даже абсолютно нейтральным и чисто человеческим высказываниям характер шифровок. Тем не менее некоторые дневники содержали документально-исторические даты и факты военной истории или являлись наглядной хроникой военных преступлений. Другие же, наоборот, выглядели попыткой убежать от мрачной действительности в тихую обитель придуманного мира, а некоторые представляли собой записки, в которых ужасам войны противопоставлялось желание сохранить свою человеческую личность.

Предлагаемая читателю книга по многим причинам занимает среди этих документальных материалов, имеющих форму дневника, особое место. Ее автор, ставший после обучения в университете военным историком и обладавший несомненным литературным талантом и являвшийся страстным, хотя и никому не известным писателем, у которого гитлеровский режим отнял возможность публиковаться, был вынужден несколько лет вести безликий образ солдатской жизни и заниматься эфемерной деятельностью в некой парижской исторической архивной комиссии. Однако по неожиданной прихоти судьбы он, уже будучи обер-ефрейтором, оказался в особо охраняемой зоне ставки Гитлера.

Там он вел картотеку журнала боевых действий вермахта и тайно делал записи в своем дневнике, отображая наэлектризованную атмосферу этого высшего военного штаба, которую он сам как-то раз назвал «безветренным мертвым центром тайфуна». Его документальные свидетельства показывают Вторую мировую войну с неожиданного ракурса, рисуя картину ведения тотальной войны.

Книга не раскрывает, таким образом, личных впечатлений о непосредственном театре военных действий и не является хроникой страданий воевавших на фронте солдат или ужаса, который переживало гражданское население во время бомбежек. То, что в ней описывается, находилось вне зоны огня и скрывалось в тайной, холодной и равнодушной, особо охраняемой зоне ставки фюрера, наэлектризованном воздухе оккупированного Парижа, тупой монотонности безликой солдатской жизни где-то на периферии огромного театра военных действий.

Атмосфера описываемых в книге мест была отравлена войной, а бытие отдельно взятых личностей состояло из анонимных функций, которыми управляли из скрытых ото всех глаз командных центров. В самих же этих центрах никто толком не знал, что именно двигало походившими на марионеток ординарцами, офицерами и генштабистами. У зрителя, наблюдавшего за ними, как сторонний статист, постоянно возникало чувство призрачности всего происходящего и оторванности от реальной жизни в этом искусственном мирке «под стеклянным колпаком».

А ведь «от каждой буквы, печатавшейся на громоздких пишущих машинках», как отмечалось в одном из писем автора, отправленных из ставки фюрера в последний год войны, «зависят судьбы тысяч людей. Но вопрос „быть или не быть“ уже стал не важным. Все распадается на бесчисленное множество картотек, среди которых собственные порывы странным образом часто почти незаметны, а последствия становятся случайными. При непрерывном поступлении служебных записок и аккуратном распределении набора текстов реальная жизнь кажется находящейся на другой планете».

Из скудных и кратких заметок дневника о первых годах войны, проведенных в заградительном батальоне воздушных аэростатов на канале имени кайзера Вильгельма в Рурской области и возле Вильгемсхафена, сменяющихся хватающими за душу впечатлениями об оккупированном Париже и заканчивающихся описанием жуткой атмосферы, царившей в ставке фюрера, складывается довольно полный образ тогдашней действительности, отличающийся все более растущей непосредственностью и выразительностью. Это внутренне динамичное повествование ненавязчиво раскрывает внешнюю сторону хода войны, которая показывается сначала как зарисовка скучной солдатской жизни в глухой периферии, а потом поэтапно демонстрирует бешеную суету в оккупированных странах, вызванную по воле беспощадного и сошедшего с ума командного центра, который сам себя и уничтожит.

Из этих порой не связанных между собой обрывочных заметок и литературных набросков, сделанных в последние дни, наполненных напряженной работой в атмосфере глубокого одиночества, возникает внутреннее единство, которое позволяет опубликовать их без каких-либо связующих вставок.

Произведение Феликса Хартлауба можно рассматривать как дневник, в котором отсутствует собственное «я» его автора – настолько глубоко спрятана личность писавшего за объективными наблюдениями внешнего мира. Полемика со своими проблемами, радостями и страданиями, обычно занимающими столь обширное место в мемуарной литературе, как и философские, моральные или художественные рассуждения общего плана, в этом необычном дневнике полностью отсутствуют. Нет также и комментариев или прямых оценок, показывающих личное отношение автора к тем или иным событиям.

Их можно прочесть только между строк, что частично объясняется необходимостью маскировать и шифровать подобные тексты. Склонность выключить присутствие собственной персоны простирается настолько далеко, что в местах, где должно стоять «я», появляется обезличенное «он» – некая фигура, которая имеет до некоторой степени сходные, но никогда целиком и полностью не совпадающие с автором позиции и оценки. Более того, эта фигура изображается, как правило, либо в ироническом, либо вообще в карикатурном виде.

Непредвзятому читателю временами может даже показаться, что автор просто растворился в своем окружении. И действительно, некоторые записи в дневнике доказывают, что писатель вполне осознавал опасность своего сопереживания или, наоборот, негативного отношения к описываемым событиям.

И все же как раз в обезличенности манеры изложения материала и проявляется оригинальность, во многом явившаяся отражением веяний того времени. Этот своеобразный отход от общепринятых норм, стремление к чрезмерной детализации и верность качествам летописца создают у читателя впечатление наличия у автора выдающегося художественного стиля. Одновременно внешняя объективность подчеркивает в высшей степени субъективное и неповторимое описание событий, характерное для рукописи. «Лучше, изображая увиденное, я буду писать просто, и, возможно, мне удастся, таким образом, максимально приблизиться к невидимому, что, конечно, является самым важным» – так в одном из писем из Парижа сформулировал автор свой метод магического реализма.

Ближе к концу дневника появляется ощущение, что его автор все больше превращается из историка в летописца, который, описывая события дня, находится от них на солидной дистанции и занимается их классификацией. «Широкие полномочия при историческом описании, – подчеркивает он в одном из своих писем, – стали мне понятны только при изложении этих событий. Никто из современников не знает и мало кто из них понимает, как оценивать происходящее. Мне, по крайней мере, кажется, что мы самым бессовестным образом привязаны к собственным представлениям. Следовало бы записывать как можно больше событий, поскольку позже другие частные источники могут и не найтись или окажутся недостоверными».

Затем с ноткой легкой и печальной иронии по отношению к самому себе, что зачастую являлось своеобразным личным комментарием к излагаемому им материалу, он признает: «К сожалению, я часто бываю больше историком, чем сам себе в этом признаюсь. Развитие военных событий и осознание того сказочно удобного положения, в каком я оказался в качестве наблюдателя, переполняют меня». А в одном из его последних писем содержится такое высказывание: «Основной упор и чистый вес учреждения все больше давят друг на друга, подгоняя одно под другое и превращая его в хорошо смазанный автомат, в котором он так нуждается».

Дневник прерывается прямо на полуслове, и фигура безымянного летописца исчезает – с пугающей последовательностью он разделил общую судьбу распада и гибели. Когда ведение журнала боевых действий в условиях хаоса при грядущем поражении потеряло свой смысл, в услугах незаменимого работника перестали нуждаться и отправили его за пределы особо охраняемой зоны ставки, командировав в пехотную часть, которой предстояло принять участие в решающих боях за Берлин. В результате в самые последние дни войны Феликс Хартлауб был подхвачен огненным вихрем разразившейся катастрофы, и его след потерялся на пути следования к казарме, располагавшейся в Шпандау, где ему предстояло доложить о своем прибытии. Больше о нем никто ничего не слышал.

Предлагаемая читателям книга впервые знакомит с полным текстом дневниковых записей автора, сделанных им во время войны. Причем отдельные его замечания позволяют сделать вывод, что в будущем он планировал использовать свои наблюдения при написании большого труда по истории Второй мировой войны под углом зрения малозаметного сотрудника в самом главном штабе вермахта, для чего наряду со своими личными дневниковыми записями Феликс Хартлауб собирался использовать и материалы из официального журнала боевых действий, которые ему удалось раздобыть при работе над ним.

Тщательное изучение автором языка составления служебных документов и солдатского жаргона времен Второй мировой войны, скорее всего, послужило бы важным подспорьем для написания в будущем беллетризованного исторического произведения. Однако с большой уверенностью о его дальнейших планах больше сказать ничего нельзя.

Часть первая
Германия. 1939–1940 годы
(В качестве солдата противовоздушной обороны в заградительных частях воздушных аэростатов.)

Устье Одера, сентябрь 1939 года

Табачный фронт

Гряда холмов возле Одера. По утрам выпадает обильная роса и довольно холодно. Провинциальные газеты пестрят первыми сообщениями с фронта. Время от времени в воздухе появляются возвращающиеся одиночные самолеты, держа курс на запад.

В армию забрали всех мужчин и увели лошадей. На полях, засеянных табаком, часами напролет трудятся сгорбившиеся женщины с маленькими детьми. Земля как шлак, и везде торчат одни только стебли табака без листьев. На них остались лишь верхние венцы, которые по утрам освещаются солнцем.

Женщины в помощь крестьянкам прибыли из города. Причем две из них, насквозь пропотевшие, одеты в светло-рыжие рабочие комбинезоны, которые им явно велики. На ногах у них сандалии. Другие же, исхудавшие, с платками на поседевших волосах, стараются засунуть руки поглубже в карманы.

Место: старые табачные хранилища, фахверковые дома из обожженного кирпича с деревянными балками и многочисленными окнами со створками. Надо всем этим возвышается замок маркграфа, а прямо по полям тянутся каштановые аллеи. Парк: близко друг к другу растущие старые серебристые тополя, обвязанные проволокой. Свист ветра, дующего с табачных полей, становится слышен, только когда он достигает парковых деревьев. Тополя беспрестанно шумят. Попытка спать под ними, укрывшись одеялом.

Виднеется поле, засеянное морковью. Ботва торчит из земли дружными и плотными рядами. Неподалеку стоит домик лесничего, в котором солдаты бреются. Рядом с ним растут сливовые деревья, охраняемые молодой дружелюбной охотничьей собакой. Доносятся обрывки радио из Грауденца[1]1
  Грауденц, или Грудзёндз, – город в Польше. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть] и Кракова.

Ноймарк. Город со средневековыми кирпичными башнями возле ворот, облюбованными голубями. Ветви фруктовых деревьев свисают прямо над дорогой, по которой проносятся колонны грузовиков. На востоке, где находится Кюстрин[2]2
  Кюстрин – ныне приграничный город в Западной Польше, на правом берегу Одера у места впадения Варты.


[Закрыть], сгущаются сумерки. Прямо на мостах расположились зенитные батареи, и машинам приходится ехать среди орудийных позиций. Оттуда доносятся окрики. Быстро темнеет. Это первый затемненный город, который мы наблюдаем. Стоит теплый сентябрьский вечер, и все люди высыпали на улицу. Колонну автомашин буквально бомбардируют маленькие груши. В сумерках возле воды проступают очертания старых бастионов, на которых стоят зенитные орудия. Видны также мосты через Одер и казарменные улицы. Погрузка на машины продолжается до двух часов ночи. А над ними висит усеянное звездами небо. Светят также дуговые лампы, с которых сняли защитные экраны.

«Монплезир»

Первый вечер. Работали до глубокой ночи – сказывалось отсутствие какого-нибудь планирования. У всех промокли ноги, и мы окоченели. Над нами висит звездное небо, а каштановые аллеи на табачных полях подсвечиваются бесчисленными карманными фонариками. Уверенные в своей безопасности рядовые солдаты поодиночке бредут на ночлег в места постоя. А вот и парковый ресторан «Монплезир».

Обслуживающий персонал все еще на ногах. На кухне, куда ведут все пути, наблюдается большое оживление. Всех встречает жизнерадостный хозяин заведения – товарищ по оружию и фронтовик. На кухне с печальным лицом суетится пышнотелая дама в белой рабочей блузе, а в зале – тощая и косоглазая официантка.

На втором этаже расположены три маленькие отдельные комнаты. Мебель из них вынесли, а полы застелили соломой. При этом из бесчисленных небольших окошек сильно дует.

«Он»[3]3
  Как уже отмечалось в предисловии, дневник ведется от третьего лица. Поэтому для лучшего понимания, что слово «он» относится к самому автору, в тексте оно берется в кавычки.


[Закрыть] мучается от бессонницы, тогда как вокруг стены буквально сотрясаются от храпа. Так ему впервые стало понятно, что на войне не бывает настоящего сна. Сапоги, недавно доставленные со складов, еще воняют краской для кожи. У каждого второго ноги распухли, и все помогали друг другу их стянуть. Невдалеке расположился бывший владелец лавки колониальных бакалейных товаров из Бабельсберга. Его полное лицо смотрит прямо в потолок, а сам он, лежа на спине, глубоко засунул руки в карманы шинели, вытянув голые ноги. На округлом животике поблескивают пришитые в два ряда пуговицы.

Главной темой разговоров всегда является еда. Пока еще можно что-то себе заказать, например, белокочанную капусту со свининой. А вот канонир Энге проглотил сразу четыре порции котлет, запив их лимонадом с неприятным привкусом, который можно налить из бака, стоящего у стены.

Последние плитки молочного шоколада. Столики в саду и неумолкающий громкоговоритель на дереве, из которого после каждого выпуска новостей раздается уже опостылевший всем «Марш немцев в Польше». Голос диктора новостей и комментарии Фрича[4]4
  Имеется в виду Ганс Фриче, который был более всего известен как радиокомментатор, выступавший еженедельно с обзором текущих событий в своей собственной передаче «Ганс Фриче говорит». Он начал выступать по радио с сентября 1932 г. и в том же году был назначен руководителем отдела известий на радио, представлявшего собой государственное имперское агентство.


[Закрыть] – политический обзор газет, содержание которого заранее известно. Между тем громкоговоритель никак не хочет падать с дерева.

Воскресное утро. Каркасное сооружение – туалет с облаком мух. У туалета «он» повстречал радиста Эртера – пожилого женатого человека с большими, широко распахнутыми жизнерадостными глазами, который огорошил его известием – Англия объявила нам войну. Эту новость остальные узнали только вечером.

Ясное воскресенье, ветер перегоняет массы теплого воздуха. Прогуливающиеся по воскресеньям рабочие пьют вместе со многими солдатами приготовленное на огне кофе.

Два дня спустя. Утро. «Он» попытался после ночного дежурства заснуть, зарывшись в солому. Куда там! Поступила команда всем строиться и собирать вещи для смены позиции – англичане произвели бомбардировку городов Куксхафен и Вильгельмсхафен.

Канал имени кайзера Вильгельма, сентябрь 1939 года

Береговая охрана

Небольшие замаскированные строения на дамбе вблизи групп вековых деревьев. Прожектора и орудия, расчеты которых составляют 8—10 солдат морской пехоты. Все пожилые резервисты, по большей части из близлежащих местностей. Часть из них до сих пор не переодета в военную форму. В рабочих комбинезонах с желтыми нарукавными повязками, они несут патрульную службу вдоль канала.

В трактире возле переправы расположилось одно из их отделений, состоящее по большей части из ветеранов Первой мировой войны. Все они полны решимости устроить свою жизнь как можно удобнее и превратить свое пребывание здесь в своеобразный отпуск, в котором на самом деле находится добрая их половина, в основном из Гамбурга. Некоторые даже пригласили к себе жен, и теперь они вместе с детьми проживают либо в гостинице, либо снимают комнаты в небольших одноэтажных кирпичных домиках возле канала.

Женщины вместе с детьми часто сидят за столиками в общем зале трактира. У одной из них, с мощным подбородком и довольно толстой, платье грозит разойтись по швам.

Жены вместе с мужьями часто поют песни. При этом одна из них, повязав передник, помогает трактирщику по хозяйству. Супружеские пары в одиночку и часто тесно прижавшись друг к другу, совершают прогулки по дамбе, где постоянно дует ветер. Мужчины, в невероятно плохо подогнанной форме резервиста и грубых солдатских сапогах, весьма комично смотрятся на фоне по-городскому разряженных дам в туфлях на шпильках. Не чувствуется ни настоящего расставания, ни подлинной радости от встречи после разлуки. Какое-то бессмысленное ожидание.

Происходящее воспринимается не совсем серьезно: «Скорее бы прикрыли всю эту лавочку». К рождественским праздникам, а то и раньше, когда хорошая погода закончится, все намереваются быть уже дома. О войне в Польше предпочитают не говорить, но просматривается явное желание отрезать Восток от остального мира. Всем все ясно. В общем, почти все с нетерпением ждут дальнейшего развития событий.

Один старик, на которого пришла бумага об освобождении его от военной службы, начал пить с утра до вечера и приставать к на все согласной и, между прочим, уже помолвленной дочери хозяина. Ее жених Юпп служит в Киле. Сама она собирается унаследовать все хозяйство отца с примыкающим к нему магазином и уже во всем ведет себя как хозяйка.

Луга

Луга покрыты коровьим навозом, чья толщина с каждым днем становится все больше. Канавы, которые крестьянин ежедневно чистит. Чибисы и удоды. Скачущие по лугам лошади с жеребятами. По ночам, овеянные всеми ветрами и тяжело дыша, они возвращаются.

Коровы постоянно съедают всю маскировку. Некоторые из них по ночам кашляют – сказывается прошлогодняя эпидемия. Нагнув голову, они внимательно наблюдают за поднимающимися и опускающимися аэростатами. В палатку то и дело просовывают свое рыло огромные, покрытые черными пятнами свиньи.

Над ямами проложено слишком мало досок, и нужно знать, где они лежат. Обер-лейтенант немногословен. Лошадь с серой головой во время грозы угодила в наполненную дождевой водой яму и до утренних сумерек стояла по шею в воде, безуспешно пытаясь выбраться из нее. Надо было видеть ее глаза, которыми она с тихим ржанием смотрела на проходивших мимо солдат. Вытащить ее удалось лишь десяти крестьянам и солдатам. Оба академика считают, что животное искало в яме спасения от грозы.

Иногда по ночам сгущается сильный туман, а по утрам выпадает иней, покрывая собой каждую травинку. Начались осенние ветра, которые гонят по небу свинцовые тучи. Возникающие порой синие разрывы в облаках быстро исчезают при очередном порыве ветра. Солнце скрывается, и сразу становится холодно.

Создается впечатление, что военные катера, которые постоянно медленно проходят по каналу, плывут непосредственно по лугам. Появляются также переоборудованные под плавучие госпитали большие пароходы спортивно-туристской организации «Сила через радость», окрашенные в белый цвет с громадными красными крестами, но и с пушками на заколоченных дощатых прогулочных палубах.

Ночные дежурства

Ветки тополей на крестьянском подворье никак не успокоятся от ветра. На самом же дворе темно, хоть глаз выколи. Весь огород усеян падалицей. Кажется, что рассвет никогда не наступит. В темноте слышатся голоса, зовущие коров на дойку и кур на кормежку. Только что, как всегда строго по расписанию, прокричали петухи. На дороге же стали появляться первые тусклые лучи фар велосипедов, развозящих бидоны с молоком.

Смена каждое утро встречает молодую крестьянку, едущую на велосипеде в населенный пункт с двумя тяжелыми молочными бидонами.

Населенный пункт

Маленькие, по большей части крытые соломой кирпичные дома, в которых оконные рамы и двери зачастую окрашены в синий цвет. Ранний час, и солдаты начинают стучать в окна. Школьницы сгребают граблями опавшие листья у памятника павшим воинам. Лучшая ученица с высоким лбом и давно не мытыми волосами. Учитель, почти беззубый, маленький, проворный, седовласый, но еще очень молодой человечек, с широкой улыбкой смотрит на солдат, издавая звуки, похожие на смех.

Мимо широко расставленных рук солдат противовоздушной обороны, прибывших из Берлина, проносятся стайки белокурых детей. Они не очень любят, когда до них дотрагиваются и пытаются взять на руки. Вырвавшись же, возвращаются не скоро. Их беспомощные светлые глаза не носят отпечатка печали.

Все очень банально. Солдаты часто шутят: «Неужели мы все еще в Германии? Почему не в Дании или Голландии? Там, где Германия заканчивает, настоящие германцы только начинают!»

Мы перешли через канал, проследовали Виндберген, мимо колокольни Мельдорфа, вблизи городка Вессельбурен, пройдя по поросшим дроком и вереском небольшим возвышенностям. Ветряные мельницы протянули свои крылья к небу. В ясную погоду виден большой высокий мост через канал.

На восток следуют одиночные корабли и целые флотилии, направляясь в спокойное Балтийское море. Но их экипажи находятся на боевых местах. Проследовала одиночная подводная лодка. Торговых и транспортных средств не наблюдается. Появляются только отдельные нейтральные скандинавские суда с большим числом флагов и надписей на бортах. Виден также снующий взад и вперед громко трещащий рыболовный катер.

Деревья возле школы усеяны скворцами. А вот и пекарша, дела которой ввиду введения карточной системы безнадежно ухудшились. Ее походка изо дня в день становится все более безрадостной. Появился также хозяин гостиницы, с лживыми водянистыми глазами и бычьим затылком, вынашивающий планы поживиться на сельскохозяйственном поприще и выдающий себя за «инспектора». Его письменный стол в общем зале завален бумагами.

В гостиной, где на помосте стоит барабан вместе с литаврами, для солдат постелили солому.

По хозяйству постоянно хлопочет жена хозяина гостиницы – рослая и полная пожилая женщина со старомодной датской прической и живыми блестящими глазами на пышущем здоровьем округлом лице. Она старше и выше, чем ее муж.

На кухне работают в основном девушки-подростки и незамужние деревенские женщины с размалеванными лицами, которые, крепко привязав своих маленьких детей к коляскам, занимаются подсобными работами. Там же всегда толпятся солдаты с торопливыми улыбками, у которых всегда много дел и нет ни минуты времени.

Полы в доме моет жена столяра – рыжеватая блондинка. То она с босыми ногами протирает мокрый кафель, то в сером халате, напоминающем мужскую рубашку, доит корову. У нее красивое лицо с тонкими морщинками на лбу. Солдаты замечают ее медлительную походку, когда ей приходится надевать свои деревянные башмаки. Она говорит на диалекте, который парни из Берлина совсем не понимают.

Солдат она угощает падалицей с фруктовых деревьев, доверху набив ею ведра, и всегда подает почти остывшую кофейную гущу в фаянсовом кувшине. Ей помогает низкорослая девушка-подросток с испещренным оспинками личиком, с которой многие солдаты с удовольствием полежали бы в придорожной канаве. Когда обе дамы находятся вместе, то предпочитают молчать.

По ночам солдаты начинают призывать малышку свистом, но вместо нее в окошке появляется жена хозяина, а сам он, притаившись за дверью, немедленно гасит внешнее освещение.

Здесь же находится и маленький ребенок с жуткими выцветшими голубыми глазами, а также мужчина, один из немногих, кого не призвали в армию. По ночам он должен нести дежурство в пожарной команде.

Напротив гостиницы расположены два крестьянских хозяйства – одно бедное, а другое богатое. Причем бедняк ведет себя как-то странно, когда замерзшие солдаты утром, как сонные мухи, выбираются из своих палаток, их встречают его плоские шуточки.

Совсем иное можно сказать о богатом крестьянском дворе, где, по слухам, раньше стояла развалюха с соломенной крышей. Теперь же на ее месте возвышается современное здание, крытое железом. Его хозяином является сухощавый пожилой мужичок с розовым свежим лицом, на длинных ногах которого всегда надеты резиновые сапоги.

Во время Первой мировой войны он воевал и едва не погиб.

– На моем лугу собрались все правительства, ну и я с дубиной вдобавок. В результате на следующий день наступил мир, – любит говаривать он.

У него нет радио, и с ним можно поговорить, но по отношению к солдатам, он так же, как и его сын со снохой, держится несколько замкнуто.

Сын – розовощекий блондин – служит в войсках ПВО, но почти каждую ночь проводит дома. В одной рубашке без кителя и в тщательно вычищенных летных брюках, затянутых ремнем, с тугими подтяжками, этот молодой человек частенько в вечерних сумерках бывает вместе со своей женой во фруктовом саду, наблюдая оттуда за бегающими взад и вперед солдатами. И хотя работы по хозяйству хоть отбавляй, трудиться он не любит. Его отличает высокий голос и какая-то беспомощная улыбка.

Он женат на блеклой блондинке с мужским телосложением и ломкими тусклыми волосами уже пять лет, но детей у них нет. В семье остро ощущается нехватка рабочей силы, а денег на наем батраков не хватает. Им помогает из чисто дружеских чувств лишь слабоумная дочка продавца молока. Ее характеризует несколько одутловатое, слегка загорелое детское лицо и всегда полуоткрытый рот.

Обычно видна только ее спина, ведь она постоянно занята прополкой сорняков или мытьем молочной посуды. При этом голова у нее всегда повернута в сторону солдат. Однако говорить с ней практически не о чем. Когда солдаты приходят на сверкающую от чистоты кухню побриться, она постоянно смотрит широко раскрытыми от испуга глазами на их грязные шеи. Как-то раз мы видели ее на улице в развевающемся на ветру длинном красном шелковом платье, но танцевать с ней никто не решился.

В провинциальных газетах появились первые некрологи павших, которых наградили Железным крестом. Среди них и высокий чин – фюрер СА этой местности. При этом сообщение о его гибели жители прочитали с явным удовлетворением.

Мы сидим с обрывками газет на лугу и читаем: польский город Кутно полностью разрушен, а его гарнизон окружен и уничтожен… Клещи сжимаются… Противник откатывается назад… Бои за Варшаву… В общем, все в таком духе. Затем совсем неожиданно следует новая информация о готовящейся блокаде Англии, список королевских контрагентов, корабельные сплетни и всевозможный давно устаревший словесный хлам. А рядом напечатаны местные новости – быка убило при соприкосновении с оборвавшимся электрическим проводом высокого напряжения, пожилая женщина стала жертвой переехавшего ее мотоцикла и так далее.

Внезапно раздается чей-то голос: «Послушайте, это все же война!» Констатацией того, что началось нечто ужасное, заканчивается в принципе и каждое газетное сообщение, и тогда всем становится окончательно ясно: это действительно война, настоящая война!

Крестьяне и солдаты

Молчаливый крестьянский дом, перед которым стоит наполовину выгруженная машина. Тем временем начали прибывать другие грузовики. Из кузовов солдаты стали спрыгивать на землю, чтобы начать разгрузку. При этом они повалили одну секцию забора, образовав дыру.

Одна машина застряла на лугу и, буксуя, стала увязать в мягком грунте все глубже. К тому времени весь луг покрылся бороздами. В надежде засыпать ямы, наполненные водой, в них стали бросать ветки кустарника и солому, взятую из стога возле дома.

Внезапно появился и сам хозяин дома и стал бегать туда-сюда, стремясь спасти свое добро и отвлечь от него солдат. Затем он принялся помогать выталкивать увязший грузовик, косясь на проделанную брешь в заборе. На просьбы принести лопаты и доски он, смущенно улыбнувшись, бросился обратно во двор и, посмотрев на свои инструменты, констатировал, что они исчезают с непостижимой скоростью. При этом он заметил, что солдаты, сплошь городские жители, все делают неумело.

Тем временем через проделанную дыру в заборе на дорогу вырвались коровы, и некоторые солдаты, закурив сигареты, нерешительно пошли за ними, чтобы загнать их обратно.

За происходящим из кухонного оконца внимательно наблюдали женщины. Тут на кухне появился солдат и попросил молока. Другой же принялся очищать свои сапоги от налипшей грязи, а еще один начал с ними торговаться, желая купить петуха, чтобы затем отправить его себе домой. Четвертый стал накачивать шины велосипеда, намереваясь сгонять на нем к ручью.

Не обращая внимания на наносимую ими грязь, комками падавшую с сапог на пол, солдаты, засунув руки в карманы и с высоко поднятыми воротниками шинелей, один за другим стали протискиваться в низкую дверь, ведущую на кухню, громыхая коваными сапогами по половицам. Женщины же покорились судьбе и с каменными лицами принесли им желаемое, вымученными улыбками отвечая на плоские солдатские шутки.

Вошедший вместе с ними крестьянин хотел было сделать им замечание, но вместо этого принялся давать советы и разъяснения. При этом соседские дети и соседи, с которыми у него отношения явно не сложились, наблюдали за происходящим, столпившись на улице.

Все солдаты оказались простодушными берлинцами – в прошлом это были рассыльные, служащие и даже академики. Однако за последние пару недель они уже успели понюхать пороха. Эти люди уже научились одним взглядом оценивать крестьянские дворы, вычленять наличие в них коров, кур и плодовых деревьев и под защитой военной формы реквизировать все, что попадалось им под руку, словно предчувствуя грядущие голодные годы. Они уже успели привыкнуть есть все, что шевелится, и забирать все приглянувшееся для своих нужд.

Вот и сейчас одни из них начали валить столбы, в то время как другие, закурив, уселись на ящики. В это время на дороге остановилась легковушка, и унтер-офицер рысцой побежал к ней. Показалась лейтенантская фуражка с серебряным шнуром, и была развернута карта. Затем машина уехала, а унтер-офицер понуро медленно двинулся назад. Оказалось, что позиция выбрана не в том месте. Поэтому солдатам надлежало все загрузить обратно, занять места в грузовике и следовать в назначенный пункт.