Текст книги "Черная смерть. Как эпидемия чумы изменила средневековую Европу"

Затем начиналось коллективное самобичевание. Каждый брат нес с собой тяжелый кнут из трех-четырех кожаных плетей с металлическими наконечниками. Этими кнутами они начинали ритмично хлестать себя по спине и груди. Трое братьев, действуя как черлидеры, стояли в центре и вели церемонию, а Мастер шел среди своего стада, призывая его молить у Бога прощения для всех грешников. Тем временем молящиеся поддерживали ритм и свой дух пением гимна флагеллантов. Темп постепенно увеличивался. Братья бросались на землю, потом снова вставали и продолжали наказание, потом снова падали на землю и вставали для финальной оргии самоистязания. Каждый из них старался превзойти соседа в благочестивом страдании, буквально доходя до неистовства, когда уже не чувствовал боли. Собравшиеся вокруг них местные жители вздрагивали, всхлипывали и стонали от жалости, вдохновляя братьев на еще большие неистовства.

Такие сцены повторялись дважды в день и один раз ночью, иногда с бенефисом, когда один из братьев умирал. Если подробности этих церемоний были именно такими, как они описаны, то подобные бенефисы имели место далеко не редко. Публика желала крови и, по-видимому, получала ее. Генри Херфорд[64]64
  Генрих Херфордский, или Хайнрих фон Херфорд (между 1300 и 1326–1370) – немецкий хронист и богослов, монах-доминиканец, автор «Книги достопамятных времен и событий».


[Закрыть] пишет: «Каждый бич – это своего рода палка с тремя хвостами с большими узлами на концах. В эти узлы воткнуты железные шипы, острые, как иглы, длиной с пшеничное зерно, иногда чуть больше. Этими бичами они хлещут себя по голым телам, так что тела опухают и синеют, а кровь стекает на землю и брызжет на стены церквей, в которых он себя бичуют. Иногда они загоняют шипы так глубоко в плоть, что вынуть их можно, только если снова сильно дернуть».

Но хотя несложно поверить, что охваченные коллективной истерией флагелланты могли подвергать свои тела подобным мучениям, невозможно согласиться с тем, что они были в состоянии повторять это дважды или трижды в день в течение 33 дней. Правила братства препятствовали принятию ванн, мытью и смене одежды. В условиях такой чудовищной антисанитарии, без антисептиков, грубые раны, оставленные шипами, быстро привели бы к заражению. Страдания братьев стали бы невыносимыми, и представляется крайне маловероятным, чтобы они физически смогли участвовать в шествии. Современный читатель невольно приходит к выводу, что где-то должен быть подвох. Возможно, серьезные кровопускания оставлялись для особого случая, свидетелем которого и стал Генри Херфорд. Возможно, для каждого случая выбирались две-три жертвы, которым предстояло привлечь всеобщее внимание к своим страданиям. Флагелланты – это не вымысел, но у них должны были существовать какие-то ограничения.

В их песнопениях совсем мало того, что могло бы довести до полного самозабвения. Знаменитый «Древний гимн» флагеллантов и на латыни, и на разговорном немецком представлял собой жалкую маленькую панихиду, настолько же далекую от экстатического восторга, как «Пребудь со мной» в исполнении хора женского института.

Движение флагеллантов, по крайней мере поначалу, хорошо управлялось и подчинялось строгой дисциплине. Любые желающие стать его членами должны были получить разрешение своего мужа или жены и исповедаться во всех грехах, совершенных с 7-летнего возраста. Они должны были дать обещание бичевать себя трижды в день в течение 33 дней и 8 часов, по одному дню за каждый год земной жизни Христа. Им требовалось также показать, что они располагают средствами, чтобы предоставить определенную сумму, достаточную для оплаты еды за каждый день шествия. Они обещали беспрекословно подчиняться Мастеру и, как и все остальные братья, не бриться, не мыться, не спать в постели, не менять одежду, не разговаривать и никак иначе не общаться с членами братства противоположного пола.

Вступительный взнос гарантировал, что в братство не попадут представители беднейших слоев общества; строгие правила, поначалу неукоснительно соблюдавшиеся, ограждали его от любителей сенсаций, желавших просто привлечь к себе внимание или дать волю своим необузданным страстям. При таких условиях публика обычно с радостью принимала флагеллантов и за небольшие деньги удовлетворяла их простые нужды. Их появление становилось событием в однообразной жизни среднего немецкого крестьянина, возможностью устроить себе праздник и выплеснуть лишние эмоции. Если чума уже успевала распространиться, их визит давал некоторую надежду, что Бог смягчится, если она еще не пришла, то епитимья флагеллантов казалась дешевым и, возможно, полезным способом застраховаться от нее. Пока это движение не стало откровенно антиклерикальным, деревенскому жителю доставляло удовольствие видеть своего приходского священника отодвинутым на второй план, а то и откровенно униженным. Священнослужители не имели в этом движении никаких преимуществ, более того, в теории им запрещалось становиться Мастерами и принимать участие в тайных советах, и лидеры движения гордились своей независимостью от церковных учреждений.

Поначалу движение выглядело таким буржуазным и респектабельным, что к шествиям флагеллантов присоединялись даже некоторые богатые купцы и представители знати. Но вскоре у них появилась причина сомневаться в разумности такого решения. По мере того как рос их пыл, все более явными становились мессианские претензии флагеллантов. Они начали заявлять, что движение должно продолжаться 33 года и закончиться только после того, как христианский мир искупит свои грехи и случится второе пришествие. При таких хилиастических убеждениях флагелланты все больше и больше видели себя не простыми смертными, страдающими ради искупления собственных грехов и грехов всего человечества, а праведной армией святых. Некоторые братья начали претендовать на обладание сверхъестественной силой. Обычно утверждалось, что флагелланты способны изгонять демонов, лечить больных и даже оживлять мертвых. Некоторые члены братства заявляли, что ели и пили с Христом или говорили с Пресвятой Девой. Один утверждал, что сам восстал из мертвых. Окровавленные лохмотья, которые они сбрасывали с себя, почитались как священные реликвии. Единственное, чего не хватало этому движению для обретения всей силы мессианского крестового похода, – это предполагаемого Мессии. Потребность в такой фигуре появилась в XIII веке, но хотя, возможно, были один-два локальных претендента, никакой крупной фигуры, способной повести Братство Креста к Миллениуму, так и не нашлось.

Когда эта сторона движения начала привлекать к себе все больше внимания, столкновение с церковью стало неизбежно. Уже одно заявление Мастеров, что они могут даровать отпущение грехов, посягало на одну из самых сакральных и в то же время доходных прерогатив церкви. Ряд опальных священнослужителей и вероотступников начали занимать в братстве высокие посты. Они с особым наслаждением ополчились на своих бывших хозяев. Немецкие флагелланты взяли на себя ведущую роль в осуждении иерархии католической церкви, осмеивая таинство евхаристии и отказываясь почитать облатку как тело Христово. Говорили о случаях, когда флагелланты прерывали религиозные службы, выгоняли священников из их церквей и захватывали церковную собственность. В оспаривании авторитета католической церкви с ними объединялись и другие еретики: лолларды, бегарды и целлиты.

Параллель между шествиями флагеллантов и прошлыми «народными крестовыми походами» становилась все более очевидной. По словам Иоганна из Винтертура[65]65
  Иоганн из Винтертура (1300–1348) – швейцарский хронист, монах-францисканец, автор «Хроники со времен императора Фридриха II до 1348 г.».


[Закрыть], люди с нетерпением ожидали воскрешения императора Фридриха, который должен был перебить все духовенство и сломать барьеры между богатыми и бедными. Это притягательное видение срослось в народном сознании с апокалипсическими устремлениями братства. Движение приняло революционный характер и начало устремлять враждебность своих зрителей не только против духовенства, но и против богатых мирян. Теперь все купцы и знатные люди с отвращением покинули движение, оставив экстремистов свободно направлять свои страсти, куда они пожелают.

Сама по себе потеря членов из буржуазной среды, вероятно, мало что значила для крестового похода флагеллантов. Но поскольку они переходили от одного очага чумы к другому и часто несли с собой заразу тем, кому хотели помочь, многие старые члены, которые устанавливали правила для остальных, умирали. Чтобы восполнить потери, пилигримам приходилось набирать людей не столько благочестивых и приверженных суровому аскетизму, сколько не способных вписаться в рамки нормальной жизни. Бандиты тоже обнаружили, что очень удобный способ войти в охраняемый город – это пристроиться в хвосте процессии флагеллантов. Мало-помалу более респектабельные жители европейских городов начали смотреть на этих беспокойных гостей с все меньшей благосклонностью.

До середины 1349 года флагелланты в значительной степени делали все, что хотели. Их излюбленным охотничьим угодьем была Центральная и Южная Германия, но они так же свободно ходили по Венгрии, Польше, Фландрии и Нидерландам. В марте они были в Богемии, в апреле – в Магдебурге и Любеке, в мае – в Вуйсбурге и Аугсбурге, в июне – в Страсбурге и Констанце, в июле – во Фландрии. Их число стало огромно, а потребности часто сильно напрягали ресурсы принимающей стороны. Одному монастырю в Нидерландах пришлось содержать 2500 пилигримов в течение шести месяцев; 2,5 месяца 5300 флагеллантов гостили в Турне; а когда этот крестовый поход прибыл в Констанцу, утверждалось, что их было 42 000 человек. Если кто-то начинал им перечить, они отвечали яростной агрессией. В Турне отказавшие им в приеме нищенствующие монахи были изгнаны, словно скорпионы и антихристы. Возле Мейсена двух доминиканцев, попытавшихся прервать их ритуал, забросали камнями. Один из них не успел убежать и был убит.

Однако с самого начала находились немногие отважные люди, которые не давали себя запугать. Так, магистрат Эрфурта отказался впустить флагеллантов в город, и ни один из братьев и горожан не попытался нарушить этот запрет. Архиепископ Отто из Магдебурга с самого начала запрещал их шествия. В Италии они не имели большого успеха, возможно, потому, что там не забыли Умберто Паллавичино из Милана, который в 1260 году, услышав о приближении процессии флагеллантов, приказал установить в окрестностях города 300 виселиц. Намек был понят, и больше эти пилигримы там не появлялись. Во Франции они начали завоевывать поддержку жителей, но король Филипп VI с необычной для него решимостью не дал им пройти дальше Труа. Согласно Роберту из Эйвсбери[66]66
  Роберт из Эйвсбери (ум. 1359) – английский историк и хронист, секретарь архиепископа Кентерберийского.


[Закрыть], в Лондон они прибыли в мае (или, возможно, в сентябре) 1349 года, но Уолсингем[67]67
  Уолсингем Томас (ок. 1340–1422) – английский хронист и историк, монах-бенедиктинец из аббатства Святого Альбана (Сент-Олбанс).


[Закрыть], который тоже описал это посещение, странным образом называет 1350-й, хотя к тому времени движение уже давно шло на убыль. Последний пишет: «Пришли в Англию некие кающиеся, благородные люди и иностранцы, которые били по своим обнаженным телам, били так жестоко, что текла кровь, а они хлестали себя и пели. Однако, как было сказано, они делали это слишком безрассудно, и у них не было разрешения от Апостольского престола». Роберт из Эйвсбери указывает, что их было 120, «потому что большая часть шла из Зеландии и Голландии». Известно, что они провели только одну церемонию в Лондоне на открытом месте перед собором Святого Павла. Похоже, их встретили равнодушно или даже враждебно и быстро выдворили как нежеланных гостей.

Но поворотный момент настал, когда церковь объявила им войну. В мае 1348 года папа Климент VI лично покровительствовал церемониям публичного самобичевания на территории, примыкавшей к его дворцу в Авиньоне. Однако, когда он увидел, что не в состоянии контролировать движение, которое сам же поощрял, его охватил испуг. Если бы папа был предоставлен сам себе, то, вероятно, быстрее повернул бы против них, но его удержали члены Священной коллегии. В середине 1348 года свое мнение попросили высказать Сорбонну, и в Авиньон был послан фламандский монах Жан де Фей, изучавший этот предмет у себя на родине. По-видимому, его совет стал решающим. Вскоре после его приезда, 20 октября 1349 года, в свет вышла папская булла, которую разослали всем архиепископам. За этим последовали письма, направленные лично королям Франции и Англии. Булла осуждала флагеллантов за оскорбление церковной дисциплины, которое они продемонстрировали, формируя несанкционированные объединения, создавая собственные статуты, придумывая собственное облачение и совершая многочисленные действа, противоречащие общепринятым обрядам. Всем священникам было приказано препятствовать их шествиям и при необходимости обращаться за помощью к светским властям.

То, что папа был настроен серьезно, стало понятно, когда группа из 100 флагеллантов прибыла в Авиньон из Базеля. Климент быстро запретил публичное покаяние и проведение шествий флагеллантов под угрозой отлучения от церкви. Воодушевленные его примером правители Европы ополчились на братство. Манфред Сицилийский угрожал казнить любого флагелланта, который явится на его земли, епископ Прецлав из Бреслау воплотил угрозы в жизнь и заживо сжег одного из Мастеров. Немецкие прелаты бросились в атаку с особым наслаждением. С церковных кафедр флагеллантов клеймили как секту нечестивцев, а тем, кто не желал смиренно вернуться в лоно церкви, грозили суровой карой. Даже те, кто подчинился, могли оказаться в трудном положении, если играли в движении заметную роль. Сотни флагеллантов оказались в тюрьме, подверглись пыткам и были казнены.

Братство Креста «исчезло так же внезапно, как появилось, словно ночные фантомы или глумливые призраки». Однако движение не умерло. Его действительно можно обнаружить в XV веке, но как угроза обществу или лишняя головная боль для тех, кто боролся с Черной смертью, оно практически перестало существовать.

Подшучивать над этими заблуждавшимися фанатиками легко. Их суеверия были смешны, их практики – грубы, их мотивация – временами зловеща. Но прежде чем проклинать их, нужно вспомнить об отчаянном страхе, который заставлял флагеллантов идти на такие крайности. Это были люди, которые причиняли себе страшную боль и неудобства отчасти, конечно, ради спасения своей души и ради собственной славы, но отчасти в надежде, что их жертва может склонить Бога снять с людей уничтожавшее их проклятие. Среди них едва ли нашлось бы много святых, но в целом они не были плохими людьми. Невозможно не испытывать определенной симпатии к человеку, который под угрозой смерти пытается, пусть и тщетно, сделать что-то, чтобы противостоять ей, вместо того чтобы в малодушном отчаянии ждать, когда смерть сразит его.

И они действительно кое-чего добивались. В некоторые города, куда они приходили, флагелланты принесли духовное возрождение, без сомнения эфемерное и недолгое, но все же реальное. Прелюбодеи каялись в своих грехах, воры возвращали похищенные ценности. В тех местах, которые они встречали на своем пути, флагелланты позволяли людям немного отвлечься и оставляли после себя мимолетную надежду, что их страдания положат конец куда большим страданиям больных чумой. Но когда флагелланты уходили, часто порождая новые очаги инфекции, когда чуда не случалось, больные не выздоравливали и чума не уходила, тогда тем, кого они оставили, становилось еще хуже, чем до их прихода. И в целом они, вероятно, принесли больше вреда, чем пользы.

По меньшей мере одну вещь им трудно простить. Проклиная их в своей булле, папа Клемент VI сетовал, что «большинство из них… под личиной благочестия приложили руки к жестокому и неправедному делу, проливая кровь евреев, которых христианское благочестие принимает и поддерживает». Преследование евреев во время эпидемии Черной смерти заслуживает отдельного внимания. Роль, которую флагелланты сыграли в этой отвратительной главе, была всего лишь случайной, но от того не менее варварской.

Когда невежественных людей сокрушают силы, находящиеся полностью за пределами их контроля и понимания, люди неизбежно ищут каких-нибудь объяснений в пределах досягаемости. Когда они испуганы и сильно страдают, то ищут кого-нибудь, кому могут отплатить за это. Мало кто сомневался, что Черная смерть была послана волей Господа, но странный ход мысли привел средневекового человека к заключению, что Его инструменты следует искать на земле и если их удастся найти, то будет законно уничтожить их. Таким образом, все, что требовалось, – это подходящая мишень, на которую можно направить возмущение людей. Желательно, чтобы это было легко определяемое меньшинство, уже непопулярное, рассеянное по большой территории и не имеющее могущественного защитника.

Евреи были не единственными кандидатами на роль жертв. Во многих областях Испании в распространении чумы обвиняли арабов. На всех европейских пилигримов смотрели с большим подозрением. В июне 1348 года группу португальских пилигримов обвинили в том, что они отравляют колодцы в Арагоне, и властям пришлось дать им охранные грамоты, чтобы они смогли вернуться домой. В Нарбонне одно время обвиняли англичан. Но самым близким соперником еврея на роль козла отпущения был прокаженный. Более удачливые сограждане давно подозревали прокаженных в дурных намерениях. В 1346 году Эдуард III объявил, что прокаженные больше не должны заходить в лондонский Сити, поскольку «некоторые из них пытаются заразить других своим отвратительным недугом (чтобы к своему жалкому удовлетворению иметь больше товарищей по несчастью) при взаимном общении, при контакте с их заразным дыханием и плотском сношении с женщинами в публичных домах и в других тайных и отвратительных местах, посещаемых столь же часто; и, делая это, они заражают тех, кто здоров, как мужчин, так и женщин, нанося огромный вред людям, проживающим в городе…».

Но одно дело – пытаться заразить других своей собственной болезнью ради удовольствия иметь компанию, а другое – распространять чуму из чистого коварства. Когда в 1321 году в Лангедоке сожгли всех прокаженных по подозрению в отравлении колодцев, было заявлено, что их подкупили евреи, которым, в свою очередь, заплатил эмир Гранады. В Испании известны один или два случая, когда прокаженные пострадали во время эпидемии Черной смерти из-за подозрений в соучастии, но, похоже, во всех случаях ведущую роль играли евреи, а прокаженные считались всего лишь инструментом в их злодеяниях.

Одна из причин заключалась в том, что не было никого, кто завидовал бы прокаженным или имел экономические мотивы убрать их с дороги. Совершенно иначе дело обстояло с евреями, чей образ в народном сознании описан в «Рассказе настоятельницы»[68]68
  Из «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера.


[Закрыть]:

 
Имевшие поддержку короны
ради грязной выгоды от их ростовщичества,
ненавистники Христа и всех, кто с ним.
 

В Германии и до некоторой степени во Франции и Испании евреи практически в любом городе составляли класс ростовщиков не столько по своей воле, сколько потому, что их постепенно отстраняли от выполнения всех гражданских и военных функций, от владения землей и от ремесленной работы. Ростовщичество оставалось для них единственным доступным видом экономической деятельности – пустующим полем, по меньшей мере в теории, поскольку было запрещено каноническим христианским правом. В таких городах, как Страсбург, оно расцвело пышным цветом, и за время экономической экспансии XIII века евреи обогатились больше других. Но в XIV веке в ходе рецессии их благосостояние уменьшилось, и европейские финансисты, в особенности итальянцы, роль которых заметно возросла, отобрали у них сливки финансового рынка. Во многих частях Европы евреи превратились в мелких процентщиков и залогодержателей. Они обзавелись большой клиентурой из мелких должников, поэтому с каждым днем все большее число людей хотели от них избавиться. «Нельзя считать само собой разумеющимся, – писал доктор Кон[69]69
  Кон Норман Руфус Колин (1915–2007) – британский историк, профессор Сассекского университета


[Закрыть], – что евреи-ростовщики часто в ответ на свою незащищенность и преследования начинали сами вести себя безжалостно». Можно справедливо критиковать средневековых евреев за взыскание со своих жертв запредельных процентов, но при этом не следует забывать о крайней уязвимости их бизнеса, зависевшего от ненадежной протекции местных правителей, и о фактическом отсутствии в их распоряжении каких-либо законных способов, позволявших получить свои деньги у должника, не желавшего их возвращать. Чтобы обеспечить свою безопасность, злосчастным евреям приходилось давать властям постоянно растущие взятки, и, чтобы окупить эти расходы, они должны были еще больше повышать проценты и еще жестче давить на клиентов. Неприязнь росла, и к середине XIV века появился Шейлок. Еврей стал фигурой настолько ненавидимой европейским обществом, что почти любая мелочь могла спровоцировать катастрофу.

Но, несмотря на то что экономические основания преследования евреев определенно были серьезными, было бы неверно представлять их единственной или же главной причиной того, что произошло. Роль еврея как ростовщика располагала многих людей к тому, чтобы верить всему плохому, что можно было о них услышать, и сама эта вера была искренней и имела гораздо более глубокие корни. В Средние века общим являлся образ еврея как Антихриста. Вероятно, он обрел силу во времена Первого крестового похода, и основную ответственность за его распространение должна нести католическая церковь. Смутная чудовищность такого подхода быстро приняла более понятные для масс формы. В частности, наиболее безответственные священники распространяли слухи, что евреи похищают и мучают христианских детей и оскверняют гостию[70]70
  Гостия – евхаристический хлеб в католицизме латинского обряда, а также англиканстве и ряде других протестантских церквей. Используется во время литургии для таинства евхаристии.


[Закрыть]. Их считали демонами, служителями Сатаны, а в театральных представлениях и на картинах изображали в виде дьяволов с козлиными рогами и бородами, якшающихся со свиньями, жабами, червями, змеями, скорпионами и дикими рогатыми тварями. Даже светские власти, похоже, стремились, чтобы укрепить веру людей в злую волю евреев. Например, в 1267 году Совет Вены запретил покупать у евреев мясо на том основании, что оно может быть отравленным.

Сегодня подобные фантазии кажутся смехотворными. Трудно поверить, что люди в здравом уме могли в это верить. И все же доктор Норман Кон проводит параллель между антисемитизмом в XIV веке и в Третьем рейхе. 1 мая 1934 года весь номер газеты «Der Sturmer» был посвящен предполагаемым убийствам евреями христианских детей. Текст был снабжен иллюстрациями, изображавшими раввинов, пьющих кровь арийского ребенка. Большая часть немцев, несомненно, была возмущена этой злобной пропагандой, но Бухенвальд, Аушвиц и Бельзен еще достаточно живы в их памяти, чтобы уберечь нынешнее поколение от агрессивного ощущения превосходства над своими предшественниками. Не позволяет это сделать и обвинение Китая в адрес американских летчиков, которые в 1952 году разбрасывали в сельской местности вокруг Кан-Нан Сяня мышей, зараженных Pasteurella Pestis – бациллами бубонной чумы, которое позволяет считать, что способность человека плохо думать о другом человеке отнюдь не угасла.

Черная смерть сконцентрировала этот постоянный страх и ненависть к евреям в жгучую обиду, которая не только требовала отмщения, но и предлагала соблазнительные дивиденды, а именно, если устранить евреев, чума, за которую ответственны именно они, тоже может отступить. В действительности против евреев было выдвинуто только одно обвинение – в том, что, отравляя колодцы христианских общин, они заразили их обитателей чумой. Польский историк Длугош[71]71
  Длугош Ян (1415–1480) – историк и дипломат, крупный католический иерарх, автор «Истории Польши» в 12 томах.


[Закрыть] заявлял, что они отравили еще и воздух, но этот взгляд, по-видимому, не был широко распространенным. Некоторые из современников с наиболее живым воображением предполагали, что все евреи действовали по приказам, передаваемым по сети заговорщиков со штаб-квартирой в Толедо; что яд в виде порошка в большом количестве был завезен с Востока и что та же организация занималась подделкой валют и убийством христианских детей. Но все это были некие декоративные дополнения к основному обвинению в отравлении источников питьевой воды.

Результат этого обвинения удивителен. Если не считать медицинский факультет Парижа, который предположил, что загрязнение колодцев как результат землетрясений могло в незначительной степени способствовать развитию эпидемии, никто из экспертов того времени не пытался связать инфекцию с употреблением загрязненной питьевой воды. Существовали другие способы распространения чумы, казавшиеся правдоподобными средневековому человеку. Представление Альфонсо де Кордовы о заражении воздуха за счет инфицирования «сильного медленного ветра» «определенными компонентами» уже упоминалось, а во времена следующих эпидемий евреев обвиняли в том, что они передавали людям одежду, снятую с мертвых, или мазали стены и окна содержимым чумных бубонов.

Частичное объяснение может заключаться в том, что многие колодцы на застроенных территориях были загрязнены просочившимся туда содержимым соседних выгребных ям. Евреи с их более продвинутым представлением о гигиене предпочитали использовать проточную воду из открытых источников, даже если они располагались дальше от их дома. Эта привычка, на которую в обычное время почти не обращали внимания, во время эпидемии чумы стала казаться очень подозрительной. Что заставляет евреев чураться колодцев, если не знание, что они отравлены? И откуда они могли узнать об этом, если не сами их отравили? Эту теорию поддерживал Чуди[72]72
  Чуди Эгидий (1505–1572) – швейцарский хронист, историк, географ и выдающийся политический деятель.


[Закрыть], который в своей «Гельветской хронике» писал, что евреи знали не только об отравлении колодцев «плохой, вредной влагой и парами», но еще и о том, что во многих местах «они предупреждали об этом людей». Если это так, то их предупреждения, по-видимому, остались без внимания, и те, кто их получил, были мало расположены испытывать за это благодарность к евреям.

Едва ли можно сомневаться, что вставшие против евреев буквально верили в справедливость всех обвинений против них. Хотя резонно предположить, что эту уверенность мог пошатнуть тот факт, что евреи умирали от чумы в таком же количестве, как и христиане, вероятно, даже больше с учетом нездоровых условий в их густонаселенных гетто. Но христиане, похоже, просто закрывали глаза на реальность. Поскольку это евреи вызвали Черную смерть, смешно было думать, что они сами могут от нее страдать. Любую видимость противоположного сочли бы всего лишь доказательством их непревзойденной хитрости.

Но хотя толпа могла разделять подобные необоснованные подозрения, их едва ли могли принимать всерьез более умные и образованные. Доктор Гершберг проанализировал мнения ведущих авторов трактатов о чуме. Самая примечательная их особенность заключалась в том, как мало в них содержится упоминаний о виновности или невиновности евреев. Конрад де Мегенберг резко отвергает обвинения: «Говорят, это было принесено еврейским народом, но такая точка зрения несостоятельна». В своей «Buch der Natur» он в качестве доказательства приводит сведения о смертности среди евреев Вены, которая была такой высокой, что пришлось открыть новое кладбище. Ги де Шолиак столь же категоричен. Альфонсо де Кордова считал, что, согласно всем правилам действия планет, Черная смерть должна была продлиться только год и что любое ее дальнейшее существование наверняка является результатом какого-то дьявольского заговора. Но он не обвинял в этом именно евреев. «Пять страсбургских врачей» предупреждали об отравлении воды и пищи, но сомневались, было ли это отравление делом рук человека. Никакие другие авторы трактатов не уделяли внимания возможности того, что в распространении чумы участвовало какое-то человеческое объединение и что этими злодеями следует считать евреев.

В целом подобную сдержанность истолкователей нужно считать показателем, что они не верили в эти обвинения. Невозможно, чтобы они ничего не знали о таких предположениях, и если они действительно считали главной причиной чумы отравление колодцев евреями, то едва ли умолчали бы об этом в своих трудах об эпидемии. Их молчание могло подразумевать, что эта мысль казалась им слишком нелепой, чтобы о ней говорить, но более вероятно, что они избегали публично выражать непопулярную точку зрения на вопрос, который опасным образом будоражил людей.

В 1348 и 1349 годах для того, чтобы встать на защиту евреев, требовалось проявить изрядную силу духа, и не многие были готовы идти на такой риск. Первые случаи преследования, по-видимому, имели место на юге Франции весной 1348 года, а в мае произошла резня в Провансе. Нарбонн и Каркассон уничтожили свои еврейские общины с особой тщательностью. Но, возможно, это безумие не распространилось бы по Европе, если бы не суд в Шильоне в сентябре 1348 года, где евреев обвинили в отравлении нескольких колодцев в Нойштадте, и под пытками от обвиняемых было получено признание этой страшной вины. Первым, кого подвергли мучениям, стал врач-еврей Балавигнус. «После долгих колебаний» он сознался, что раввин Яков из Толедо прислал ему с еврейским мальчиком кожаный кисет, наполненный красным и черным порошком, прикрытым яичной массой. Он приказал под страхом отлучения от церкви высыпать порошок в самые большие колодцы Тонона, что Балавигнус и сделал, предупредив своих друзей и родственников не пить оттуда воды. «Он также заявил, что из его общины никого нельзя считать невиновным, поскольку все знали об этом заговоре, и, значит, виновны все». В качестве «улики» была предъявлена найденная в колодце тряпка, в которой якобы был спрятан порошок, состоявший в основном из измельченного василиска. Десять аналогичных признаний были получены от других несчастных, и готовое дело отправили в соседние города для ознакомления и принятия соответствующих мер.

Так сфабрикованное признание разрешило сомнения или, возможно, успокоило совесть тех, кто в противном случае чувствовал бы себя обязанным защитить евреев. 21 сентября 1348 года муниципалитет Цюриха проголосовал, чтобы больше никогда не пускать евреев в город. В Базеле всех евреев загнали в деревянные строения и сожгли заживо. «В ноябре начались преследования евреев», – писал немецкий хронист. Генрих из Диссенхофена[73]73
  Генрих Трухзес из Диссенхофена (ок. 1300 или 1302–1376) – швабский священник и хронист швейцарского происхождения, каноник Констанцского собора.


[Закрыть] записал, что в стране началось лихорадочное движение. В ноябре 1348 года были сожжены евреи в Солотурне, Оффингене и Штутгарте; в декабре – в Ландсберге, Бюрене, Меммингене и Линдау; в январе [1349-го] – во Фрейбурге, Ульме и Шпайере. В Шпайере тела убитых сложили в огромные винные бочки и отправили плыть по Рейну. В феврале настала очередь евреев Готы, Эйзенаха и Дрездена; в марте – Вормса, Бадена и Эрфурта.

В большинстве городов массовые убийства происходили, когда уже свирепствовала Черная смерть, но в некоторых местах одних только известий о приближении чумы оказалось достаточно, чтобы разжечь пожар. 14 февраля 1349 года, за несколько недель до появления сообщений о первых случаях заражения, в Страсбурге были убиты 2000 евреев. По пути на казнь толпа срывала одежду со спин жертв в надежде найти спрятанное под ней золото. Отчасти из-за антисемитизма епископа евреи Страсбурга, по-видимому, пострадали особенно жестоко. Современник-хронист называет общее число убитых – 16 000 человек. Вдвое меньшая цифра выглядит более вероятной, но с учетом того, что еврейская община Страсбурга была одной из самых больших в Европе, даже большая цифра не является абсолютно недостижимой.