Текст книги "Черная смерть. Как эпидемия чумы изменила средневековую Европу"

Помимо кровопускания полезным считалось прижигать чумные бубоны. Чтобы извлечь яд из бубонов, применялись самые диковинные субстанции. Джентиле использовал пластырь, сделанный из камеде-смолы, корня белой лилии и сушеных человеческих экскрементов, тогда как мастер Альберт отдавал предпочтение старому петуху, разрезанному со спины. Ибн Хатима считал, что операция с бубоном возможна с четвертого по седьмой день болезни, когда яд течет от сердца к бубонам. Но даже малейшая ошибка по времени может привести к ускользанию из сердца жизненного начала и немедленной смерти пациента.

Для облегчения состояния прописывали различные снадобья, в частности смесь яблочного сиропа, лимона, розовой воды и перечной мяты. По крайней мере, этот напиток приятно было пить. Но даже это утешение исчезало, когда к смеси добавляли дробленные в порошок минералы. Существовала определенная вера в полезные свойства изумруда и жемчуга, а медицинская польза золота большинством авторитетов считалась чем-то само собой разумеющимся. Возьмите одну унцию золота, гласил рецепт Джентиле, добавьте 11 унций ртути, расплавьте на медленном огне, дайте ртути испариться, добавьте 47 унций сока огуречника, держите над огнем три дня без доступа воздуха и пейте, пока не излечитесь или, что было более вероятно, пока не наступит смерть. Высокая цена золота как минимум гарантировала, что не многие больные могли позволить себе отравиться таким лекарством.

Как мало доктора научились у Черной смерти, видно из трактата Жана Бургундского, или Жана Бородатого, вышедшего в 1365 году. Автор действительно имел большой опыт и, без сомнения, разработал свой метод лечения в 1348 и 1349 годах, но пережил вторую великую эпидемию 1361 года, и в то время, когда он писал, выбирал то, чему научился за всю свою жизнь. И что мы видим? Все тот же бесплодный анализ причин, тот же список бесполезных превентивных мер и еще более бесполезных методов лечения. С учетом состояния медицинского знания большой скачок вперед был невозможен, но, если был бы жив Гиппократ, он хотя бы отбросил уйму мертвого груза с доказанной бесполезностью и сделал бы некоторые разумные и ценные выводы относительно условий, способствовавших распространению эпидемии, и лучших способов их устранения. Ничего из этого не было сделано, только повторение давно дискредитировавших себя догм и кое-где добавление некоторых новых минеральных или овощных диковин, придающих автору налет современности.

 
Да благословит тебя Господь, доктор, не забывай
Своих горшков для мочи и ночных горшков,
Бутылок с лекарствами и сердечных капель,
И коробочек, набитых всяческими панацеями.
 

Похоже, люди XIV века относились к своим докторам, как люди XX-го к своим священникам. Они терпели их, как тех, кто делает все, что может, и уважали, как людей науки, но вместе с тем считали их надоедливыми и пребывали в убеждении, что они не имеют никакого отношения к насущным проблемам реальной жизни. Конечно, они были готовы верить почти всему, что говорилось им с авторитетным видом, но их веру подрывало отсутствие уверенности у самих докторов. Иногда под действием невыносимого стресса скепсис уступал место чему-то более примитивному и агрессивному, терпение лопалось, и докторов начинали проклинать, будто это они были причиной болезни, с которой так явно не могли справиться. Но моменты такого возмущения случались редко, и в целом докторам удавалось сохранять свое привилегированное положение. Издевательства Чосера и случайные нападки какого-нибудь обиженного пациента были худшим из того, что им приходилось терпеть.

Однако, каким бы малым ни было количество обращений к докторам, средний парижанин, по меньшей мере, мог успокаивать себя тем, что значительно лучше обеспечен медицинской помощью, чем другие его современники. В Париже было больше докторов – преимущественно евреев, – чем в любом другом городе Европы, и все хирурги сдавали экзамен и получали лицензию от коллегии мастеров хирургии, прошедших подготовку в Шатле. Модный курс обучения базировался на работах арабского хирурга Рази, а мазь под названием «Blanc de Razиs» продавалась в аптеках как средство, рекомендованное практически от любого недуга. Но ни большое количество мази, ни мудрость величественного медицинского факультета не смогли оказать парижанам заметную помощь, когда на них обрушилась Черная смерть.

По-видимому, первые подтвержденные случаи чумы в столице были замечены в мае или в июне 1348 года, хотя в полную силу эпидемия дала о себе знать спустя несколько месяцев. Эпидемия не стихала до зимы 1349 года. Хронист из Сен-Дени занес в список умерших около 50 000 человек – на удивление скромная оценка для города, в котором проживало свыше 200 000 жителей. Безусловно, нет оснований считать, что эта цифра преувеличена. Анализ, основанный на записях церковного смотрителя прихода Сен-Жермен л’Оссеруа, показал, что с Пасхи 1340 года по 11 июня 1348 года в пользу церкви было передано 78 наследств. В течение следующих девяти месяцев их число выросло до 490, что в 40 раз выше. «Похоже, чума отправляла людей к их душеприказчикам так же часто, как к их духовникам», – отметил Моллат. На этой несколько шаткой основе он подсчитал, что самый разгар эпидемии пришелся на сентябрь-октябрь 1349 года и что она отличалась необычайно затяжным течением. Епископ Фульк де Шанак умер в июле 1349 года, герцогиня Нормандская, Бонне де Люксембург, – в октябре, а ее свекровь, Жанна де Боргонь, – 12 декабря, когда казалось, что опасность уже миновала.

Самый известный хронист Черной смерти в Париже писал: «Смертность среди людей обоего пола и скорее молодых, чем старых, была так высока, что их едва успевали хоронить». Это не единственное свидетельство, что чума косила молодых быстрее, чем старых, и сильных раньше, чем слабых. Статистически, как это более ясно видно на примере Англии, по-видимому, нет оснований доверять этой теории. Ситуация, конечно, усложнялась из-за того, что старики имели тенденцию умирать от других причин, и эпидемия ускорила этот процесс, но даже несмотря на это, молодые и крепкие, как и следовало ожидать, с большей вероятностью могли сопротивляться болезни. Смерть молодого сильного мужчины, естественно, вызывала большее потрясение и лучше запоминалась. Возможно, поэтому некоторые хронисты были убеждены, что его шансы умереть были несправедливо высоки.

«В Отель-Дьё де Пари, – продолжает хронист, – смертность была так высока, что долгое время на кладбище Сент-Иносент ежедневно привозили более 500 тел умерших, которых нужно было похоронить». Кардинал Гаске предположил, что это опечатка, и имелось в виду 50. Конечно, последняя цифра, вероятно, ближе к реальности, но, по-видимому, нет оснований сомневаться, что Гийом де Нанжи[49]49
  Де Нанжи Гийом – французский хронист XIII в., монах-бенедиктинец, библиотекарь и архивариус аббатства Сен-Дени.


[Закрыть] отдавал предпочтение большей и более впечатляющей цифре. «И те святые сестры, – продолжает он, – не зная страха смерти, ухаживали за больными со всей добротой и скромностью, оставляя позади все страхи. Значительное число этих сестер, состав которых много раз обновлялся из-за смертей, теперь покоится с миром во Христе, как мы смиренно должны верить». Примеры подобного самопожертвования были достаточно редки, чтобы заслуживать специального упоминания, потому что в Париже, как и в любом другом большом городе, законом дня стало sauve-qui-peut[50]50
  Спасайся, кто может (фр.).


[Закрыть]. Милосердие, если оно вообще имело место, начиналось дома и заканчивалось там же. Даже священники «со страха удалялись от дел», оставляя больных бороться в одиночку или, если повезет, обратить на себя внимание какого-нибудь монаха-медика.

Когда пастыри подавали такой пример, едва ли можно удивляться, что их паства вела себя так же. В «погруженных во тьму» городах, где казалось, смерть бродит по улицам, только слуги смерти – могильщики – чувствовали себя свободно и могли ходить, где им вздумается. Богатые и привилегированные бежали, бедные оставались, топили свой страх в краденом вине и умирали в своих лачугах. Но даже в атмосфере страха и беспорядков обычные порядочные люди продолжали вести себя обычным порядочным образом, и судорожная жизнь в городе продолжалась. Хотя случайному визитеру должно было казаться, что общество разобщено и что чума будет свирепствовать, пока не останется ни одного незатронутого дома, ни одного живого парижанина. Если это был не конец света, то определенно конец установленного порядка.

Из Парижа чума двинулась на север, в сторону побережья, которого она достигла незадолго до августа 1348 года. В этом регионе зима прекратила бесчинства эпидемии, но с весной она вернулась и, судя по всему, приняла еще более заразную легочную форму. Король бежал из Парижа в Нормандию, но чума быстро проследовала за ним. В Руане, где потрясенный до глубины души современник насчитал 100 000 умерших, герцог Нормандский пожертвовал землю для нового кладбища. В Байё умер епископ и многие каноники. В Ла-Гравери, в 40 милях от Вире, «тела мертвых разлагались и гнили прямо на соломенных тюфяках, где сделали свой последний вздох». Над церквями в деревнях Нормандии вывесили черные флаги, как делали всегда, когда в деревне случалось самое худшее.

Деревня Ла-Левери относилась к приходу Ла-Гравери. Хозяйка поместья умерла, и ее родственники хотели похоронить ее на церковном кладбище. Но к тому времени в Ла-Гравери не осталось священника, чтобы совершить службу, и не было никаких признаков, что ему назначен преемник. Родственники обратились к священнику из соседнего прихода Кулонс, который был бы рад совершить службу по покойной, но отказался ехать в Ла-Гравери из страха заразиться и в то же время не хотел принимать тело в Кулонс из опасений заразить свою доселе нетронутую деревню. В результате даму похоронили в парке ее собственного поместья, а благодарные родственники переехали из Ла-Левери в приходе Ла-Гравери в приход Кулонс.

Сен-Мари-Ломон в той же области потеряла 400 человек, то есть половину своего населения. Там эпидемия бушевала три месяца и закончилась в сентябре 1348 года. Амьен, по-видимому, пережил две атаки или, возможно, как иногда случалось в более крупных городах, страдал около года, но не так интенсивно, как те места, которые пережили короткий, но сокрушительный удар эпидемии. В конце 1349 года король дал мэру разрешение открыть второе кладбище на том основании, что «смертность… так необычайно высока, что люди умирают внезапно, так быстро, что не успевает пройти время с вечера до следующего утра, а часто еще быстрее». Тем временем Черная смерть просочилась во все уголки Франции. В Бордо она пришла в августе 1348 года и там настигла и убила принцессу Джоан, дочь короля Эдуарда III Английского, ехавшую, чтобы выйти замуж за сына короля Кастилии. Весть о ее смерти достигла Англии почти одновременно с самой чумой.

На северо-восток в сторону Фландрии и Нидерландов Черная смерть двигалась медленно. «Почти невозможно, – писал Жиль Ле Мюизи[51]51
  Ле Мюизи Жиль, он же Эгидий Линялый, или Заплесневелый (1272–1352) – нидерландский хронист и поэт, монах-бенедиктинец, настоятель аббатства Святого Мартина в Турне, один из летописцев Столетней войны и эпидемии Черной смерти.


[Закрыть], – поверить в такую смертность по всей стране. Путешественники, купцы, пилигримы и другие, кто прошел через нее, заявляют, что находили стада, бродившие без пастухов по полям, городам и пустующим землям, видели амбары и винные погреба, стоявшие открытыми настежь, пустые дома, и почти нигде не было людей… И во многих местах земли и поля стояли необработанными».

Профессор Ренуар говорит, что, хотя смертность во французских городах была ужасающе высокой, сельская местность отделалась сравнительно легко. Во многих областях это определенно так и есть, но, хотя рассказ Ле Мюизи мог быть приукрашен для большей яркости, существует слишком много похожих на него описаний, чтобы считать утверждение Ренуара однозначно справедливым. В большой бургундской деревне Гиври, расположенной вблизи Шалон-сюр-Сон, где жило от 12 000 до 15 000 человек, среднее количество смертей в годы, предшествовавшие чуме, составляло 30 человек в год. С 5 августа до 19 ноября 1348 года умерло 615 человек. В семи соседних приходах, в каждом из которых обитало мало людей, разбросанных на достаточно большой территории, число домохозяйств упало с 303 до 142. В таких областях, как эти, скончалось по меньшей мере около половины населения.

Летом 1349 года Черная смерть добралась до родного города Ле Мюизи Турне. Одним из первых умер епископ Жан де Прати. Затем наступило затишье, во время которого горожане говорили себе, что они легко отделались. Но к августу чума разбушевалась с новой силой:

«Каждый день в церкви привозили тела умерших: сегодня 5, завтра 10, потом 15, а в приходе Сен-Брайс иногда 20 или 30. Во всех приходских церквях младшие священники, приходские писари и пономари, чтобы заработать, устраивали погребальный звон утром, вечером и ночью, и от него жителей города, и мужчин, и женщин, охватывал страх».

Чтобы восстановить уверенность населения и предотвратить падение моральных устоев, городской совет действовал жестко, поскольку он, видимо, опасался, что это навлечет на город еще более страшную кару Господню. Мужчинам и женщинам, которые, не будучи женаты, жили вместе, как муж и жена, приказали либо немедленно жениться, либо порвать отношения. Было запрещено браниться, играть в кости и работать по субботам. Никаких погребальных колоколов, никакого траура и никаких собраний в доме умершего.

Меры, по-видимому, оказались успешными и если не остановили Черную смерть, то по меньшей мере укрепили моральные устои общины. Ле Мюизи сообщал, что количество людей, живших во грехе, бранившихся и работавших по субботам, приблизилось к нулю, а продажи игральных костей так сильно упали, что производители превращали свои изделия «в круглые предметы, над которыми жители читали „Отче наш“». Но, несмотря на все эти благотворные результаты, список умерших по-прежнему пополнялся с большой скоростью. «Странно, – писал хронист, – что смертность была особенно высока среди богатых и могущественных». Это действительно странно, особенно учитывая, что дальше он писал: «Смерти были более многочисленными вблизи рыночных площадей и на узких бедняцких улочках, чем на более широких улицах и в более просторных местах». Похоже, нет причин сомневаться, что в Турне, как в любом другом крупном городе, богатые, предусмотрительно сидевшие взаперти у себя дома, имели больше шансов выжить, чем бедняки, которые – хотели они этого или нет – вынуждены были жить бок о бок с соседями. Но и для них шанс умереть необязательно был высок: «Никто не был в безопасности, будь он богач, человек среднего достатка или бедняк. Все они день за днем ждали, какова будет воля Господа».

Великий историк науки Койре[52]52
  Койре́ Александр (первоначально – Александр Вольфович Койра, 1892–1964) – французский философ российского происхождения, историк науки и философии.


[Закрыть] описывал Средние века как период a peu pres[53]53
  Приблизительности (фр.)


[Закрыть]. Все виделось смутно, как через темное стекло. И хотя то тут, то там можно с полной определенностью уловить какую-то деталь, в целом лучшее, что можно надеяться увидеть, – это впечатляющее импрессионистическое полотно. Во Франции, так же как и в Италии, трудно сказать, какую часть от общей численности населения составляли умершие. Ги де Шолиак говорит о трех четвертях, другие хронисты называют половину, профессор Ренуар, который знаком с этой темой, как никто другой, не смог дать более точной оценки, чем та, что смертность составляла от одной восьмой до двух третей населения страны.

Но даже если бы нам стали известны такие подробности, мы по-прежнему были бы очень далеки от того, чтобы понимать, что значила Черная смерть для средневекового человека. Некоторые смутные очертания реакции французов всплывают в записях хронистов. Мужчины, похоже, находили убежище в неистовом веселье. Игра в кости и разврат стали ежедневной практикой не только в Турне. «Странно, но факт, – заметил Папон[54]54
  Папон Жан-Пьер (1734–1803), известный как аббат Папон, – французский литератор и историк.


[Закрыть], – что ни молот войны, ни чума не могли изменить нашу нацию. Танцы, празднества, игры и турниры практически не прекращались. Французы танцевали, можно сказать, на могилах своих соотечественников…» Общественные нормы были весьма свободными: сожительство без брака стало обычным делом, о бережливости и воздержании забыли, священное право собственности игнорировалось, узы семьи и дружбы отрицались. Будем есть и пить, потому что завтра мы умрем.

Достаточно легко позволить тенденциозным записям горстки консервативных набожных хронистов обмануть вас зрелищем Европы, усеянной Содомами и Гоморрами, над которыми стоял звук ударяющихся друг о друга игральных костей и смех подвыпивших куртизанок. Но это было бы так же глупо, как, отвергая подобные фантазии, закрывать глаза на совершенно реальный упадок нравов во время чумы. Представители высшей знати и духовенства и самые богатые купцы бежали из городов, а те, кто остался, пили, прелюбодействовали или прятались в подвалах в соответствии со своими наклонностями. Никто из них не верил, что сможет продлить свое существование более нескольких мучительных недель. Не имея никакого будущего, кроме нависшей над ним опасности исчезновения всего, чем он дорожил, как мог средневековый человек вести себя ответственно? Честь, достоинство и трезвость вовсе не умерли, но временами найти их было необычайно трудно. Париж как минимум оказался близок к полному коллапсу общественной и личной морали. И это было не последнее из наказаний, которым Черная смерть подвергала свои жертвы.

Глава 5
Германия: флагелланты и преследование евреев

К 1350 году чума в Париже закончилась или по меньшей мере настолько стихла, чтобы сделать возможным возобновление заседаний Совета Парижа, ужесточившего некоторые законы против ереси. Но тем временем чума двигалась на восток, в Германию. Таким образом, Центральная Европа почти одновременно подверглась ее нападению с двух, а если (что кажется весьма вероятным) Черная смерть наступала еще и через Балканы, то с трех сторон. К июню 1348 года она уже пробилась через Тирольские Альпы и делала свою работу в Баварии, а к концу года просочилась в долину Мозеля и подбиралась к северу Германии.

В Стрии, куда чума добралась в ноябре 1348 года, она, по-видимому, свирепствовала особенно сильно. Согласно Нойбургской хронике, даже дикие звери были напуганы ее разрушительными действиями. «Мужчины и женщины, охваченные отчаянием, бродили по округе, как безумные… скот был брошен скитаться без присмотра по полям, поскольку никто не думал о будущем. Волки, спускавшиеся с гор, чтобы напасть на овец, вели себя так, как никогда прежде. Словно испуганные чем-то невидимым, они повернули назад и убежали». Во Франкфурте-на-Майне, где летом 1349 года умер Гюнтер фон Шварцбург, за 72 дня скончалось 2000 человек. В декабре 1349 года появилась первая запись о случае заражения чумой в Кёльне. В Майнце умерло 6000 человек, в Мюнстере —11 000, в Эрфурте – 12 000. В Бремене только в четырех приходах умерло 7000.

В Вене Черная смерть гостила с весны до осени 1349 года. Стикер писал, что каждый день умирало 500–600 человек, а однажды умерло сразу 960. Одна из записей гласит, что умерла треть населения, другая утверждает, что только треть смогла выжить. Жители прозвали эту чуму Pest Jungfrau[55]55
  Чумная дева (нем.).


[Закрыть], которой стоило лишь поднять руку, чтобы заразить жертву. Она летала по воздуху в виде голубого огня, и в таком обличье ее часто видели вылетающей изо рта мертвого. Согласно литовской легенде, та же самая чумная дева, чтобы заразить обитателей дома, махала красным шарфом в окно или дверь. Один галантный господин намеренно открыл окно своего дома и, обнажив меч, стал ждать, когда появится дева. Когда она взмахнула своим шарфом, он отсек ей руку. Он умер, но остальные жители деревни уцелели, а шарф долго хранился в местной церкви как реликвия. В некоторых областях считали, что чумной яд спускается с неба в виде огненного шара. Один из таких шаров был замечен в небе над Веной, но, к счастью, в это время мимо проходил епископ, который заговорил его. Шар упал на землю, не причинив никакого вреда, и впоследствии на этом месте воздвигли каменное изображение Мадонны в память единственного случая победы оборонительной системы города.

Подробности ежедневного кошмара были очень похожи на то, что происходило в городах Италии и Франции, поэтому нет смысла приводить их еще раз. Единственным отличием является необычайно большое число умерших во время эпидемии служителей церкви. На самом деле, создается впечатление, что чума с особой силой разила немецкое духовенство, и в отсутствие других объяснений остается предполагать, что это произошло благодаря тому, что оно исполняло свои обязанности с особым рвением. Конрад Юбель[56]56
  Юбель Конрад (1842–1923) – немецкий историк-францисканец.


[Закрыть], основывая свои расчеты почти полностью на германских источниках, показывает, что в этот период умерло по меньшей мере 35 % высшего духовенства. Эта цифра не кажется особенно большой, если относить ее к приходским священникам, но она кажется чрезвычайно большой, когда ее относят к обычно весьма осторожным и хорошо защищенным высшим пастырям. Однако если дело касается монахов, то причина поредения их рядов, по-видимому, не сводится к их благочестию и преданности. Феликс Фабри[57]57
  Фабри (Фабер) Феликс (1441–1502) – швейцарский доминиканский богослов.


[Закрыть] пишет, что в Швабии многие религиозные сооружения опустели, «потому что те, кто выжил, находились не в монастырях, а в городах и, будучи привыкшими к мирскому образу жизни, быстро перешли от плохого к худшему…». Говорили, монахи из Аувы массово перебрались в Ульм, где растратили монастырскую казну на разгульную жизнь.

По разным причинам в 1349 и 1350 годах в немецкой церкви обнаружилась нехватка духовенства. Одним из результатов стал резкий рост многочисленных бенефициев[58]58
  Бенефиций – выгода от собственности, а начиная со Средних веков до Второго Ватиканского собора доходная должность при храме, пожалованная за заслуги перед церковью.


[Закрыть]. В одной из областей с 1345 по 1347 год на 13 человек приходилось 39 бенефициев. С 1350-го по 1352-й в руках 12 человек оказалось 57 бенефициев. Другим стало закрытие многих монастырей и приходских церквей; третьим – массовое рукоположение молодых и часто плохо образованных и неподготовленных священников. Суммарно все эти факторы означали, что после эпидемии Черной смерти германская церковь стала численно меньше, слабее по составу и руководилась хуже, чем за несколько лет до нее. Таковы были последствия потерь, которые она понесла, мужественно исполняя свои обязанности. Многие выгоды, которые церковь получила за время этого кошмара, гарантировали, что ее духовная и организационная слабость вместе с возросшим финансовым благополучием сложатся в катастрофическую комбинацию, которая в отношении общества к церкви способствовала возникновению презрения и ненависти там, где раньше была любовь или как минимум принятие. К 1350 году престиж германской церкви упал настолько, что любое решительное реформистское движение находило множество союзников при весьма слабом сопротивлении.

Черная смерть захватывала города Германии один за другим. Как всегда, надежных статистических данных мало, а там, где эти данные существуют, они часто не соответствуют друг другу. Рейнке[59]59
  Рейнке Иоганн (1849–1931) – немецкий ботаник и философ.


[Закрыть] оценивал количество умерших в Гамбурге как среднее между половиной и двумя третями населения, а в Бремене – в 70 %. Вместе с тем в Любеке в списках умерших значилась всего четверть домовладельцев.

Большая часть областей страны пострадала серьезно, однако Богемия осталась практически нетронутой. Граус[60]60
  Граус Франтишек (1921–1989) – чешский историк.


[Закрыть] предположил, что причина этого в отдаленности Богемии от традиционных торговых маршрутов. Вместе с тем во время гораздо более мягкой эпидемии 1380 года эта область была разорена чумой. Создается впечатление, что Германия в самом широком смысле слова, то есть включая Пруссию, Богемию и Австрию, пострадала не так сильно, как Франция или Италия, но это впечатление едва ли может считаться обоснованным. Однако Черная смерть в Германии представляет специальный интерес, поскольку эта страна дала основу для двух самых поразительных и неприятных побочных продуктов: паломничества флагеллантов и преследования евреев.

Движение флагеллантов, даже несмотря на то, что оно охватило огромную часть Европы и одно время угрожало безопасности правительств, в долговременной перспективе достигло немногого. Возможно, разумно возражение, что в книге, посвященной такой огромной теме, как Черная смерть, не стоит уделять внимание этому движению. С учетом статистики это верно. Но флагелланты, с их взглядами и суевериями, с их разгулом и дисциплиной, с их идеализмом и грубостью, дают уникальную возможность заглянуть в сознание средневекового человека, столкнувшегося с всеобъемлющей и необъяснимой катастрофой. Лишь малая часть европейцев реагировала на чуму с агрессивностью флагеллантов, но импульсы, двигавшие этим меньшинством, действовали повсеместно. Более утонченным умам крайности в движении флагеллантов могли показаться отвратительными, более консервативным – опасными. Но они никому не казались бессмысленными и неуместными, и их безумие воспринималось как нечто само собой разумеющееся. В том-то и дело, что некоторые элементы этого движения проникли в сознание каждого средневекового человека, и именно это, а не его причудливые проявления оправдывает рассмотрение некоторых его особенностей.

Как практика, флагеллантство, по-видимому, почти так же старо, как сам человек. Джозеф Маккейб[61]61
  Маккейб Джозеф Мартин (1867–1955) – английский писатель и оратор, ранее бывший римско-католическим священником.


[Закрыть] годами изучал эту тему во всех подробностях – от индейцев Бразилии, которые в новолуние хлестали себя по гениталиям, до спартанцев, старавшихся кровью умилостивить богиню плодородия, – пока не добрался до XII и XIV веков – «Золотого века благочестивого флагеллантства». Большая часть этих действ имела, даже если и подсознательно, эротическую природу, и как таковые они были далеки от шествий Братства Креста. Было бы опрометчиво утверждать, что флагелланты 1348 года с их самим себе причиняемыми мучениями не соответствовали некоторым извращенным устремлениям их натуры, но применять к их действиям слово «эротический», то есть в его обычном смысле пробуждающий сексуальные аппетиты, было бы неверно.

Вероятно, практика самобичевания как способ умерщвления плоти впервые упоминается в письменных источниках Европы в некоторых итальянских монашеских общинах в начале XI века. Как коллективное действие она оставалась неизвестной еще две сотни лет. В это время, в середине XIII века, серия катастроф убедила итальянцев, что это Бог обрушил на человека свой гнев в наказание за его грехи. Похоже, впервые мысль о том, что его можно умилостивить, если группа благочестивых людей соберется вместе и делами докажет свое раскаяние, пришла в голову перуджийскому отшельнику по имени Раниеро. Очевидно, идею признали успешной, во всяком случае, настолько, что эксперимент повторили в 1334 году и снова через несколько лет, когда шествие возглавила некая «добродетельная и прекрасная дева». Эта инициатива столкнулась с противодействием властей.

Деву арестовали и приговорили к сожжению у столба. Однако то ли ее добродетель, то ли ее красота так растопила сердца тюремщиков, что казнь отложили и в конце концов деву отпустили.

В 1260 году шествие было санкционировано «небесным письмом», принесенным на землю ангелом. В письме утверждалось, что Бог, разгневанный тем, что человек перестал соблюдать день субботний, покарал христиан и уничтожил бы мир целиком, если бы не ангелы, Пречистая Дева и действия флагеллантов. Божественная милость прольется на всех, кто станет членом братства, а всем остальным, очевидно, будет вечно грозить опасность оказаться в адском пламени. Второе издание этого письма как раз перед Черной смертью было передано ангелом, которому в 1343 году велели отнести его в церковь Святого Петра в Иерусалиме. Текст остался прежним за исключением дополнительного параграфа, специально указывавшего, что чума – это кара Господня и что задача флагеллантов – побудить Бога смягчиться.

Традиционно считается, что Братство флагеллантов, или Братство Креста, как назвали это движение в 1348 году, возникло в Восточной Европе, и его возглавляли, согласно Нохлю[62]62
  Нохль Йоханнес (1882–1963) – немецкий историк.


[Закрыть], который, к сожалению, не приводит ссылок на какие-либо авторитетные источники, некие «гигантские женщины из Венгрии». Следует заметить, что эти героические фигуры быстро сошли со сцены. Реальные корни движение флагеллантов пустило именно в Германии. Трудно сказать, было ли это результатом обстоятельств или характера ее обитателей. Доктор Леа[63]63
  Леа Генри Чарльз (1825–1909) – американский издатель, историк, филантроп.


[Закрыть] предполагает, что религиозные чувства немецкого населения были встревожены папским интердиктом в отношении Людвига Баварского и недавними землетрясениями. Но если причины в этом, то с таким же успехом можно было ожидать вспышки в Италии, изначальном доме коллективных самобичеваний, где флагелланты, отвергнутые папой, пребывали в состоянии меланхолии.

Реальный механизм привлечения членов в братство по-прежнему неясен, но то, как выглядели шествия флагеллантов, хорошо описано. Они двигались парами, растянувшись в длинную процессию. Чаще всего она составляла 200–300 человек, но иногда их набиралось даже больше 1000. Мужчины и женщины шли отдельно, и женщины обычно занимали место в конце процессии. Впереди шел Мастер и два его помощника, которые несли знамена из пурпурного бархата и золотой ткани. За исключением тех случаев, когда исполнялись гимны, участники процессии шли молча, их головы и лица были скрыты капюшонами, глаза устремлены в землю. Они были облачены в темные одежды с красными крестами спереди, на спине и на голове.

Молва о шествии Братства Креста шла впереди них, церковные колокола звонили, и жители городков высыпали на улицу, чтобы поприветствовать их. Первым делом флагелланты шли в церковь, где пели свою особую литанию. Из приходских священников лишь немногие присоединялись к ним и пытались разделить с ними всеобщее внимание, но большая часть скромно держалась в стороне, выжидая, пока флагелланты двинутся дальше. И только горстка особенно принципиальных или просто глуповатых открыто отказывала в использовании своей церкви для проведения их службы, что обычно приводило к короткой потасовке с братьями или с собственными прихожанами.

Иногда флагелланты использовали церковь для своих ритуалов, а также для пения литании, но, если в городе была рыночная площадь или другое подходящее место, они предпочитали отправлять их на свежем воздухе. Там проходили самые главные события дня. Флагелланты становились в большой круг, раздевались до пояса, оставляя лишь нижнюю рубаху, доходившую до колен. Всю верхнюю одежду складывали внутри круга, и больные жители городка или деревни собирались там, в надежде хоть немного приобщиться к их благодати. Известен по меньшей мере один случай, когда внутрь магического круга положили мертвого ребенка, вероятно надеясь, что он оживет. Флагелланты шли по кругу, затем по сигналу Мастера бросались на землю. Обычно они лежали в позе человека, распятого на кресте, но те, кто, по их мнению, совершил особенно тяжкий грех, занимали особое положение: прелюбодей ложился лицом на землю, лжесвидетель поворачивался на бок и поднимал вверх три пальца. Мастер двигался среди лежащих тел и хлестал тех, кто совершил подобные грехи, и тех, кто каким-то образом нарушил дисциплину братства.