Текст книги "Мадам Мидас"

Глава 2
Сливерс

Все слышали о «старейшем жителе» – этом изумительном образчике старины с белыми волосами, говорливым языком и железной памятью, родившемся на заре нынешнего века, а часто еще и раньше, и помнящем Георга III, битву при Ватерлоо и изобретение паровой машины. Но старейший житель Австралии – это личность особая, именуемая «первопоселенцем». Он помнит Мельбурн еще до возникновения Мельбурна; он ясно помнит, как плыл вверх по Ярре[4]4
  Ярра – река на юге штата Виктория, в Австралии; в ее низовьях в 1835 г. был основан Мельбурн.


[Закрыть] с Бэтманом[5]5
  Джон Бэтман (1801–1839) – один из основателей Мельбурна.


[Закрыть], и неистово толкует о тогдашней кристальной прозрачности ее вод – по нашему мнению, ныне это утверждение весьма сомнительно. Здоровье его безупречно, память превосходна, а в число его знакомых входят самые разные персоны – от членов Парламента до хулиганов.

Без сомнения, в Балларате в те дни проживало немало этих драгоценных образчиков старины, прячущихся по темным уголкам, но особой известностью среди них пользовался один – его знали не только в Золотом Городе[6]6
  Золотой Город – так в Австралии называют Балларат и Бендиго из-за обилия золота, которое добывалось там во время «золотой лихорадки».


[Закрыть], но и по всей Виктории. Звали его Сливерс – «просто Сливерс», как он сам себя называл, – и, с фактической точки зрения, он говорил чистую правду. Никто не знал его христианского имени; он называл себя Сливерс, поэтому так же звали его и остальные, не добавляя даже «эсквайр» или «мистер» – ни обращения, ни дополнения, которые могли бы добавить этому имени достоинства.

Сливерс был так же хорошо известен на Стурт-стрит и в «На углу», как и городские часы, и его язык весьма напоминал этот хронометр, поскольку никогда не останавливался. Он был очень ранним первопоселенцем. Вообще-то, настолько поразительно ранним, что имелись сведения о том, что когда первые белые люди явились в Балларат, они обнаружили, что Сливерс уже поселился там и наладил дружеские отношения с местными черными. Столь дружеских отношений он добился с помощью шуток по поводу утраты своей ноги, руки и глаза – все эти части тела отсутствовали с правой стороны, вследствие чего внешность его стала порядком односторонней. Но то, что осталось от Сливерса, обладало повышенной живучестью, и казалось весьма правдоподобным, что даже в таком ущербном состоянии он протянет еще два десятка лет!

Народ Балларата любил указывать на него как на пример воздействия здорового климата, но это было скорее плодом воображения, потому что Сливерс относился к тем раздражающим индивидуумам, которые, даже проживая в болоте или пустыне, все равно имеют отличное пищеварение и могучие легкие.

Сливерс слыл богачом; истории, похожие на сказки «Тысячи и одной ночи», повествовали о его якобы несметных богатствах. Но никто и никогда точно не знал, сколько же у него денег, а поскольку Сливерс никогда не сообщал подобной информации, никто и никогда этого и не узнал.

Этот невысокий, морщинистый человечек обычно носил костюм, который был ему велик, и злоязычные сплетники утверждали, что в нем он гремит, как сухая горошина в стручке. Бахрома белых волос окаймляла нижнюю часть его желтого маленького черепа, вводя людей в заблуждение: Сливерс в шляпе выглядел лет на шестьдесят, но стоило ему обнажить голову, и лысина немедленно добавляла ему еще лет десять. Один его глаз был блестящим и зорким, сероватого цвета, а отсутствие второго скрывала грязная черная заплата, придававшая Сливерсу зловещий вид. Он был всегда чисто выбрит, не имел зубов, но губы его сжимали черенок длинной трубки на удивление упорно и цепко. Сливерс был агентом горного дела и, зная все о стране и о сложности горных разработок, считался одним из умнейших дельцов в Балларате.

Офис Сливерса находился на Стурт-стрит в грязном, полуразрушенном коттедже, втиснутом между двумя красивыми современными зданиями. Этот пережиток прежнего Балларата уцелел, несмотря на наступление новых домов и богато разукрашенных террас. Сливерсу предлагали деньги за его шаткую маленькую лачугу, но он отказался ее продать, утверждая, что этот дом подходит ему точно так же, как улитке подходит ее раковина.

Поэтому коттедж продолжал стоять: выцветшая шиферная крыша, поросшая мхом, старинное маленькое крыльцо, и на каждой стороне дома – по два окна со множеством стеклышек в мелких переплетах рам.

Над крыльцом висела вывеска – Сливерс сделал ее в стародавние годы, и по ней это было заметно – гласившая: «Сливерс, агент горного дела». Дверь не закрывалась – что-то в ней заело, поэтому она всегда была гостеприимно приоткрыта. Войдя в эту дверь, незнакомец оказывался в темном коридоре с низким потолком. В конце коридора имелась еще одна дверь, ведущая в кухню. Справа находился вход в спальню, а четвертая дверь, слева, вела в офис, где Сливерс и проводил большую часть времени, когда бывал дома.

Обычно он торчал в офисе почти весь день, занимаясь делами. Маленький стол Сливерса был завален бумагами, каминная доска – образцами кварца, на каждом из которых имелся ярлычок с указанием места, где именно добыли образец. Чернила в грязной чернильнице загустели, перья ручек заржавели, но, несмотря на все эти неудобства, Сливерс ухитрялся преуспевать и делать деньги. Обычно он распределял рабочих по окрестным рудникам, и всякий раз, когда управляющему требовались люди или когда появлялись новички, нуждавшиеся в работе, они отправлялись к Сливерсу в уверенности, что для них что-нибудь да найдется.

Вот почему в его офисе почти всегда толкался народ: деловые люди, случайные знакомые, заглянувшие сюда, чтобы выпить (Сливерс никогда не скупился на виски), или те, кто старался вытянуть из старика новости о каком-нибудь новом руднике (такого еще никому не удавалось).

Когда же в офисе было пусто, Сливерс разбирал бумаги на столе, попивая виски и разговаривая с Билли.

Билли был почти так же широко известен в Балларате, как и Сливерс; почти так же стар и по-своему так же болтлив. То был один из больших белых желтохохлых какаду, которые проводят время в неволе, как рабы на галере, прикованные цепочкой за одну ногу.

Однако Билли никогда не унижали, сажая его на цепь. По большей части он сидел на плече у Сливерса, почесывая голову черными коготками или дружески болтая со стариком. Люди поговаривали, будто Билли – это злой дух Сливерса… И, честно говоря, в мудрости этой птицы чудилось нечто сверхъестественное. Попугай мог бегло болтать по поводу и без повода, и его никогда не приходилось вызывать на разговор, поскольку он всегда был готов продемонстрировать свое красноречие.

Билли не отличался благочестием – ну какого благочестия можно было ожидать от питомца Сливерса? – и его высказывания смахивали на площадную брань. В общем, при всем своем уме Билли был тем еще типом. И когда попугай сидел на плече Сливерса, наблюдая черным глазом-бусинкой, как хозяин пишет заржавленным пером, оба они выглядели крайне нечестивой парочкой.

Теплые лучи просачивались сквозь закопченные стекла офиса и, пронизывая пыльный спертый воздух, наполняли сумрачную комнату неярким светом.

Сливерс, оттолкнув в сторону все сертификаты и ненужные бумаги, писал письмо на маленьком пустом пространстве, освободившемся в результате этих перемещений. На старомодном чернильном приборе лежала бумажка, полная золотых крупинок, которые поблескивали в полумраке под солнечными лучами. Сидящий на плече Сливерса Билли изумленно наблюдал за этим блеском. Наконец, вдохновляемый духом авантюризма, он слез по руке старика и неуклюже зашагал через стол к чернильному прибору. Там он схватил клювом маленький самородок и заторопился с ним прочь. Сливерс тут же вскинул глаза от своего письма. Билли понял, что его засекли, остановился и опасливо посмотрел на хозяина, продолжая держать в клюве самородок.

– Брось, – строго велел Сливерс сиплым тонким голосом.

Билли притворился, что не понимает. Посмотрев мгновение-другое на Сливерса, он возобновил свое путешествие, и тогда старик потянулся к линейке. Ясно поняв, что ему грозит, попугай уронил самородок и с неблагозвучным воплем слетел со стола.

– Дьявол! Дьявол! Дьявол! – прокричала милая птичка, хлопая крыльями на полу. – Брехня! Брехня! Чушь собачья!

Выдав это, Билли вперевалку зашагал к хозяйскому креслу, взобрался на него с помощью клюва и когтей и вскоре примостился на прежнем месте.

Но Сливерс уже не обращал на него внимания: откинувшись в кресле, старик с отсутствующим видом барабанил худыми пальцами по столу. Его искусственная рука из пробкового дерева безжизненно свисала, единственный же глаз старика был прикован к лежащему перед ним письму. Это было послание от управляющего рудником Пактол, в котором Сливерса просили прислать еще рабочих, и мысли старика переходили от письма к тому, кто его написал, а от последнего – к Мадам Мидас.

– Она умная женщина, – наконец задумчиво проговорил Сливерс. – И ей очень повезет с этим участком, если она нападет на жилу.

– Дьявол! – хрипло заметил Билли.

– Именно, – отозвался Сливерс. – «Жила Дьявола». Господи, каким же я был дураком, что не завладел этой землей раньше нее! Но проклятый Макинтош никогда не рассказывал мне, где находится нужное место. Ничего, я с ним еще поквитаюсь, будь он проклят!

Лицо старика стало мерзким, он яростно схватил лежащее перед ним письмо, словно желая сомкнуть свои длинные пальцы на горле того, кто это написал. Постукивая по полу деревянной ногой, Сливерс уже собирался вернуться к своим размышлениям, когда услышал в коридоре шаги, и дверь его офиса распахнулась. Некий мужчина без каких бы то ни было церемоний вошел и бросился в кресло у окна.

– Пли! – сказал Билли при виде столь внезапного появления. – Твою-то мать! Балларат и Бендиго! Бендиго и Балларат!

Посетитель был невысоким, крепко сложенным человеком, одетым так, как одеваются, желая скрыть свою бедность. У него была массивная голова, черные волосы, густые бакенбарды и усы, гладко выбритый подбородок, отливающий синевой, характерной для всех темноволосых мужчин… Рот – вернее, та его часть, которая виднелась под нависающими усами, – выглядел слабым и нерешительным, а темные глаза так беспокойно бегали, будто боялись встретиться с глазами другого человека и всегда устремлялись на какой-нибудь неодушевленный предмет, неспособный ответить вызывающим пристальным взглядом.

– Ну, мистер Рэндольф Вилльерс, – прохрипел Сливерс, понаблюдав несколько мгновений за посетителем, – как делишки?

– Прескверно, – ответствовал мистер Вилльерс, вынимая сигару и зажигая ее. – Я потерял двадцать фунтов на тех московских акциях!

– Тем больший ты дурак, – вежливо ответил Сливерс, повернувшись в кресле, чтобы оказаться лицом к лицу с Вилльерсом. – Я мог бы сказать, что рудник никудышный, но ты орудовал на свой страх и риск.

– Да выжать из тебя подсказку – все равно что выжать кровь из камня! – угрюмо прорычал Вилльерс.

Потом он вдруг перешел на заискивающий тон:

– Ну же, старина, расскажи мне что-нибудь хорошее… Я почти без гроша, а жить-то надо!

– Пусть меня повесят, если я вижу в том необходимость, – злобно ответствовал Сливерс, не ведая, что цитирует Вольтера. – Но если хочешь войти в хорошее дельце…

– Да! Да! – сказал Вилльерс, жадно подавшись вперед.

– Тогда поинтересуйся Пактолом.

И милый старый джентльмен, откинувшись назад, громко и хрипло рассмеялся при виде недоуменного лица своего посетителя.

– Козел! – сквозь зубы прошипел мистер Вилльерс. – Ты знаешь не хуже меня, что проклятая женушка на дух меня не переносит!

– Хо, хо! – засмеялся какаду, сердито встопорщив желтый хохолок. – Дьявол ее побери!

– Хотел бы я, чтобы так и случилось! – горячо пробормотал Вилльерс.

Он кинул тревожный взгляд на Билли, который сидел на плече старика, самодовольно взъерошив перья, и добавил:

– И еще я хотел бы, чтобы ты свернул шею этой птице, Сливерс, – слишком уж она умна.

Сливерс не обратил внимания на эти слова. Сняв Билли с плеча, старик посадил его на пол, а потом повернулся к посетителю и пристально посмотрел на него единственным блестящим глазом. Взгляд был таким пронизывающим, что Вилльерс почувствовал, что он сверлит его, как бурав.

– Я ненавижу твою жену, – сказал Сливерс после паузы.

– Да тебе-то какого черта ее ненавидеть? – надуто спросил Вилльерс. – Не ты же на ней женат.

– И жаль, что не я! – с хихиканьем ответил Сливерс. – Чудесная женщина, мой добрый сэр! Эх, будь я на ней женат, я бы не улепетывал всякий раз, едва завидев ее! Я бы отправился на участок Пактол – да там и остался бы.

– Легко сказать, – сварливо отозвался Вилльерс. – Ты же знаешь, какой она изверг! А почему ты ее ненавидишь?

– Потому что ненавижу, – заявил Сливерс. – Я ненавижу ее, я ненавижу Макинтоша, я ненавижу всю их компашку. Они завладели участком Пактол и, если найдут «Жилу Дьявола», станут миллионерами!

На Вилльерса эти слова не произвели никакого впечатления.

– Что ж, об этом знает весь Балларат.

– Но участок мог бы быть моим! – взвизгнул Сливерс, возбужденно встав и принявшись вышагивать по офису туда-сюда. – Я знал, что Кертис, Макинтош и остальные зашибают денежки, но не мог выяснить, где. А теперь все они мертвы, кроме Макинтоша, и приз ускользает у меня из рук, дьявол их всех побери!

– Дьявол их всех побери! – эхом отозвался какаду, снова взобравшийся на стол и самодовольно взиравший на хозяина.

– Почему ты не разделаешься со своей женой, дурень? – спросил Сливерс, с мстительным видом повернувшись к гостю. – Ты же не собираешься позволить ей заграбастать все деньги, в то время как ты голодаешь, а?

– А как, черт побери, я могу ее уничтожить? – мрачно спросил Вилльерс, зажигая новую сигару.

– Добейся того, чтобы козыри были у тебя на руках, – злобно прорычал Сливерс. – Выясни, не влюблена ли она, и угрожай развестись с нею, если она не поделится с тобой поровну.

– Нет никаких шансов на то, что у нее имеется любовник, – ответил Вилльерс. – Она – просто кусок льда.

– Лед тает, – быстро сказал Сливерс. – Подожди, пока не подвернется Мистер Тот Самый! Тут она начнет сожалеть, что замужем за тобой, и вот тогда…

– Ну?

– Тогда ты будешь диктовать правила игры, – прошипел злобный старикан, потирая руки. – О да! – воскликнул он, крутнувшись на деревянной ноге, – это прекрасная идея. Подождать, пока мы не встретим Мистера Того Самого, просто подождать…

И он упал в кресло, утомленный своим нервным взрывом.

– Если вы уже закончили свою гимнастику, друг мой, можно мне войти? – мягко осведомился кто-то от порога.

И Сливерс, и Вилльерс посмотрели туда, откуда раздался голос, и увидели возле полуоткрытой двери двух мужчин. Один из них был очень красивым молодым человеком лет тридцати, в аккуратном голубом саржевом костюме и широкополой белой фетровой шляпе с обмотанным вокруг нее бело-голубым платком. Его спутник – невысокий и тяжеловесный – был одет почти так же, но в черной шляпе, надвинутой на глаза.

– Входите! – сердито рявкнул Сливерс. – Какого дьявола вам надо?

– Работу, – ответил молодой человек, приблизившись к столу. – Мы недавно прибыли в эту страну и нам велели прийти сюда, чтобы получить работу.

– У меня нет фабрики! – прорычал Сливерс, подавшись вперед.

– Вряд ли я нанялся бы к вам, если б она у вас и была, – холодно ответствовал незнакомец. – Вы не из тех хозяев, на которых приятно смотреть и с которыми приятно общаться.

Услышав это, Вилльерс рассмеялся, а Сливерс молча уставился на молодого человека, ошарашенный подобным обращением.

– Дьявол, – быстро вклинился Билли. – Брехливый дьявол!

– Полагаю, это в точности описывает то, что думает обо мне твой хозяин, – отозвался молодой человек, серьезно кланяясь птице. – Но как только к нему вернется дар речи, он наверняка скажет, сможем мы получить работу или нет.

Сливерс уже собирался рявкнуть: «Нет!» – как вдруг его взгляд упал на лежащее на столе письмо Макинтоша, и он вспомнил о своей недавней беседе с мистером Вилльерсом.

Вот молодой человек, настолько красивый, что сможет заставить влюбиться в себя любую женщину, к тому же умный и с хорошо подвешенным языком. Все враждебные чувства, которые Сливерс испытывал по отношению к Мадам Мидас, ожили, едва он подумал о «Жиле Дьявола», – и он преисполнился решимости использовать этого молодого человека в качестве орудия, чтобы уничтожить миссис Вилльерс в глазах всего мира. С такими мыслями старик притянул к себе лист бумаги и, обмакнув ржавое перо в чернильницу, приготовился спросить посетителей, что они умеют делать, чтобы послать их на участок Пактол.

– Имена? – спросил он, твердо зажав перо в левой руке.

– Меня зовут Гастон Ванделуп, – с поклоном ответил высокий незнакомец, – а моего друга – Пьер Лемар. Мы французы.

Сливерс нацарапал это черными каракулями, которые сходили у него за почерк.

– Откуда вы явились? – был следующий вопрос.

– Это слишком долгая история, чтобы сейчас ее повторять, – учтиво сказал месье Ванделуп, – но в настоящий момент мы прибыли из Мельбурна.

– Какого рода работу вы умеете выполнять? – резко спросил Сливерс.

– Любую, какая подвернется, – ответствовал француз.

– Я обращался к вашему товарищу, сэр, а не к вам, – прорычал Сливерс, злобно повернувшись к Ванделупу.

– Мне приходится отвечать за нас обоих, – холодно ответил молодой человек, сунув одну руку в карман и небрежно прислонившись к двери. – Мой друг – немой.

– Бедняга! – буркнул Сливерс.

– Но, – сладко продолжал Ванделуп, – все его руки, ноги и глаза – при нем.

Сливерс свирепо уставился на гостя при этой новой дерзости, но ничего не сказал. Он написал Макинтошу, рекомендуя нанять этих двоих на работу, и протянул письмо Ванделупу, который с поклоном принял его и спросил:

– Каково вознаграждение за ваши услуги, месье?

– Пять шиллингов, – прорычал Сливерс, протягивая единственную руку.

Ванделуп вытащил две полукроны и вложил их в худые, похожие на когти пальцы, которые тотчас сомкнулись на монетах.

– Вы отправляетесь на рудник, – сказал Сливерс, сунув деньги в карман, – на участок Пактол. Там есть хорошенькая женщина. Выпьете?

Ванделуп отклонил предложение, но его спутник, крякнув, протиснулся мимо него, наполнил высокий стакан виски и выпил. Сливерс печально посмотрел на бутылку и торопливо спрятал ее на тот случай, если вдруг Ванделуп передумает и тоже решит себе налить.

Высокий молодой человек надел шляпу и двинулся к двери, из которой уже вышел Пьер.

– Полагаю, джентльмены, – сказал Ванделуп с грациозным поклоном, – мы еще встретимся и сможем обсудить красоту леди, о которой упоминал мистер Сливерс. Не сомневаюсь, что он знаток чужой красоты, несмотря на собственную ущербность.

С этими словами он вышел, а Сливерс вскочил и ринулся к Вилльерсу.

– Ты знаешь, кто это был такой? – возбужденно спросил старик, подтащив компаньона к окну.

Вилльерс посмотрел сквозь запыленные оконные стекла на молодого француза, который шагал прочь, – самого красивого и дерзкого мужчину, которого он когда-либо видел. За ним, заметно сутулясь, следовал его друг.

– Это Ванделуп, – сказал Вилльерс, повернувшись к Сливерсу, который буквально дрожал от возбуждения.

– Да нет же, дурак! – ответил тот торжествующе. – Это – Мистер Тот Самый!

Глава 3
Мадам Мидас дома

Мадам Мидас стояла на веранде своего коттеджа, пристально глядя в даль, туда, где виднелись высокая труба и огромный холм белой земли, отмечавшие местонахождение участка Пактол.

Мадам была статной роскошной женщиной так называемого пышного типа – пухленькой, с твердыми белыми руками и прекрасной формы ногами. Лицо ее было бледным, скорее мраморным, чем румяным, и словно вылепленным по античному образцу: с прямым греческим носом, высоким гладким лбом и полными красными губами, которые она обычно плотно смыкала. Над темными проницательными глазами выгибались густые брови; иссиня-черные волосы были гладко зачесаны надо лбом и уложены в косы на макушке небольшой хорошенькой головки.

В общем, миссис Вилльерс была поразительно красивой женщиной, но в лице ее отсутствовало оживление – спокойное и безмятежное, оно искусно скрывало любые мысли, которые приходили ей в голову. Больше всего выражение этого непроницаемого лица напоминало бесстрастное спокойствие, которое египтяне придавали облику своих сфинксов. Одетая с расчетом на прохладную погоду в свободное белое платье, подпоясанное алым шарфом из индийского шелка, лениво скрестив обнаженные по локоть красивые руки, не украшенные никакими безделушками, Мадам Мидас глядела на цветущий теплый ландшафт под ярко-желтым блеском заходящего солнца.

Ее коттедж – а это был именно коттедж – стоял на пологой возвышенности возле темной рощи эвкалиптовых деревьев. Длинный ряд эвкалиптов справа прикрывал дом от ветра – лес словно обнимал коттедж заботливой рукой, желая привлечь его поближе к своему теплому лону.

Холмистая местность разделялась на поля длинными рядами живых изгородей из утесника, сплошь покрытыми золотистыми цветами – их слабый и нежный запах походил на аромат персика. Некоторые поля были желтыми от кукурузы, другие – тускло-красными от щавеля, а на третьих, оставленных без обработки, зеленела яркая трава. Здесь и там высились белые, похожие на призраки, стволы старых деревьев – последние остатки лесов, медленно отступающих перед топором поселенца.

Пестрота этих полей, покрытых различными цветами, сливалась вдалеке в некий нейтрального цвета ковер и обрывалась в темной дымке кустарника, которым поросли волнистые холмы. Однако на горизонте острый взгляд мог заметить высокие деревья, стоящие на расстоянии друг от друга: их четкие контуры вырисовывались на фоне бледно-желтого неба.

Поближе, между двумя грубыми изгородями тянулась белая дорога, или, вернее, тропа; по обеим ее сторонам зеленели широкие полосы травы. Лениво бредущий домой скот временами останавливался, чтобы пощипать особенно соблазнительные пучки кустистой травы, что росла во влажных канавах на обочинах большой дороги.

И по всей этой пасторальной округе были раскиданы большие холмы белой земли, похожие на груды вычесанной шерсти, возле каждого из которых неизменно высилась высокая, уродливая деревянная конструкция, похожая на скелет.

Эти вехи отмечали расположение рудников: в деревянных башнях находились подъемные механизмы, а белая земля – вернее, глина – называлась «муллох»; ее извлекали из-под земли с глубины в несколько сотен футов. Рядом с холмами стояли грубо сколоченные сараи с высокими красными трубами, красиво выделяющимися на фоне белой глины.

Глаза миссис Вилльерс были прикованы к одному из таких холмов, стоящему поодаль от остальных. Вскоре она заметила темный мужской силуэт: человек медленно спустился по белому глинистому склону, прошел вдоль зеленого поля и так же медленно стал подниматься к коттеджу. Увидев, что он уже близко, Мадам Мидас, не повернув головы и не повысив голоса, окликнула кого-то в доме:

– Арчи идет, Селина, – вам лучше поторопиться с чаем. Он явится голодным после такого длинного дня.

Женщина в доме отозвалась лишь тем, что сильнее загремела домашней утварью. Мадам Мидас, очевидно, и не ожидала ответа. Не прибавив больше ни слова, она неторопливо прошла по дорожке парка и легко оперлась о ворота, наблюдая за приближением мужчины, который и впрямь был не кем иным, как Арчибальдом Макинтошем, управляющим Пактола.

Среднего роста, скорее худой, чем плотный, с длинной узкой головой и резкими чертами лица, Макинтош был всегда чисто выбрит, если не считать бахромы белых волос, которая росла от горла до ушей, отчего казалось, будто у него перевязаны челюсти. Серые проницательные глаза и крепко сжатые губы придавали его лицу упрямое выражение – то было лицо человека, который будет придерживаться своего мнения, как бы яростно ни возражали все остальные. На мужчине был грубый наряд горняка, весь заляпанный глиной, и когда он подошел к калитке, Мадам увидела, что шотландец что-то держит в руке.

– А ну-кось, угадайте, чего тут такое? – спросил Макинтош и показал довольно большой самородок. Улыбка преобразила его хмурое лицо. – Это уже третий за нонешнюю неделю!

Мадам Мидас взяла самородок и с задумчивым видом осторожно взвесила на руке, словно проделывая мысленные вычисления.

– Примерно двадцать пять унций, – заметила она своим мягким негромким голосом. – Последний, который мы добыли, был пятнадцать, а тот, что до него, – двадцать… Похоже, это сулит месторождение, не так ли?

– Ну, я бы не сказал, что это означает большое дельце, – проходя в дом вслед за Мадам Мидас, ответил Макинтош с обычной для шотландцев осторожностью, – но знак неплохой. Я бы даже сказал, что где-то рядом может оказаться «Жила Дьявола».

– А если так и есть? – обернувшись, с улыбкой спросила Мадам Мидас.

– Ну, мэм, тогда у вас появится столько деньжищ, что вы знать не будете, куда от них деваться. Остается надеяться, что при эдаком богатстве вы не выставите себя полной дурой!

Мадам Мидас засмеялась – она привыкла к порою излишне прямым словам Макинтоша, и это замечание никоим образом ее не оскорбило. В действительности она предпочитала такие речи льстивым, ведь если обвинения людей всегда искренни, то похвалы их редко бывают таковыми.

Макинтош скрылся в комнате за кухней, чтобы привести себя в порядок к чаю, и Мадам Мидас проводила его взглядом с улыбкой в темных глазах.

Потом она уселась в кресло в эркере и стала наблюдать, как Селина готовит еду.

Селина Джейн Спроттс, выступавшая в роли служанки миссис Вилльерс, была довольно чудаковатой особой. Раньше она была нянькой Мадам Мидас и последовала за нею в Балларат, полная решимости никогда ее не покидать. Рукиˊ Селины никто никогда не искал, она не отличалась пленительной внешностью – и так и осталась старой девой. Высокая и сухопарая, она смахивала на одну из аксиом Эвклида – сплошные углы. Жидкие волосы стянуты в плотный узел на затылке, лицо красноватое, губы строго поджаты, словно она боялась сказать слишком много. Однако такая предосторожность была излишней: говорила Селина крайне редко, скупясь на слова так же, как и на все остальное. Правда, иногда она любила цитировать пословицы и расшвыривала эти готовые крупицы мудрости направо и налево, как дробинки из ружья. Беседа, перегруженная пословицами, редко бывает увлекательной, поэтому ни Мадам Мидас, ни Макинтош не досаждали мисс Спроттс длинными разговорами.

Селина бесшумно двигалась по небольшой комнате – с удивительным проворством, учитывая ее высокий рост. Накрыв на стол, она поставила чайник греться на конфорку, побеспокоив собаку и кошку, устроившихся поближе к огню… Потому что в комнате горел огонь, несмотря на жаркий день. Мисс Спроттс считала, что в доме влажно. Она заявила Мадам Мидас, что тут наверняка влажно, ведь у нее ноют кости, а поскольку она по большей части состояла именно из костей, то ей, конечно же, было виднее.

Недовольный тем, что его потревожили, пес с жалобным ворчанием покинул удобное местечко, но кот имел куда более раздражительный нрав: он сел и внезапно до крови оцарапал Селине руку.

– Животные должны знать свое место! – мрачно заметила мисс Спроттс.

Она быстро шлепнула кота по голове, и он с сердитым шипением отпрыгнул к ногам Мадам Мидас. Та подняла его, умело успокоила, и кот, свернувшись у нее на коленях, снова уснул.

Вскоре Арчи, который отлично вымылся в задних комнатах, вышел чистым и свежим, с еще более упрямым выражением лица, чем обычно.

Мадам Мидас уселась за накрытый к чаю стол, потому что всегда ела вместе с Селиной и Макинтошем – факт, которым они очень гордились. Эти двое всегда относились к хозяйке с ревностным уважением, хотя и имели склонность время от времени вести себя с ней деспотично.

Увидев, что еда на столе стоˊит того, чтобы возблагодарить за нее Бога, Арчи попросил благословить пищу в такой безапелляционной манере, словно думал, что на Небеса следует давить, чтобы добиться их внимания. Потом все в молчании принялись за еду, потому что никто из этой компании не был склонен к болтовне. Некоторое время не слышалось ни звука, если не считать позвякивания чашек и блюдец да размеренного тиканья часов.

Через открытое окно в комнату врывался слабый ветерок: прохладный, пахнущий лесом и чем-то похожим на персик – ароматом цветущего утесника.

Закатный свет заливал комнату. Надвигалась ночь, и отсветы мерцающего в очаге огня весело танцевали на потолке, заставляя все предметы казаться больше.

Наконец Арчи отодвинул свое кресло в знак того, что закончил трапезу, и приготовился говорить.

– Чегой-то не видать наших новых трудяг, – сказал он, взглянув на госпожу. – А тех нерадивых тварей, которые смотали, следовало бы отдубасить за их лень… И все же они были лучше, чем ничего.

– Ты написал Сливерсу? – спросила Мадам Мидас, подняв глаза.

– Этой тушке на деревянной ножке? – отозвался Макинтош. – Написал, а как же! Но старый грубиян бьет баклуши и думать не думает присылать мне то, что надо. Что ж, – покорно добавил он, – придется обходиться тем, что есть. Как знать, может, провидение вскорости пошлет нам людей?

Услышав это, Селина тоже подняла глаза, уловив благоприятную возможность, и вставила подходящую пословицу.

– На Бога надейся, а сам не плошай, – бросила она.

Это было неоспоримо, и никто не доставил ей удовольствия возражениями. Арчи знал – спорить с Селиной невозможно. У нее под рукой всегда был изрядный багаж мудрости, почерпнутой из пословиц, – своего рода домашний Таппер[7]7
  Мартин Фаркуар Таппер (1810–1889) – английский поэт и писатель; автор обширного собрания морализаторских и дидактических сочинений в белых стихах.


[Закрыть], чья философия была самой раздражающей и неопровержимой. Макинтош сделал самое мудрое из того, что мог придумать при данных обстоятельствах, – сменил тему разговора.

– Я видел днем Его.

«Его» в данном случае означало «мистера Вилльерса», на чье имя в этом доме было наложено табу и на которого всегда только как бы намекали. Поскольку оба слуги знали все о несчастливой жизни Мадам Мидас, та не стеснялась разговаривать с ними об этом.

– И как он выглядит? – спросила она, стряхивая крошки с платья.

– Прекрасно, – сказал Арчи, вставая. – На московском руднике ему не потрафило, но он зашиб неплохую деньгу на участке «Королева Сердец».

– Нечестивец, – заметила Селина, – цветет, как зеленый лавр.

– О да, – сухо ответил Макинтош, – мы это знаем, Селина, – старый рогач присматривает за своими ребятками.

– Думаю, он просто живет сегодняшним днем, – спокойно сказала Мадам Мидас. – Как бы он ни разбогател, все равно потом обнищает, потому что никогда не станет предусмотрительным человеком.

– Он собирается прийти повидаться с вами, мэм, – проворчал Арчи, зажигая трубку.

Миссис Вилльерс встала и подошла к окну.

– Он уже делал это раньше, – благодушно сказала она. – Результат был неудовлетворительным.

– Вода камень точит, – вновь заметила Селина, которая уже убирала со стола.

– Но не железо, – безмятежно ответила Мадам Мидас. – Не думаю, что его настойчивость даст какой-то результат.