Текст книги "Избранное"

Глава десятая

 
Вечерняя пора – почти уснувший городок.
В отличье от больших, довольно чистый и опрятный.
А что живут в раю, всем жителям там невдомек,
Они ведь думают – в Париже жить приятней.
 
 
Удар в лицо от проститутки даром не прошел,
Убил и задушил несчастную девчонку,
И жир тот вытопленный цель нашел,
Струей с материи в сосуд полился тонкой.
 
 
Бесчисленные ночи в тесной комнатке без сна,
В экспериментах – записи и выводы слагались,
Работа днем на фабрике – дневная суета,
В работе гения почти не отражались.
 
 
Ночь – тишина – вот одиноко девушка идет домой,
Из подворотни вдруг рука на рот – не закричит отчайно,
Труп тащит Жан-Батист по улице кривой,
Дрожит, чтоб кто-то не увидел и не закричал случайно.
 
 
Домой – добычу поскорей раздеть,
Обмазать жиром, тканью обернуть да поплотнее,
Затем все снять и труп куда-то деть,
За следующим в путь – да поскорее.
 
 
Десятки девушек злодеем уж умерщвлены,
И все из-за флакончика всего-то весом 40 граммов,
Не стало в городе привычной суеты.
Замолкло, притаилось все от страха не задаром.
 
 
Отец Лауры время не терял – собрал верховный суд,
Все лица бледные, не знают, что и делать,
В отчаянье, что девушек всех в городе убьют,
Все поняли, что в городе убийца массовый – он без предела.
 
 
Но жизнь есть жизнь, и молодость – она ведь молодости брат —
По паркам-насаждениям гуляет смело,
Нет фейерверков, и колокола, как прежде, не звенят,
Но все равно не ожидает молодость конца от беспредела.
 
 
Серебряной струей внизу река чудесная течет,
И вдруг по ней труп молодой плывет, качаясь,
Испуг – там девушка в водоворот
Вдруг попадает, и прекрасное лицо в нем исчезает.
 
 
Собака разрывает землю, и находка вдруг:
Коса чудесная девичья из земли вдруг появилась,
Так новая красавица вошла в смертельный круг,
Круг, из которого костями объявилась.
 
 
В подвале фабрики стояла колба из стекла,
И в полный рост в воде там девушка качалась.
Там, где должны быть розы, там была она,
И грудь красивая в ней лепестками облеплялась.
 
 
А дальше – больше, не было конца
Там преступленьям – жизнь казалась крахом.
Сомненья и волненья так запутали отца,
За дочь свою дрожал он в страхе.
 
 
Ночь, тишина и стол, на нем красавица лежит,
Над нею Жан-Батист стоит, склонившись,
Скребком он жир снимает, что в себе таит
Ту каплю красоты, которую в 13-м флаконе ищет.
 
 
И стало так, что жизнь в том городке как будто умерла,
Ни смеха, ни улыбки в нем не сыщешь,
Как будто матерь-смерть всех погребла,
Все под собою погребла, ростков там жизни не отыщешь.
 
 
И наступил предел, и смерть взяла свое,
Десятки жертв невинных жизнью искупили,
То жизни воровство, что Жан-Батист возвел
На высшую ступень, чтобы его труды не позабыли.
 
 
Тринадцатый флакончик – о, недосягаемая цель,
Должна была достигнута любой ценой и в самом деле,
Над ней работал Жан-Батист, тут верь или не верь —
Он был физически-духовно на пределе.
 
 
Как много запахов в флакон заключены теперь.
Но как в ключе к замку какой-то маленькой насечки не хватает.
Им не открыть таинственную и недосягаемую дверь
Без эталона-запаха, флакон пустой, и Жан все это понимает.
 
 
Охраной неприступно окружена была
Мечта его – такой непроницаемой стеною.
13-й флакон пустой, при всех достоинствах – беда,
Иль жизнь закончена – и нету перспективы пред тобою.
 
 
Заветный длинный ящичек с 13-ю отделами стоит,
12 наизвестнейших духов перед тобою,
А жизнь терзает Жан-Батиста, торопит,
Ищи последний ключ к успеху и работай над собою.
 

Глава одиннадцатая

 
Однажды девушка решила без подруг
В вечерний час за розой в сад спуститься.
Но спасена была – случается такое вдруг.
Отец с балкона девочку позвал – домой поторопиться.
 
 
Убийца девушку среди кустов почти догнал,
И задушить ее хотел – могло такое получиться.
Но музыкою запаха объятый, без сознания упал.
И злодеяние уж не могло свершиться.
 
 
На фабрике кипит работа – бесконечная страда,
Из тысяч лепестков вдруг появляются картины,
А Жан-Батист ждёт ночь – она ему мила,
Он новый запах ждет от девушки невинной.
 
 
В огромных баках варит он цветы,
При перегонке надо получать божественные капли,
Которые потом войдут в состав духов – они
Те долгожданные и маслянистые экстракты.
 
 
И половодьем неохватным паника росла,
То там, то здесь вдруг появлялись трупы
Красивых девушек – какая тайна здесь была.
Ломали голову в отчаяньи – вниз голову потупив.
 
 
По-прежнему стоял пустым тринадцатый флакон,
Наш парфюмер не мог его заполнить,
Как волк израненный, метался он,
Хотя был рад, что главный запах рядом, чтобы точно помнить.
 
 
Однажды он вошел в сарай и увидал веселую картину:
Там молодой рабочий с девушкой в любовь играл,
За ней по лестнице на сеновал, не удержался – больно спину.
Прелестница кричала, чтобы к ней не приставал.
 
 
Ну разозлился наш любовник молодой,
Ушел – не удалось схватить молодку,
Но лестница вдруг поднялась на сеновал, как бы сама собой,
И обнаружена назавтра страшная находка.
 
 
Собранье за собраньем – паника, бессилье, пустота.
И вдруг опять в стеклянной колбе плавает девчонка,
Задушена, убита, жиром смазанная в наготе она,
И стон, и плач родных в подвале преогромном.
 
 
Великий праздник – день рождения наступил
У дочери купца – красавицы Лауры.
И шумный рой гостей дворец заполонил:
Там не было того, кто был бы хмурым.
 
 
Всплеск фейерверком разорвал ночную тишину,
И что одна из девушек пропала-то, никто не замечает.
Она убита, ведь известно – почему.
С ее груди, лобка все запахи скребок снимает.
 
 
Красивое лицо и розовый сосок
Убийцу, ну, никак не привлекают,
От девушки ему лишь нужен прок,
Тот запах юности, который поражает.
 
 
Вот так для эфемерной цели убивал
Мильоны жизней Гитлер, Мао, Сталин.
И в сладострастной жажде тех убийств не замечал.
Значения не придавал кровавому следу, который он оставил.
 
 
От множества убитых во флакончике экстракт,
И капля каждая – погубленная жизнь, в нем беды.
Но не хватает капель – все не то, не так —
Не тот предел, который нужен для Победы.
 
 
Работая как проклятый, ночами он не спит,
Вся комнатушка в банках, склянках и экстрактах,
Над записями в мелких буквочках корпит,
Уже исписана десятая толстенная тетрадка.
 
 
А паника растет, вот в речке труп плывет,
Или в усадьбе у крестьянки труп находят,
Иль в поле средь лаванды – кто и как поймет.
Как очутились там, и в голову не входит.
 
 
Открыты арсеналы – у людей оружие в руках,
Ворота, окна забиваются отчайно,
Чтобы убийца не пробрался в дом впотьмах.
Очередную жертву не убил случайно.
 
 
И время шло, и глаз, повсюду глаз
Невидимо купеческую дочь сопровождал повсюду.
И не случайно встреча вдруг произошла,
Лаура уцелела проявлением божеского чуда.
 
 
Однажды вечером в огромнейшем саду
Ну, только на минутку разлучилася с подругой,
Дыханье на плече почувствовала – с криком в темноту,
Бедняжка побежала – подоспел отец, да не один, а с другом.
 
 
Убийцу скрыла бархатная ночи темнота,
Хотя переполох был во дворце ужасный.
Беспечность жизни, радость бытия ушла,
И даже солнца день стал больше не прекрасным.
 

Глава двенадцатая

 
Но вдруг колоколов трезвон, и радостная весть
Пришла ко всем и к кардиналу тоже,
Убийца пойман и повешен, и торжеств не счесть,
Народ ожил, ну, можем жить теперь, похоже.
 
 
А Жан-Батист над этой суетою наблюдал издалека,
Посмеиваясь над ошибкой, был живой и невредимый,
Опять его преступная неуловимая рука
Творила зло – «господние пути ведь неисповедимы».
 
 
Отец решил – нельзя так дальше жить.
И надо быстро уезжать и дочь забрать с собою.
Он понял, что задержка может дочку погубить,
Он понял, что нельзя играть с жестокою судьбою.
 
 
На море в замок родовой ее привез – спеша
За триста километров от родного дома.
И не жалел, что далеко увез дитя.
Он от опасности спасал ребенка дорогого.
 
 
Безбрежное аквамариновое море за окном,
И чаек белокрылых быстрые скользящие полеты,
Морской волны в шипении, падение – подъем,
Свободы ощущение – прощай, тревоги и заботы.
 
 
Нет, никогда и никому не подобраться к этому окну,
И только чайка белокрылая вдруг пролетит случайно,
И может отдохнуть от горестей отец, и потому
Теперь он спит спокойно, сердце не колотится отчайно.
 
 
Вот начались спокойные и нетревожимые дни,
Гуляла дочь у моря, где хотела, окруженная охраной.
Везде в садах благоухали редкие цветы,
Вставала рано – засыпала в счастье рано.
 
 
В уединенном замке том – отец в уединении не жил,
Там часто собирались старые и молодые,
Там были новые и старые друзья – он их любил.
И постепенно все о прошлых страхах позабыли.
 

Глава тринадцатая

 
В тот день, когда купец уехал в Норманди,
Наш парфюмер оставил город шумный,
И много дней за запахом в пути
Он шел за жертвой будущей походкою бесшумной.
 
 
Дорога жизни, ускользающая вдаль.
На ней не только пыль, заботы и тревоги,
На ней так часто встретишь радость и печаль,
О, путник дорогой, крепись на жизненной дороге.
 
 
Так может быть, что ноги стерты в кровь,
А может быть, летишь ты ветерком в пролетке,
На ней ты можешь встретить жизнь и смерть или любовь,
И можешь плакать и смеяться ты при той находке.
 
 
На ней все можешь ты в минуты потерять,
А можешь все приобрести по божьей воле,
Там по потерянному можешь ты навзрыд рыдать,
Свободой наслаждаться вдруг в короткой человечьей доле.
 
 
Там можешь ты отца и мать похоронить
И с трепетом сердечным услыхать крик первенца пронзящий,
На той дороге можешь быть судьбой избит
Или избалован Фортуной прилетящей.
 
 
Ты можешь оказаться на дороге чист и свеж,
К концу же подойти и в грязи, и уставший,
Так много оскорблений получивши от невежд,
Что жизнь считать ты будешь прожитой зазря, пустяшной.
 
 
Похоже, ненависть и клевету получишь там,
Там вместо правды и любви на той дороге боли,
А может, все твои грехи Господь расставит по местам,
И будешь счастлив ты по Божьей воле.
 
 
С дороги той поднимешь вновь и вновь,
Хотя с тобой все время будут и печали, и тревоги,
Поднимешь камни легкие названием Надежда, Вера и Любовь
Камней тяжелых ты не встретишь по дороге.
 

Глава четырнадцатая

 
Для Парфюмера – предыдущего четверостишия я не писал,
Я не имел его в виду, кровавого убийцу,
Он камня одного с дороги никогда не сдвинул и не приподнял,
Он весь в грехе, в крови проклятого витийства.
 
 
А через месяц весь оборванный он к замку подошел,
Обросший, грязный, вид почти безумный,
Другой при виде замка отступил – ушел,
Но наш убийца не был юношей благоразумным.
 
 
С собой он нес тринадцатый полупустой флакон,
В котором не хватало главного, о чем мечтал трудяга.
Он знал, что первым в мире будет он
И никогда не будет нищим бедолагой.
 
 
Неделями он только тем и жил, что наблюдал,
Как отыскать лазейку в неприступный замок.
Что девушка могла узнать его в лицо – он знал,
И не хотел тюремную решетку получить в подарок.
 
 
По вечерам отец к любимой дочке заходил,
А на ночь двери на замок крепчайший закрывали.
Кругом охрана грозная – приказ не спать им был.
За это головою собственною отвечали.
 
 
Тот замок был построен на обрывистой скале,
К нему вела единственная горная дорога,
К окну ее лишь только птица залетала в солнечной голубизне,
Отец почти не волновался – слава Богу.
 
 
Но вот однажды ночью в страхе побежал он к дочкиной двери,
В пути дрожал от проникающего страха,
И, устремившись к двери, крикнул страже: «Отвори!»
И пот по лбу и по спине, вся мокрая рубаха.
 
 
Открылась дверь скрипучая в ее покой,
Она спала – освещена луны сияньем,
Струились волосы ее роскошною волной,
Она была во сне неописуемым очарованьем.
 
 
Ушла тревога, потеплело сердце у отца, и отошла беда.
И счастье вдруг безмерное всю душу охватило.
Хотя какое-то предчувствие охватывало иногда,
И для охраны дочери он делал все, что было в силах.
 
 
А время шло – в один прекрасный день
Ключом огромным дверь открыл – о, Боже,
Лаура голая лежала – смятая постель,
Роскошных нет волос – задушена была, похоже.
 
 
В тревоге Франция – подняты города,
И потекли солдаты по ее дорогам,
Приказ – найти во что бы то ни стало подлеца,
В соборах тысячи молились, ожидая помощи от Бога.
 
 
Теперь представьте все отчаянье отца:
Любимая мертва и не вернется боле.
Убийца на свободе, радостна душа у подлеца,
А у него душа вся разрывается от боли.
 
 
А что же наш герой – где он?
А он в пути, объятый счастием безмерным,
Теперь в его 13-м флакончике тот эталон.
Которого добился все ж убийством непомерным.
 
 
Луга, поля, такая рань – такая тишь,
Душа его вся в радости трепещет, утопает.
А совесть – совесть, что же ты молчишь,
А совесть умерла, объятая гордыней. Он ее не знает.
 
 
Свершилось: во флаконе жизней сорока экстракт,
Да плюс к нему один – главнейший.
А все досталось не за просто так,
Какою кровью он добыт и головой умнейшей.
 
 
Он в роковой флакон последнюю добычу влил,
Он без дыхания упал в «нирвану».
Он понял, власть в его руках – ее добыл.
Он победитель – первый над людьми без всякого обмана.
 
 
И вдруг был окружен солдатами – куда флакон,
Тут мысль работала отчайно,
Один лишь путь куда – ох, не удобен он,
А сохранить все надо, хоть и боль необычайна.
 
 
И схвачен был, и отвезен в Париж,
Столица радостью охвачена безмерно,
Раскрыты преступления, и их не умолчишь,
И казнь будет для убийцы беспримерна.
 
 
Распнут на бревнах четырех, гвоздем прибив,
Поочередно руки, ноги, не спеша, отрубят,
Примером страшным тысячам живых,
И долго-долго казнь ту люди не забудут.
 
 
И день настал – ждут тысячи людей
Той казни беспримерной с нетерпеньем,
Повозка грязная – где он, ну, поскорей,
Убийцу пусть распнут без промедленья.
 
 
Помост, палач, топор стоймя стоит,
Крестом сколочены накрепко бревна,
И через маску черную палач глядит,
Ему не терпится казнить убийцу всенародно.
 
 
Толпа шевелится и издает ужасный гул,
Тот гул ужаснейший толпы немытой,
Тот гул плебейский, неизменный той толпы разгул,
От предвкушенья крови запаха пролитой.
 
 
Ну, что так долго – в нетерпении толпа.
Когда появится повозка – в ней убийца.
Когда топор поднимется с тем взмахом палача,
Четвертование ведь редко – может боле не случиться.
 
 
Глашатай крикнул громко, резко: «Расступись!»
Толпа отхлынула, давая ход карете,
Нет, не повозке грязной – тут ты удивись,
Роскошнейшей карете – редкостной на свете.
 
 
Четверкою запряжена чудеснейших коней,
В блестящей сбруе – золотом пробитой,
С фигурами летящих белых лебедей,
На запятках со слугами и с крышею открытой.
 
 
Толпа подумала, что это сам король
Пожаловал на казнь, все на колени встали.
К помосту рвались с криками «позволь!»
Не шутка, сам король пожаловал – такого не видали.
 
 
Ну, вот и все. Карета у помоста встала,
И на откладных ступеньках появилася нога,
Которая не королю принадлежала,
Убийцы нашего она ногой была.
 
 
Из бархата башмак был темно-синий,
Украшен бриллиантовою пряжкою башмак,
За ним и наш герой в кафтане темно-синем,
Перед толпою на помост взошел – «одет-то как!»
 
 
Взошел и из камзола вынул что-то,
Палач пред этим что-то на колени встал,
И припадя к его ноге, он отчего-то
Топор убийце в руки передал.
 
 
Герой наш с гордым взглядом победителя взирал,
Внизу была толпа людей, так жаждущая крови,
На власть его теперь никто не посягал,
Отныне у него есть все – чего же боле.
 
 
Камзол, расшитый стразами из бриллиантов,
Невиданным богатством, красотою поражал,
С осанкой королевскою и изумрудов пуговиц рядами
Перед народом гордо он предстал.
 
 
И шум толпы замолк, и тишина настала,
Лишь вдох и выдох слышен был от десятитысячной толпы,
Вдруг Папа на колени встал, и все вельможи встали,
Травою скошенною люди все на площади: «Смотри!»
 
 
Движенье дирижера – появился вдруг флакон,
В другой руке шифоновый платок явился.
И на него три капли из флакона вылил он,
И что за тем случилось – не могло случиться.
 
 
Все, кто собрались – оказались вдруг в раю,
Любовью переполнены сердца людские стали,
И к ближнему любовь вдруг охватила всю толпу,
И все друг к другу с поцелуями припали.
 
 
Вот молодая девушка, целуя, раздевает старика,
А вот прекрасный юноша другого раздевает.
А вот старушка с юношей почти нага,
А вот и Папа шлюху непотребную, целуя, гладит.
 
 
Десяти минут и не прошло, а площадь вся была
Усеяна телами голыми в влекущей страсти,
Там свального греха – подарок от «лукавого» – пора пришла,
И это было наваждением каким-то, было счастьем.
 
 
Там не было стеснения, там не было стыда,
Вся площадь превратилась в место общего совокупленья.
И даже Папа, а ведь это Целибат, да навсегда,
Со шлюхою совокуплялся непотребной.
 
 
А он стоял и вниз смотрел, чуть-чуть прикрыв глаза
Как волнами то вниз, то вверх толпа бушует,
И вспоминал ту первую, и по щеке слеза,
А память о второй сжимает сердце и волнует.
 
 
Один той власти не поддался, сжав в руке клинок,
Отец Лауры на помосте оказался,
Но, посмотрев в глаза убийцы, произнес: «Сынок,
Тебя люблю», – без памяти упал, ответа не дождался.
 
 
И запах потных тел и спермы, льющейся потоком,
Победный запах из флакончика всё заглушил.
Но этот свальный грех казался и ненужным, и далеким,
Наш Жан-Батист ушел с помоста. Гений победил.
 
 
А время шло, вдруг схвачены одежда и белье,
Исподнее надето на тела поспешно,
И стыд, и срам толпу вдруг охватил.
Как так случилось? Отчего?
Никто не понимал,
срамное место прикрывали спешно.
 
 
И молча разошлись, потупив к долу взгляд,
Хотя, я думаю, что старики довольны были.
Молодку подержав в своих трясущихся руках,
Еще, я думаю, до смерти этого не позабыли.
 
 
Наш Жан-Батист прекрасно понимал,
Что цель достигнута, жизнь стала эфемерной.
В процессе достиженья цели так устал,
И прежней радости уж не было безмерной.
 
 
Париж вечерний, площадь, где родился – перед ним,
Торговки рыбою подсчитывают заработок нищий,
Тот рынок для клошаров нищих, он его не позабыл,
Для человека маленького рынок тот не лишний.
 
 
И глаз внимательный из темноты смотрел,
На нищету ужасную всю в требухе и грязи,
Но ничего от жизни гений не хотел,
Хотел уйти из жизни гордо, принцем, князем.
 
 
И вышел он на площадь и посередине встал,
Достал флакон и на голову вылил,
Ведь все, что будет, он предугадал,
Убийца – гений, свет и жизнь возненавидел.
 
 
Случилось то, что он и ожидал.
Десятки женщин вдруг накрыли с головою,
И все – он больше ничего не видел и не знал,
Лишь дьявол знал, что приключилось той порою.
 
 
Разорван на куски, с собою унесен,
И не осталось ничего на площади той грязной,
Остался лишь на ней пустой флакон,
Напоминанье горестное той судьбы ужасной.
 
 
И капелька последняя стекла с него,
И сорок жизней молодых в ней заключались,
По грязной мостовой расплылась в ничего,
Но гения труды в ней на века остались.
 
 
P. S. Бывает иногда, что женщина, случайно проходя,
Вдруг оставляет молодости запах тот неповторимый,
Который создал Жан-Батист совсем не зря,
В боренье с жизнью и судьбой неотвратимой.
 
 
За этим запахом волшебным я готов идти и день, и ночь,
Тем запахом, что сотворен Великим парфюмером,
И за такую женщину я жизнь отдать не прочь,
В страстях сгореть: хоть по частям, хоть в целом.
 
 
Классических духов не больше десяти.
Какой неимоверный труд стоит за ними,
И их не будет больше, как ты не ищи,
От парфюмеров ускользают дюнами – песком в пустыне.
 

08.07.2010

Италия – начало эмиграции. Счастливые, надушены духами, наверно, сделанными великим «Парфюмером». Фото 1977 года. Рим.

Послесловие

 
«Поэты ходят пятками по лезвию ножа»[1]1
  В. Высоцкий


[Закрыть].
И это верно так, так точно это,
Я весь изранился, по этому пути идя,
Пора, я позабуду звание поэта.
 
 
Благодарю тебя, читатель дорогой,
Что уделил мне грешному внимания немного,
И в пониманье Бога мы пойдем с тобой,
Пойдем счастливою и дальнею дорогой.
 
 
Ну, вроде все – теперь жене внимание – уют,
Все, чем я жил, я описал, и слава Богу,
Я подожду, пусть раны не кровоточат, пусть заживут,
А там даст Бог опять в мучительную и опасную дорогу.
 

18.02.2010

Стихи

Дорогой жене Риточке посвящаю

Дорогой жене-подруге, спутнице всей моей жизни Риточке Фингер посвящаю Фото – 1994

Жене

 
Мы шли дорожкой через поле с васильками
Безбрежным, словно море, с голубой волной.
И ты тихонечко сопротивлялась, словно зная
И чувствуя, что станешь вдруг другой.
 
 
Интуитивно понимая, что невинность у порога
Уже осуждена – окончится дорожкой той
Но из моей руки не вырывалась, слава Богу,
Дорожка с васильками для тебя была судьбой.
 
 
И вот теперь вдвоем в той солнечной купели
Нас искупал Господь – не посчитал, что грех,
Связала нас любовь и в самом деле
На пятьдесят связала – нас двоих на полувек.
 
 
Стена пшеницы колыбель ту окружала,
И жаворонок, трепеща, нам пел из высоты.
Там страсть навеки нас двоих связала,
Стальной цепью неразрывной вырвала из суеты.
 
 
Из одиночества и пустоты нас вырвала навеки
И обрекла на жизнь счастливую двоих.
Дала нам все, что надо человеку,
Которую и не представить – нам теперь в ней жить.
 
 
Спасибо, поле, за застенчивость твою,
Которою ты скрыла наше прегрешенье.
Спасибо Господу за Милость потому, что
Он открыл для нас Любви прозренье.
 

02.08.2010

Жене

 
От запаха весны я охмелел отчайно,
И шорох бабочки прекрасных крыл
Сейчас я вспомнил не случайно,
Ее, присевшей на твое плечо, я не забыл.
 
 
Тончайший шорох – он волнует бесконечно,
Воспоминаниями душу вдаль маня
Его возьму с собой в дорогу я навечно.
О, бабочка! Не покидай прекрасного плеча!
 

29.09.2010