Текст книги "Сердце Льва – 2"

Андрон (1981)

Время бежало с неотвратимой стремительностью. Давно уже отошли тюльпаны, многозвонковые крокусы и самовлюбленные нарциссы, махрово, всеми колерами радуги,расцветали георгины, цыганки втюхивали розу, привозной пион и ремонтантную гвоздику. Рыночные отношения бушевали вовсю и давали пышные мелкобуржуазные всходы. И все было бы хорошо, если бы не один прискорбный факт, строго говоря, два: во-первых, Полина оказалась слабой на передок, а во-вторых, ее углубленное женское внимание обратилось на Аркадия Павловича, большей частью на нижнюю часть его могучего тела. Собственно ничего особо криминального в этом не было, нравится – и прекрасно, однако был грубо нарушен основной закон торговли: не блядуй там, где воруешь. Лучше уж там, где живешь. Андрон, правда, не совался, молчал, однако служебный этот роман был ему явно не по душе. Смешно сказать, но было как-то неловко перед Рубеном.

А лето, жаркое и на редкость урожайное, все глубже засасывало в меркантильную трясину. Народ с клубникой дрался из-за гирь, торговых мест на всех желающих решительно не хватало, очередь за весами напоминала очередь в Мавзолей. Стаями прибывали на такси дети Кавказа, заискивающе улыбаясь, совали рубли, блестели влажно и многозначительно коронками.

– Пусты, дарагой. Нэ пожалеешь.

С утра до вечера хороводила толпа – цыганки, спекулянтки, квазичестные садоводы, торгующие инвалиды войны, покупающие инвалиды труда и праздно шатающиеся инвалиды детства. А менты, а проверяющие, а доброжелатели из бдительных граждан! А бухгалтер из управления Махмуд Ильчи, которому, ежели не нальешь, такой паскудный акт, волчина, насобачит! С раннего утра до позднего вечера что Полина, что Андрон вкалывали как проклятые, бегали, крутились в рыночной сансаре, с трудом даже находя время, чтобы поесть. Хорошо еще Михеевна из кафе за три карбованца в день ставила со всем нашим удовольствием кого пошлет бог на полное котловое довольствие. Собственно не котловое, кастрюльное, вареное из кости, бульбы, бурака, морквы, томат пасты и комбижира. Мутное, дымящееся в щербатых емкостях с надписью «Ресторан». Зато густое, питательное и с добавкой – жри не хочу. А жрать его полагалось огненно-горячим, чтобы не чувствовался вкус и не стыл комбижир. Впрочем для Андрона, как хлопчика складного и собрата по искусству, Михеевна готовила фирменное блюдо – яичница с помидорами и колбасой. Правда и про ресторанную наценку не забывала, дружба-то она конечно дружбой, а денежки вперед.

Как-то уже в августе Андрон сидел в кафе на кухне и неторопливо, с котом на пару, степенно угощался приватным блюдом. Воздух от работающей плиты был тяжел, мухи, нарезающие в нем круги, ярко-изумрудны, яйца подгорелые, а колбаса слеплена из крахмала. Кот, скептически фыркая, ее не жрал, тряс разочарованно лапой и поддерживал компанию просто так, за уважуху. Черная его шкура нынче отдавала в рыжину – меренг на складе не было, в кафешку привезли полоски из песочного теста.

– Да, а хлеб теперь из рыбьей чешуи…

Андрон, глядя на кота, отставил сковородку, снял с огнедышащей плиты кипящий закопченый чайник, а на улице тем временем взревела сирена, скрипнули истошно тормоза и громогласно, на всю округу раздался звук удара железом по железу. «Ну вот, едет пожарная, едет милиция, – Андрон невозмутимо налил себе чаю, выбрал из лотка полоску, не обтертую котом. – Похоже, ребятки приехали».

Пожарные эти проносились мимо рынка по десять раз на дню и все не просто так, под рев сирен, пролетая ближайший переулок по принципу: а нам пожарным все равно, что помидор, что апельсин. Один хрен. И вот дело, похоже, кончилось табаком.

– Михеевна, спасибо.

Андрон, выпив чаю, Андрон расплатился с кормилицей, вышел, закуривая «стюардессу», из кафе. Ну и ну… На перекрестке лежала на маячке пожарная машина, рифленые колеса ее смотрели в небо беспомощно и жалко. Тут же скособочился ГАЗ, пятдесят второй, фургон, строшно изуродованный, с покареженной кабиной. Собственно не фургон уже – огромный деревометаллический ящик с надписью «Хлеб» от страшного удара оторвался и грохнулся всей тяжестью на крышу ехавшего следом ядовито-желтого «москвича». В воздухе пахло кровью, расспыпавшимися по асфальту булками, бензином и бедой. Быстро собиралась толпа, отделовские менты, приехавшие раньше всех, вытаскивали из пожарки обмякшие тела, без обычной злости одергивали любопытных:

– Ну куда, куда! Что на них смотреть, холодные…

Однако Андрона пропустили без вопросов, услужливо приподняли окровавленную брезентуху.

– Вот, Андрей, гля, водила. Это ему кишки рулем, вишь как, наружу…

Рядом вытянулся водитель фургона, крупный мужчина в штопанных носках, вместо головы у него было страшное бесформенное месиво. Прокатился пожарный экипаж по красному свету с песнями…

– Так, – Андрон, глянув, сгорбился и, хоть был совсем не сентиментален, пошатываясь, пошел прочь, почему-то он сразу вспомнил подгорелую яичницу и колбасу из крахмала. Вот стерва-жизнь, ведь и впрямь жестянка – в ясный солнечный день на ровном месте и четыре трупа. Ехали куда-то по своим делам, небось потели от августовской жары, что-то всем им надо было. Теперь ничего. Все лежат рядком на замызганной рогожке… Неожиданно в общей какофонии звуков он услышал голос, показавшийся ему знакомым, непроизвольно обернулся и увидел давнего своего приятеля Сяву Лебедева. Тот стоял в сногсшибательных вайтовых траузерах, курил коричневую, сразу видно, не нашу сигарету и отчаянно, на чем свет стоит, виртуозно ругался матом. Это на его поносно-желтый «москвич» угодил фургон от «горбушки» – крыша вмялась, вылетели стекла, двери задраило, как люки в субмарине. Ехать можно было, но в спартанской обстановке, положив зубы на руль.

– Ты только посмотри, вот ведь сука бля, – Сява, узнав Андрона, обрадовался и протянул потную дрожащую ладонь. – Непруха… А ты сам-то здесь за каким хреном?

– Так, гуляю, – Андрон нахмурился, отвел глаза и, чтобы не вдаваться в ненужные детали, с ходу рубанул по-живому. – Машина-то у тебя застрахована? ГАИ ждать будешь?

– ГАИ? – Сява скривился как от горького, бледное лицо его выразило отвращение наполовину с ненавистью. – Обойдемся уж как-нибудь без ментов. Поганых. А москвач говно, хрен с ним. Хочу взять волжанку, концы уже нашел… Слушай, а стволом не хочешь прибарахлиться? Есть парабеллумы и вальтеры. Могу по дружбе устроить шмайсер. Скажешь – пристреляем, без проблем. Патронов хоть жопой ешь. Хочешь цинку, хочешь две. Фирма веников не вяжет, фирма делает гербы. Ну так как?

Все как у великого комбинатора – я дам вам парабеллум. Только Андрон не был малохольным паникером Кислярским.

– А никак, – твердо сказал он, сплюнул и с безразличием пожал плечами. – С кем воевать-то? Живых врагов у нас нет. А развитой социализм уже давно всех победил…

– Ну как знаешь, – Сява тоже сплюнул и принялся прощаться. – Будет тема какая, звони, номер знаешь…

Грозно заревел мотор, жалобно заскрежетали шестерни, и москвич, дав задний ход, покатился к горизонту. А на место происшествия тем временем уже прибыли скорая, ответственный дежурный по РУВД, руководящий наблюдающий из райкома, лихо прикатил на багровой волге большой комитетский начальник. Шум, гам, суета, мельтешение полосатых жезлов…

«Словно стервятники на падаль», – Андрон отвернулся, сгорбился и понуро побрел к себе. Работать ему категорически расхотелось. Какие там лютики-цветочки, кормовая, уворованная с полей совхоза «Бугры» морковка и мятые, поносного оттенка рубли. Моменто море!

– Закроешься без меня, – коротко бросил он уборщику и так выстрелил дверью будки, что с мусора поднялись встревоженные голуби. – Я все. Никакой.

В голове его вертелась единственная и увы не оригинальная мысль – надо выпить. И как следует.

– Есть, командир, – Аркадий Павлович глянул на него и спрашивать ни о чем не стал. – Все будет абгемахт.

Ужом Андрон вывернулся из рыночного месива, прикидывая, чего бы взять, направился к лабазу, затарившись от души, задумался насчет компании: Ксюша? Нет, слишком уж приторно, по-бабски сыро, непрочно. Бляди? Ответ отрицательный, сугубо категоричный. Бляди они и есть бляди, дешевки, не для души, для тела. Значит, Тим. Ну конечно же Тим, старый добрый Тим, с ним можно по-простому, по-мужицки, без витиеватостей и сентиментов. Только бы он оказался на базе, не слинял куда-нибудь в свои академические сферы. Андрону повезло, Тим был дома.

– Да, сейчас позову, – обрадовал его по телефону визгливый женский голос, тут же ставший пронзительным, похожим на звук пилы. – Эй, Метельский, трубку возьми!

Чего только не было во властном этом голосе – и отзвуки матриархата, и спесь хранительницы очага, и осознание нерушимого, отмеченного штампом ЗАГСа, святого права узаконенной супруги.

– А, это вы, Лев Брониславович! – Узнав Тима, произнес он в трубку, послушал крик души и изумился гораздо громче, чем следовало бы. – Как, монографию Трахтенбурга? Переводную, без купюр? Первой половины девятнадцатого? Ну конечно же приеду. Незамедлительно. Если надо, буду конспектировать всю ночь.

С готовностью откликнулся на зов, сразу понял, как тошно Андрону. Да и самому-то – грудной ребенок, настроение Регины, тягостная неопределенность с поступлением в аспирантуру… Нет, что ни говори, Андрон позвонил кстати – необходимо увидеться. И расслабиться. В дрезину.

Когда Тим приехал в знакомый дом на берегу Фонтанки, Андрон уже ждал его – в компании бутылок, крупно порезанной жратвы и умной книги, в которой значилось: «Единорог или моноцерос был наиболее любопытным созданием древних инициированных. Он упоминается как зверь, в существовании которого хотя и сомневались многие писатели, тем не менее описывается древними следующим образом: у него один рог и очень большой, растущий из середины лба. Его голова напоминает оленью, ноги его похожи на слоновьи, хвост кабаний, а остальное тело лошадиное. Рог около фута с половиной длиной. Его голос подобен мычанию быка. Грива и шкура желтоватого цвета. Рог у него тверже железа, грубее напильника, загнутый или закрученный подобно пылающей шпаге, острый и весь черный за исключением кончика. Ему приписываются поразительные свойства, в частности, изгнание яда из организма и лечение некоторых неизлечимых болезней. На этого зверя не охотятся. Хотя единорог несколько раз упоминается в Святом писании, нет никаких твердых доказательств его существования…»

Книга эта, купленная на рынке за трояк, мирно лежала на краешке стола и предназначалась в качестве подарка Варваре Ардальоновне, которая несла свое нелегкое бремя на ниве общепита на Сиверской. Будет что почитать вслух на сон грядущий. Порадовать Арнульфа.

– Слушай, а кто такой Трахтенбург? – с ходу поинтересовался Андрон, угрюмый и истомленный, заждавшийся. – Ебарь что ли грозный какой?

– Угу, освоил квадратный трехчлен, – в тон ему оскалился Тим и, глянув на накрытый стол, присвистнул скорее озабоченно, чем с восхищением. – Ну ты даешь. Нажремся ведь.

– Еще как нажремся, – Тим утвердительно кивнул, хмыкнул и принялся «откручивать ухо». – Много не мало. Ну что, начнем пожалуй с водочки.

Начали – с энтузиазмом, без тостов, под ветчинку, копченого окуня, маринованный чеснок и малосольные, хрустко раскусываемые огурцы. Несмотря на жару, метиловые добавки и дурное настроение, пошло отлично. С хрустальным звоном и энергичным бульканьем. Скоро водочка сменила дислокацию.

– Ну что, брат, легчает? – Андрон убрал под стол пустую емкость, с чувством закурил и ловко откупорил коньячок «четыре звездочки». – Только не останавливайся на достигнутом, иди до кондиции. А я с тобой.

Тим выпил, заметно воодушевился, заел армянский полтавской колбасой и вдруг привстал, сделавшись необычайно серьезным, с видом средневекового схоласта изрек:

– Эврика! Свершилось! И как же я раньше до этого не допер? Это же конгениально! Как все простое. Наливай!

Вилку с малосольным огурцом он держал в руке с изящной элегантностью на манер указки.

– Эврика, говоришь? – Андрон без промедления налил, хмыкнув саркастически, нагнулся и стукнул об пол под столом пустой бутылкой. – Архимед ты наш, сиракуз твою мать, Лобачевский, бля, вот с таким Ньютоном. Короче, Склифосовский! Не допер-то до чего?

Жара, реалии дня и коньяк сочетании с водкой усугубляли его и без того гадостное настроение. Как в песне – заглотили мы ноль восемь первача, и братана сразу кинуло в тоску…

– До истины, брат, до истины, – Тим, прерываясь, тяпнул, глухо замычал и вилкой с многострадальным огурцом показал куда-то наверх, – до нее. То есть до него, до родимого.

– Это до того, который не фраер что ли? – Андрон нехорошо прищурился и, выпив в свою очередь, едко усмехнулся. – Что-то рановато ты, брат, побудь пока с нами. И потом ведь просто так к нему не сунешься. Вначале надо погрешить, потом покаяться, только уж затем спасаться. У него как в ОСВОДе – спасение утопающийх дело рук самих утопающих. Хотя, говорят, из-под прилавка вовсю продаются надувные круги.

– Причем тут опиум для народа, – Тим брезгливо фыркнул, сел и, вспомнив наконец про корнишон на вилке, с безвкусным хрустом раскусил его. – Спускайся с облаков, бери ниже. Танцуй от печки, то бишь от печной трубы. Слушай сюда. У нас ведь флюгер-то не кабсдох, волк. Волчина позорный. Фенрир его фамилия.

– А моя Лапин, – Андрон кивнул, осклабился и понимающе воззрился на него. – Ты, брат, закусывай давай. Масло вот, сало. А то, может быть, поблевал бы? По-нашему, по-простому, а?

– Товарищ не понимает, – Тим жутко огорчился, и голос его, мятый и неотчетливый, сделался зловещим и панихидным. – Это же не волк из «Ну погоди», а Фенрир, символ мирового хаоса. Тот самый, что сожрал бога Одина. И Тюру отхватил полруки. Представляешь, какой у нас блядский домик-пряник.

– Кстати о девушках, – Андрон, заскучав, живо перевел беседу в практическое русло и приступил к откупориванию следующей бутылки, тоже коньяка, правда грузинского. – Мы будем решать вопрос или мы будем сопли жевать? Ша, хорош сидеть на жопе ровно.

Фенрир – это неактуально. Зачем нам чухонский волк, когда есть свои, тамбовские. К тому же бардака и без него хватает.

Ладно, чокнулись, выпили, звякнули блядям, только Светки не оказалось дома. Где наша не пропадала – тяпнули еще и пошли искать ее на угол. Увы, не нашли, зато познакомились с парой развеселых девушек – то ли Любой с Галей, то ли Леной с Валей, пока шли до детсада, как-то забылось. Да и неважно – хоть груздем назови, главное в койку положи. Однако девушки эти были не промах, из породы зажигалок, из тех, что ярко светят, но совсем не греют. Они с энтузиазмом занялись соленьями и ветчиной, живо допили остатки коньяка и, прихватив, как это выяснилось утром, приемник «Альпинист», благополучно скрылись в неизвестном направлении. Вальяжно, чинно, с кокетливыми улыбочками. Впрочем, крутануть динамо девицам этим сам бог велел – что Тим, что Андрон вырубились синхронно, как и подобает настоящим ужравшимся вусмерть братьям близнецам…

А потом было утро, муторное, похмельное, с которого начался скверный, полный жизненных коллизий день.

– Что, пришел, изменщик? – рыкнула с порога Регина на Тима, однако, догадавшись, что дело здесь не в Еве, а в змее, поменяла тон уничтожительный на брезгливо-ехидный. – У алкаш, пьянчуга, пропойца. Тебе не в аспирантуру с такой-то рожей, в кружало. Глаза бы мои тебя не видели. Сегодня же отцу все будет доложено.

Несмотря на драматизм ситуации, в резком голосе ее звучало облегчение. Она бешено ревновала мужа ко всем прочим женщинам, и раз баба тут не при чем, можно со спокойной душой и в волю поучить его жизни, поговорить о разложении семьи, упадке нравов и тлетворных веяниях так называемой сексреволюции. Тем хватит до вечера. Тим же, слушая шелест супруги, курил, вежливо кивал, и в больной, гудящей колоколом голове его разбухал, пульсировал единственный вопрос: а не живет ли он с этой занудной недалекой бабой только ради ее папы, аспирантуры и академического будущего? Ишь как жужжит, зараза, словно муха говеная на пыльном стекле. Ядовитая, словно це-це…

У Андрона же день начался без особых разговоров – торгующие, только глянув на него, сразу замолкали, вздыхали сочуственно и тяжко. Знаем, знаем, брагадир, каково оно, похмелье. Хоть в петлю лезь, хоть волком вой, хоть караул кричи, хоть в гроб ложись. Небо с овчинку, жизнь в тягость, белый свет не мил и мальчики кровавые в глазах. Да если бы не оно, давно бы догнали и перегнали… Крепись, бригадир, два часа не за горами.

Все утро Андрону было муторно, блевотно и неподъемно. Жизнь казалась дерьмом. Собачьим. В проруби. Однако ничего, потихоньку оклемался, спасибо девчонкам из кафе – напоили кофе, крепчайшим с коньяком, дали две таблетки валидолу под язык и оставили дремать в компании с котом. Впрочем и могучий организм тоже не подвел, быстро вывел шлаки и продукты метаболизма. К обеду Андрону полегчало, вернулось чувство юмора и прежний оптимизм, однако это была лишь передышка, дарованная ему коварным роком. Вечером под самое закрытие приехал капитан Царев. Все такой же плюгавый, упивающийся личной значимостью, в черной вылинявшей неизменно пропотевшей рубашке. Зато прибыл он на новых жигулях, ключами от которых поигрывал с молодецкой удалью.

– Лапин, завтра к десяти ноль-ноль вас ждет подполковник Павлов, – веско произнес он, с ловкостью подкинул ключи, однако не поймал и быстро присел, подбирая их из рыночной грязи. – На серьезный разговор. Очень серьезный. – Встал, вытер о ладонь ключи, с видом дегустатора понюхал руку и, удрученно хлопнув ею о штаны, с властной деловитостью пошел к машине. – Не вздумайте опоздать, Лапин!

Снова понюхал руку, сплюнул и забрался в машину.

– Чтоб тебя… Чтоб тебе… С твоим подполковником Павловым… – Андрон с ненавистью глянул ему вслед, закурил и, дабы задавить неприятности в корне, отправился звонить майору Семенову – дяденька главный проктолог, скажи своим пидорастам, чтобы не цеплялись.

Однако же майора ни дома, ни на службе не оказалось, а вызванный на линию капитан свет Сотников негромко и с падающей интонацией довел:

– В командировке он, Андрюха, в командировке. Вернется не скоро.

Вот так же тихо и с такой же жуткой интонацией в свое время сообщали: он в Испании. Но пасаран. Однако времена меняются, и нелегкая, как видно, занесла Семенова в дружественный нам Афганистан. Действительно вернется не скоро. Можно и вообще… Так что пришлось Андрону в одиночку разбираться с товарищами из ОБХСС.

– Эх, Лапин, Лапин, – сказал ему на следующий день подполковник Павлов, и в голосе его прорезалась булатная сталь. – Вы жестоко разочаровали нас, Лапин. Можно сказать, огорчили. Год уже с гаком, как вы наш человек, Лапин, и надо же – ни одного сигнала. Такая чудовищная, прямо-таки преступная пассивность. С кем вы, Лапин?

Ну да, как в том анекдоте, ты за белых или за красных?

– Да я, ваше превосходительство, свой, буржуинский, – умильно отвечал ему Андрон, преданно смотрел в глаза и глуповато, заискивающе улыбался. Однако ничего не помогло.

– Пишите, – грозно приказал ему Павлов и вытащил из сейфа четвертушку бумаги. – Я, такой-то такой-то, проживающий там-то, обязуюсь никому не разглашать информацию о своем сотрудничестве с органами ОБХСС. Предупрежден, что в случае нарушения подписки буду привлечен к уголовной ответственности как за разглашение государственной тайны. Дата, подпись. Вот здесь, – крепким обкусанным ногтем он прочертил гиперболу на бумаге и глянул на Андрона как учитель на школяра, выпороть которого нельзя, а ставить в угол бесполезно. Впрочем, если в какой-нибудь медвежий… Куда-нибудь на Колыму…

Хорст (1980)

Все как-то не заладилось с самого начала. Едва прибыв в Рио, один из подручных Ганса Мориц жестоко отравился – то ли переел фейжоады, то ли перепил каапириньи. Пришлось срочно промывать ему желудок, затем мозги, проводить курс очистительных клизм и сажать на специальную диету. Потом неподалеку от Росиньи, центральной городской фавелы, Макса, другого помощника Ганса, попробовал на зуб какой-то невоспитанный пес. Пришлось отправлять кабсдоха на небо, крупно разговаривать с хозяевами и экстренно вакцинироваться от возможного бешенства. Каково? Однако это было лишь начало. Уже в Манаусе, столице Амазонии, какие-то безнравственные молодые люди устроили сюрприз – решили взять в заложницы купающуюся Воронцову. Ох, молодо, молодо, хоть и черно рожами, но все одно – зелено. Пришлось срочно отправлять молодых людей к бешеному псу, подбирать отстрелянные гильзы и энергично уносить ноги. Естественно не осталось ни следов, ни отпечатков, ни улик, а вот горький осадок в душе…

По идее надо было бы внять знамениям небес и немедленно вернуться в Рио. Влезть на Корковадо, понежиться на Копакабане и Ипанаме, нажраться вволю мяса в чурраскириях и благополучно отбыть. Какое там! Хорст уперся, закусил удила – не привык отступать. А кроме того он ведь приехал в Бразилию – райский уголок, где прошла его юность. Без малого десять лет… Девственные джунгли, кишащие смертоносными красно-черно-желтыми семафорными змеями, очкастыми полосатохвостыми коати, чуть живыми заторможенными ленивцами, свирепыми стремительными ягуарами и бесподобными на вкус юрками пекари, притягивали его к себе как магнит. А еще ему хотелось увидеться с учителем. Как он там, старый добрый Курт? Судя по агентурной информации, неплохо – получил генерала, уж лет пять как начальник лагеря. Как хочется взглянуть ему в глаза, крепко пожать верную, все еще сильную руку, шепотом сказать большое, идущее из самой глубины души спасибо. За все. В общем вперед, только вперед, древние индейские сокровища ждут смелых!

Кстати о сокровищах. Месяца три тому назад Ганс как всегда позвонил в Боливию – поздравить своего бывшего шефа с днем ангела. Пожелать от всего сердца крепкого арийского здоровья, истинной немецкой пунктуальности и твердого нордического характера. Мюллер как обычно был тронут до слез.

– Спасибо, дружище, – с чувством сказал он, резко кашлянул, одолевая спазм, и сухо спросил: – Ты как, все еще работаешь с этим?

Хорста он не любил за молодость, но уважал за деловые качества.

– Да, с этим, – ответил Ганс не без гордости, и голос его стал официальным. – С обергруппенфюрером фон Левенхерцем.

– Как, уже обергруппенфюрер? – здорово удивился Мюллер и снова кашлянул, одолевая спазм. – М-да, кажется, скоро мы все будем кричать: «Хайль Левенхерц!» Ладно, ладно, дружище, я пошутил. Все пока остается в силе. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, – сразу отозвался Ганс, внутренне подобрался и постарался отойти от щекотливой темы. – А как ваша левая, застуженная под Краковом, почка? Беспокоит?

Тема была действительно щекотливой – все знали, что здоровье фюрера в последнее время сильно пошатнулось – он сбрил усы, замкнулся в себе и все порывался наверх, во льды, беседовать по душам с пингвинами. Причем по поводу и без повода хватался за кавказский кинжал с дарственной надписью золотом: «Другу Адольфу от большого друга Иосифа». Говорят, уже успел пырнуть кого-то…

Да, тема была действительно щекотлива, и Мюллер продолжать ее не стал.

– Вечно вы путаете сено с соломой, дружище, – покладисто сказал он и фыркнул незлобиво в трубку. – Правое, черт его побери, правое. Да и не почка совсем. Уже не беспокоит, мне его удалили, на Пасху. Ладно, не будем о грустном, лучше-ка послушайте, дружище, что вам расскажет старый Гестапо Мюллер. Можете и с этим вашим поделиться.

Мюллер снова закашлялся в трубку, чтобы до неузнаваемости изменить голос, и поведал Гансу презанимательную историю. Где-то с месяц тому назад в заведение к нему пожаловал некий проповедник, возвратившийся из джунглей бразильской Амазонии. Звали преподобного отца дон Антонио Кастильский, и он больше года провел аки добрый пастырь среди язычников индейцев дремучей сельвы, отвращая их от мерзкого служения духам и обращая в веру истинную, благостную и богоугодную. Судя по всему падре преуспел – остановился в лучших номерах, завел себе любовника-мулата и словно бешеный играл в рулетку, расплачиваясь не деньгами, а золотыми слитками и неограненными алмазами. Как пить дать нашел какой-то древний индейский клад. Пронял-таки словом божьим темные языческие души. Вот такую наколку отдал по дружбе старый гестапо Мюллер. Лет бы десять назад естественно не отдал бы, поехал бы сам. А нынче никак – годы. Да и бизнес оставить не на кого, даже на время, вокруг одно ворье. Так что ауф фидерзейн, хайль Гитлер, попутного ветра в спину. Действуйте, ребята.

И ребята долго думать не стали, вылетели в Ватикан в составе отделения. Нашли отца Антонио на вилле, в окружении румянощеких юношей, удалились с ним в кабинет, поговорили по душам.

– Да, – сказал он, затуманившись на мгновение, – был со словом божьим в тридевятых землях, верой, ниспосланной мне Господом, наставлял души неразумные на путь истинный, к блаженству ведущий. Аминь!

А наставлял, оказывается, отец Антонио темные индейские души в одиночку, потому что спутников его – отца Мигеля, отца Фернандо и сестру Агнессу – аборигены по изначальному своему неведению съели: вскипятили пальмовое масло, залили его при помощи каучуковой клизмы пленникам в задний проход и, подождав, пока они умрут, а мясо сделается сочным, устроили пир на весь мир. На него же, отца Антонио, вследствие его истинной набожности и известного всем благочестия даже и не посягнули, более того, шаман лично взял посланца божия под свою опеку и отвел ему лучшее место в своей просторной хижине. А теперь отец Антонио молится и сопереживает, пребывая в тихой радости и твердой уверенности, что души его спутников милостью Господней обретаются в несказанной благодати райских благоухающих кущ и лицезреют пред собой пресветлые лики ангельские…

Вобщем послушал-послушал Ганс, соскучился и начал разговаривать со святым отцом по-своему, вернее, по-русски – при помощи щипцов, ущемляющих нос, и сапожного рашпиля, водимого по зубам. Еще слава богу, что дело не дошло до клизмы, нет, не с кипящим маслом, – с толченым хрусталем. И поведал святой отец, проблевавшись кровью, что да, действительно, милях в двухстах от Обидуса и примерно столько же от места встречи Риу-Негру и Риу-Бранку на берегу безвестного притока Амазонки стоит заброшенный древний город. Да, в его подземных лабиринтах полно алмазов, изумрудов и золота. Только вот местные индейцы племени тсохон-дьяпа считают древний город обителью духов и никому кроме своих шаманов не позволяют под страхом смерти даже приближаться к священным развалинам. О, эти тсохон-дьяпа сущие дьяволы, свирепые эквадорские хиваро, охотники за головами, кроткие агнцы по сравнению с ними. Но благодаря тщаниям отца Антонио они теперь католики, причем ревностные, и потому с радостью отринут все сокровища недр за счастье лицезрения сонма ангелов, являющихся во всем своем неописуемом устами блеске пред ликами исконно верующих в спасителя Христа, заступницу Марию и божью благодать, проистекающую с купола небес навроде манны, дарованной народу иудейскому через водителя его, святого Моисея. Аминь. Алилуйя. Е-е-е хали-гали.

Не выдержал пастырь божий серьезного Гансового разговора, пошел на попятный, вернее, головой подвинулся. Пришлось отправить его к братьям во Христе Мигелю и Фернандо и к сестрице приснодеве Агнессе. Заодно успокоили и его педерастов – сорную траву и с поля вон. Ликвидировали трупы, уничтожили следы, сели на самолет и полетели к себе готовиться к экспедиции.

И вот она едва началась, а уже есть отравленные, похищенные и укушенные, и совершенно непонятно, что будет дальше. А дальше был вояж в стиле Хаггарда, Киплинга и Новикова-Прибоя – на моторном катере, сквозь девственную сельву. Сперва по мутным, цветом напоминающим кофе с молоком водам Амазонки, затем по бесконечной ленте ее притоков. Собственно, никто бы и не сказал, где заканчивается река, а где начинается берег. Была большая вода, и все вокруг – и суша, и болото превратились в исполинское, неподвижно задумчивое озеро. Семь не семь футов под килем, но плыви, куда хочешь. В компании кайманов, пираний и, если повезет, розовых, лихо выпрыгивающих из воды дельфинов. Можно еще запросто повстречаться с анакондой, да и остальные змеи плавают недурственно. Ну а что касаемо москитов, кукарач, всяких малярийных и изжелто-лихорадочных тварей – стеной, роем, тучей, только зажги свет. Впрочем кусают и в темноте. А еще заглядывают на огонек летучие мыши – огромные, с кожистыми крыльями, мерзкие на вид, поди-ка разберись, которые из них вампиры? Вобщем, природа, флора с фауной, девственная сельва, живущая по закону джунглей…

Однако хоть и началось путешествие неважно, но до владений тсохон-дьяпа добрались без эксцессов – без труда нашли холмистую терра фирму, на которой стояли сотни две внушительного вида хижин. Как сразу выяснилось, тщания отца Антонио даром не пропали – аборигены встретили пришельцев как добрые католики, с миром. Последовали ритуальные пенисопожатия, громкие приветствия, пир, круговая каучуковая клизма с веселящим зельем, кое полагалось с тостами и достоинством глубоко вводить в прямую кишку. Говорили о погоде, о джунглях, об охоте, о большой воде, ели сладковатое, сдобренное травами мясо, о происхождении коего спрашивать из вежливости не полагалось. В общем поначалу атмосфера была дружеской и непринужденной. Однако после пятой клизмы все вдруг резко переменилось – отец Антонио был прав, эти чертовы тсохон-дьяпа и впрямь оказались сущими дьяволами. Шаман начал гнусно домогаться Ганса, его помощник – Морица, старший брат вождя – Макса, а сам вождь – Хорста. На красавицу Воронцову никто даже внимания не обратил. Не дети природы, а поганые, действующие нагло и цинично извращенцы. Причем с огромными, чудовищно распухшими вследствие ритуального укуса змеи пенисами. Ясно теперь, за что это шаман так возлюбил отца Антонио…

Вобщем пиршество ознаменовалось побоищем – гости били хозяев с мастерством профи и со всей яростью разбушевавшейся оскорбленной мужской гордости. Потом естественно захотели откланяться, без долгих церемоний, по-английски. Но не получилось, эти чертовы тсохон-дьяпа и впрямь были сущими дьяволами. Они на редкость метко стреляли из своих сарбаканов, а наконечники стрел смазывали ядом лягушек кокои. Скверно закончилось застолье, тягостно – Ганс, Макс и Мориц так и не переварили съеденное, а Хорст и Воронцова, хоть и отплыли под тучей стрел, но в темноте и спешке напоролись на топляк, так что гребной винт заклинило. Вот такая ситуация. Три погибших боевых товарища, катер, потерявший ход и море разливанное темной, отсвечивающей как зеркало воды… Поужинали, называется, с местным населением. Хрен до колен в обе руки, каучуковая клизма в жопу. М-да.