Текст книги "Магия успеха"

– Шиномонтажники уже десятый сон видят. – Подойдя совсем близко. Тормоз уловил запахи леса, костра и подгоревших шашлыков и внезапно ощутил два желания сразу – наесться до отвала и завалиться спать, с этой рыжеволосой амазонкой. В горле у него пересохло, и, почувствовав упругий дискомфорт в штанах, Серега сунул руку в, карман. – Вам куда ехать-то?

– На Леню Голикова. – Голос у амазонки был низкий, с бархатными обертонами, грудь же, напротив, высокой, со смешными пуговками на месте сосков, и Прохоров сглотнул слюну:

– Да мы соседи почти. Доедете на моей запаске.

– А вы как же? – В глазах собеседницы зажглись огоньки любопытства, и она взглянула на Тормоза внимательно. Так смотрит дрессировщица тигров на подающего надежды воспитанника.

– Ерунда, доберусь, у меня камера есть. – Тормоз ничего не заметил в зеленых глазах собеседницы, он доставал запаску из багажника. – Если что, перебортуюсь.

Пока, отдав болты и поддомкратив тачку, Прохоров менял колесо, рыжеволосая сидела рядом на корточках и помогала работе языком. Она поведала, что возвращается с Медного озера, куда частенько выбирается пообщаться с природой, а заодно поесть шашлыков. На обратном пути прокололась, опоздала к разводке мостов, а потом, едва выкатившись на Обводный, поймала что-то по новой.

– Хорошо, что не СПИД, – не очень-то изящно пошутил Тормоз и, убрав домкрат, принялся затягивать болты. – А что же вы на озеро-то в одиночку? Попутчиков, что ли, не нашлось?

– Я же отдыхать ездила. – Зеленоглазая недоуменно пожала плечами и, прикрыв рот ладонью, зевнула. – Чем ближе узнаешь людей, тем сильнее хочется одиночества. Или тянет к собакам, кого как. Кстати, видела сегодня лису. Вылитая дворняга и совсем не прочь сожрать остатки шашлыка.

– Шашлык – это да. – Прохоров в который уже раз сглотнул слюну и закинул проколотое колесо в багажник. – Запаска у меня никакая, так что особо не гоните.

– Спасибо вам огромное. – Рыжеволосая крепко, по-мужски, пожала ему руку и вытащила записную книжку. – Куда колесо привезти?

– Я лучше сам заберу. – Серега вдруг представил ободранные Рысиком стены, пьяный батин храп на всю квартиру, и на него сразу навалилась усталость бессонной ночи. – Все равно весь день в седле.

– Как скажете, спаситель. – Она вырвала из записной книжки лист и принялась быстро водить ручкой. – Дом семнадцать, квартира пятьдесят два. Я завтра должна быть после шести, но на всякий случай позвоните, вот телефон.

Улыбнувшись на прощание, она изящно уселась за руль и так приняла с места, что сомнений у Сереги не осталось – мотор на «семаке» восьмидесятисильный, «шестерочный».

«Все, домой, жрать и спать». Прохоров забрался в свою «лохматку» и, решив купить на ужин – или на завтрак? – пиццу, вдруг понял, что не знает даже имени рыжеволосой феи с Обводного. Хорош он завтра будет – будьте добры, позовите к телефону девушку с зелеными глазами, роскошной жопой и буферами такими выдающимися, что эта девушка может потереться о них подбородком. Тьфу…

О том, что его просто могли продинамить, он даже не подумал.

ГЛАВА 5

«Еврокласс» Прохоров нашел без труда благодаря огромному многокрасочному указателю. Парковка оказалась удобной, но платной, и, свирепо покосившись на охранника, он направился к массивным дверям с надписью «Консультационный центр».

Сразу было видно, что российско-шведскую клинику строили шведы. Кровля из металлочерепицы, покрытой минеральным гранулятом, пластиковые окна и облицовочные гранитные плиты, герметизированные на стыках чем-то похожим на замерзшее дерьмо. Европейский класс, новейшая технология… Внутри все также поражало великолепием. Натяжной потолок, мозаичный пол, зимний сад с хрустально журчащим фонтаном. Неслышно изливал прохладу сплит-кондиционер, плавали в аквариуме невиданные рыбы, и даже медхалат дежурной красавицы имел особый, лазурно-голубой оттенок.

– Добрый день. – Улыбаясь так, будто собиралась отдаться, она взяла из Серегиных рук историю болезни и, прочитав, кивнула. – Да, это по нашему профилю. Прошу вас, – красавица придвинула Тормозу рекламный проспект и улыбнулась по новой, – как говорится, лучше один раз увидеть. Цены указаны на последней странице обложки.

Пока он листал буклет, голос дежурной заливался серебряным колокольчиком:

– Наша клиника существует уже пять лет и имеет свою собственную апробированную методику. Обычно вначале проводится первичная консультация – заочная, затем наши диагносты выезжают к больному, и только потом производится госпитализация и подготовка пациента к операции. У нас работают только лучшие специалисты, и благодаря новейшим технологиям мы достигли выдающихся результатов.

Судя по расценкам на обложке буклета, результаты действительно впечатляли. «Ни фига себе дерут!» При виде пятизначных цифр Серега помрачнел, и неожиданно черная, огненно-жгучая горечь переполнила его сердце. Он ощутил себя беспомощным неудачником, жалким недоумком, не способным ни позаботиться о своих близких, ни самому себе обеспечить достойное существование. От мучительного стыда Тормоз закусил губу, и сразу же из преисподней его души выплеснулся фонтан клокочущей ненависти. К существующему порядку вещей, к устроителям этого порядка – мерзким харям с телевизионного экрана, убившим в Чечне Витьку и тем самым доконавшим мать… «Хрен вам, суки! – Ненависть перешла в бешеную, не знающую границ злобу, и, почувствовав себя словно в удалой уличной сшибке, Прохоров нехорошо ухмыльнулся. – Не ссы, лягуха, прорвемся».

У амбразуры, украшенной надписью «Касса», он лишился почти всей имевшейся наличности и, получив взамен чек, на котором значилось: «Спасибо за покупку», двинулся за первичной консультацией. Проводил ее, судя по табличке на двери, доктор наук Бобров – холеный, статный, с благообразной внешностью сельского батюшки.

– Сюда, пожалуйста, – Зашуршав халатом, он приподнялся и указал рукой на кресло, затем внимательно рассмотрел чек, мельком глянул на Серегу и уткнулся в историю болезни. – Так, так, заочно говорить, конечно, трудно, но, думается, в данном случае прогноз благоприятный.

Не заметив никакой реакции на лице собеседника, он нахмурился и запустил демонстрационную программу.

– Прогноз действительно благоприятный, – фетальная хирургия способна творить чудеса. Вот, пожалуйста, посмотрите, как это делается. Посредством ядерно-магнитного резонанса определяется поврежденный участок мозга, и в него вводятся замороженные клетки эмбриона-донора. Ведь чем принципиально отличается голова, скажем, от колена? – Доктор Бобров наконец-таки встретился с Серегой глазами, и обнаружилось, что они у него неспокойные, бегающие, как у лавочника, пытающегося подороже задвинуть свой товар.

– Чем? – Тормоз покосился на экран, где улыбалась исцеленная Марлен Дитрих, и ему вдруг бешено, до зубовного скрежета, захотелось въехать эскулапу в морду, так, чтобы вдрызг, но, сжав до боли кулаки, он сдержался. – Я весь внимание.

– Все очень просто. – Доктор взялся за «мышь» и привычно покатил ее по коврику. – Вот, смотрите. Поврежденная ткань на колене регенерирует, а нервные клетки мозга нет, не восстанавливаются. Благодаря же фетальной хирургии это упущение природы может быть исправлено и такие патологии, как параличи, болезнь Паркинсона и аналогичные, скоро останутся в прошлом. Главное – не тянуть с госпитализацией и принятием адекватных мер.

Он выразительно глянул на Серегу, но тот его не слышал. Тормоз смотрел на экран, где сыто жмурился султан Брунея, получивший наконец возможность ублажать своих любимых жен, и видел перед собой лицо матери – постаревшее, неестественно спокойное. Она совсем не плакала, когда хоронили Витьку, видно, слез уже не осталось.

– Все ясно. – Мотнув головой, Прохоров поднялся и, забрав историю болезни, поспешил выбраться из кабинета, – на душе у него было погано.

Выйдя на улицу, он рывком распустил узел галстука, несколько раз глубоко вдохнул, но легче не стало, и, понимая, что ненависть к человечеству до добра не доводит, Прохоров с полчаса тихо прокантовался в тачке. В драном кресле было тепло и влажно, как в навозной куче, о заднее стекло противно билась муха, а по «Шансону» лилось как раз в тему:

 
Бьюсь, как рыба,
А денег не надыбал…
 

«Ну не надыбал. – Тяжело вздохнув, Тормоз с неожиданной злостью выключил приемник. – Деньги, блин, бабки, хрусты, баксы… Где ж их, блин, срубить, да так, чтоб больше об этом не думать? Может, по башке дать кому?» Он хищно оскалился, представив, с каким наслаждением сделал бы это, и тут же скривился от отвращения к себе. «Ну и козел же ты, Серега Прохоров. Кому собрался по башке давать? Таким же ложкомойникам, как и сам? У кого зелень нашинкована, те видели тебя на херу – их хрен догонишь, а если и догонишь, то хрен возьмешь. Сами тебе рога отшибут. Может, лучше квартиру раздербанить, а комнату продать? – Засопев, он вытер о штаны вспотевшие ладони и, сплюнув в открытое стекло, удрученно покачал головой. – Это хрущевку-то сраную, в нашем гадюшнике? Да пока найдутся желающие, мать три раза помереть успеет. Суки, бляди, падлы!» Запустив двигатель, он резко тронулся с места и, чудом не задев бампером пятисотый «мере», на выезде был остановлен рыжеусым стражем:

– Что, ездить не умеем или жарко сегодня, развезло? А если что, кто бы отвечал? Как будем решать, полюбовно или ГАИ вызывать?

Глаза у охранника были хитрые, как у готовящегося нашкодить кота, и Прохоров нехорошо улыбнулся:

– Шлагбаум подымай, мурзик.

– Почему это мурзик? – Помрачнев, страж грозно распушил усы, а Тормоз, свирепея, пулей вылетел из тачки и, ухватив его за яблочко, с чувством прошептал:

– Потому что замурзыкаю тебя сейчас, падла! Отшвырнув вымогателя в сторону, он дернул цепь шлагбаума и, забравшись в тачку, так врезал по газам, что «тройка» обиженно взревела глушителем: «0-х-х-х-р-р-р-ренел?»

«Сука, урод тряпошный. – Вихрем вывернувшись на Большой, Тормоз выжал из двигателя все соки, однако скоро остыл и уже у рынка скорость сбросил. – На фиг, тачка ничем не виновата». Со Съездовской он ушел налево – Господи упаси ехать через мост Лейтенанта Шмидта! – у Меншиковского дворца подобрал пассажира и, сразу подобрев, порулил по забитому транспортом городу к дому, – клиенту надо было к кинотеатру «Рубеж». Пока ехали, разговорились, и на прощание вместе с деньгами попутчик сунул Тормозу визитку:

– Все, молодой человек, под Богом ходим. Если что, звоните. – Подмигнул, пригладил кучерявые волосы и отчалил – благоухающий парфюмом, слегка пьяненький и весьма довольный жизнью. На визитке значилось: «Товарищество „УЖЕНЕБОЛИТ“ при Центральном городском морге. Доктор Безенчук И. И., старший менеджер по перевозкам».

«X… тебе большой и толстый, обойдемся. – Серега сразу же вспомнил о матери и, скомкав приглашение на кладбище, внезапно разжал кулак. – Едрена вошь, а ведь верно, дельная мысля приходит опосля. Эврика!» Резко дав по газам, он развернулся и, сколько хватало двигателя, припустил к дому. На Партизана Германа голосовало сразу трое, все приличные, но Тормоз даже глазом не повел; остановившись лишь у родного подъезда, он бегом бросился по лестнице. Едва попав ключом в скважину, рывком распахнул дверь и, с ходу отдавив Рысику лапу, ринулся в свои апартаменты – где, где, где? Визитка отыскалась на подоконнике, среди рваных пятисотрублевок, бесполезных монет и красочных оберток от презервативов. Это был кусочек плотной бумаги с золотыми буквами на глянцевой поверхности: «Фирма „ЭВЕРЕСТ“. Кузьма Ильич Морозов. Директор-учредитель». Та самая визитка от хмыря из «мерса», что отвалил за приятное зрелище сотню баксов. Денежки те уже тютю, а вот телефон, может, и пригодится.

– Отвали, рыжий, – Прохоров согнал взлетевшего к нему на плечо Рысика и, придвинувшись к аппарату, принялся набирать номер, – не мешай продаваться.

Процесс пошел, – длинные гудки прервались, что-то щелкнуло, и на другом конце линии зазвучал вязкий, словно патока, голос секретарши:

– Добрый день, фирма: «Эверест». Я вас слушаю.

– Мне бы Кузьму Ильича. – Тормоз оскалился в трубку и, пояснив, что беспокоит по личному делу, через минуту услышал знакомый баритон:

– Говорите.

Голос был запоминающийся – напористый, властный, беспощадный, как рык голодного льва, и Серега улыбаться перестал:

– Здрасьте, Кузьма Ильич. Мы встречались позавчерашней ночью. Если помните, вы мне подкинули сто баксов и оставили телефон.

– А, молодой человек из бежевых «Жигулей»? – Память у Морозова сработала мгновенно, и железа в голосе сразу поубавилось. – Как же, как же, черножопые чуть костями не обосрались. Надумали, значит?

– Обстоятельства. – Сквозь стену Тормоз услышал, как страшно застонал Прохоров-старший, и, вздрогнув, быстро прикрыл дверь. – Очень нужны деньги.

– Да, молодой человек, деньги вещь полезная. – Морозов неожиданно рассмеялся, но как-то зло, отрывисто, и, сразу же сделавшись серьезным, приказал: – Сегодня в девять тридцать вечера у клуба «Занзибар». На Петроградской. Если что, подождите.

В трубке раздались короткие гудки, а между тем крики за стеной слились в один утробный вой, полный ярости, боли и ненависти:

– Первый, я третий, первый, сука, я третий, где «вертушки»? Где, блядь, «вертушки»? Первый, у меня две роты «двухсотых», первый, сука, где «вертушки»? Первый…

«Эх, майор, майор, – не раздумывая, Тормоз вытащил „Московскую“ и, нацедив с полстакана, убрал бутылку подальше, – опять у тебя крыша поехала». Не теряя времени, он выскочил в коридор и, по новой припечатав Рысикову лапу, распахнул дверь в отцовскую конуру.

– Батя, как ты там? Спрашивать тут было нечего.

– Первый, сука, пристрелю… «Вертушки»… – Прохоров-старший скорчился в углу и, обхватив голову руками, исходил жутким, пробирающим до костей криком. Что он видел сейчас своими выцветшими, вылезшими из орбит глазами? Заживо отрезанные головы двадцатилетних бойцов? Своего замполита, у которого душманы, привязав веревку к прямой кишке, выдернули внутренности? А может, видел он безглазое лицо первого, так и не обеспечившего тогда поддержку с воздуха? Кто знает…

– Давай, батя, пей. – Тормоз с силой прижал отца к полу и, влив водку в беззубый, вонючий рот, потащил родительское тело на кровать. – Сейчас полегчает.

– Понтапон вкалывай, понтапон.

Наконец судорога отпустила тело Прохорова-старшего, и, вытянувшись, он затих – с мокрым от слез лицом, на мокрых от мочи простынях.

«Жизнь наша бекова, – Серега прикрыл отца одеялом и, чувствуя в руках противную дрожь, поплелся на кухню, – нас ебут в хвост и в гриву, а нам – некого».

Не спеша сварил себе сосиски – американские, из индюшатины, но, едва надкусив, понял – впрок не пойдут, и, дав остыть, осчастливил ими Рысика:

– Давай, рыжий, привет тебе от дяди Сэма.

На часах было около четырех, на душе муторно, в голове пусто, и, забравшись к себе. Тормоз принялся размахивать ножом. Причем не массивным, снабженным упорами клинком, за который по головке не погладят, а чем попроще – перочинным. Хотя и тот в руках мастера режет с легкостью артерии и связки, рассекает мышцы и ампутирует пальцы. Вволю исчертив воздух восьмерками и петлями, Прохоров подвесил на веревке лист бумаги и, с чувством искромсав его, взялся за заточку.

Ох, не дураки были итальянцы, когда ввели в моду стилет – узкий кинжал с острым, словно иголка, клинком. В любую щель в доспехах пролезет, бьет наверняка, а следов практически никаких. Например, шило можно глубоко загнать человеку в ухо, и только трепанация определит причину смерти. Недаром женщины-ниндзя носили в волосах заколки-стилеты, а нынешние японские душегубы считают высшим пилотажем убийство спицей. Серега в Стране восходящего солнца не бывал, но и он относился с уважением к заточенному надфилю и не унялся, пока не превратил лист картона в натуральное решето. Потом Тормоз потянулся за мечом, хотя физкультура уже надоела и стало ясно, что он всеми силами старается убить время – до момента, когда следовало позвонить зеленоглазой амазонке. И волнует его отнюдь не судьба запаски.

«А что, я бы ей отдался». Серега вытащил из шкафа парадные, с эмблемой на самом видном месте, трусы, девственно белые носки и направился в ванную, – плевать, что вода холодная, главное – течет.

Ровно в шесть он уже накручивал телефонный диск, но ответом были лишь длинные гудки, – трубку никто не брал. Повезло только с третьего захода, около семи, причем он сразу же узнал голос вчерашней незнакомки – низкий, волнующий и насмешливый.

– Слушаю вас.

– Добрый вечер, я по поводу колеса. – Звучало это явно по-дурацки, и Прохорова передернуло – нашел с чего начать, мудак! Обычно, общаясь с телками, он неизменно блистал красноречием, а тут язык просто одеревенел – и двух слов не связать. – Мы с вами встречались вчера. – Тормоз сглотнул слюни и замолк, а на другом конце линии усмехнулись:

– А, спаситель девушек с набережной канала! Как же, как же. Ну что, за запаской заедете?

– Буду через полчаса. – Страшно обрадовавшись, Тормоз повесил трубку и, чувствуя волнение в душе и теле, принялся собираться.

Надел двубортный бежевый костюм, фирменные, купленные еще во Франции штиблеты и, повязав галстук цвета Рысикова хвоста, сделался похожим на рэкетира средней руки: мощный, шириною в дверь. По пути на Леню «Голенького» он сделал остановку у булочной, купил огромный, в желтых розах, торт и, оставшись совершенно без денег, скоро уже парковался у ничем не примечательного дома-"корабля" – рядом со знакомым белоснежно-нулевым «семаком».

Рванул дверь подъезда, вихрем взлетел по лестнице и, нежно приласкав звонок, стал в нетерпении переминаться с ноги на ногу.

– Привет, привет, – вчерашняя зеленоглазая красотка улыбнулась с порога и, чуть склонив голову, поманила Тормоза внутрь, – заходите.

Она, видимо, только что вышла из ванной – босая, с мокрой головой, в халате, однако и без макияжа смотрелась совсем неплохо.

– Вот, к чаю. – Захлопнув дверь, Прохоров протянул бисквитно-кремовую композицию и глупо улыбнулся. – Все девушки обожают сладкое.

– Вообще-то я дважды хаживала замуж, но тем не менее не откажусь. – Зеленоглазая взяла торт и, оставляя мокрые следы, пошлепала на кухню. – Вы как насчет окрошки?

– Насчет окрошки мы завсегда. – Тормоз не мог отвести глаз от ее икр, загорелых, округло-мускулистых, и щиколоток, породистых, тонких, он в который уже раз сглотнул слюну и, сбросив туфли, двинулся следом – в костюме, галстуке и снежно-белых носках.

На кухне чувствовались вкус, достаток и запах кофе. Здесь явно уважали чистоту и фирму «Панасоник»: зеленый холодильник, печка, телевизор и прочая мелочь были родом из Японии. Еще Тормоза поразило обилие керамики и кактусов, от микроскопических, со спичку, до огромных, размером с арбуз, но, в конце концов, каждый сходит с ума по-своему.

Пока варились яйца, поговорили ни о чем – политика, скандалы, кризисы, когда же речь зашла об урожае, откуда-то из-за плиты прямо на стол ловко шмыгнула крыса. Сверкая умными глазенками, она застыла сусликом, уставившись на Тормоза, – только длинный розовый хвост чуть подрагивал.

– Даша, Дашенька. – Хозяйка тут же предложила ей кусочек сахару и, ухмыльнувшись, глянула на Прохорова. – В атомной войне, говорят, сдохнут все, кроме них. Самые живучие твари.

– Ну это как сказать, есть и живее всех живых. – Прохоров нехорошо оскалился. – Вожди, например, наши точно выживут, отсидятся в своих кремлевских бункерах…

Крыса тем временем, сожрав сахар, убралась восвояси, и разговор плавно перешел к проблемам СПИДа, маркам презервативов и вопросам сексуальной ориентации депутатского корпуса.

Наконец все было готово: яйца сварены, ветчина порезана, огурцы накрошены, – и, залив салат квасом, домашним, из финского концентрата, гость с хозяйкой принялись за еду.

– Вкусно. – Дохлебав, Прохоров поднялся и, движимый привычкой, опустил тарелку в мойку. – Высший класс, спасибо.

– Приятно слышать. – Волосы у крысозаводчицы уже высохли и лежали густыми каштановыми волнами. – Ну что, немного передохнем или прямо сейчас за торт возьмемся?

– Я бы с радостью, только, – глянув на часы, Серега помрачнел, – дело у меня, может, на час, может, на два, не знаю. Не поехать нельзя.

– Эка беда, решайте вопрос и назад, я все равно ложусь очень поздно, сова. – Зеленоглазая поднялась и взяла с холодильника ключи. – А торт лучше есть в компании…

Сунув ноги в шлепанцы, она подождала Прохорова и, как была, в легком халатике на голое тело, направилась к лифту. В тесной кабине на Тормоза нахлынул запах ее волос, горьковато-пьянящий, путающий мысли, ему вдруг нестерпимо захотелось взять эту женщину – прямо здесь, немедленно. Изнемогая от желания, он обильно вспотел, а лифт между тем остановился, и искусительница улыбнулась:

– Что, жарко?

Не дожидаясь ответа, она вышла на улицу и летящей походкой направилась к машине – стройная, гибкая, не замечающая косых посторонних взглядов. «Давай, гад, ложись. – Не в силах сладить с подкатившей эрекцией, Прохоров отстал и тащился следом, чувствуя, как парадные трусы превращаются в орудие пытки. – На хрен, лучше уж семейные».

Сняв тем временем «семерку» с охраны, хозяйка открыла багажник и кивнула подтянувшемуся Тормозу:

– Забирайте. – Ее глаза светились сознанием неотвратимости своих чар.

– Да это не мое. – При виде девственной резины, натянутой на блестящий диск, Прохоров забыл о проблемах с потенцией и удивленно приподнял бровь. – Мое было ржавое.

– И еще «винтом». – Зеленоглазая пожала плечами и, легко вытащив колесо из багажника, кинула его на асфальт. – В шиномонтажке его не взяли, никакое, говорят. Мне бы не хотелось, чтобы вы уехали на тот свет.

Пока она возилась, полы халата разошлись, и Тормоз заметил высоко на бедре татуировку – тарантула в натуральную величину.

«Дожил, блин, облагодетельствовали. – От жгучего стыда и ненависти к себе у него вдруг загорелись уши. – Телки уже держат за убогого, презенты дарят. Может, на содержание к кому податься? Найти богатую старуху… Говорят, перед смертью трахаются как никогда, думают, в последний раз…»

– Спасибо вам за заботу, перебьемся как-нибудь. – Серега сделался мрачен и, наверное, нырнул бы в тачку и отчалил с концами, если бы зеленоглазая не ухватила его за рукав:

– Слушай, давай на «ты». Меня Женей зовут, на греческом это значит «благородная», только это не так. Про торт не забудь.

Она включила на «семерке» охрану, улыбнулась и пошла к дому – легко, словно гриновская Бегущая по волнам.

«Ну и дела». Тормоз подождал, пока стройная фигурка в халате скроется за дверью подъезда, и, забросив дареное колесо в багажник – не оставлять же, в конце концов! – направился на Петроградскую.

Где находился этот чертов «Занзибар», он понятия не имел.