Текст книги "Мои Великие старухи"

Глава 21. Ольга Чегодаева-Капабланка-Кларк: русская княгиня, «солнечная девочка»

«Блеснет маяк моей любви последней…»

– Тиража этой книги фактически не существует. Она мне дорого обошлась, – говорит Ольга, – я выпустила ее для близких людей. Я не ищу ни знакомств, ни популярности, я уже немолодая, моя жизнь позади. Годы проходят неслышно, незаметно, возраст берет свое, подкрадывается, как тигр. Многие мне твердили: «Сделай книгу». Вот я и сделала.

Думается мне, что книга стихов Ольги Чегодаевой-Капабланки-Кларк – первая и, наверное, последняя на русском языке среди книг таких почтенных по возрасту авторов. Что это: шутка, эпатаж, порыв души, вдохновение, желание выразить чувства в эмоциональной форме? Стихи она писала всю жизнь, но поэтессой себя не считает. Поэзия в ее жизнь пришла как бы между прочим.

Познакомил меня с Ольгой Евгеньевной Эдуард Штейн, литературовед, автор знаменитой книги «Поэзия русского рассеяния».

– Ее биография тебя поразит, – загадочно сказал он и дал нью-йоркский адрес княгини.

– Константин Бальмонт называл меня «солнечной девочкой». Я познакомилась с ним в Тифлисе, куда он приезжал вместе с Сергеем Городецким, моим родственником. Я знаю, что в Москве живет дочь Городецкого, помню ее девочкой. Сергей Митрофанович по отношению ко мне вел себя покровительственно, он считал, что к таланту надо относиться строго, его надо воспитывать. Стихотворчеству меня учили именно эти поэты. Разве можно забыть, как однажды они на меня так накричали, что я обиделась. А все из-за строки: «Я помню: судьбу вдруг решил один взгляд», потому что в ней было три «у» подряд. Уроки Бальмонта и Городецкого прояснили мне главное: поэзия – это внутренняя музыка слова, это ритм.

Из России она уехала в 1920 году, на американском миноносце. Уехала одна. Отца – он был в Белой армии – убили. В дни революционных боев погибли почти все ее родственники – честные, благородные люди.

– Если бы моему отцу, моему деду, моему дяде предложили миллион долларов, они даже не посмотрели бы на эти деньги, не позарились бы на них. Они честно служили царю и Отечеству. Таких людей сейчас нет.

Ее прадедушка – знаменитый граф Евдокимов, завоеватель Кавказа. Есть легенда, что царь подписал указ о присвоении ему звания генералиссимуса. Ее первый муж был прямым потомком Чингисхана. В нем текла древняя монгольская кровь; она – княгиня Чегодаева. По женской линии, через бабушку, ее родственница – одна из самых знаменитых женщин – Елена Блаватская[22]22
  Елена Петровна Блаватская – основательница современного теософического движения, писательница и путешественница.


[Закрыть]. Ольга помнит о ней семейные легенды.

В романе А. Котова «Белые и черные» есть такие строки: «…пышная прическа светлых волос, огромные голубые глаза, выразительные тонкие черты красивого лица. Черное панбархатное платье, закрытое спереди, обтягивало ее стройную фигуру. Сзади платье имело глубокий вырез, открывая ровную, красивую спину… Мадам Ольга Чегодаева… Ольга, русская княгиня».

– Котов описал меня очень лестно, а я человек скромный. Когда вокруг Капы вертелась пресса, я обыкновенно пряталась. Теперь, правда, об этом сожалею: столько воспоминаний пропало. Русские люди скромные, среди них мало людей с большим самомнением. А я ведь русская, не басурманка какая… Только одна фраза понравилась мне в романе: «Умная и добрая Ольга». Эта фраза польстила мне. То, что я красивая, я к этому привыкла, а вот умная и добрая – это сказано от сердца. За теперешней литературой слежу мало. Мне не по вкусу литература, где много убийств. У меня остался к литературе старомодный вкус. Я хочу, чтобы было написано красиво.

К сожалению, в США нет хорошей книги о Капе. И я мечтаю, чтобы она вышла в России. Не хотите взяться? Могу предоставить уникальный материал.

Последняя встреча с Ольгой Кларк была особенно долгой. Ольга Евгеньевна все вспоминала и вспоминала… Мне показалось, что ее жизнь и ее стихи – это сладковатые «брызги шампанского», которое, кстати, подносилось и подносилось к столу. Но мне это только казалось. Ее жизнь была не такой уж сладкой.

Уезжая из России, она забыла свои бриллианты в конфетной коробке. Когда она прибыла в Америку, в ее кармане было сорок центов. Девушка оказалась в чужой стране без средств. Но не погибла. Красивая, восхитительная, первые свои деньги она заработала в качестве модели. Снималась в кино. На одном из приемов в Кубинском посольстве в Вашингтоне ее увидел Капабланка. Он был сражен ослепительной красотой русской княгини. Позже, во время торжественного ужина в узком кругу после церемонии бракосочетания, великий шахматист, поднимая бокал за свою суженую, под аплодисменты гостей сказал, что это самая блестящая партия в его карьере. После смерти любимого Капы – Хосе Рауля Капабланки – Ольга вышла замуж за адмирала Ж. Кларка, национального героя Америки.

В конце жизни Ольга Евгеньевна села за мемуары. Они о судьбах русской диаспоры в Америке, о шахматном гении Бобби Фишере, о голливудских звездах, в том числе и о Грете Гарбо, с которой она дружила.

Из мемуаров Ольги Чегодаевой

Уникальные мемуары русской княжны Ольги Чегодаевой, жены величайшего шахматного гения – кубинца Хосе Рауля Капабланки, – пролежали в моем архиве много лет. Для этой книги я выбрал фрагменты, касающиеся только русской темы.

Помню, еще ребенком, шахматные рубрики в русских газетах и свое удивление, почему столько шума вызывают маленькие фигурки, расставленные на квадратных досках. Газеты восхищались игрой блестящих русских гроссмейстеров, рядом с именами которых стояло странное слово: «Капабланка»! Мне казалось, что слово и было смыслом расставленных на досках фигурок, правилом игры, чем-то вроде ладьи или коня. Позже, когда я повзрослела, однажды мое воображение кольнули слова – «этот симпатичный Капабланка». Меня осенило: оказывается, у него есть лицо! Значит, он человек, а не шахматная фигура. В той статье хвалили не только внешность этого героя, но и его приятные манеры и добродушие. «Он дотрагивался до фигурок так, как если бы они были игрушками…» Я очень заинтересовалась этим Капабланкой, но ни в каком сне я не могла увидеть себя рядом с ним и, тем более, в роли его жены. А между тем я стала ею, встретившись с ним совершенно случайно. И мне так хорошо с живой мечтой моего детства.

– Вспоминаю, что вскоре после нашего знакомства в Нью-Йорке Капа сказал мне: «Я совершенно исчез с шахматной арены… Я даже стал ненавидеть шахматы! Но сейчас моя жизнь стала другой, и я снова играю. Встретив тебя, я понял, что не все потеряно, что моя жизнь переменилась, и я буду снова играть. Ради тебя, моя вишенка. Только для тебя я стану величайшим гроссмейстером в мире. Я заработаю много денег. Мы поженимся, и я буду любить тебя, обеспечивать и заботиться о тебе».

И Капа сдержал свое слово. На следующем турнире в Москве он завоевал первый приз, хотя игра проходила в очень волнующей обстановке. Поговаривали, что сам Сталин тайно приходил в игровой дворец и тайно – в специальном укрытии за портьерой – наблюдал за игрой легендарного американского шахматиста.

С Капой мы очень редко говорили о шахматах. Он вообще ни с кем не обсуждал предстоящие турниры. Но в день отъезда я рискнула сказать ему о своем прогнозе: «Я уверена, ты выиграешь этот турнир! Помнишь, как однажды в Кельне в соборе я зажгла свечу? И прочитала молитву, как делала это в России, когда была ребенком. Никогда прежде так неистово я не молилась. Думаю, что моя молитва была услышана».

Мы приехали в Лондон в конце лета. День был жаркий. Капа собирался в Ноттингем. Он должен был участвовать в очень важном турнире, и мы обсуждали, стоит ли мне ехать с ним. Решили, что он поедет один. А мне на ум пришла французская поговорка: «Расставание – маленькая смерть». Где-то в подсознании я уже поняла, что время неумолимо разъединяет нас. Когда Капа уехал, я почувствовала ужасное одиночество, мне даже Лондон показался скучным и неинтересным. Ночью, оставшись одна в своей комнате, я в мучительном беспокойстве ходила от стены к стене.

Когда начался турнир, газеты мигом стали интересом всего моего существования. В печати жизнь Капы выглядела странно: что-то новое для меня и далекое чувствовалось в газетных новостях. Сейчас его жизнь, а значит, и моя открыты судам и пересудам, принадлежат как бы всему миру.

Капа играл хорошо, но не так блестяще, как мы надеялись. Один из наших министров, входивших в группу поддержки, с укоризной бросил: «О! Почему же он не потренировался? Он должен был накачать себя перед таким важным состязанием!» «Он никогда не тренируется, – ответила я. – Все, что ему требуется, – это хорошо себя чувствовать».

Длинные, мрачные дни перерастали в недели. Я жила в «Гарден-Клаб» среди заумных, начитанных теток, проявляющих ко мне любопытство с характерной для британских леди вежливой манерностью. Некоторые из них интересовались, не киноактриса ли я. Думаю, это были всего лишь лесть и предлог к началу общения.

Капа писал почти каждый день. Вскоре пришло письмо, которое я ждала. Он писал, что соскучился, и мне надлежало немедленно ехать в Ноттингем.

Видеть его снова после разлуки, пусть и недолгой, всегда казалось праздником, чудом. Особенно поражали его светящиеся глаза цвета морской волны. Он говорил очень мало, вкрадчиво и не любил выражать своих эмоций. Всякий раз, когда наши взгляды встречались, я благодарила судьбу, что она снова соединяет нас. Страстные взгляды лучше всяких слов говорили о том, что было только нашим. Да, ради нашей любви мы были готовы вынести любую боль, принести любые жертвы. Я готова была умереть за этого человека.

Капа поцеловал меня со словами: «Как ты великолепна, моя Кикирики!» Когда он был в хорошем настроении, он любил называть меня этим забавным именем, которое еще в моем раннем детстве няни-француженки использовали для рифмы, читая детские стишки.

Все шахматисты остановились в самом крупном отеле Ноттингема, славившемся своими гостеприимными традициями. Когда выдавалось свободное время, они обычно собирались все в вестибюле, обсуждали игру, играли в бридж или просто болтали. С большинством шахматистов я была еще не знакома и очень волновалась, находясь среди мастеров, чьи имена не сходили со страниц газет. Интересно было наблюдать за ними и думать о них как о противниках Капы на шахматном поле битвы. Много раз я слышала, как шахматисты говорили между собой, что Капа был величайшим гением современности, хотя он и не всегда брал первые призы. Однако гроссмейстеры знали, что среди них Капа был самым темпераментным, самым эмоциональным, а потому и самым уязвимым, ранимым. Насыщенность его жизни не раз отражалась на его шахматной карьере. Его здоровье подрывало повышенное давление. Оно стало подкашивать Капу еще молодым.

Более того, он был единственным шахматистом, который никогда не тренировался. Я видела, что большинство гроссмейстеров жили только шахматами, постоянно обсуждали игры, анализировали их, изучали. У многих были карманные наборы, которые расставлялись даже во время еды между тарелками. Но кто бы поверил, за исключением самых близких друзей, что у Капы не было даже миниатюрных шахмат.

Советский чемпион Михаил Ботвинник и его жена – привлекательная, скромная достойная пара – держались совершенно обособленно, по-видимому, накачанные НКВД.

Капу очень волновал Александр Алехин – русский шахматист, уехавший из России годом позже меня, то есть в 1921 году. Этот талантливый гроссмейстер в 1927 году отобрал у Капабланки звание чемпиона мира. Реванша теперь ждали все поклонники Капы.

Когда Капа спрашивал меня, что я думаю об Алехине, я отвечала: «Он будет жалобно скулить там, где другой мужчина будет рычать и реветь». Капа смеялся: «Ты настоящая маленькая тигрица!»

Удивительно, но эти же слова сказал мне сам Алехин в начале того лета, когда мы столкнулись в небольшом курортном местечке около Карлсбада. Там проходил какой-то незначительный турнир, и Капа решил сделать небольшую остановку по пути в Прагу. Перед отъездом Капа представил мне мистера Штальберга, шведского чемпиона. Но не прошло и пары минут с начала нашего общения, как разговор довольно безапелляционно прервал худощавый блондин с кислой улыбкой на лице. Я узнала его по многочисленным фотографиям. Это был соперник Капы Александр Алехин. Я замерла! Штальберг тоже. Было совершенно очевидно, что он смутился, однако не отошел. Два противника встали между нами вплотную лицом к лицу.

– Я Алехин, – заявил блондин.

Штальберг, опомнившись, кое-как, запинаясь, представил нас.

– Вы должны извинить меня. Нам надо поговорить с мадам. Без каких-либо дальнейших объяснений Алехин повел меня в глубину сада. После нескольких нелестных замечаний о Капе Алехин подошел к главному:

– Я говорю с вами, потому что Капабланка обожает вас и никто больше не способен повлиять на него. Вы смогли бы убедить его признать меня, обратить на меня внимание, кивать в знак приветствия, наконец!

– Возможно, одна из причин, по которой Капабланка обожает меня – это то, что я не вмешиваюсь в его шахматные дела, – сказала я.

Лицо Алехина передернулось, зрачки бледно-серых глаз застыли.

– Вам лучше бы согласиться, – настаивал Алехин. – Капабланка ставит меня в неловкое положение перед всеми… В конце концов, ведь он же дипломат!

– У Капабланки должны быть серьезные основания для такого поведения.

Но тут Алехин прервал меня.

– Пожалуйста, ну пожалуйста… – его голос стал совершенно жалобным, почти скулящим. – Ведь мой проигрыш Эйве был совершенным недоразумением. Я пребывал тогда не в самой лучшей форме и позволил Эйве обыграть меня. Это меня очень терзает, ведь весь мир знает, что я гораздо талантливее его…

– О да! Тем более если вы сами так думаете. А в аргентинском турнире Капабланка оказался не на высоте и уступил свой чемпионский титул вам… Но в глазах всего мира он по-прежнему остается величайшим шахматистом.

– Давайте не будем спорить, пожалуйста. Конечно, каждому известно, что есть только два великих шахматиста: Алехин и Капабланка.

– Ошибаетесь – это Капабланка и Алехин. Он всегда был выше вас, и вы это знаете… Почему вы никогда не даете ему реванш…

– Да вы просто тигрица! – почти закричал Алехин.

– Принимаю это как комплимент! – парировала я. После этого мы больше не здоровались друг с другом. А Капа не раз потом заставлял меня повторить каждую фразу моей словесной дуэли с Алехиным. Да и наши друзья-шахматисты еще долго просили, чтобы я описала в печати эту историю. Впрочем, они постоянно просили меня рассказывать и о Капабланке как можно больше. Он давно уже стал легендой. И мне было приятно, что в этих легендах существую и я.

– В актовом зале я сидела тише мыши, и только мои глаза выдавали, как пристально я наблюдаю за Капой. Знакомые удивлялись тому, что мне не было скучно вот так часами сидеть и наблюдать за игрой, в которой я совсем ничего не понимала. Но я не следила за игрой, я видела только Капу. Наблюдая за его мимикой, движением глаз, я уже знала, о чем он думает, и, должна похвастаться, мне казалось, что я читаю его мысли. Видя его уставшим, озабоченным, я представляла себя парящей над ним доброй феей. Однажды я рискнула спросить у Капы, ощущает ли он влияние моих гипнотических пассов. Он рассмеялся: «Я просто хочу, чтобы ты была рядом».

Капа выигрывал партию за партией.

– Вы приносите ему удачу, – заметила как-то жена одного шахматиста, – все говорят, что вы приходите сюда, чтобы быть талисманом Капабланки.

Она и не догадывалась, как приятны мне были ее слова.

– Особенно я запомнила игру Капы с Алехиным: оба гроссмейстера довольно бодро двигали фигурки на доске. Хотя Алехин проигрывал, он демонстрировал блестящее самообладание. Но удивительно другое – русский гроссмейстер словно наслаждался своим проигрышем Капабланке. Глядя на Капу с восхищением, он искренне улыбался, жал визави руку и шепотом восклицал (хотя я могла расслышать): «Здорово! Как здорово!»

И не стесняясь, с усмешкой, словно смеясь над собой, признавался: «Он сделал меня, он сделал меня!»

Надо сказать, что Капа тоже умел необычно проигрывать. Никогда не забуду, как он «отдал» игровое очко Ботвиннику на турнире в Голландии. В конце финальной игры оба шахматиста пожали друг другу руки. Капа улыбнулся настолько удовлетворенно, что я подумала, будто он выиграл, и была очень удивлена, когда узнала обратное. Капа тогда сказал: «Было очень приятно проиграть Ботвиннику, он запутал меня совершенно. Я уже было решил, что выиграл, но оказалось, что выиграл он… Как толково, интересно играл Ботвинник».

Позже какой-то журналист из Германии скажет мне: «Мы все любим и уважаем мистера Капабланку больше, чем кого-либо из других игроков. Он настоящий джентльмен! Никто не умеет так изящно, с такой деликатностью проигрывать или выигрывать».

Турнир подходил к концу. Капа уже считался победителем, и все прямо-таки дивились мощности проявленных им способностей. Последний день турнира прошел совершенно неожиданно.

Вечером, когда я села поиграть в бридж, Тартаковер сказал, улыбаясь: «Ольга, расслабьтесь. Капа уже может считать себя победителем. Завтра он сыграет с Боголюбовым, у которого наверняка выиграет».

Итак, имя Капы было первым в списке. Сразу за ним шел Ботвинник. У Капы были все шансы выиграть и стать первым, в то время как у Ботвинника возникли сложности. Я это очень четко понимала. Да, теперь действительно я могу отдохнуть. Мы играли в бридж, к нашему столу подошел Боголюбов.

Он бросил шутя: «Смогу ли я завтра выиграть?» – «Нет, не сможете! Даже и не надейтесь», – уверенно заявила я, улыбаясь в ответ.

На последний день турнира после финальной игры был запланирован огромный банкет в честь победителей.

Я не смогла пойти с Капой на финальную игру: меня вдруг осенило, что я целую вечность не была в салоне красоты, а ведь, без сомнения, Капа захочет увидеть меня на банкете хорошо причесанной и красивой. Из парикмахерской помчалась на турнир. В одно мгновение влетела на верхние этажи. На лестничной площадке собралась огромная толпа народа. Что-то в поведении людей обеспокоило меня. Пока я протискивалась сквозь толпу, в глаза бросилось знакомое лицо. Это был молодой советский репортер, который сопровождал Ботвинника. Впервые за последнее время я заговорила по-русски: «Как Капабланка играет?» Он недоуменно воззрился на меня и выдавил: «Не знаю я. Но торопитесь! Бегите, чтобы узнать…» Он не договорил. В следующую секунду его лицо стало нестерпимо серьезным: «Что-то он сегодня не очень…» Я почувствовала нотки участия в его голосе (не был ли Капа любимцем русских все это время?). Я начала протискиваться к входу, ища глазами Капу. Русский репортер где-то под моим локтем проговорил: «Возможно, ничья… Он сможет сделать ничью даже в этой ситуации…»

Ради бога, что значит «даже в этой ситуации»? И какая ничья?

Я почувствовала, как земля уходит из-под ног.

Тут из зала, где проходила последняя игровая сессия, стали показываться шахматисты. Я увидела Капу. Его лицо потемнело. Нетрудно было догадаться, в чем дело. Как только Капа заметил меня, легкая улыбка радости смягчила его напряженное выражение лица.

– Ты тут, вишенка моя. Давай пойдем обедать.

Все напряжение последних дней, все волнения сплелись в один плотный ком, который в этот миг подкатил к горлу, и я разревелась.

– Ты же не собираешься проигрывать… Ты должен выиграть!

– Как я могу выиграть, – гневно проговорил Капа, – когда сейчас позиция… – и Капа, забыв, что я ничего не смыслю в шахматах, употребил несколько профессиональных терминов. – Видишь, что ты делаешь своими глупыми слезами… Мне надо идти.

Я тоже вскочила, схватила его за руку, сжала ее в отчаянии:

– Мой дорогой, ты выиграешь! Да! Ты сможешь! Секунду спустя после перерыва на втором ходе Боголюбов сделает ошибку, и ты выиграешь. Ты победишь!

– Разреши, моя вишенка, я пойду, – сказал Капа, немного смягчившись. – Обедай и будь хорошей девочкой.

Я села за стол. Почему я сказала о «втором ходе»? Невозможно объяснить. Как будто маленькое окошечко приоткрылось в моей голове и впустило какой-то яркий свет.

Изматывающий день продолжался. Я не знаю, сколько ходов сделал Капа и сколько Боголюбов после обеденного перерыва. Может быть, тридцать, может, сорок, медленных, хорошо продуманных ходов. Тяжелая схватка! Но вот наконец-то она подошла к концу! И… ничья! Капа улыбался.

«Он просто гений! Сыграть вничью при том раскладе, который был на доске! Ведь игра была почти проиграна!» – восклицал Тартаковер.

Груз свалился с души. Капа победил! Но, по правде говоря, в этом турнире было два призера: вместе с ним к финишу пришел Ботвинник. И звание чемпиона они поделили между собой.

Неожиданно я почувствовала ужасную усталость. Пошла в свою комнату и упала на кровать без сил. Голос Капы в дверях вывел меня из глубокого сна, похожего на забытье.