Текст книги "Жизненная сила"

НОРА

Пятница стала для Мэрион серьезным испытанием. Я с облегчением оставляю ее в здравом рассудке и возвращаюсь к своей писанине, которая дается мне без особого труда. Мэрион – это прежде всего упорный труд. Я убеждена, что такова ее сущность. Вся полнота ответственности, недоверие к миру и абсолютное отсутствие помощников. Хорошо бы, если бы помощь ей оказала я, женщина, изо дня в день мирно тюкающая по клавишам.

Но как бы там ни было, читатель, или мнимый читатель, в ту пятницу я, Нора, отправилась к Розали, чтобы продолжить дневной разговор, неожиданно прерванный приглашением мистера Кольера. Я гадала, зачем истязаю себя масками для лица, диетой с пониженным содержанием жиров, массажем головы, вычислением оптимальной длины юбки и так далее, когда Розали просто махнула на себя рукой и спокойно существует? С другой стороны, я никогда не удостаивала мистера Кольера вниманием, а Розали, вероятно, украдкой поглядывала на него во время нашего разговора – так на что же мне сетовать?

К тому же Эд (еспи помните, так зовут моего мужа – того самого, что любит бродить вокруг дома с книгой) никогда не упадет в пропасть, как муж Розали. Эд неизменно возвращается домой, ко мне, и нехотя покидает дом без меня. По утрам он целует меня на прощание – один раз, второй, ласково и нежно, даже зная, что потом ему придется бежать, чтобы успеть на поезд. «Меня вполне устраивает возможность катиться под гору, – говорит Эд. – И чем быстрее, тем лучше». Когда-то он мечтал со временем стать одним из солидных лондонских издателей, которые снисходительно рассуждают о сущности культуры, устраивают приличествующие положению ленчи со знаменитыми писателями, отдыхают на итальянских виллах в обществе графинь, размышляют о том, что Умберго Эко сказал Мелине Меркури в «Конкорде», но его жизнь (и следовательно, моя), слава Богу, сложилась совсем иначе, чем рассчитывали мои родители.

Эд занимает пост старшего редактора в издательстве, ему принадлежит несколько акций компании, он без потерь пережил десятилетие слияний предприятий и массовых увольнений. Мы живем скромно, но весело. Энтузиазм Эда и знание нюансов рынка художественной литературы всегда его выручали; он убежден, что все люди преданы своему делу, честны и движимы благими намерениями, и если с годами это убеждение поколебалось, то почти незаметно.

Мои родители завещали мне дом, машину и тридцать тысяч фунтов. Если бы не они, нам пришлось бы туго. В «Аккорд риэлтерс» мне платят чисто символическое жалованье – как и в издательском доме «Арбасс», где Эд целыми днями просиживает за письменным столом и занимается только тем, что ему поручают. Дети-подростки обходятся дорого и занимают слишком много места. Эд работает и верит, что мир вращается вокруг него; на мою долю остаются тревоги.

Порой мне кажется, что своим присутствием я каким-то таинственным образом заставляю Эда держаться в рамках. Если бы он женился на менее практичной женщине, не такой, как я, с моими коротко подстриженными светлыми вслосами, тонкими чертами лица, приличной длиной юбок, если бы его спутником стал человек, время от времени позволяющий себе напиться или совершить кражу в магазине, Эд вел бы себя непринужденнее, писал пламенные статьи для «Издательского еженедельника», а не сухие информативные заметки для «Мира книг», где он публикуется регулярно. Его уважали бы в профессиональных кругах.

Когда я сообщила Эду, что ухожу к Розали, он отвлекся от просмотра документального фильма об аргентинских трущобах, окинул меня грустным взглядом, но не попытался отговорить. Пожалуйста, не поймите меня превратно. Эд не зануда, или, вернее, зануда ровно настолько, насколько это позволительно хорошему человеку, ибо иногда эти качества удачно дополняют друг друга.

Придя к Розали, я увидела, что она разговаривает с Мэрион по телефону. Я налила себе кофе. Кэтрин еще не вернулась из колледжа, Алан куда-то ушел. Два включенных телевизора в разных комнатах никто не смотрел. Документальный фильм о трущобах Аргентины, который была готова пропустить со смесью радости и вины, еще не закончился. Я выключила телевизоры. Вкусы Эда утонченнее моих. Мы соблюдаем известные формальности, сознаем, что количество еще не означает качество, помним, что если дети сегодня читают только комиксы, завтра они вряд ли возьмутся за классику, старательно выбираем телепрограммы в соответствии с их политкорректностью и уровнем культуры. Во всем этом Эд прав, но порой мне недостает энергии и опрометчивости – того, что называется беспорядочностью и банальностью пристрастий.

Мы не жжем зря свет, экономя электричество, ужинаем за столом, а не перед телевизором, регулярно кормим кошку глистогонными средствами, заставляем детей принимать душ. Предоставленная самой себе, я предпочла бы жить, как живет Розали в отсутствие Уоллеса: забыла бы о самосовершенствовании, перестала помнить о дисциплине и старательности и считать, что без них все вокруг распадется на части, обратится в хаос, следовательно, не тратила бы силы зря, а думала: жизнь так коротка! Если тебе нравится есть шоколад и смотреть триллеры – признай это и не отказывай себе ни в чем!

Я даже положила сахар в обе кружки с кофе, не только в кружку Розали.

– Итак, Лесли Бек вернулся, – сообщила Розали, наконец повесив трубку, – и намерен остаться с нами. Звонила Мэрион. Лесли Бек уже выторговал у нее тридцать процентов комиссионных и, возможно, уговорит ее вообще не брать с пего процентов. Должно быть, она сама не своя! – И Розали рассказала мне о второй встрече Мэрион с Лесли, подробности которой я, Нора, уже сообщила вам.

Затем я спросила Розали, как прошел ленч с мистером Кольером. О чем они говорили? Упоминали ли обо мне? Кто расплатился? Что было дальше?

Рассмеявшись, Розали ответила:

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, Нора. Ты считаешь, что я совсем отчаялась, раз польстилась на Кольера. Но если снять с него очки и костюм… – Неужели она видела его без одежды? Не может быть! – … он ничем не отличается от других мужчин. Твоя беда в том, что ты слишком разборчива. Ты привередничаешь – как Мэрион, только тебе повезло больше, чем ей: вы с Эдом познакомились, когда желания были еще сильны, и привыкли друг к другу. Ты понятия не имеешь, как жить, рассчитывая только на себя, не знаешь, в кого бы превратилась, если бы не вышла за Эда.

– Я прекрасно обошлась бы без него, – заявила я. – Ты ведь живешь одна, и у тебя все в порядке.

– У меня все по-другому, – возразила она. – Мы с Уоллесом никогда не были особенно близки, мы не понимали и не старались понять друг друга. А ты не выжила бы без Эда, и ты это знаешь, иначе не запаниковала бы, когда застала Сьюзен с ним в постели.

– Почти в постели, – поправила я, – и уж конечно, не под одеялом, а поверх покрывала, среди разбросанной одежды. Да и то потому, что она подсыпала гашиш в шоколадный мусс. И все-таки с ее стороны этот поступок непростителен.

– А по-моему, гашиш в мусс подсыпала вовсе не Сьюзен, – парировала Розали. – Это маловероятно. Скорее всего это сделал Винни – он так и не отвык от привычек шестидесятых годов. Сьюзен – такая же жертва, как и Эд. Тебе давно пора простить ее.

Но я не желала говорить об этом. Инцидент со Сьюзен и Эдом – последнее из значительных событий и неприятностей целых семи лет, проведенных в Ричмонде, когда, казалось бы, всем событиям и неприятностям полагалось остаться позади и в жизни должны были воцариться покой и верность, а не измены и разводы. Так вот, этот инцидент не был следствием неконтролируемых эмоций и непонятных нам мотивов, но лишил меня душевного покоя. И хотя я знала, что Эд – неотъемлемая часть меня, а я – часть Эда, наше целое, наше единство затрещало по швам. Все это я высказала Розали. Простить Сьюзен я не могла. По крайней мере пока.

– Ты лицемерка, – припечатала Розали. – Ты живешь по одним правилам, а для Эда устанавливаешь другие. – И я уже пожалела, что навестила ее, хотя единственной альтернативой визиту были аргентинские трущобы.

Но Розали права – разумеется, права. Должно быть, я выглядела оскорбленной, потому что она вдруг заговорила о своем давнем романе с Лесли Беком, словно предлагая помириться. Вот что она мне рассказала.

Читатель, описывая начало мимолетного романа Лесли Бека и Розали, я уведу тебя прочь из дома, на побережье Дорсета, где волны бьются об утесы, как обезумевшая женщина колотит кулаками по груди равнодушного любовника (прошу простить мне эту натянутую метафору, но она первой пришла в голову), а небо, овеянное ветром, куполом вздымается над головой. С невыразимым облегчением мы с тобой на время отвлечемся от интерьеров с телевизорами, риэлтерских контор, галерей и других помещений, изобретенных человечеством ради безопасности и комфорта, таких разнообразных, отражающих положение их обитателей в обществе.

Я уже привела описание одной из улиц, рассказала, как Джослин стояла возле офиса Лесли и изливала ярость (а потом постаралась поскорее вернуться в надежный дом), но даже эти сцепы были неразрывно связаны с ценами на недвижимость. Меня не удовлетворяет то, что они просто присутствуют в книге. Я хочу, чтобы мой читатель думал, а не просто видел.

Так как насчет приятного разнообразия – Розали и Лесли, бредущих по пустынному пляжу? Пляж был невелик; как выяснилось, утесы окружали его со всех сторон. Обойдя вокруг одного, они наткнулись на следующий. Машина сломалась, им требовалась помощь. В то время Лесли был женат на Джослин, Розали – замужем за Уоллесом. Уоллес отправился в экспедицию на Эверест. Он должен был связаться с женой два дня назад, из лагеря у подножия горы, но не выполнил обещания. Возможно, его просто подвел передатчик, а может, все трое альпинистов погибли. В доме Уоллеса на Брамли-Террас, над камином, висела гравюра, изображающая падение в пропасть экспедиции Уимпера, о которой то и дело вспоминала Розали. Они поженились всего несколько месяцев назад, и Розали обиделась, обнаружив, что Уоллес предпочитает ей Гималаи. Она никак не могла простить мужа – за то, что заставил ее волноваться и в то же время мечтать, чтобы он никогда не вернулся, исчез из ее жизни так же быстро, как появился, вместе со своими разглагольствованиями о любви и честности, – что может быть лучше и проще случайной и трагической смерти?

Лесли шагает впереди. Он не очень высок, но крепок, силен и энергичен, Розали поспевает за ним чуть ли не бегом, что придает ей по-детски беспомощный вид. На Лесли джинсы и рубашка, расстегнутая до пояса, среди рыжих курчавых волос на груди поблескивает золотой медальон, подаренный ему на свадьбу женой. Это событие стало поводом для обмена множеством ценных подарков. Медальон – антикварная, очень ценная вещица, на нем выгравирована красавица Европа, переплывающая море на спине быка. По просьбе Лесли ювелир просверлил в медальоне отверстие, продел в него цепочку и отреставрировал гравировку, сделав ее отчетливой, в результате чего медальон утратил былую ценность. Волосы на затылке Лесли падают на воротник и вьются, как у ребенка. На Розали мешковатое длинное платье из лилового бархата, в котором ей слишком жарко; туфли жмут. Она не умеет одеваться соответственно случаю, просто любит лиловый цвет.

Тем утром Джослин позвонила ей и сообщила:

– Мы с Лесли везем Хоуп и Серену к морю. Уоллес и правда уехал? В таком случае почему бы тебе не присоединиться к нам?

Розали надела первое, что попалось ей под руку, думая лишь о том, почему Джослин пригласила ее.

Вскоре ситуация прояснилась. Безответственная служанка Хелга взяла выходной в воскресенье, считая его поводом для отдыха, а не днем, когда ее услуги необходимы. Джослин осталась одна с двумя детьми. Хоуп еще носила подгузники и всю дорогу ерзала влажным задком на коленях Розали.

Вообразите берег, по которому они бредут. Джослин осталась с Хоуп и Сереной в машине, которая наотрез отказывалась заводиться. Розали составила компанию Лесли, потому что так захотела Джослин, – дело в том, что Серена и Хоуп уснули в машине, и Джослин боялась, что Розали разбудит их болтовней. Розали немного обиделась, сообразив, что Джослин ничуть не ревнует к ней мужа и считает себя во всех отношениях выше ее, Розали. По крайней мере так Розали расценила поступок Джослин.

Прогулка по берегу протекает благополучно. Лесли рассказывает о своей заветной мечте – возглавить компанию «Эджи и Роулендс». Он устал от мелких поручений, ему не терпится воплощать в жизнь грандиозные планы. Это признак болезненного тщеславия – желание сдвигать горы, поворачивать реки, строить плотины, в общем, вмешиваться в замысел Божий, однако оно производит впечатление, и Розали потрясена. Она шагает, опустив голову, чтобы казаться ниже ростом, и жалеет, что не надела туфли на плоской подошве. Себя она сравнивает с тихой мышкой.

– Это прилив или отлив? – спрашивает Розали, и лиловый бархат отливает на солнце. У нее ярко-голубые глаза. Как у Лесли Бека. Плечи Розали узки и покаты, она напоминает томных женщин на портретах прерафаэлитов. Курчавые волосы просвечивают на солнце и нимбом окружают ее голову, когда она становится спиной к морю и смотрит на Лесли Бека и высокие утесы за ним. Море подползает все ближе к скалам на мысу. Собеседники не торопятся.

– Отлив, – отвечает Лесли.

– Странно, – размышляет вслух Розали. – Последняя волна забрызгала мне туфли, а предпоследняя – нет.

– Сними их, – предлагает Лесли, и Розали швыряет туфли через плечо в море.

Когда она рассказывала мне об этом, я остановила ее.

– Розали, – спросила я, – ты это точно помнишь?

– В общих чертах – точно, – ответила она. – Этот день я запомнила на всю жизнь.

А тем временем Джослин, скрытая из виду скалами по другую сторону залива, укачивала Хоуп и Серену, ни о чем не подозревая. (Обе девочки выросли на искусственных смесях – Джослин не поклонница кормления грудью, и кому придет в голову упрекнуть ее? Не мне, поскольку кормить детей грудью немодно. Козлята, дергающие соски! Фу!) Лесли и Розали резвятся на песке, считают волны, проверяя, точно ли каждая седьмая больше остальных, ловят в море туфли. Лесли тоже разувается, снимает рубашку, и густые рыжие волосы у него на груди напоминают шерсть ирландского сеттера, принадлежащего Уоллесу. Женившись, Уоллес не пожелал расстаться с собакой, и теперь в его отсутствие Розали приходилось ухаживать за пей. Но вернется ли Уоллес, или он уже замерз в какой-нибудь расщелине, а его пенис распух, закоченел и посинел навечно?

– Как мне жарко! – кричит Розали. И вправду, солнце припекает, а волны набегают на берег с поразительной яростью и быстротой.

– Так разденься, – советует Лесли. – Это платье для зимы, а не для лета. Даже мне, мужчине, это ясно.

– Но я не могу! – ужасается она.

– Не скромничай, – отзывается Лесли. – Не выношу жеманниц. Ручаюсь, под платьем у тебя больше белья, чем у любой другой женщины.

– Как ты догадался? – удивляется Розали и снимает платье, подняв к небу длинные тонкие руки, опушенные короткими светлыми волосками. Она остается в одной белой синтетической комбинации поверх плотных белых трусиков и такого же лифчика из «Маркса и Спенсера» – отнюдь не белоснежного, поскольку однажды он был постиран вместе с синей альпинистской рубашкой Уоллеса. Напоминание об Уоллесе.

Они огибают следующий мыс, усеянный камнями высотой до пояса. Их глазам предстает маленький пустынный пляжик, над головами с криками вьются чайки, солнце слепит глаза. Лесли Бек рассмеялся, и почему-то Розали не понравился этот смешок.

– Напрасно мы оставили Джослин париться в машине, – сказала она. – Это несправедливо.

Лесли Бек поднял бровь.

– Ты должна была остаться с ней.

– Она хотела, чтобы я ушла, – грустно напомнила Розали. – Она сама так сказала.

– Мне знакомы эти чувства, – признался Лесли Бек с такой же глубокой печалью, если не глубже.

Помрачнев, они зашагали дальше, держась поодаль друг от друга и уступая прихоти Джослин, которая не посчиталась с их желаниями.

Следующий мыс они огибают быстрее предыдущего, споря о том, действительно ли начинается прилив, как полагает Лесли, или просто все дело в размерах пляжей и скал.

– Ты же учился на инженера-строителя, – напоминает Розали. – Ты должен это знать.

Я опять прервала ее:

– Ты и вправду так сказала?

– Что-то вроде того, – отмахнулась Розали. – Потом Лесли оступился, замочил штанину, и ему пришлось снять джинсы.

– Если солнце действительно припекало, – возразила я, – на нем они высохли бы быстрее.

– Ты меня достала своей практичностью, Нора, – не выдержала Розали.

Словом, Лесли и Розали обогнули очередной мыс и очутились на следующем пляже, в очаровательной бухточке с белыми гладкими песчаными берегами, на которые стремительно набегали пенистые волны.

– Если мы не поспешим, – замечает Розали, – прилив застанет нас здесь.

– О Господи! – спохватывается Лесли Бек. – Пожалуй, ты права. – И они осматривают следующий ряд камней, но, увы, море уже затопило их, образуя зловещие и опасные водовороты.

– Я не умею плавать, – говорит Розали.

– Я тоже, – подхватывает Лесли Бек.

Тут я возмутилась:

– Неправда! Вот уж неправда!

– Плавать я научилась позднее, – объяснила Розали. – Когда поняла, как это важно.

Им остается только ждать, глядя, как поднимается вода, и гадая, выживут ли они. Они обнаружили, что вдоль подножия утеса проходит выступ шириной четыре с половиной фута – почти как двуспальная кровать, как выразился Лесли Бек.

Они забираются на этот выступ и продолжают наблюдать за приливом. Розали снимает лифчик из «Маркса и Спенсера» и ложится на живот, подставляя спину солнцу, а Лесли Бек вышагивает по узкой полосе суши шириной с большую кровать. Наконец он заявляет:

– Пожалуй, я тоже позагораю. – Раздевается донага и ложится рядом с Розали, из скромности повернувшись на живот. Но прежде она успевает мельком заметить то, что он называет своим знаком отличия, – величественный жезл, огромный даже в спокойном состоянии, окруженный рыжеватой порослью.

Розали уже знает его размер. Однажды утром, случайно толкнув дверь ванной, которую Лесли забыл запереть, Мэрион увидела его обнаженным и подробно описала нам. Неудивительно, что ее описание врезалось в память всем, хотя в то время мы в этом ни за что бы не признались.

– Как он вульгарен! – заметила я. – Немыслимо вульгарен этот Лесли Бек Великолепный!

– Как он великолепен, – поправила Розали. – Лесли Бек Вульгарный.

– Женщины слишком добры к мужчинам, – заключила я. – Они вечно твердят, что размер ничего не значит.

Первые брызги холодной морской пены упали на бедро Розали, она взвизгнула, откатилась прямо в руки Лесли Бека и ощутила прикосновение чего-то длинного и твердого.

– А если я забеременею? – спросила Розали.

– Это я беру на себя, – произнес Лесли свою знаменитую фразу, – и потом, прилив уже в разгаре, по-моему, это самый высокий суточный прилив. Если нам суждено погибнуть, умрем счастливыми.

Но Розали по-прежнему колебалась, даже напомнила про Уоллеса.

– Защити мой великолепный жезл, – умолял Лесли, – спаси его от солнца и морской соли. Спрячь его, убереги, сжалься над ним. Ты понятия не имеешь, как чувствительна эта штука. Для женщин это блаженство, а для меня – проклятие.

Розали подчинилась. Они подкатывались все ближе к краю выступа, горячему, сырому, покрытому песком, вскрикивая, когда волна окатывала их брызгами и отступала прочь. Под ними было тепло и мокро, а над ними – прохладно, смерть казалась не трагедией, а только лестницей в небо, по которой они уже начали взбираться. По крайней мере так утверждала Розали, хотя лично я ей не верю.

А потом натиск холодной воды и пены прекратился, прилив достиг наивысшей точки и так же стремительно сменился отливом. Каким-то чудом туфлю Розали…

– Розали, не выдумывай!

– Это чистая правда!

…волнами вынесло на берег, прямо к джинсам Лесли Бека. Золотой медальон, свадебный подарок Джослин, покачивался перед глазами Розали, ударялся о грудь Лесли, отскакивал, снова ударялся и так без конца…

– С мистером Кольером все было бы иначе, – предположила я.

– С чего ты взяла? – удивилась Розали. – Откуда тебе знать?

Мы замолчали. Да, мы многое знали. В мире нет справедливости. Бывают необычные дни, бывают ничем не примечательные.

А потом Розали сообщила, что Лесли Жезл – прошу прощения, случайно вырвалось! – Лесли Бек заметил взбегающую на утес тропу, которую они просмотрели, и когда они дошли до деревни, то обнаружили, что возле почты их ждут Джослин, Хоуп и Серена. Выяснилось, что Джослин снова попробовала завести машину и двигатель…

– Должно быть, засорился фильтр, – заявил Лесли Бек. – Механик из меня никудышный.

Джослин с нескрываемым возмущением выслушала его и напомнила, что, кажется, у Лесли имеется диплом инженера-механика – или он и это выдумал? Она была несносна.

– А ты, наверное, под каким-то предлогом заглянула в бардачок и нашла там сведения о приливах и отливах, – сказала я Розали.

Она удивилась и подтвердила:

– Да-да, так и было! Но не мог же он все подстроить! Невозможно поверить, что тем утром он обратился к Джослин: «Что, у прислуги выходной? Тогда возьмем с собой бедняжку Розали, она нам поможет. Ее муж в отъезде, она будет рада побыть в компании». А потом он ухитрился испортить двигатель ровно без двух минут два и рассчитал время, хотя и не совсем верно: прилив застиг нас раньше, чем он надеялся. Не говори глупостей, Нора. Все произошло спонтанно, и, значит, мы ни в чем не виноваты.

– Так и была зачата Кэтрин, – заключила я.

– Да, – наконец согласилась Розали. – Ты только посмотри на нее – вылитый Лесли! Прекрасные ровные зубы в отличных широких челюстях!

– Странно, что ты не назвала ее Нереидой или другим «водяным» именем. Для ребенка, зачатого при таких обстоятельствах, имя «Кэтрин» кажется слишком простым и заурядным.

Я хотела бы, чтобы отцом одного из моих детей стал Лесли Бек, а не Эд, и попыталась припомнить, могло ли случиться такое. Но подобные мелочи легко забываются. Мы вычеркиваем из памяти то, что нам неудобно помнить.

– Уоллесу нравились простые имена, – объяснила Розали. – Он говорил, что в жизни достаточно препятствий и без причудливых имен.

Мы задумались.

– Нора, – снова заговорила Розали, – я была очень молода, в то время у меня еще не было детей. Я не понимала, чем все может кончиться. Если бы знала, ни за что не поступила бы так с Джослин. – И через некоторое время добавила: – Скорее всего нет.

Мы пустились в обсуждение мужских достоинств и сошлись во мнении, что, хотя длина и толщина возбуждают страсть, к любви в браке они не имеют никакого отношения. Эта дискуссия не задевала нас за живое. Думаю, мы обе поддались меланхолии и ностальгии, на более откровенные разговоры в ту пятницу нам не хватало ни сил, ни смелости.

Всю дорогу домой Розали просидела на заднем сиденье, с Сереной на коленях. Джослин устроилась впереди, с Хоуп на руках. В те времена почти все так возили детей, ремнями безопасности пользовались редко. Люди надеялись на удачу. Лесли заметно нервничал, и почему-то это радовало Розали: ей казалось, он предпочел бы видеть рядом, на пассажирском сиденье, не Джослин, а ее.

Серена протянула ручонку и коснулась короткой практичной стрижки матери, и Розали тронул этот жест, ей стало немного стыдно. Когда они въехали на Ротуэлл, Лесли собрался повернуть на Брамли, но Джослин запротестовала:

– Нет-нет, Лесли, поезжай прямо домой. Дети измучились. Розали дойдет до дома пешком. – И Лесли направил машину по Ротуэлл-Гарденс.

– Может, почитаешь детям сказку на ночь? – спросил Лесли у Розали, пока они перетаскивали из машины в дом непременные атрибуты воскресной семейной поездки. Но Розали отказалась, объяснив, что ей пора домой, а дома нашла телеграмму с Эвереста, в которой Уоллес сообщал» что уже возвращается, что он отморозил нос, по беспокоиться незачем, и просил вечером встретить его в аэропорту. Чтобы не опоздать, Розали следовало отправиться в аэропорт немедленно.

– Наш герой с отмороженным носом долго брел по юрам и утесам, – вставила я, но Розали не засмеялась У Эдварда Лира, которою многие называют поэтом и юмористом, а я считаю сумасшедшим, можно найти и более удачные строчки – особенно если знать, что ищешь.

– Я не любила Лесли, – призналась Розали. – Не испытывала к нему той ужасной, безумной, отчаянной любви, какую порой пробуждают мужчины, скверно обращающиеся с женщинами. Размер члена отнюдь не определяет глубину чувств. Синяки и царапины на моем теле, оставленные галькой, песком и медальоном, проступили только через пару дней, поэтому я смогла приписать их Уоллесу.

Он был очень рад увидеть меня; ему довелось почти вплотную столкнуться со смертью, и он заявил, что больше никогда не приблизится к горам. Он научился ценить жизнь, символом которой была я, и утратил вкус к смерти. Мы были очень счастливы, пока однажды гора Аннапурна не задела его чувствительные струны, и он уехал. Он объяснил, что именно так зарабатывает на хлеб – у него нет других способов прокормить свою маленькую семью. Уезжает он не по своей прихоти, а по необходимости.

От этих слов мне стало легче. Но я терпеть не могла, когда Уоллес называл нас своей маленькой семьей. Это звучало фальшиво, словно мы существовали только в виде пачки фотографий у него в кармане. Слишком сентиментально.

– А что еще ему оставалось? Ведь Кэтрин – не его дочь.

– Но он-то об этом не знал. Как он мог узнать?

– А если бы Лесли во всем признался Джослин? Если бы оказался одним из тех мужчин, что любят хвастаться новыми победами? И Джослин обо всем рассказала бы Уоллесу?

– Я бы все отрицала. Сказала бы, что это просто фантазии Лесли Бека. Я заранее придумала всевозможные оправдания. Помню, как терла грудь пилочкой, чтобы уничтожить довольно отчетливый отпечаток быка с медальона, но от боли мне пришлось остановиться. Отпечаток я замазала тональным кремом, который купила специально для этой цели. Не в моих привычках покупать косметику Я изо всех сил старалась скрыть от Уоллеса правду. Я ни о чем не пожалела ни на минуту, но не хотела, чтобы он обо всем догадался.

– И ты не чувствовала вины перед Джослин? Даже когда приходила к ней ужинать, пила у нее кофе?

– Я считала ее дурой, способной отправиться на воскресную семейную прогулку и своими руками отдать мне мужа.

– С ее стороны это было очень мило, – заметила я.

– Но ведь она не такая, правда?

– Да, – пришлось согласиться мне.

– Я сочувствовала Джослин. Поэтому и заходила к пей на кофе. Мне казалось, она совсем одинока.

Мы обе задумались над этими словами и поняли, что они звучат фальшиво.

– Нет, ты приходила только затем, чтобы позлорадствовать, – наконец заключила я.

– Верно, – подтвердила Розали. – Я утащила у нее из-под носа то, что по праву принадлежало ей, и гордилась собой.

– Какая ты все-таки дрянь.

– Да, дрянь, – согласилась Розали. – Все мы дряни.

Зазвонил телефон. Эд спрашивал, как у меня дела, и советовал посмотреть любопытную передачу о глетчерах. Возможно, и Розали она будет интересна. Я поблагодарила его за информацию. Дом упорно тянул меня к себе, а я упиралась. Колин пока не вернулся, добавил Эд. Разве еще не пора? Может, у него есть девушка? Похоже, эта мысль тревожила Эда.

– Да пребудет с ним жизненная сила! – отозвалась я. – Надеюсь, она у Колина есть. До встречи. – И я повесила трубку, терзаясь угрызениями совести. Я променяла Эда на Розали. Этого боятся мужья, вот это и случается. Не зря они недолюбливают подруг своих жен, даже самых лучших.

– Беда в том, – продолжала Розали, – что эти сцены, эти события глубоко врезались в память. Я не любила Лесли Бека, но он начал сниться мне, и эти сны тревожили меня. Вскоре я поняла, что обычно мы с Уоллесом бывали близки именно после таких сновидений. Мне пришлось примириться с тем, о чем я прежде не думала, признать, что отчасти во всем виновата я, и под конец мы стали заниматься любовью лишь изредка. Думаю, в этом был виноват и Лесли Бек.

– Не говори «под конец», – перебила я, – ваши отношения еще не кончены. В один прекрасный день дверь откроется, и в дом войдет Уоллес с обмороженным носом или какой-нибудь травмой похуже. Что тогда?

Розали пожала плечами. Ей не хотелось думать об этом.

– Я хочу услышать продолжение, – добавила я. – Мне необходимо узнать про тебя и Лесли Бека все, и в то же время я не хочу тебя слушать – боюсь, это будет слишком мучительно.

– Мне почти нечего добавить, – объяснила она. – Потом родилась Кэтрин. После эпизода на пляже я не виделась с Лесли дней десять. Уоллес вернулся, дом наводнили врачи и журналисты, мне было некогда обижаться и горевать. Это и спасло меня. У меня не было свободного, ничем не занятого времени, когда женщина ждет телефонного звонка, нового свидания и постепенно убеждается, что влюблена. Думаю, жизненная сила Лесли рождается в ужасном цикле саморазрушений и возрождений. Слава Богу, со мной ничего подобного не случилось. Я вырвалась из заколдованного круга. Пару дней воспоминания занимали почетное место в моей жизни, и мне не хотелось, чтобы в них вклинивалась реальность, а тем более десятидюймовый член, от которого у меня по-прежнему саднило внутри. А потом, в следующую субботу, он позвонил… «Привет, Розали, – сказал он. – Это Лесли». И я подумала: «Черт, Уоллес сидит рядом, как мне быть?» Но Лесли продолжал: «Мы с Джослин хотели спросить, свободны ли вы в воскресенье днем. Понимаю, мне следовало уточнить это заранее, но нам не терпится узнать об экспедиции Уоллеса». И я поняла, какой оборот приняло дело, и вздохнула с облегчением. Мы будем вести себя как ни в чем не бывало и вспоминать о случившемся лишь как об источнике тайного удовольствия, особенно когда усядемся все вместе за обеденный стол. Мы по-прежнему станем общаться с супругами Бек – но, откровенно говоря, причиной тому ежемесячная телепередача Уоллеса «Горы и я»: Джослин нравится окружать себя знаменитостями. Секс раз в два месяца! Лесли Беку можно было бы найти лучшее применение, правда? Но каждую ночь лежать с ним в постели и отрицать законность и естественность его желаний! Немыслимо! Джослин получила по заслугам.

Я сказала, что мне пора к Эду – скоро он ляжет спать. Мне недоставало его утешительных прикосновений, его теплого, такого знакомого тела.

Алан вернулся и теперь возился в кухне, включив радио на полную громкость. Наш сын Колин – рослый, нескладный парень, точная копия отца, чемпион Ричмонда среди юниоров по прыжкам с шестом. Из детей Розали наиболее удачной оказалась Кэтрин, но это мое личное мнение. Я далека от спорта, Кэтрин он тоже не привлекал, но она старалась им заниматься. Бедняжка, она стремилась заслужить одобрение законного отца!