Текст книги "Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я"

Images (famous)
Образы (знаменитые)

Существует небольшое число картин и скульптур столь знаменитых и столь хорошо известных, что запечатленные в них образы позволяют воспринимать их как нечто большее, нежели произведения искусства. Моментально узнаваемые во всем мире, даже людьми, совсем не интересующимися искусством, они составляют тонкий, но необычайно мощный по силе воздействия визуальный лексикон. Именно к этому лексикону регулярно прибегают карикатуристы, рекламные агентства, специалисты по маркетингу, ищущие образ, который передавал бы всем понятную, доступную идею, поддерживаемую авторитетом искусства.

Список десяти подобных образов для большинства возглавляет «Мона Лиза» Леонардо. Двусмысленная улыбка Джоконды делает ее самой знаменитой картиной в мире. Она существует вне времени, она – воплощение некоего абсолюта, а различные интерпретации ее образа, предлагаемые последующими поколениями, говорят не столько о ней как произведении искусства, сколько об эпохах, породивших то или иное истолкование. Покидая стены Лувра, «Мона Лиза» всякий раз производила сенсацию. Впервые это случилось в 1911 году, когда «Джоконда» была похищена (и обнаружена спустя два года в Италии) [см. главу IV «Кражи»], а затем дважды после Второй мировой войны, когда ее отправляли на зарубежные выставки: в Соединенных Штатах ее увидели более двух миллионов зрителей, в Токио она стала целью такого же паломничества восторженных почитателей.

Самый знаменитый художественный образ в мире, «Мона Лиза», на сей раз обезображенная усами по воле Марселя Дюшана (Марсель Дюшан. L.H.O.O.Q. Карандаш, гуашь. 1964)

Не многие станут оспаривать второе место «Крика» Эдварда Мунка. За сто с небольшим лет, прошедших с момента создания картины, человек полностью сосредоточился на своем внутреннем мире и предался безжалостному самоанализу. Эти сто с лишним лет стали эрой психиатров и психоаналитиков, комплексов и депрессий, психозов, страхов и приступов паники, а «Крик» сделался образом, которому обязаны своей карьерой тысячи психотерапевтов. «Крик» – совершенное воплощение тревоги, экзистенциального страха и отчуждения и потому стал использоваться расширительно, как знак негативной реакции на любое проявление бытия. «Крик» также превратился в некое подобие символа, упрощенно представляющего всем доступную идею или эмоцию: как и «Мона Лиза», он, вне всяких художественных достоинств и исследовательских концепций, обрел еще и славу просто знакомого образа, лишенного почти всех смыслов, кроме собственной известности. Потому-то его во всем мире так охотно репродуцируют на кружках, кухонных полотенцах и футболках: некий визуальный условный знак, он вселяет уверенность в обывателя, приобщая его, вместе со значительной частью человечества, к миру известных образов.

«Крик» и «Мону Лизу» объединяет еще и то, что обе картины в разное время становились объектами похищения, причем «Крик» – дважды за последние двадцать лет. После каждой кражи картину, к счастью, почти невредимой возвращали в норвежский музей, где она экспонировалась до похищения. Люди ощущают необъяснимую тревогу, когда оригинал одного из канонических образов их культуры исчезает, а его отсутствие становится столь заметным. О степени озабоченности, которую вызвало в мире его исчезновение, свидетельствует тот факт, что награду за его возвращение предложила хорошо известная кондитерская фирма. Разумеется, это был хитроумный рыночный ход, однако компания действительно намеревалась вручить два миллиона пакетиков шоколадного драже «Эм-энд-Эмс» за информацию о местонахождении картины или о личности похитителей. В конце концов денежный эквивалент сластей был пожертвован Музею Мунка в ознаменование возвращения «Крика» в свое законное жилище.

Лик, которому обязаны карьерой тысячи психотерапевтов (Эдвард Мунк. Крик. Пастель. 1893)

Если бы подобный список самых знаменитых и самых узнаваемых произведений искусства составлялся в середине XIX века, он, возможно, включал бы «Ночной дозор» Рембрандта, «Сикстинскую Мадонну» и «Мадонну в кресле» Рафаэля, а также «Портрет Беатриче Ченчи», в ту пору приписывавшийся Гвидо Рени. Сегодня ни одна из этих картин не войдет в десятку самых узнаваемых. Образы, которые займут остальные восемь мест после «Моны Лизы» и «Крика», в общем скорее тяготеют к модернизму. Тем не менее третье место я бы отдал еще одному шедевру эпохи Ренессанса – «Сотворению Адама» Микеланджело. На знаменитой фреске, украшающей Сикстинскую капеллу, перст Божий протянут к персту Адама, вот-вот коснется, но еще не дотронулся до него. Это необычайно яркий, вечный образ, воплощение воли к творчеству и божественного вдохновения. Четвертое и пятое места я бы отдал скульптурам Родена «Поцелуй» и «Мыслитель». Учитывая их значимость, их можно и поменять местами, поскольку они символизируют соответственно человеческую душу и человеческий ум, постоянное взаимодействие страсти и интеллекта, эмоций и разума. Обе они представляют обнаженную натуру, и это только помогает зрителю. К моменту их создания скульпторы осознали, что человеческое тело, дабы приобщиться вечности и превратиться в некий универсальный символ, должно отринуть все покровы.

Следующие два из десяти образов (занимающие соответственно шестое и седьмое места) – это всем известные символы красоты. «Давид» Микеланджело (еще один образец обнаженной натуры) – статуя, как никакая иная воплощающая классический идеал прекрасного мужчины. А в пандан к ней можно назвать воплощение женской красоты, увековеченное в «Рождении Венеры» Боттичелли. Возможно, его Венера и не самая прекрасная женщина, когда-либо запечатленная на холсте или на дереве, однако она – самая узнаваемая красавица. А вот далее начинаются споры. На восьмое место в списке я поставил бы «Подсолнухи» Ван Гога, пожалуй, потому, что эта картина – одна из самых известных в истории западноевропейской живописи, а не потому, что она воплощает некую общую идею, если только не считать таковой горькую иронию: подсолнухи, символ жизнелюбия и оптимизма, написал самый трагический художник в мире. Девятый образ в моем списке – «Свобода на баррикадах» Делакруа, главный символ революции и героической борьбы за демократию. Даже если вы никогда не слышали о Делакруа, «Свобода» найдет отклик у вас в душе как некий живописный политический лозунг, призыв сплотиться на баррикадах во имя дела, восславить которое предназначена картина.

Если говорить о современных узнаваемых образах массовой культуры, в конце списка нельзя не поместить какое-нибудь произведение Энди Уорхола. Может быть, стоит выбрать «Банку супа „Кэмпбелл“», хотя в данном контексте этот выбор не лишен лукавства, поскольку Уорхол воспользовался и без того знаменитым образом повседневной жизни и еще более прославил его, превратив в произведение искусства. Возможно, лучше было бы остановиться на портрете Мэрилин, но здесь возникают те же сложности. Кроме того, совершив с точки зрения этого списка едва ли не акт инцеста, Уорхол воспользовался центральным образом «Крика» в собственных целях. Отдав дань уважения Мунку, лидер поп-арта поступил вполне логично. В поиске образов массовой культуры, созвучных его взглядам и представляющих потенциальный предмет эстетической игры, Уорхол вполне мог бы обратиться к любому произведению искусства в этом списке.

А что почувствует тот, кому выпадет на долю продавать оригинал одного из этих образов, известных во всем мире? Сколько он будет стоить? До недавнего времени на эту тему можно было только фантазировать. Но внезапно меня попросили воплотить эту мечту в жизнь: в 2012 году аукционному дому «Сотби» было предложено продать «Крик» Эдварда Мунка. Мунк написал четыре варианта «Крика». Три находились в собраниях музеев, и только наш «Крик» принадлежал частному коллекционеру.

Мы встретились с коллегами и обсудили это необыкновенное предложение. Мы пребывали в нерешительности, поскольку предстояли беспрецедентные торги. На то время рекордная цена произведения Мунка на аукционе составляла тридцать семь миллионов долларов: за такую цену в 2008 году был продан «Вампир», картина, написанная маслом. Но разве за «Крик» нельзя выручить значительно больше? Для экспертов нет ничего увлекательнее, чем строить подобные предположения. Сошлись на том, что цена может достичь головокружительных высот, едва ли не ста миллионов долларов. Тут один коллега напомнил, что это пастель, а не живопись. Ах вот оно что, а мы и забыли. Что же, значит, продадим мы ее за какие-нибудь жалкие тридцать-сорок миллионов долларов? Да, но три других варианта «Крика» тоже пастели, сказал кто-то. Мунк специально выбрал эту технику, чтобы передать ощущение стихийной силы, непосредственного присутствия, обнаженности всех чувств. Он сознательно выполнил пастели на грубом картоне, чтобы подчеркнуть шероховатость пастельного мазка. Обсуждать это было очень интересно. Сошлись опять на том, что цена все-таки будет высокой. Уж не заплатят ли за нее семьдесят-восемьдесят миллионов долларов? Это же один из самых знаменитых образов в мире, припомнили мы. А как же кампания в СМИ? А как же ажиотаж по мере приближения даты торгов? Купить «Крик» – все равно что взять первый приз. Один из коллег призвал к осторожности. «Что-то вы размечтались, – произнес он похоронным тоном. – А если ее не купят? Вот будет катастрофа! Вот не сможем ее продать за стартовую цену, а нас потом уволят за антирекламу!»

Образ, служащий во всем мире понятным и однозначным символом любви (Огюст Роден. Поцелуй. Бронза. 1886)

Торги назначили в Нью-Йорке, на 2 мая 2012 года. Объявление о том, что будет продаваться «Крик», породило в СМИ по всему миру сенсацию, какой за всю историю существования «Сотби» не вызвал ни один предмет искусства. Пастель в течение пяти дней экспонировалась на предпродажной выставке, и посмотреть ее пришли семь тысяч человек. «Крику» отвели отдельную галерею, куда нескончаемым потоком потянулись зрители, перед этим подвергшиеся строжайшему досмотру. На пастель был направлен луч света, а в самой галерее царила тьма, отчего помещение напоминало то ли часовню, то ли ночной клуб (я подумал, что такое определение применимо и к самому «Сотби»).

Несмотря на рекламную «артподготовку», накануне аукциона мы все еще не имели представления, кто и за сколько ее купит. Может быть, кампания в СМИ соблазнит какого-нибудь миллионера и он решит приобрести этот знаменитый, легко узнаваемый образ, чтобы превратить его в символ собственного высокого статуса, не руководствуясь никакими иными соображениями, кроме самодовольного упоения богатством? Или ее купит равнодушный к рекламной шумихе ценитель, которого интересует только историческая и художественная значимость картины и который видит в ней свидетельство эволюции взглядов человека на самого себя и свой внутренний мир? Или никто не встанет с места и не предложит свою цену? Что, если стартовая цена не будет достигнута и картину продать не удастся? Похоронный голос в моем сознании опять заладил: «Я же тебе говорил…»

В конце концов она была продана за сто девятнадцать миллионов девятьсот тысяч долларов – высочайшую цену, которую когда-либо платили за произведение искусства на аукционе. За право обладать ею боролись пятеро коллекционеров из разных уголков земного шара. Счастливец, как это принято, ни за что не желал открыть свое имя. Торги вызвали огромный ажиотаж и многому меня научили. Однако меня обеспокоило другое. За несколько недель, предшествующих торгам, интерес к «Крику» во всем мире возрос настолько, что букмекеры открыли конторы, предлагая делать ставки на финальную цену картины. Желающие могли поставить деньги, исходя из любой суммы, в пределах от тридцати до двухсот миллионов долларов, и эта разница мнений по-своему отражала неуверенность, охватившую даже признанных мировых экспертов в области живописи. Однако самая точная ставка была сделана на сто двадцать пять миллионов долларов и почти идеально соответствовала финальной цене. Значит, где-то в букмекерских конторах затаился эксперт, осведомленный лучше, чем все мы.

– Isms
«Измы»

Ныне историю искусств определяют «измы». Эти полезные термины для описания художественных направлений появились в XIX веке и с тех пор владеют воображением искусствоведов. Некоторые из них явно возникли значительно позже, чем именуемые ими художественные явления, и были сформулированы для того, чтобы лучше осознать историческое развитие искусства и задним числом внести в него некоторую ясность. Уверен, что ни Сезанн, ни Ван Гог, ни Гоген никогда никому не представлялись «постимпрессионистами», но именно так Роджер Фрай объявил о них скептически настроенной британской публике. Впрочем, Сёра, может быть, и называл себя неоимпрессионистом. Кубисты с самого начала именовали себя кубистами, фовисты тоже величали себя фовистами, возможно, потому, что им льстило сравнение с дикими животными, насмешливо брошенное первыми критиками их работ. Сюрреалисты действительно сами придумали собственный «изм».

Таким образом, «измы» изобретают художественные критики, историки искусства, а с начала XX века все чаще и сами художники, быстро уловившие их практический смысл. Иногда «измы» придумывают и арт-дилеры, стремящиеся создать репутацию продаваемым произведениям искусства. Первым «измом», видимо, можно считать «классицизм». Этот термин впервые появляется в английском языке в 1837 году в значении «приверженность античному стилю». Затем подошла очередь романтизма, привнесшего дух новой, романтической школы в искусство и в литературу; этот термин вошел в употребление после 1844 года. Термин «натурализм» впервые используется в 1850 году, а «реализм» – в 1856 году. Однако все эти «измы» перекочевали в Великобританию из Франции. Первым собственно британским «измом» был прерафаэлитизм (1848). К тому времени, как англичане изобрели еще один «изм», «вортицизм» (1914), занялась заря нового столетия со множеством «измов», укрывшихся под сенью раскидистого модернизма.

Кого только не приютила под своей гостеприимной тенью широкая крона модернизма: пуантилизм, экспрессионизм, футуризм, конструктивизм, дадаизм, акционизм, имажизм, формализм, минимализм, фотореализм, ситуационизм, ташизм и сотни других, – а еще несколько сот стеснились под ветвями выросшего несколько позже постмодернизма! Можно только посочувствовать стареющему Галли Джимсону [см. раздел «Литературные герои»], который с тоской описывает собственную художественную эволюцию: «Импрессионизм, постимпрессионизм, кубизм, ревматизм».

Чтобы стать доступными публике, художники должны соответствовать неким «измам». Подыскивание для художника того или иного «изма» – еще одна неотъемлемая составляющая создания бренда [см. выше, раздел «Бренды»]. Покупатели стремятся приобрести произведение искусства, типичное для данного художника, и точно так же пользуются спросом предметы искусства, характерные для определенных «измов».

Jail (artists in)
Тюрьма (художники в неволе)

Художники – это люди, вступающие в борьбу с обществом, бросающие вызов его предрассудкам и подвергающие сомнению его ценности [см. выше, раздел «Богема»]. В результате они иногда оказываются в тюрьме. Обыкновенно в тюрьму их заключают по трем причинам: за долги, за оппозиционную политическую деятельность и по обвинению в непристойном поведении.

Английский художник Бенджамин Хейдон, автор картин на исторические сюжеты, прославившийся фантастическими неудачами, – классический пример несостоятельного должника, угодившего в тюрьму. Он совершенно не умел распоряжаться деньгами. Он непрестанно занимал деньги у друзей, а его многострадальная жена Мэри непрестанно рожала ему детей, которые требовали все новых и новых расходов. Его незавидную участь усугубляла хроническая folie de grandeur, ибо Хейдон был убежден в том, что он, возможно, величайший художник после Микеланджело и нужно лишь чуть-чуть подождать, пока его огромные исторические полотна признают гениальными и деньги польются рекой. В марте 1822 года он делает типичную для него запись в дневнике:

«Сегодня я пишу это, не имея ни шиллинга за душой, не закончив и на треть большую картину, укоризненно взирающую на меня с мольберта, но воспаряю душой, преисполнившись страсти, уверенности, вверяя себя Господу и уповая на Его милосердие и призрение. Аминь, повторяю я с жаром.

Когда-нибудь я перечитаю сии строки с восхищением, а другие с удивлением».

Спустя год, 22 мая 1823 года, он пишет из тюрьмы, поскольку в ту эпоху английской истории несостоятельных должников еще ожидало тюремное заключение:

«Что ж, я в узилище! Но сие выпало на долю и Бэкона, и Рейли, и Сервантеса! Тщеславие, тщеславие, ты ищешь утешения. Несколько раз за ночь я в ужасе просыпался, разбуженный моими сокамерниками: они горланили песни и буянили. Надеюсь лишь на то, что Господь ниспошлет сил моей дорогой Мэри. В сие мгновение ты, верно, дома и улыбаешься своему прелестному дитяти, и у вас царит мир и спокойствие. Ах, Мэри, облик твой – истинный бальзам и исцеление, утешение страждущей души».

Бедняжка Мэри! Когда кредиторы мужа периодически теряли терпение и лишали его права выкупа заложенного имущества, ей приходилось мириться с его тюремными заключениями. Потом какой-нибудь благодетель платил за него залог, и все возвращалось на круги своя. Так и не сумев убедить современников в собственной гениальности, Хейдон покончил с собой в 1846 году.

Гюстав Курбе был стихийным мятежником, чей мощный натуралистический стиль вкупе с сюжетами из современной ему жизни шокировал парижан середины XIX века и подготовил импрессионистическую революцию. Представитель богемы, тщеславный и озлобленный, но наделенный небывалой энергией, он решительно придерживался левых взглядов, а когда в 1871 году французы потерпели сокрушительное поражение от пруссаков, сделался восторженным коммунаром. 30 апреля 1871 года он пишет своим близким:

«Наконец-то, спасибо парижанам, я по горло в политике… Париж – истинный рай! Ни полиции, ни отживших институтов, ни безумных требований власти, ни бесплодных дискуссий! Все в Париже идет гладко и бесперебойно, как часы. Если бы так было всегда! Коротко говоря, об этом можно было только мечтать. Правительственные учреждения основаны на принципе федерации и самоуправления. А ведь это мы с художниками послужили образцом для такого административного устройства.

В свободное время мы сражаемся с мерзавцами в Версале. На фронт мы идем по очереди. Если они и дальше будут воевать так, как воюют сейчас, то не войдут в Париж и через десять лет, а день, когда они к нам наконец заявятся, станет последним в их жизни».

К сожалению, версальцы вошли в Париж спустя всего несколько недель, а Курбе почти тотчас же оказался под арестом за участие в разрушении Вандомской колонны.

«Вчера ночью, в одиннадцать, меня арестовали, – пишет он критику Кастаньяри 8 июня 1871 года. – Меня доставили в Министерство иностранных дел, откуда позднее, в полночь, перевезли в полицейский участок. Ночью я спал в коридоре, забитом заключенными, а сейчас сижу в камере номер двадцать четыре. Думаю, вскоре меня доставят в Версаль. Дела мои плохи. Вот куда приводят благие порывы», – печально добавляет он.

Благие порывы привели его в изгнание: заплатив немалый штраф, он эмигрировал из Парижа в Швейцарию, где и скончался в 1877 году.

Австриец Эгон Шиле попал в тюрьму в 1912 году по обвинению в оскорблении общественной нравственности. Шиле, одному из величайших графиков современности, выпала короткая, бурная, тревожная жизнь. Возникает соблазн интерпретировать его искусство в терминах Фрейдова психоанализа, зарождавшегося в ту пору в Вене. Линию Шиле отличает восхитительная плавность, однако одновременно в ней чувствуется невротическое напряжение. Для некоторых рисунков Шиле выбирает чрезвычайно чувственные сюжеты, изображая обнаженных натурщиц (а иногда и самого себя) в состоянии сексуального возбуждения [см. главу II «Эротика»]. Неприятности начались в 1911 году, когда Шиле переехал из Вены в маленький провинциальный городок Нойленгбах. Там Шиле стали позировать местные дети. Одна из его натурщиц, тринадцатилетняя девочка, убежала из дома, и Шиле ее приютил. Хотя несколько дней спустя она вернулась к родителям живой и невредимой, власти арестовали Шиле по обвинению в похищении, в совращении несовершеннолетней и в оскорблении общественной нравственности. Первые два обвинения быстро сняли, а третье оставили, поскольку несовершеннолетние-де могли увидеть непристойные картины и рисунки в его мастерской. Сто тридцать пять рисунков, которые власти сочли порнографическими, у Шиле конфисковали. В тюрьме Шиле вел дневник, изливая в кратких записях все свое негодование. Его возмущение достигает предела в последней дневниковой заметке от 8 мая 1912 года:

«Я под арестом уже двадцать четыре дня! Двадцать четыре дня или пятьсот семьдесят шесть часов! Целую вечность!

Презренное расследование шло своим чередом. Но я испытал невыносимое унижение. Я подвергнут ужасному наказанию без вины.

На допросе один из конфискованных рисунков, тот, что висел у меня в спальне, судья в мантии торжественно сжег на свечке! Ни дать ни взять аутодафе! Инквизиция! Средневековье! Кастрация! Лицемерие! Бегите в музеи и разрубите величайшие произведения искусства на кусочки! Человек, отрицающий секс, и есть настоящий развратник, ведь он самым гнусным образом очерняет родителей, которые произвели его на свет.

Отныне всякий, кто не перенес того, что перенес я, пусть пристыженно опустит передо мною взор и хранит безмолвие!»

Было бы преувеличением предположить, что тюремные сроки этих художников ныне как-то повышают стоимость их картин. Однако тюремное заключение придало их образу ореол жертвенности, смелости и героического мученичества. В случае Хейдона этого решительно недостаточно, чтобы начать восторгаться его старательно выполненными, посредственными картинами, однако Курбе, конечно, сделался героем левых, хотя люди, придерживающиеся левых взглядов в политике, далеко не самые состоятельные коллекционеры. Шиле, как поборник сексуальной революции, возможно, вызывает у современного коллекционера наибольшие симпатии. Сегодня его картины только выигрывают в цене оттого, что он попал в тюрьму, точно так же как картины Ван Гога – оттого, что он содержался в психиатрической клинике Сен-Реми в Провансе.