Текст книги "Магия успеха"

ГЛАВА 6

Язык до Киева доведет, а уж до какого-то там «Занзибара» и подавно. Проехав зоопарк. Тормоз принялся пытать прохожих и, взяв со второй попытки верный курс, ровно в половине десятого был на месте. Ну почти на месте, метрах в ста. Платить за парковку, прямо перед «Занзибаром», просторную, с фонариками на ограде, Сереге было натурально нечем, так что пришлось жаться к помойке. «Ладно, бедные не гордые. – Сплюнув, он навесил противоугонные вериги, спрятал под сиденье магнитолу и окунулся в духоту летнего вечера. – Ни хрена себе, однако. Красная площадь, зеленые елки…»

Заведение и вправду смотрелось достойно. Фасад переливался огнями, из дверей неслась музыка, а над входом зазывно изгибалась огромная неоновая дива – черная до синевы, крутобедро-высокогрудая и, судя по постановке ног, изнемогающая от страсти. Занзибар, одним словом, Занзибар…

Господин Морозов изволил быть около десяти. Еще издалека раздался вой сирен, резануло по глазам дальним светом, и, нарушив гармонию визгом тормозов, у самого входа замер «шестисотый», на этот раз перламутрово-белый. Хлопнули дверцы джипа поддержки, у выскочивших бугаев окаменели лица; и из «мерседеса» показался Морозов – строгий, но справедливый, как и подобает хозяину окружающего великолепия.

«Ну, бля, явление Христа народу». Плавно переместившись поближе. Тормоз поймал его взгляд и подобострастно шаркнул ножкой – мол, не соблаговолите ли признать, ваше сиятельство?

– А, ты. – Морозов на мгновение показал прокуренные зубы и, не останавливаясь, сделал знак рукой. – Степан Владимирович, человек по твоей части, присмотрись.

Не обращая больше на Серегу ни малейшего внимания, он исчез за зеркальными дверями.

Мордовороты-охранники убрались вместе с ним, джип с «мерседесом» отчалили на парковку, и у ступеней входа остались только двое – Тормоз и невысокий мужичок с лысиной во весь череп.

– Пойдем, парень. – Тронув Серегу за рукав, он посмотрел ему в глаза, свинцово, исподлобья, и легонько потянул за собой. – Шевелись, времени мало.

Сам он двигался неуловимо быстро – плавно, без малейшего усилия, будто стелился по земле. Как хищник, идущий по следу.

– Давай сюда. – В темпе миновав фасад, повернули за угол, и, притормозив у служебного входа, лысый забренчал ключами. – Заходи.

Кивнул вскочившему охраннику, сбежал вниз по лестнице и, промчавшись длинным, слабо освещенным коридором, взялся за дверную ручку:

– Ну что, зверье, как настрой?

В нос шибануло потом, вонью носков, застоявшейся мочой, и Тормоз сразу понял, что попал в раздевалку, причем набитую под самую завязку.

– Настрой боевой. – В небольшом, с «шубой» на стенах каземате кучковалось с десяток бойцов. Одни, гоняя конечностями воздух, разминались, другие потихоньку работали на серии, третьи, отсиживая пятую точку, укрепляли медитацией бойцовский дух.

– Шире шаг. – Лысый пересек раздевалку и, толкнув железную дверь, поманил Тормоза за собой. – Заходи, закрой на задвижку.

Это была тренерская. Шкаф, диван, сейф, на столе телефон, по которому, придерживая трубку плечом, беседовал амбалистый мужик. Стены комнаты вместо обоев были оклеены портретами разнообразных членов – Политбюро, Госдумы, всевозможных партий. Членов объединяло одно: глаза их на плакатах были напрочь изрезаны, придавая портретам сходство с зомби. Пахло здесь чуть лучше, чем в раздевалке.

– Добрый вечер, Степан Владимирович. – Сразу замолчав, амбал повесил трубку и, поднявшись, едва не чиркнул черепом по потолку. – Лютый своих уже привел, можно начинать.

– Лады. – Лысый протянул ему руку и свирепо покосился на Тормоза. – Слушай, парень, говорю только раз. – Он неожиданно прищурился и метнул бритву в глаз экс-премьеру. – Запомни, ты никто и звать тебя никак. Дышать будешь, как я скажу, а иначе никак не будешь. – Он на мгновение замолчал и, осчастливив лезвием отца перестройки, сплюнул прямо на пол. – Принцип здесь один: входит, кто хочет, выходит, кто может. Для начала стравим тебя с таким же лохом, а там видно будет.

С отвращением скользнув глазами по Серегиному галстуку, он оценил парижские штиблеты и перевел взгляд на амбала:

– Димон, окаблучь его. Сорок пятый.

– Грибка у тебя нет? – Тот мрачно глянул на Прохорова и, швырнув ему под ноги высокие, со шнуровкой, говнодавы, кинул сверху нестиранные треники. – Разминайся, дрочи жопу кактусом. Усек?

– Врубился, не дурак. – Насчет спартанской обстановки и грубости в быту Тормоз все понимал правильно – комфорт расслабляет. А боец должен быть голодным, холодным и вонючим, – для победы важна не столько сила, сколько злость на весь белый свет.

Подхватив с пола гады со штанами, он открыл засов и, шагнув в раздевалку, огляделся в поисках свободного стула. Свободным оказался лишь один, и то условно, – на нем лежал черный пояс мастера второго дана. Стиль кекусин-каратэ. Видать, его хозяин был круче дона Корлеоие – тот требовал всегда отдельный стул для своей шляпы.

– Кушак твой? – На крутизну Тормозу было насрать, и, заняв плацкарту, он швырнул пояс сразу обозначившемуся крепышу. – Надень, а то штаны потеряешь.

– Ки-и-и-и, – тот много разговаривать не стал и, зажав свою гордость а руке, с ходу щелкнул ею как бичом, – й-а-а-а!

Пояс черной мамбой метнулся Прохорову в глаз, но он увернулся, с трудом, так что ухо обожгло дикой болью, и уже собрался было показать себя, но не успел.

– Самурай, на выход. – Дверь тренерской открылась, и Дима-бык шагнул к распоясавшемуся каратэке. – Пошли.

«Ладно, пидор, коснется». Прохоров глянул обидчику вслед и, пристроив свою одежду, принялся снаряжаться, – бедные, бедные снежно-белые носки! Говнодавы пришлись точно впору – у Лысого был глаз – алмаз, а вот треники оказались малы, и, разорвав их по шву, дабы не уподобляться плохому танцору, Тормоз принялся разминаться. Внимания на него никто не обращал, – делить пока было нечего. Он уже успел разогреться, поработать на координацию и потянуть все жилы, когда дверь открылась и в сопровождении быка явился Самурай – лоснящийся от пота, с ободранной скулой, но торжествующий, словно римский триумфатор. «Что ты дыбишься, как параша, сволочь». Расслабляясь, Тормоз начал подбираться к врагу, чтобы вдарить наверняка, но дверь тренерской опять открылась, и в раздевалку высунулся Лысый:

– Димон, запускай салапета.

– Пошли. – Амбал подтолкнул Тормоза к выходу и уже в коридоре участливо похлопал по спине. – Ты, парень, не ссы. Если что, убить тебя не дадим, брандспойт у нас что надо.

«В жопу себе его засунь и поверни по часовой стрелке. – Внутренне скрежетнув зубами. Тормоз благодарно улыбнулся. – На хрен мне твоя забота, лучше бы денег дал».

Поднялись по ступеням, миновали предбанник, и, шагнув в открывшийся проход, Серега присвистнул – как в зоопарке, блин! Он оказался в просторной железной клетке, установленной на высоком подиуме. По другую сторону прутьев за красиво сервированными столиками сыто рыгала почтеннейшая публика. На Тормоза никто не обращал ни малейшего внимания. А чего обращать-то – никому не известный шкаф в рваных штанах, номер его шестнадцатый. Если кто и смотрел на Прохорова с интересом, так это мужичок с брандспойтом. Он занимал пост на крыше клетки и был готов в случае чего пустить струю – охладить не в меру разгорячившихся бойцов.

Тормоза уже ждали: в углу напротив переминался ужасно мускулистый, прямо с конкурса бодибилдеров, мен и, глядя исподлобья, поигрывал грудными мышцами.

– Давай, парень, сломай ему нос. – Димон захлопнул решетчатую дверь, Серега, сорвав дистанцию, проверил неприятеля на вшивость, и началось. Вернее, очень быстро кончилось. Был культурист красив и отважен, а уж силен-то – пахать можно. Ему бы, сердечному, в грузчики податься или в женском клубе стриптиз изображать, так ведь нет, ввязался в драку. А с опущенными руками, расставленными ногами и высоко поднятым подбородком не дерутся. Тем более за деньги. Обманув противника финтом. Тормоз въехал говнодавом в беззащитный пах и, только культуриста скрючило, мощно, сколько было силы в ногах, угостил его апперкотом в нос.

– Ого! – Почтеннейшая публика подавилась зернистой, потерпевшего, даже не пытаясь откачать, в темпе выволокли, а Прохоров, выбравшись из клетки, бодро отрапортовал:

– По просьбе трудящихся нос неприятеля сломан.

– Ну ты даешь, парень. – Быкообразный помотал башкой и уважительно хмыкнул. – За шесть, секунд вынес его, такого у нас еще не было.

Когда вернулись в раздевалку, он сразу же исчез за дверью тренерской, а Тормоз обнаружил, что все вернулось на круги своя. Вернее, вернулся черный пояс, вползший гадюкой на освободившийся стул, – костюм Серегин кучей был свален в угол.

– Ты еще жив, сынок? – Хозяин пояса поднялся на ноги, видимо готовясь к активной обороне, только Тормосразу в драку не полез.

– Ой, плохо мне. – Он вдруг согнулся пополам и, прижимая руки к животу, принялся давиться воздухом. – Солитер проснулся, наверх лезет. Ой, швы расходятся, ой, каменв стронулся, осколок попал в русло…

Валяя дурака, изображая рвотные позывы, он осторожно приближался к врагу и, оказавшись на дистанции удара, начал медленно оседать на землю – скорчившийся, жалкий и беспомощный.

– Э, не вздумай блевать. – Оторопевший Самурай сразу же забыл о конфронтации и, не понимая, как себя вести, с отвращением прищурился. – Ну ты и говно, мать твою…

Знающие говорят: если враг считает тебя дерьмом, ты уже наполовину победил. Мудрость эта с подачи Прохорова дала обильные всходы, пышно расцвела и буйно заколосилась. Мгновение, и его рука с силой врезалась обидчику в пах – удар, захват, рывок, сразу же атака на неприятельское колено – носком говнодава, так, что кости ломаются, а связки рвутся, и наконец кульминация – стремительная подсечка, от которой враг валится всем телом на затылок.

– Стоять! – На шум чертом выскочил Димон, с ходу оценив ситуацию, он потащил Прохорова в тренерскую. – Ты что же творишь, паскуда? – Силой усадив Серегу в кресло, он удрученно поглядел на Лысого: – Самурая вырубил, наглухо.

– Ладно, проследи, чтобы не откинулся. – Тот задумчиво уставился в пол и, едва амбал скрылся за дверью, поднял взгляд на Тормоза. – Тебя как зовут-то, парень?

– Серегой. – Прохоров вдруг увидел, что глаза собеседника точь-в-точь как у киборга-убийцы из какого-то боевика – пустые, пронизывающе-бездушные, и в животе у него стало неуютно. – Сергей Иванович Прохоров.

– Значит, Серега. Сережа – серишь лежа. – Лысый неожиданно оскалился до того зло, что смотреть на него стало страшно. – Точно, засранец ты редкий. Насрал мне так, что и лопатой не разгрести.

Внезапно он сорвал дистанцию и, неуловимо быстро двинув Тормоза под дых, крепко ухватил его за ухо:

– Вот и мне ты так же врезал, пидор, только ниже пояса.

Это был удар мастера – точно в солнечное, строго дозированный, чтобы наказать, а не вырубить, как раз в то время, когда Серега делал вдох.

– Ух-х-х… – Задыхаясь, Прохоров согнулся, а Лысый с силой принялся драть его за ухо, уже подраненное кушаком Самурая.

– Здесь дерутся только за деньги, понял?

– Понял я, понял. – Переведя наконец дух, Тормоз вырвался из цепких пальцев, и в это время вернулся Димон, мрачный, словно грозовая туча:

– Самурай, блин, никакой. Яйца квадратные, мениск – в лепешку, и блюет – как пить дать сотрясение. – Он сплюнул и с ненавистью уставился на Тормоза. – Опустил ты нас на деньги, паскуда! Кого теперь с Глотом ставить? Сплошная головная боль!

– Как это – кого? – Лысый насмешливо повел рыжей бровью и посмотрел на Прохорова. – А Сергей Иванович на что? У нас ведь как в боях за родину, проштрафился – искупай кровью.

Не договорив, он вдруг нахмурился и начал жать на кнопки телефона:

– Кузьма Ильич, у нас тут Самураю плохо стало, что-то бледный лежит. Может, проведем эксперимент, стравим с Глотом новенького? И я говорю, парень хороший, ну а если что – конечно, будет отрабатывать, такая, значит, судьба. Есть, понял. – Он замолчал и, выдержав паузу, вплотную придвинулся к Тормозу. – Значит, так, парень множишь Глота на ноль – получаешь штуку баксов плюс благодарность от общественности. Ложишься под него – лечение за наш счет и отрабатываешь двадцать пять кусков на мелочевке. Что скажешь, Сережа – серишь лежа?

– Поссать бы. – Держась за вспухшее, цвета помидора ухо, Прохоров направился в сортир, посмотрел, как кантовали на носилки Самурая, и вопреки пословице расположился на двух стульях сразу. Возражать никто не стал…

Было уже около полуночи, когда Димон повея его на битву с Глотом. Всю дорогу до вольера, гад, молчал, а когда прошли предбанник, гулко хлопнул Прохорова по спине:

– Давай, сделай из него урода. И в партер парень, не лезь, – у Глота бронза на Европе по дзюдо.

Подбодрил, паразит, поднял, можно сказать, боевой дух! «Хрен вам, у нас яйца тоже бронзовые». Тормоз шагнул в клетку и, захлопнув дверь, осмотрелся. Публика была уже на взводе, – блестели глаза и бриллианты, краснели щеки и зеленели баксы, а из угла какая-то пьяная задрыга истерично визжала:

– Драный! Драного хочу!

Едрена вошь, ведь это его. Тормоза, поклонница! Только почему Драный? Из-за разорванных по шву штанов? Прохоров машинально дотронулся до промежности, а в это время послышался шум, толпа дрогнула, и в клетку заявился Глот собственной персоной. Крепенький такой мужичок, мускулистый.

Ростом с Тормоза, но поширше в плечах, с короткой бычьей шеей и при всем том рыжешерстый, будто поднявшийся на дыбы кабан. Только клыков не хватает. Настоящий боец, не то что давешний культурист малахольный. Двигался Глот грамотно, руки держал высоко, подбородок низко и поначалу на рожон не лез – сразу понял, что Тормоз не подарок. Очень даже правильно понял. Вскрикнув, Прохоров саданул его ногой в живот, в темпе продолжил «двойкой» в голову и стремительно провел коронку – дробящий лоукик в колено. Однако старался зря. Пресс у Глота был словно каменный, удары прошли вскользь – подбитый глаз стоит немного, – и, без труда убрав ногу, противник ею же приласкал Серегу по лицу – хлестко, внешним ребром говнодава. Попал, гад, прямо в то место, где кривился в десне зуб мудрости, – ума от него никакого, а вот щеку пропорол в лучшем виде. «Ладно, сволочь». В голове у Тормоза загудело, рот наполнился кровью, и, яростно бросившись вперед, чтобы вырвать у Глота глотку, он с ходу напоролся на встречный удар. Острым краем подошвы по ребрам.

Правы древние, гнев – это худший учитель. Скрючившись от боли, Серега опустился на колени, инстинктивно закрылся от атаки в челюсть и, получив пинок в грудь, с грохотом опрокинулся на спину, только загудели доски подиума.

– Давай, убей его, вышиби ему мозги! – Почтеннейшая публика решила, что дело близится к концу. Возликовав, шумно радовались те, кто поставил на Глота, кто-то, начхав на ристалище, угощался водочкой под балычок, а из угла уже слышались даже не вопли, а пламенный зов набравшейся женской души:

– Драный! Драного хочу!

Но Прохорову было не до баб. Сверху навалился Глот и, страшно матерясь, старался то свернуть ему челюсть, то раздробить кости носа, а то и просто придушить. Из его пасти воняло гнилью, в ноздрях рыжела склизкая поросль, а в глазах, прищуренных, налитых кровью, читалось лишь одно – дикое желание убить. «Сука! – Прохоров вдруг с ненавистью плюнул в них – всей скопившейся во рту кровью – и резко рванул врага за яйца. – Без них обойдешься!»

Глот на мгновение замер и, тут же получив удар в межключичную ямку, захрипел от ярости и боли. Не теряя времени, Тормоз осчастливил его «клювом» в глаз, развернул пальцы в ране и, выбравшись из-под зловонной туши, одним движением поднялся на ноги. Его переполняла ярость, холодная, неукротимая. В голове яснело, дыхание успокоилось, и, несмотря на боль в ребрах и в разбитом носу, он вдруг отчетливо понял, что никуда противник от него не денется. Наверное, то же чувствует хищник, глядя на трепыхающуюся жертву, – пусть мечется, пусть воет истошно, все равно будет съедена. Потому как обречена изначально.

Под дикий рев толпы между тем поднялся и Глот. Выглядел он неважно – давился слюной, хрипел, а из-под прижатой к глазу ладони сочилась по щеке грязная слизь.

«Получай, Кутузов!» Не давая врагу ни шанса, Тормоз въехал ему говнодавом в пах, сблизился на дистанцию клинча и принялся работать «по диагонали» – правое колено, левый локоть. Разножка и наоборот – правый локоть, левое колено. «Ты это куда? – Как только Глот стал оседать, он придержал его за уши и приложился головой в лицо. – Подожди, милок, еще не все». Хватило одного раза – ударом лобной кости можно разбить двухдюймовую доску.

– Струю! – Чей-то бешеный крик заглушил стоны Глота, мужичок наверху крутанул вентиль, и сейчас же водяная палица сбила Прохорова с ног, с силой приложив о ржавые прутья.

– О-о-о! – Восхищенно вздохнула почтеннейшая публика, а из клетки двое молодцов уже тащили прочь бесчувственное тело. Кровь Глота розовой дорожкой растекалась по мокрым доскам.

– За паскуду извиняюсь. – Хмыкнув, бык Димон помог Сереге встать и, сунув ему в нос тампоны, а в руку – медную, для профилактики фин-галов, чушку, присвистнул. – А ведь и вправду сделал чучело из Глота, теперь не скоро оклемается.

– Угу, не скоро. – Прохоров кивнул и как во сне двинулся следом за амбалом, – ноги плохо слушались его. Адреналин сгорел, ярость ушла, и единственное, что он чувствовал сейчас, была боль да какая-то потерянность в душе, будто в мороз провалился в яму с парным дерьмом. Тепло, но вонюче.

В раздевалке он сразу сунул голову под кран, но вода оказалась желтой и теплой, на вкус напоминающей мочу. «Если в кране есть вода…» Сморщившись, Прохоров сплюнул, а Димон уже тащил его в тренерскую – пред мутные очи лысого главкома.

– Покажи. – Тот мрачно осмотрел Серегины ребра, заставил через силу открыть рот и неожиданно, первый раз за все время, улыбнулся. – Ерунда. Молодец, Сергей Иванович, выжил.

– Угу. – Вытащив набухшие тампоны, Прохоров потрогал нос и попытался шмыгнуть им. – Выжил.

Ему конкретно хотелось под душ: мокрые штаны липли к телу, пот, высохнув, превратился в коросту, и кожа противно зудела. А еще ему хотелось убраться подальше, чтобы ни глаз этих пустых, ни вони парашной…

– Как насчет денег? – Вдохнув наконец носом, Тормоз яростно почесался и даже не заметил, как распахнулась дверь и пожаловал господин Морозов. Суперменом – в смокинге, благоухающий парфюмом, в окружении своих мордоворотов.

– Ну молодец. – Не глядя на присутствующих, он поманил Прохорова и достал из кармана баксы. – Налогом не облагаются. – Разложил зелень веером на столе и сразу же повернулся к Лысому: – Степан Владимирович, озадачься насчет завтра, пока наш друг в хорошей форме.

– Мне завтра никак. – Прохоров лениво сбил доллары в пачку и, не считая, зажал в кулаке. – Дело у меня намечается. Мать болеет, деньги нужны.

– Штука баксов за вечер тебя не устраивает? – Морозов с интересом, будто впервые увидел, посмотрел на Серегу, и тот утвердительно кивнул:

– Конечно, так мне вопрос не решить. Нужно тысяч двадцать, сразу.

– Значит, тысяч двадцать сразу? – Морозов нехорошо усмехнулся, и в его голосе появился металл. – Не слишком ли круто для начала? По Сеньке ли шапка? – Однако, переглянувшись с Лысым, он вдруг смягчился. – Ну ладно. Завтра напишем бумагу, оговорим условия и проценты. Будут тебе двадцать тонн, только запомни, – Морозов придвинулся к Сереге и улыбнулся по-настоящему страшно, – должок отрабатывать придется. По полной программе. Ясно?

– Яснее некуда. – Прохоров почесал зудевшую спину и, попрощавшись, двинулся в раздевалку. Коллеги по искусству вышибания мозгов косились на него с завистью везет же гадам!

Да только чем выше взлетишь, тем больнее приземляться. Косились все, кроме одного, получившего в бою нокаут. Тот блевал желчью у унитаза.

Пребывание в углу Серегиному костюму на пользу не пошло. Особенно досталось штанам – прямо как из жопы, а на ширинке подозрительные пятна, наводящие на мысль о любви в положении стоя. Да и сам Серега выглядел не очень: ухо как у Козодоева из «Бриллиантовой руки», нос перекошен на сторону, а под глазом бланш в пол-лица. Никакая, к чертям, терапия не поможет! Плюс запах пота, засохшей грязи и невысморканной крови. Словом, если верить глупости, что мужчина должен отдавать козлом, то Прохоров тянул на супермена.

Когда он отчалил из «Занзибара», было уже половина второго ночи. Жутко хотелось пить, залезть под упругие струи душа, а главное – без приключений перемахнуть Неву, чтобы еще разок узреть тарантула на Женином бедре. Плевать, что рожа разбита, шрамы украшают мужчину. Вонюч и грязен? Ничего, пот не позор, смывается легко. Важно, что женщина просит и ждет. Ночью, конечно, торт лучше есть дуэтом.

«Предлог что надо». Без происшествий форсировав Неву, Тормоз сбросил скорость и в близлежащих «ночниках» попробовал слить баксы. Не тут-то было. Иметь с ним дело не пожелал решительно никто, и, плюнув на бздиловатых торгашей, он двинул на вокзал, поближе к трудовому народу. Натурально трудовому, – сутенеры искали, проститутки давали, а менты поганые бдели. В доле, конечно, но держались нейтрально и с достоинством. Светились огни таксярника, кто-то громко и матерно пел, а в воздухе бензиновая вонь мешалась с гарью шашлыков – не ахти каких, из всего, что шевелится.

– Возьму по двадцатке. – Хачик в ларьке и внимания не обратил на прохоровскую внешность, зато с пристрастием рассмотрел стобаксовую – похрустел, пошуршал и, разглядев на свет, отмусолил деревянные. – Мамой клянусь, к зиме вырастет до полтинника.

Серега о будущем не загадывал. Тут же, у киоска, опрокинув в себя коробку томатного сока, он ощутил, что жизнь прекрасна, приобрел шикарный, в двадцать пять стволов, букет роз и на крыльях страсти полетел по опустевшим улицам. Дважды от прилива чувств и мочи он делал остановки и, обильно орошая придорожные столбы, представлял себе Женю в постели – волнующую, страстную, с этим загадочным насекомым на упругом бедре. Однако уже в районе Автово на него накатила зевота, и он стал подумывать просто о постели, без всяких там татуированных баб с плотными ляжками. Положить гудящую голову на подушку, вытянуть усталые ноги и спать, спать, спать. И чтобы никто в ухо не сопел…

А не послать ли на хрен эту романтику? Тормоз совсем уж было намылился домой, но, представив Женины глаза, ее низкий, бархатный голос, вдруг почувствовал себя последним гадом: девушка не спит, томится, слюной над тортом истекает, а может и не только слюной, а тут такой облом!

Только переживал он напрасно.

– Что, бандитская пуля? – Женя критически осмотрела его со всех сторон и, потянув носом воздух, округлила глаза. – Тебя пытали?

Она отнюдь не выглядела томящейся в истоме: глаза в усмешке, челка в бигуди, на кухне хохот и веселенькая музыка – там шли диснеевские мультики про котов. Еще оттуда доносились ароматы кофе и свежевзрезанного шоколадно-бисквитного торта.

– Нет, поскользнулся на арбузной корке. – Тормоз вытащил из-за спины букет и неуклюже, словно веник, протянул хозяйке. – Шанхайский сюрприз.

Ему вдруг стало чертовски неловко: какого хрена он приперся среди ночи к едва знакомой телке? Сонный, с разбитой мордой, в обтрюханных штанах – а все туда же! Гребарь грозный, Бельмондо, Ален Делон херов!

– Ой, спасибо. – Женя прижала розы к полуголой груди и, глянув на Серегины носки, еще недавно девственно чистые, поманила его в ванную. – Вот тебе полотенце, вот мыло, гель, шампунь на полочке. В общем, будь как дома. Бельишко кинь в машину, только кнопочки не нажимай, я сама. – И, зарывшись носом в лепестки роз, она прикрыла за собою дверь.

«Ну ты у меня и повеселишься сегодня. – Обнаружив в кране горячую воду. Тормоз мгновенно разоблачился и, забравшись под душ, принялся с наслаждением намыливаться. – Я тебе покажу, блин, бандитскую пулю. Вот как засажу по самые волосатые…» Намывшись до покраснения членов, он яростно вытерся и, обмотавшись полотенцем, вышел из ванной – здоровый, как лось, с обширным кровоподтеком на мускулистом торсе. Пусть все видят, что ранен в честном бою, а то «бандитская пуля», «тебя пытали?». А хоть бы и пытали, – кремень, гранит, свирепый самец, каких нынче мало.

– С легким паром. – Женя с интересом взглянула на Серегины раны, включила электрочайник а потянулась к аптечке. – Ну что, йодную сеточку? – Она художественно разрисовала Прохорову бок, отрезала торта и потрепала пациента по плечу. – Жить будешь. Чай, кофе?

– Все равно. – Тормоз вдруг с горечью понял. что рот у него открывается с трудом – чайную ложку не пропихнуть, не говоря уж о ее содержимом. Выцедив без вкуса полчашки чаю, он выжидательно глянул на хозяйку. – Спасибо. Не пора ли на боковую?

– Иди, иди, раз натура требует. – Лукаво прищурившись, она повела гостя в спальню и ловко сдернула с кровати покрывало. – Ложись на бочок, вытяни ножки, разложи ушки по подушке, а я сейчас, постираю только. – Загадочно улыбнулась и, шлепнув Тормоза по полотенцу, направилась в ванную.

«Сам, блин, разберусь, где чего разложить». Прохоров размотал набедренную повязку и восхищенно покрутил головой – вот это сексодром! Тут таких дел наворотить можно! Постель и в самом деле будоражила чувства и давала обширную пищу для фантазии – трехспальная, из серии «Ленин с нами», с зеркалом в изголовье и водяным матрасом в основании. «Как подвеска, блин, на „шестисотом“, мягко и упруго. – Серега испытал на ощупь арену предстоящих действий и, оставшись доволен, улегся наконец на белоснежные простыни. – Главное – поймать нужный ритм, а дальше понесет, как на волнах». Он вдруг почувствовал, что лежит на спине на поверхности моря, ласкового, теплого, как парное молоко, изумрудно-прозрачного. Волны нежно баюкали его – вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Затем из глубины вынырнул Рысик, со свежеразодранным ухом, почему-то совсем сухой. Он легко вскочил Тормозу на живот, и они принялись качаться вместе – раз-два-мырр, раз-два-мырр, раз-два… Потом кот куда-то исчез, а неподражаемый самец, грозный гребарь Серега Прохоров провалился в глубокий, безо всяких сновидений сон.

Разбудила его песня, – сработал таймер стереоцентра, и «панасоник» разразился во всю свою мощь:

Нас утро встречает прохладой…

«Чтоб тебя! – Словно укушенный в нежное место, Тормоз вскочил и, с ненавистью глянув на заморскую технику, проснулся окончательно. – Блин, двенадцать уже!» И тут Серега вспомнил перипетии прошедшей ночи. «Какой позор! – Он заскрипел зубами. – Какой стыд! Какие планы строил, самец недоделанный!»

– Женя, Женечка, ты где? – Ситуацию надо было немедленно исправлять, однако хозяйки дома Тормоз не нашел. Зато он обнаружил, что костюм его вычищен и выглажен, бельишко постирано, а поверх документов и баксов лежит записка: «Дорогой Сергей Иванович! Спасибо за волшебную ночь! В холодильнике томатный сок и кубики „Магги“ – разведи себе бульон. Уходя, щелкни тумблером сигнализации и хлопни дверью. Соскучишься – заходи по-соседски».

Почерк у Жени был по-восточному витиеватым, но с крепким, мужским нажимом.