Текст книги "Валентина"

– Жан, – задрожав, проговорила девушка, – ты должен отпустить меня, потому как мне поручено одно важное дело. Я пришла сюда по поручению английской королевы, и она ждет моего возвращения. Ну же! Пусти меня!

– Нет, останься с Жаном, – клянчил гигант своим густым рокочущим басом.

К величайшему ужасу Валентины, дюжий воин прижал ее к холодной каменной стене в глубине ниши и стал ощупывать своими лапищами, одним сильным движением сорвав платье с плеч.

Страх застыл в широко открытых глазах девушки, когда его рот приблизился к ее лицу. Зубами он прикусил губы Валентины, не переставая лапать.

– Нет! – выкрикнула она. – Нет! Оставь меня!

Однако насильник упорствовал, рот неумолимо надвигался снова, руки тискали груди, бедра, ягодицы. Парализованная ужасом, девушка не могла пошевелиться, а он прижимался к ней, задирая подол. Намерения негодяя не оставляли сомнений. Шероховатые выступы каменной стены врезались в исхлестанную плетью спину, раны открылись, и потекла кровь.

– Нет! Нет! Пусти меня! – умоляла Валентина.

Жан громадной ладонью накрыл ей рот, расплющив нежную плоть губ о зубы, и девушка почувствовала солоноватый привкус своей собственной крови. Сопротивляясь, она отвернула лицо. Из ее горла вырвался крик, отозвавшийся в ушах.

Гигант на этот раз так сильно закрыл ей рот и прижал голову к стене, что, казалось, слышен был треск костей черепа. Свободной рукой он мял обнаженное тело, ощущая упругость грудей и оставляя синяки на нежной коже.

Лишенная возможности дышать, Валентина отчаянно сопротивлялась, брыкаясь и вырываясь, пока, наконец, ладонь великана вновь не соскользнула с ее рта. Вскрикнув, она глотнула воздух и ощутила жгучую боль.

Громадный воин куда-то потащил за собой девушку. Он был так высок ростом, что ноги Валентины приподнялись над землей. Причиняя боль, он злобно впился в ее губы, затем зубы вонзились в щеку и подбородок.

Даже в тщетных попытках избавиться от ненавистных рук, Валентина сознавала, что негодяй старается высвободить свои чресла из одежды.

Рыча от похотливого возбуждения, Жан уцепился за юбки, задирая их все выше, раздвигая колени девушки, он пытался заставить ее обхватить его ногами за пояс.

Валентина пришла в себя. Наполнив легкие воздухом, она открыла рот, чтобы закричать. Кто-нибудь должен же прийти ей на помощь! Угадав намерение гиганта, девушка последним безумным усилием яростно ухватилась за его шею, в последнее мгновение лишив насильника возможности проникнуть в лоно.

Она царапалась, кусалась, но безуспешно: воин был сильнее. Сопротивление жертвы, казалось, совсем лишило его разума. Из горла Валентины вырвался нечеловеческий, дикий крик. С проворством, которого нельзя было ожидать от столь неповоротливого великана, француз снова накрыл ладонью ей рот. На этот раз насильник не собирался просто заглушать крик – он хотел убить!

Пытаясь глотнуть хоть немного воздуха и стремясь высвободиться, Валентина чувствовала, что погружается в беспамятство и темноту. Ее кулаки обрушивались на тело воина в напрасных усилиях. Удары ног в мягких туфельках из козьей кожи не причиняли гиганту ни малейшего вреда.

И вдруг девушка нащупала рукоять кинжала, засунутого за пояс негодяя. Вытащив кинжал из ножен, она направила острие под ребра своего мучителя. Клинок проскользнул сквозь звенья кольчуги и уперся в голое тело.

Валентина почувствовала, как француз насторожился, и намерения этого зверя стали ей понятны. Она скорее догадалась, чем увидела, что он собирается поднять руку и завладеть своим кинжалом. Не давая себе ни секунды на размышление, девушка вонзила клинок поглубже между ребер.

Гигант отшатнулся. С яростным рычанием он снова потянул к ней свои длинные волосатые руки, растопырив пальцы и приготовившись схватить жертву за горло. Сквозь пелену боли Жан видел побледневшие щеки и глаза, горящие зеленым пламенем, окровавленные губы пугающе выделялись на лице белом, как мел.

Снова и снова девушка взмахивала кинжалом, оставляя глубокие порезы на руках гиганта. Он отступил назад, содрогаясь от дикой решимости жертвы защитить себя.

Темные волосы беспорядочно обрамляли ее лицо. Валентина занесла руку с зажатым в ней кинжалом, кровоточащие губы раздвинулись, обнажив зубы. Платье висело лохмотьями, совершенной формы грудь оказалась открытой взору, плечи поражали гладкостью кожи. Жилы на шее напряглись и пульсировали от леденящего кровь крика, рвавшегося из груди.

Валентина надвигалась на врага. Заблудившийся в полутьме ниши луч света блеснул на острие кинжала. Страх закрался в сердце гиганта. Уже скорее с целью самозащиты, нежели в стремлении заставить девушку замолчать, сомкнул он пальцы, похожие на узловатые корни деревьев, на ее шее, прервав крик и перекрыв дыхание.

И снова кинжал достиг цели, на этот раз глубоко вонзившись в живот. Он обжег внутренности насильника разящим копьем смерти. Руки гиганта разжались, но последним усилием воли он поднял громадный кулак и обрушил его на голову Валентины, отбросив девушку к стене.

Падая на землю с закрытыми глазами, в то время как темнота беспамятства уже окутала ее, Валентина не могла увидеть тяжело рухнувшего на окровавленный песок врага.

* * *

Саладин пристально смотрел вниз. Мучительная боль терзала его разум ученого и сердце поэта. Мусульманских пленников со связанными руками отвели на открытое место и зарубили мечами. Ветер донес до Саладина запах пролитой крови с металлическим привкусом. Этот же ветер осушил слезы на его щеках и обжег глаза песком. Христианские палачи носились на своих лошадях среди пленников, боевые мечи описывали смертоносные дуги. Ветер доносил крики ужаса и мольбы, обращенной к Аллаху. Саладин оглянулся, но не увидел и малейших признаков приближения своего конного отряда.

Резня осуществлялась вразнобой, как попало. Раненые и умирающие лежали в крови своих близких, но освободиться не имели возможности, так как были прикованы к мертвым.

Саладин, одинокий всадник на вершине холма, смотрел на уничтожение двадцати семи сотен своих единоверцев.

Наконец мусульманский отряд показался на горизонте. Паксон ехал рядом с Мештубом, раздумывая, как бы послать весточку Валентине, чтобы встретиться с нею в городе.

За время долгого путешествия по пустыне в составе войска Саладина он успел рассказать другу о своих намерениях и событиях предыдущей ночи. После замечания Мештуба о том, что, по его мнению, намерение султана вмешаться в дела женщин-христианок просто безумно, между друзьями установилось неловкое молчание.

Глянув на своего соратника, Паксон заметил, что тот смотрит в небо. Проследив за его взглядом, он увидел темные стаи птиц, закруживших над Акрой. Стервятники!

Некоторые из всадников тоже заметили необычное скопление птиц – вестников смерти – и стали выдвигать различные предположения и догадки. Пришпорив коней, они поехали быстрее.

Все были охвачены необъяснимым предчувствием чего-то ужасного. Торопя коней, воины преодолевали последний участок пустыни перед грядой холмов, где их любимый и почитаемый предводитель застыл, как одинокий часовой на страже.

Алчные крики хищных птиц резали слух и сливались с криками ужаса, доносившимися с равнины. В безумном гневе мусульманские всадники ринулись на крестоносцев, и прежде чем резня пленников была завершена, скрестились мечи воинов Малика эн-Насра и английского короля.

Нападавший уже лежал рядом с оборонявшимся, палач рядом с жертвой, но бой все продолжался. Лучники стояли у стен Акры, свистели стрелы, восточная длинная сабля со скрежетом обрушивалась на западный боевой меч, копье натыкалось на щит, и кони ржали, спотыкаясь о мертвецов.

С вершины холма ринулась конница Саладина – его лучшие военачальники в ярко-желтых плащах, самые искусные воины, их называли гвардией Малика эн-Насра. В передних рядах скакал сам Саладин.

Словно по сигналу трубы, возвестившей о прибытии Саладина, битва прекратилась, и из ворот Акры выехали Ричард Львиное Сердце и Филипп. Король Франции зажимал нос перчаткой.

Мусульмане и христиане сомкнули ряды, наблюдая за встречей своих предводителей. Ричард высоко держал голову, полуденное солнце поблескивало в его золотисто-рыжих волосах. Саладин сидел в седле прямо, закутавшись в свой желтый плащ. Филипп согнулся пополам, его тощее тело сотрясалось от приступов рвоты.

Паксон и его соратники были настороже, опасаясь обмана и западни со стороны христиан. Султан отметил, что Львиное Сердце ведет себя неприязненно и враждебно, бешено жестикулируя. Саладин же неподвижно застыл в седле, не произнося ни единого слова.

Спустя несколько мгновений английский король в сопровождении побледневшего Филиппа Французского, повернув своего золотистого жеребца, скрылся за стенами Акры. Трубач подал сигнал к отступлению, и крестоносцы недовольно потянулись в город, унося убитых и раненых товарищей. Мусульманские всадники продолжали молча наблюдать за происходящим. Ворота Акры оставались открытыми, и Саладин дал соратникам знак приблизиться.

– Ричард Львиное Сердце сегодня опозорил свое имя, – звучный голос Саладина звучал сковано от напряжения. – Никто не знает это лучше самого Малика Рика. И перед лицом своего Бога он преступник, потому как, поклявшись Святым Крестом, он нарушил свое слово, – глаза предводителя мусульманского войска казались бездонными черными озерами печали. – Я хочу, чтобы все мои соратники знали: я никогда не опозорю свое имя подобным образом. Мы не выместим злобу на наших христианских пленниках, нет! Покрыть себя таким позором означало бы очернить имя Пророка, но воздержаться от мести – это подчеркнуть бесчестие, которым покрыл себя Малик Рик.

Саладин сжал зубы, пламя праведного гнева горело в его глазах.

– Пойдите, подберите наших людей! Мертвых, полумертвых и тех, над кем смилостивился Аллах. Не оставьте никого из мусульман! Проследите, чтобы те, кто умер во имя Аллаха, были достойно погребены по законам Пророка.

Придерживая развевающийся на ветру плащ, Саладин повернулся и поехал в пустыню. Его спина не согнулась под тяжестью горя, но сердце было разбито увиденным в этот день, когда Ричард вписал свое имя в анналы бесчестия.

ГЛАВА 7

Валентина с трудом приоткрыла глаза, чувствуя в голове мучительную боль. Чьи-то милосердные руки погладили ее по лбу, и что-то прохладное и влажное прижалось к губам. Она с радостью открыла рот, позволив влаге смочить пересохший язык и небо. Хотелось пить и пить до бесконечности, но мягкий женский голос посоветовал не торопиться. Женщина говорила на диалекте арабского языка, и Валентина постаралась сосредоточиться.

– Бедная голубка, отдыхай же теперь! Ты в безопасности, и я позабочусь о тебе.

Валентина заглянула в темные глаза девушки, чуть старше нее самой.

– Кто ты? Где я? – прошептала она голосом, хриплым от волнения, глаза беспокойно перебегали с лица девушки на незнакомую обстановку.

– Чшшщ, не бойся! Меня зовут Розалан, а находимся мы в лагере войска Саладина. Тебе не причинят вреда, клянусь! Бедная голубка! Надо тебе отдохнуть! Спи! Я посижу с тобой.

Нежная забота Розалан и ласковый голос благотворно подействовали на Валентину, и девушка закрыла глаза, слишком измученная, чтобы удивляться, как же она оказалась в военном лагере мусульман с бедуинкой в качестве сиделки.

Когда она проснулась спустя несколько часов, Розалан все еще была рядом, сочувственно поглядывая на нее. Валентина слабо улыбнулась и попыталась сесть. Бедуинка снова уложила ее, и обессилевшей девушке пришлось покориться. Голова болела, глаза заволакивала пелена. Собравшись, наконец, с силами, Валентина спросила, как очутилась в этом полутемном шатре.

В глазах Розалан блеснули слезы, когда она принялась рассказывать о резне пленников, устроенной воинами Ричарда.

– Христиане, – бедуинка плюнула на песок, чтобы выразить свое презрение, – заковали наших людей в цепи и вывели их за городские стены. Они стали скакать на конях среди правоверных и рубить их мечами. Саладин бесстрашно въехал в город, – приукрасила события Розалан, – и потребовал, чтобы Малик Рик отпустил оставшихся в живых.

Глаза бедуинки засияли от восторга при упоминании о знаменитом предводителе мусульман.

– «Не оставляйте на поле никого из наших единоверцев, – приказал наш благородный Малик эн-Наср. – Заберите всех!» И Малик Рик позволил нашим всадникам свободно въехать в город и обыскать тюремную башню. Там тебя и нашли! Сама я была среди тех немногих, кого спас Аллах. Воины приказали мне выходить тебя и предупредили, что не миновать мне кары, если с тобой что-либо случится. Ты храбрая, сказали они. Тебя нашли рядом с мертвым христианином. Кинжал все еще был крепко зажат в твоей руке.

Валентина слушала, и дрожь отвращения пробегала по телу девушки. Вдруг она все вспомнила. Здоровенный мужчина мусолил ее губы своим мокрым и жадным ртом. Он грубо тискал груди и бедра заскорузлыми руками. Ей показалось, она все еще ощущает тошнотворный запах грязного животного, исходивший от этого человека, слышит его похотливый хрип, и он все еще прижимает ее к себе, пытаясь раздвинуть ей ноги.

Вытянув перед собой руку, Валентина разглядела на своей коже запекшуюся коричневой коркой кровь того воина. Жан! Он сказал, его зовут Жан! Он не был безликим безымянным врагом, повстречавшимся на поле брани, у него было имя!

Девушка закрыла лицо руками и зарыдала, все ее тело сотрясли судороги, постепенно перешедшие в истерический смех. Она сделала это! Защитила себя, убив насильника!

Неожиданно Валентина пришла к выводу, что воин, похожий на Голиафа, сам накликал на себя смерть. Она защищалась и поступить иначе не могла.

Розалан наблюдала за сменой чувств, обуревавших ее новую подругу, и решила, что тонкая натура девушки потрясена ужасами свершившейся резни.

– Плачь, бедная голубка, пусть слезы омоют твою душу! – принялась утешать бедуинка. – Этим вечером в лагере Саладина царит скорбь. Но не сомневайся, наш великий предводитель так или иначе все равно отомстит за смерть единоверцев. Плохо же придется христианам, хотя Малик эн-Наср и поклялся, что не запятнает свое имя подобно тому, как сделал это король Ричард. Однако, горе христианину, если он окажется в руках сарацина! Плачь, голубка, плачь!

Валентина подняла голову, ее взор горел решимостью.

– Нет! – прошептала она безжизненным голосом. – Мертвые не могут плакать по мертвым!

Розалан растерянно смотрела на смертельно бледное лицо Валентины, резко выделявшееся на фоне черного полотнища шатра, а в молчании ночи раздавались стенания: народ ислама скорбел о жертвах резни, устроенной Маликом Риком.

* * *

Проснувшись, Валентина обнаружила, что ее завернули в несколько одеял, спасая от ночного холода. В шатре было темно, но сквозь откинутый угол полога проникал солнечный свет – значит, утро давно уже наступило.

За стенками шатра слышались голоса людей и доносились запахи готовившейся пищи. Девушка повернулась, чтобы посмотреть, спит ли бедуинка, и застонала от боли, потому что рубцы, стянувшие на спине кожу, немилосердно болели.

Тюфяк Розалан был пуст, и Валентина заметила, что укрывалась ночью бедуинка лишь одной козьей шкурой, отдав свое одеяло ей.

Руки и ноги девушки замлели, хотелось потянуться, но малейшее движение причиняло боль напоминанием о ревности Беренгарии. Глаза Валентины сузились. Теперь она понимала, что стала жертвой ненависти королевы. Ее послали на смерть! Это было так же ясно, как и то, что Беренгария могла бы и сама вонзить кинжал ей в сердце. Не было никакого поручений от Ричарда! Ее обманом заставили пойти к тюремной башне. Наверное, королева знала о замысле Ричарда уничтожить пленников и задумала погубить придворную даму, отослав к тюрьме в день побоища.

Коварство Беренгарии казалось настолько невероятным, что Валентина не смогла сразу охватить весь ужас того положения, в котором она очутилась. Что теперь с нею будет? Не вечно же ей жить среди воинов Саладина! Как скоро они поймут, что она не только не мусульманка, но и принадлежит к стану их врагов-христиан? Одно лишь умение объясняться на арабском не станет ей достаточно надежной защитой от разоблачения. Валентина не знала ни обычаев мусульман, ни их привычек в быту. Любая мелочь могла подсказать им, кто она на самом деле.

Надо как-то постараться вернуться в Акру к своим единоверцам! Придворная дама английской королевы представляла, как будет бесноваться Беренгария, узнав, что ее жертва осталась в живых, выскочив из ловушки, и, представив, даже испытала некоторое удовольствие.

Застонав от боли, она поднялась на ноги и уже собиралась выйти из шатра, как вошла Розалан.

– Бедная голубка! – воскликнула бедуинка, протягивая руку, чтобы поддержать зашатавшуюся христианку. – Не надо было тебе вставать!

Голова у Валентины раскалывалась от боли, и подступала тошнота. Она уцепилась за руку Розалан и позволила отвести себя обратно к тюфяку. Девушка легла и закрыла глаза, пытаясь унять подступающую тошноту.

– Ты права, Розалан. Вряд ли я смогу сейчас сделать даже пару шагов.

– Бедная голубка! Скоро тебе станет лучше. Я уже не раз видела такое за то время, что следую за войском Саладина. От удара ты получила сотрясение головы. Несколько дней покоя, и снова почувствуешь себя хорошо! Не волнуйся!

Валентина вопросительно глянула на бедуинку. Сама она, дочь придворного врача короля Санчо, должна была бы распознать все признаки сотрясения!

Когда девушка улеглась, ей захотелось снова стать маленькой девочкой и жить вместе с отцом и иногда беседовать с двумя его помощниками, Хасаном и Меджулом – они учили ее не только искусству врачевания, но и своему родному языку.

Розалан принялась сворачивать свой тюфяк, а затем вышла из шатра и вернулась с чашей свежей воды и какими-то широкими одеждами.

– Ты почувствуешь себя гораздо лучше, когда мы смоем с тебя грязь и пыль. Бедная голубка! – приговаривала бедуинка, совсем как старая Сина.

Сина! Старуха знала: Беренгария замышляет что-то недоброе против давней подруги! А ведь у их старой няньки странно блестели глаза, когда она говорила о сарацине! Паксон! Он вступил в сговор с Синой, пообещав приехать за Валентиной, чтобы спасти ее от Беренгарии!

Ах, почему же она не послушалась старую женщину и не уехала с сарацином! Темные выразительные глаза султана в последнее время смотрели на нее с таким восхищением, что Валентина чувствовала себя красавицей, а его настойчивость и объятия всегда вызывали у нее в душе такие странные чувства!..

Омовение тела теплой водой уменьшило боль. Розалан ласково и умело помогала Валентине освободиться от одежды и осторожно обмыть израненное тело. Проворно ухаживая за больной, бедуинка болтала непрерывно.

– Я не могу все время называть тебя бедной голубкой! Наверное, у тебя есть имя! Как же тебя зовут?

– Валентина.

– Валентина! Никогда не слышала такого имени! Откуда ты? Где твой дом?

Девушка не знала, как ответить, чтобы не оказаться сразу же разоблаченной.

Розалан заглянула растерявшейся Валентине в глаза.

– Можешь рассказать мне правду! Обещаю, что не выдам тебя. Думаю, я уже угадала, в чем дело!

Порывшись в складках серого одеяния, бедуинка вытащила тонкую золотую цепочку с крестиком. Валентина вскрикнула, ее рука непроизвольно метнулась к шее.

– Я сняла это с тебя прошлой ночью, когда ты спала. Если б воины Малика эн-Насра увидели на тебе крест, то сразу же убили бы! Я знаю, ты христианка.

Валентина устало объяснила, как оказалась возле тюрьмы и по случайности избежала участи, уготованной для нее вероломной королевой. Розалан печально смотрела на девушку. Смуглое миловидное лицо выражало такую жалость, что Валентина с тоской отвела взгляд.

– Откуда же ты знаешь наш язык? – спросила Розалан, заканчивая омовение.

– Мой отец был врачом при наваррском короле Санчо. В молодости он совершил путешествие в Святую землю и подружился с двумя мусульманами, Хасаном и Меджулом. Оба они были приговорены к смерти Старцем Гор за их сочувствие египетскому эмиру. Отец помог им бежать, и они уехали в Наварру, где стали жить под покровительством моего отца. Хасан и Меджул были молодыми людьми, когда им пришлось бежать, и оба оказались совсем одни в совершенно незнакомой стране. Полностью доверяя им, отец позволял мне проводить с ними много времени. Хасан и Меджул присматривали за мной. Они тоже занимались врачеванием: исцелением больных и раненых. Вот так я и научилась вашему языку.

– Значит, такова была воля Аллаха, Валентина! Судьбу изменить нельзя, но ты оказалась подготовлена к неизбежному. Не бойся! Твой секрет умрет вместе со мною! Дай-ка мне взглянуть на твою спину! Видно, тебе пришлось познакомиться очень близко с христианским правосудием – поркой!

Валентина непроизвольно сжалась, поворачиваясь спиной к Розалан.

– То было не христианское правосудие, а месть ревнивой женщины!

Глаза Розалан загорелись любопытством.

– Королева обнаружила, что ты спишь с ее мужем?

Потрясенная предположением бедуинки, Валентина воскликнула:

– Нет! Это случилось всего лишь из-за ее подозрений! Я бы никогда не позволила себе…

– При удачном стечении обстоятельств ты вполне могла бы себе это позволить, бедная голубка! – рассмеялась Розалан.

Смущение Валентины подсказало ей, что эта странная христианка все еще девственна.

– Ты уже достаточно взрослая, чтобы не защищать столь упорно свою невинность! Женщины пустыни познают первого в своей жизни мужчину к тому времени, как им исполняется двенадцать!

– Что же, по-твоему, я должна делать? – зардевшись, еле слышно спросила Валентина дрожащим голосом.

– Спать с мужчинами, конечно! – рассмеялась Розалан. – Как же иначе, ты думаешь, я добыла воду, чтобы омыть твое тело? И еду тоже? Я их заработала! Я откликаюсь на нужды солдат в женской ласке, а они дают мне воду и пищу. Это же так просто! Многие женщины этим здесь занимаются. Некоторые из нас вдовы, потерявшие мужей в битвах. Таким образом они содержат свои семьи.

Валентина бросила взгляд на тюфяк, принадлежавший бедуинке.

– Нет, бедная голубка, этой ночью в шатре я никого не принимала. Иначе, думаешь, ты спала бы под моими одеялами? Нет, Валентина, я не настолько великодушна! Укрыла я тебя ими лишь потому, что сама провела ночь с одним храбрым воином. Он согревал меня, не давая замерзнуть.

Розалан неправильно истолковала вопрошающий взгляд Валентины.

– Я никогда не оставила бы тебя, но у меня только что кончились месячные, и уже неделю я получала еду и питье в долг. Но ты была в безопасности. Я не сняла с шатра красную тряпку, что означало: у тебя месячные. Мусульманские мужчины не ищут благосклонности женщин, когда те считаются нечистыми.

Валентина покраснела еще сильнее. Ну вот! Всем объявили, что у нее месячные! Господи, что она делает здесь, в неприятельском лагере в одном шатре со шлюхой?

– Мы, женщины, знаем, как добыть еду и воду, но на двоих нам может и не хватить. Хорошо бы забеременеть! – мечтательно добавила Розалан. – Тогда я могла бы не беспокоиться о месячных, а воины считают, что если переспят с женщиной, ожидающей ребенка, то им будет сопутствовать удача, и в таких случаях они более щедры.

Валентина не верила своим ушам. Но кто она такая, чтобы осуждать этих женщин пустыни? Королевская сводня! По крайней мере, эти женщины честны – так они поступают, чтобы выжить.

Девушка глянула на Розалан: бедуинка мылась оставшейся водой. Кожа цвета обожженной глины, казалось, излучала здоровье. Розалан ростом была гораздо ниже Валентины, но все же превосходно сложена.

Бедуинка надела свежее платье из грубой коричневой материи и обвязала голову куском ткани. В той же воде, в какой купалась, она выстирала одежду и вывесила для просушки. Выходя, Розалан оставила полог поднятым, и со своего тюфяка Валентина могла видеть других женщин и слышать, как они расспрашивают свою подругу о здоровье той, что появилась в лагере недавно.

Отвечая на вопросы, Розалан напустила на себя важный вид. Валентина напряженно вслушивалась в разговор, опасаясь, как бы болтливая бедуинка не выдала, кто она такая на самом деле.

– От удара по голове девушка потеряла память, – услышала Валентина слова Розалан. – Я и раньше видела подобное. В лагере Таки ад-Дина был один воин, которого постигла та же участь. Даже когда друзья говорили ему, кто он такой, все равно он не мог ничего вспомнить, и только несколько месяцев спустя вновь обрел память. А та девушка, о которой я забочусь, даже не знает своего имени. Я называю ее Валентиной.

Женщины, собравшиеся вокруг Розалан, громкими возгласами выразили свое одобрение, а одна из них даже высказалась о выбранном имени крайне восторженно:

– Однажды я слышала это красивое имя на рыночной площади в Иерусалиме!

Розалан продолжала хвастаться, упиваясь вниманием женщин к ее новой подруге, с которой так ужасно обошлись христиане.

* * *

Розалан готовила обед на костре в тени навеса из козьих шкур, расположенного возле шатра. Валентине запах казался чрезвычайно соблазнительным. Она впервые за три дня встала. К ней вернулся аппетит, спина почти зажила, благодаря тому, что Розалан прикладывала к ранам Валентины по четыре раза в день неприятно пахнущую целебную мазь.

Каждую ночь Розалан покидала шатер, чтобы встретиться с одним из военачальников Саладина. Однажды Валентина спросила, не с возлюбленным ли она проводит время. В ответ бедуинка рассмеялась и сказала:

– Разве продавец на базаре водит дружбу с покупателем? Я занимаюсь своим делом, и в моей жизни нет места для любви. Думаешь, один мужчина мог бы содержать меня в такой вот роскоши? Нет, для этого женщине требуется иметь много мужчин.

В роскоши? Валентина огляделась, спрятав улыбку: грязный, потрепанный ветрами шатер из козьих шкур, не так уж много воды, не столь уж сытная пища и кое-какая одежда, которая в Наварре считалась бы лохмотьями даже у нищих. Валентина никогда не сказала бы этого Розалан, ведь бедуинка так гордилась своим «богатством» и считала свою жизнь вполне устроенной! Пока была крыша над головой, лохмотья, чтобы прикрыть тело, и немного пищи и воды, воображение Розалан не устремлялось к дальним горизонтам.

Валентина подошла поближе к огню и спросила, не может ли чем-нибудь помочь. Бедуинка с улыбкой поблагодарила, белые зубы блеснули на фоне смуглой кожи, на подбородке появилась ямочка.

– Тебе приходилось когда-нибудь готовить муку для хлеба?

Вместо ответа Валентина лишь беспомощно посмотрела на молодую женщину. Розалан усадила ее в тень и принесла мешочек с зернами и два плоских камня.

– Вот как это делается, – объяснила она, насыпав немного зерен на один камень и прижав их вторым.

Бедуинка стала тереть один камень о другой, пока не получилась мука грубого помола.

– Старайся, чтобы влага с рук не попала в муку, не то все слипнется.

Валентина принялась за работу, испытывая при этом некоторое удовольствие – она снова может кому-то быть полезной!

Пока они так работали, придворная дама английской королевы смогла получше узнать свою новую подругу.

– Розалан, а тебя не угнетает, что приходится отдаваться многим, самым разным мужчинам?

– Разве это должно меня мучить? – спросила Розалан, не поднимая глаз.

– Я только хотела сказать… не чувствуешь ли ты при этом, словно тебя использовали, как вещь? Ты призналась, что у тебя нет никаких чувств к этим мужчинам. И в свою очередь им нужно лишь твое тело! Ты никогда не думала о каком-нибудь другом способе заработать себе на жизнь? Способе, который вызывал бы к тебе больше уважения?

Розалан перестала хлопотать у огня и села рядом с Валентиной.

– Думаешь, я была бы достойна большего уважения, оказавшись мертвой? Как же еще я могла бы прокормиться? Я всего лишь женщина. Моя мать жила в лагере Таки ад-Дина, а мать моей матери – в лагере войска Hyp ад-Дина. У. них не было приданого, чтобы какой-нибудь мужчина соблазнился бы им и женился, и у меня нет приданого, а без этого никто не возьмет меня в жены. Без мужа, Валентина, жизнь женщины пустыни трудна. У меня есть занятие, и все складывается довольно удачно. Может быть, в твоей стране и считается постыдным ложиться с мужчинами, но только не здесь, в пустыне, где мужчина принуждает женщину служить ему, согласно воле Аллаха.

– Значит, это совсем не трудно – переходить от одного мужчины к другому? – в глазах Валентины застыли тревога, голос звучал еле слышно.

– Я никогда не думала, легко ли это или трудно. Я такая, как есть, и в глубине души всегда остаюсь Розалан. И я красива, так ведь? – без ложной скромности европейских женщин, откровенно высказалась бедуинка, чем чрезвычайно восхитила Валентину. – Никто не может забраться рукой ко мне в душу и дотронуться до ее сердцевины. Дотронуться мужчины могут лишь до тела: грудей, бедер… – того, что составляет лишь видимость моего существа. Моя же душа принадлежит только мне, так же, как и сердце. Плоть и кости – всего лишь нечто, требующее пищи, воды, тепла, удобств, здоровья. Но моя душа, моя тайная сердцевина, то, что делает меня единственной в своем роде… этого нельзя взять, можно только попросить.

– Ты когда-нибудь любила, Розалан?

Блестящие карие глаза приобрели мечтательное выражение, а в уголках полных губ появились ямочки.

– Однажды мне показалось, что я полюбила. Так я и узнала о существовании этой тайной сердцевины. Я поняла, что душа может познать огромное счастье и сокрушительную печаль. Когда отдаешь мужчине свою душу, то становишься его рабой, и он завладевает тобой совершенно. Если судьба к тебе благосклонна, он принимает дар и радуется ему больше, чем самой жизни. Но если отдаешь душу человеку, который не хочет или не может оценить твой дар, то обрекаешь себя на муки, и прежде чем это случится с тобой, Валентина, подумай обо всем хорошенько!

Полыхнул огонь, и Розалан поторопилась помешать варево. Валентина перетирала зерна в муку, размышляя о мудрости слов бедуинки. Помимо воли мысли девушки без конца возвращались к Паксону. Она понимала, что из всех встречавшихся ей мужчин именно этот мог бы проникнуть в ее душу и дотронуться до тайной сердцевины. Но смог бы он обрадоваться дару? Попросил бы отдать ему сердце или потребовал бы?

Неожиданно перед нею возникли его черные глаза и насмешливая улыбка. Валентина осознала: султан Джакарда никогда не будет ценить ее любовь превыше всех прочих благ. Он никогда не попросит любви – он потребует, а получив, отбросит и отправится на новые завоевания. Паксон – воин, султан, сарацин, человек, придающий мало значения сердцу женщины.

Поев, Розалан и Валентина занялись уборкой. Саладин требовал от воинов и прочих обитателей лагеря соблюдения безукоризненной чистоты, и горе тому, кто рискнул бы оставить мусор возле своего шатра!