Текст книги "Ярмарка любовников"

Филипп Эриа
Ярмарка любовников

I

– Ну-ка, пусть сюда позовут мальчиков! Мальчиков сюда!

Когда звучал этот властный женский голос, в голову никому не приходило протестовать.

Ни для кого не было секретом, что она никогда не бросала слов на ветер, хотя их смысл не сразу был понятен окружающим. Фраза «Мальчиков сюда!», произнесенная с привычной самоуверенностью, доносилась откуда-то из темноты зала.

Ее просьба, несмотря на категорический тон, каким она была произнесена, застала артистов врасплох. Даже старшая группы девушек, одетая в строгий вечерний костюм, делавший ее похожей на ведущую модель знаменитого кутюрье и, казалось, подчеркивавший ее высокое служебное положение, даже она подошла по освещенной сцене к рампе. Прикрыв глаза ладонью, она спросила:

– Простите, мадам Леона?

– Мальчиков, мисс! Мальчиков! Вы что, не понимаете?

– Простите, мадам Леона: одних мальчиков?

– Да, одних мальчиков! Без девиц…

И чтобы закрыть вопрос, добавила:

– Дорогая, вам не на что жаловаться. У ваших малюток уже было достаточно времени, чтобы покрасоваться на сцене в первом акте.

Нахмурив брови, старшая группы девушек повернулась в сторону кулис. Неприятности подопечных находили в ее душе не больший отклик, чем у мадам Леоны, удобно устроившейся в темноте зала.

– Мириам, ты здесь?

– Да, мадам Леона.

– Присядь рядом со мной.

Из полумрака ложи, где она только что курила в компании одного из юных первых танцоров ревю, вышла странного вида, чем-то похожая на змею женщина, с усталым от ночных репетиций лицом, одетая в простой свитер и державшая в руках папку для эскизов и карандаши. У юного артиста, с которым она только что рассталась, были крепкие зубы и чувственные губы, а по-юношески чистую, без единой морщинки кожу не мог скрыть толстый слой недавно наложенного золотистого грима.

В это время к мадам Леоне подошел другой молодой человек, еще не утративший, как и первый, юношеской свежести. Это был девятнадцатилетний «капитан» мальчиков, поднявшийся с места, как только услышал, что женский батальон, которому он не хотел отдавать пальму первенства, попал в немилость. За его спиной сгрудились пятнадцать молодых людей, встревоженных известием о том, что им придется исполнять лишний номер. Они были в одинаковых длинных репетиционных брюках и разноцветных рубашках, спортивных майках и свитерах.

– Сирил, – произнесла мадам Леона, – пусть твои мальчики исполнят нечто похожее одновременно на румбу и на танец краснокожих. Словом, что-нибудь захватывающее, и пусть не стесняются гибко извиваться и двигать бедрами.

– Без женщин? – спросил ее секретарь, сидевший через несколько кресел от мадам.

– Конечно!

– Как мне их одеть? – спросила Мириам, открыв свой блокнот, готовая начать делать эскизы костюмов.

– Пусть танцуют голыми! – произнесла мадам Леона.

В зале воцарилась тишина.

– Боже мой! – воскликнула маленькая диктаторша, ударив себя по колену.– Что с вами? Я говорю на французском языке, да или нет? Мне надо заполнить паузу, пока готовится сцена для следующего номера. Скетч нельзя исполнять после «Неблагодарного возраста», к тому же в мои намерения не входит в который раз заставлять зрителей смотреть канкан или присутствовать на параде голых баб, словно мы живем в 1920 году или же находимся в провинциальном мюзик-холле… Да ладно вам! Пусть выходят! И голяком!

– А как мы назовем этот дополнительный номер? – спросил секретарь.– Это для того, чтобы напечатать в программе.

– Давайте подумаем, – ответила мадам Леона.

И откинула назад вьющуюся прядь волос, спадавшую ей на лоб. Именно за этот жест на ней и женился в свое время директор Армандель. Теперь она безраздельно управляла своим маленьким королевством, так и оставшись бывшей модисткой, портнихой, простой работницей, поднявшейся до костюмерши и директора ателье. Пососав указательный палец с наманикюренным, но обрамленным траурной каемкой ногтем, она стала повторять, считая по пальцам:

– Прикинем… Номера под общим названием «Возраст». Вначале идет «Счастливый возраст» с девицами, исполняющими танец маленьких девочек. Его я уже видела. Передайте руководительнице труппы, чтобы она сократила номер: он слишком затянут. Затем идет «Неблагодарный возраст», скетч с Филиппом, потом – «Металлический возраст»; этот танец мне не нравится, но на зрителей он произведет впечатление. Скажут, что он современен. У нас будут хорошие отзывы в прессе. Но как противно смотреть на все эти шары, винты, турникеты! Что поделаешь! Надо так надо! А потом, пока будут освобождать сцену после «Металлического возраста», пойдет «Каменный возраст» с тремя Жимми. Кстати, Густав! – Она повысила голос, чтобы позвать старшего механика сцены, который не замедлил появиться из-за кулис.– Густав, сколько тебе надо времени, чтобы подготовить сцену для «Золотого возраста»?

– Две минуты, мадам Леона, – сказал Густав, – две минуты, помимо времени, занятого номером Жимми.

Мне надо подготовить три гейзера и два водопада, не считая емкостей с желтой жидкостью, которые должен смонтировать Эрнест.

– Однако, мой мальчик, – произнесла мадам Леона, неожиданно сменив гнев на милость, – раз ты просишь две минуты, ты их получишь. Вот, Сирил, две минуты на твой танец! А пока я говорила, мне в голову пришла мысль завершить представление золотым дождем. Добавьте его в список реквизита. Мы еще к нему вернемся. Дождь должен политься в тот момент, когда Оникс начнет спускаться по лестнице. И ты отметь в своей программе: «Золотой дождь», будто речь идет еще об одной сцене. Это станет гвоздем программы перед «Черным золотом» с Жозефиной Баркер, исполняющей танец рядом с нефтяной скважиной… Итак, номер на две минуты, в котором заняты только мальчики; как бы мне его назвать? Наконец я придумала! Назовем его «Возраст любви». Это неплохо звучит… Мириам, постарайся, чтобы у них был минимум одежды, особенно со спины. Надень на них плавки телесного цвета, только очень узкие, чтобы сзади хорошо обрисовывались ягодицы, а спереди придумай что хочешь. Прикрой им по своему усмотрению голову, а также ноги, дай что-нибудь в руки… Вы здесь, Сэм? Пока я работаю над сценой, приготовьте мне еще одну декорацию. Специально для этого номера. Нарисуйте обнаженных мужчин, непропорционально сложенных гигантов с выдающейся мускулатурой, атлетов, каких изображали на античных вазах, но, безусловно, в современном варианте. Эскизы декораций мне нужны к завтрашнему утру… Сирил, а твои мальчики могут раздеться догола?

– Да, – ответил Сирил с невозмутимостью выпускника Оксфордского университета, – они разденутся догола.

– Естественно, у них не остается выбора, раз я приказала! Я хочу взглянуть, как они выглядят. Ты мне их ни разу не показывал без одежды, и только четверых или пятерых из них я видела с обнаженным торсом. А могут ли они вообще выйти на сцену совершенно голыми, чтобы люди, увидев их, не повскакивали с испугу со своих мест и не поспешили бы к выходу из зрительного зала? Ты же понимаешь, что с таким названием, как «Возраст любви», подобный смотр просто необходим. Этот вопрос из разряда тех, которые обсуждению не подлежат.

Сирил подумал о тех обделенных природой танцорах с недостатками фигуры, хорошо различимыми в зеркале мужской гримерной, которых он избавлял от необходимости выходить к краю сцены. Представив, скольким из них мадам Леона вынесет безжалостный приговор, он уже мысленно прикидывал, во что этот смотр ему обойдется.

– Эй! – позвала мадам Леона с нетерпением в голосе и в то же время с удовлетворением, как всякий раз, когда она чувствовала, что обойтись без нее невозможно.– Подумать только, мне все приходится делать самой! Ну, не переживай! Если мне кто-то не подойдет, то это вовсе не значит, что он будет получать меньше: в конце концов, я нанимала их не для того, чтобы они раздевались на сцене. Ты возьмешь недостающих танцоров в немецком балете. Однако мне и сейчас ясно, что выбирать придется самой. Позови их сюда! Пусть выйдут голяком на сцену! И ты… Эй, вы там, Понтер! Пусть твои тоже выйдут. И поскорее, раз они здесь. Не стоит дожидаться конца репетиции. Зал пуст, посторонних нет. И без тренировочных брюк! Те, кто в плавках, может их не снимать. И больше на теле ничего. Я хочу видеть, на что я могу рассчитывать.

Послышался голос Сирила, крикнувшего находившимся в проходах танцорам: «Audisheunn nioue!» He сходя с места, немцы поспешно разделись. Однако англичане направились переодеваться в гримерную. Четверо или пятеро французов, не входивших в состав основной труппы, в зависимости от чувства стыдливости прикрылись лишь носовыми платками вместо фигового листка или же остались в плавках.

Секретарь обратился к соседу по креслу, так чтобы его могла услышать мадам Леона:

– Наша хозяйка – настоящий гений мюзик-холла. Ей достаточно всего пяти минут, чтобы придумать всю сцену от начала до конца. Ты когда-нибудь видел раньше такое?

Теперь мадам Леона могла позволить себе передохнуть. Однако недолго.

– Ну как?! – воскликнула она.– Не каждый день мне приходится видеть моих мальчиков нагими!

***

Заканчивая подготовку к выходу на сцену, Сирил вынужден был сослаться на британскую стыдливость.

– Слишком уж они жеманные! – воскликнула мадам Леона.– Тем хуже для них! Я не могу терять времени, а пока посмотрим что-нибудь другое… Игорь и Капри, вы здесь? Хорошо. Вы переоделись? Ладно, покажите мне ваш танец. Я хочу взглянуть, как он смотрится на фоне декораций. Пока вы одни. Начинайте… Густав, готовь декорации к «Золотому возрасту». Но только не надо фонтанов. Не стоит зря поливать Капри водой.

– О! – воскликнул громко подхалим.– Как же она бывает заботлива! Ты слышал?

– Тише! – одернула его мадам Леона, не терпевшая лести.

Она была вся в работе. Оркестр заиграл первые такты.

На голове у обнаженного по пояс танцора была огромная мексиканская шляпа. В боковых разрезах брюк, имитировавших лохмотья, виднелись голые ноги. Склонившись над пересохшим водоемом с крутыми берегами, он воспроизводил движения старателя с деревянным лотком в руках. Декорации были выполнены в желтых и оранжевых тонах. И только гигантские кактусы, обтянутые бархатом с нанизанными металлическими колючками, сияли золотом с зеленым отливом. На занавесе, уже поднятом для финала, был изображен горный пейзаж. Световых эффектов было более чем достаточно.

Полуобнаженный мужчина встрепенулся, затем, по-прежнему орудуя своим лотком, склонился над ручьем и снова выпрямился. Прятавшаяся до сих пор за скалой из бурого камня танцовщица выпорхнула из-за своего укрытия. Молодой человек, изображая ликование, эффектно поднял женщину над головой, словно на щите.

Затем последовало энергичное движение его рук. Насколько легко был одет Игорь, настолько сложным оказался костюм Капри. На ней был настоящий панцирь, который затруднял движения девушки. Золотоискатель начал срывать с нее, словно чешую, одну за другой части костюма, напоминавшего темным цветом пустую породу. Наконец ему удалось освободить ее от столь громоздкого наряда, но девушка еще не предстала перед зрителями полностью обнаженной. На ней оставался купальник, облегавший ее, словно выпуклые, сверкающие золотом доспехи, имитирующие желтый металл.

Так средствами мюзик-холла изображался найденный золотоискателем самородок.

Послышался голос мадам Леоны:

– Мириам, мне нравится костюм самородка.

Танцовщик закрутил свою партнершу в пируэте, затем подбросил на руках, и она приземлилась слева от него, склонив голову на грудь, согнув колени и обхватив их сложенными в кольцо руками.

Положив руку на хрупкое колено танцовщицы и сделав упор на одну ногу, Игорь рывком поднял и подбросил ее, придавая телу вращение. И вдруг неприметная ошибка одного из них – и голова танцовщицы коснулась пола со звуком: «Дзинь!»

Мужчина подхватил на руки внезапно обмякшее тело и, попытавшись поставить женщину на ноги, понес ее за кулисы. Атлет, только что манипулировавший телом танцовщицы с легкостью жонглера, вдруг пошел неуверенным шагом обыкновенного мужчины, согнувшегося под тяжестью потерявшей сознание женщины.

Звуки музыки замолкли.

Присутствовавшие на репетиции зрители повскакивали со своих мест. Но никто из них не осмеливался подойти к сцене.

– Она ушиблась? – крикнула мадам Леона.

В проеме декораций показался Густав. Опустевшая сцена по-прежнему сверкала огнями.

– Нет, нет, – ответил Густав.– Но она потеряла сознание.

– Пойди взгляни, что с ней, – приказала мадам Леона Мириам.

И снова приняла суровый вид. Ее нисколько не взволновал обморок, часто случавшийся с танцовщицами, изнуренными последними репетициями. Повысив голос, она произнесла:

– Продолжаем! Следующий номер!

Не осмеливаясь спросить, сколько им еще ждать, и надеясь, что на них все же обратят внимание, на сцену робко вышли два или три раздетых молодых мужчины.

– А! Вот и они! – воскликнула мадам Леона.– Надо закончить смотр. На сцену, голая команда!

Однако на сцене появился один Игорь и направился к суфлерской будке.

– Мадам Леона, – позвал он.

– Ну что там еще? Ей что-нибудь нужно? Вызови врача.

– Нет, мадам Леона…– Его грубый и хриплый из-за постоянных ангин голос совсем не вязался ни с его божественным телосложением, ни с благородной отточенностью движений во время танца.

– Мадам Леона, Капри просит начать все сначала. Она говорит, что, если ей придется ждать до завтра, на репетиции у нее снова может закружиться голова, ее охватит страх и она опять провалит репетицию. Она не хочет откладывать номер. Он придуман нами, и мало кто может его повторить. Надо, чтобы она его отрепетировала до конца или же отказалась от него. Третьего не дано. Ей надо побороть страх.

Мадам Леона ответила не сразу.

– Ладно, давайте сначала, – наконец произнесла она таким голосом, словно у нее слегка перехватило горло.

Капри, опустив голову, заняла свое место у водоема.

– С самого начала? – спросил дирижер оркестра.

– С самого начала, – ответила Капри, – но я не стану надевать мой костюм.

Они снова повторили фигуры танца. Сидевшие в зале немногочисленные зрители хранили молчание. Даже сквозь звуки оркестра чувствовалось, какая в зале стоит тишина. Приближался опасный момент. Все увидели, как женщина в костюме самородка выскользнула из рук старателя и присела на корточки рядом с деревьями. Танцовщик взял ее за коленку. Номер мог опять сорваться… Он легко подбросил вверх свою партнершу, и женщина, перевернувшись, выпрямилась во весь рост, а мужчина крепко ухватил ее за лодыжки вытянутыми руками. Раздались аплодисменты.

Мадам Леона нервным жестом отбросила назад прядь волос, глаза ее блестели, и она непроизвольно вскрикнула:

– Ой!

А на сцене, гордо выпрямившись и расправив плечи, улыбалась танцовщица. Затем она отработала весь танец до конца.

Когда номер был закончен, мадам Леона только и смогла произнести:

– Капри, ты была прекрасна.

– Как вам это нравится, Шассо? Вы чувствуете, какая атмосфера царит в зале? – спросил Лулу Пекер.

Он задал свой вопрос вполголоса, чтобы не привлекать внимания к дальней ложе, где находился со своим приятелем. Попасть на подобную ночную репетицию было особой привилегией. Еще не все костюмы были сшиты, не хватало многих декораций. Мадам Леона перед этим сказала: «Можешь привести сегодня вечером своего товарища, но устройтесь так, чтобы никто вас не видел и не слышал».

– Мне это очень интересно, – ответил Реми.– Но я буду доволен лишь в тот день, когда увижу на сцене артистов в моих костюмах! Вы считаете, что сможете представить меня сегодня Арманделю? Наверное, он очень занятой человек! А кстати, где же он?

Пекер еще больше понизил голос. Но говорил как всегда, растягивая слова.

– Я не вижу особой необходимости представлять вас Арманделю. Это бесполезное дело! Разве вы не видите, что тут всем заправляет его жена? И если вместо нее я вас представлю кому-то другому, она просто-напросто разозлится.

– А я-то думал, – сказал Реми, – что вы больше знакомы с Арманделем.

– Вы правы. Три года назад я выступал на этой сцене в скетче. В то время Леона еще не до конца окрутила его и не была за ним замужем. Правда, и тогда он уже ничего не мог без нее решить, но последнее слово все же оставалось за ним. А теперь… теперь вместо давнего знакомства с Арманделем лучше быть немного знакомым с Леоной.

– Так вы с ней немного знакомы?

– Да, – ответил с улыбкой Пекер.– Я с ней немного знаком, но зато знаю ее хорошо…

– Как так?

– Да вот так… А вы ей понравитесь. Вы в ее вкусе.

– Что значит «в ее вкусе»? Разве она из тех женщин, которые…

Реми, слегка смутившись, не закончил фразу.

– Из тех, кто любит мальчиков? – закончил фразу Пекер. На этот раз он откровенно расхохотался.– Ну уж нет. Ее не интересует постель. Вам нечего опасаться.

Однако тут же на его губах появилась дерзкая, почти насмешливая улыбка, и он добавил:

– А точнее… ее не очень интересует постель. И она редко спит с теми, с кем связана по работе. У нее просто нет для этого времени. Она лишь питает слабость к красивым мальчикам. И любит их ни за что, просто так, лишь бы они ей чаще попадались на глаза.– И совсем другим тоном тут же уточнил: – Она их любит именно потому, что с ними не спит, вы можете это понять? Если бы она спала с ними, то вскоре бы пресытилась либо стала бы еще более привередливой, и этих красавцев было бы поменьше вокруг нее.– И после короткой паузы добавил: – А может быть, у нее изменятся вкусы… Вы вполне в ее вкусе. Молодой, почти что блондин, но отнюдь не с женоподобной внешностью, юноша из приличной семьи и похожий на девственника.

По его лицу молодого волка, уже отмеченного печатью закулисной жизни, известной каждому, кто не понаслышке знаком с ее излишествами, промелькнула тень грусти, словно перед его взором явилось давнее воспоминание. И по обыкновению, перескакивая с одной мысли на другую, он добавил изменившимся голосом:

– Совсем как я… три года назад.

На сцене, залитой ярким светом после показа «Золотого возраста», позировали шестнадцать обнаженных французов из ее труппы и дюжина немцев. Они поворачивались спиной, анфас и в профиль. Мадам Леона бесцеремонно отправляла со сцены одного танцовщика за другим, начав с самых обделенных природой. Изгнанные делали вид, что довольны: номером меньше в их ревю. Один за другим они исчезали. Вот осталось восемнадцать избранников, вот пятнадцать, наконец, всего двенадцать.

Отобранные мадам Леоной красавцы, ободренные успехом просмотра, который в их глазах был залогом дальнейшей сценической карьеры, уже не спешили покидать освещенные подмостки. Они переговаривались между собой, забыв о том, что на них с завистью поглядывали из-за кулис товарищи по труппе.

Трое немцев, заметив, что у них соскользнули импровизированные набедренные повязки, отбросили всякий стыд. Небрежно, но сознательно они демонстрировали свое мужское достоинство, как бы лишний раз подчеркивая превосходство над несчастными хилыми существами, забракованными мадам Леоной.

II

Когда Лулу Пекер представил Реми мадам Леоне, она вначале не обратила на молодого человека ни малейшего внимания. Схватив кипу эскизов, которые он ей протянул, она торопливо перелистала несколько из них, прежде чем взглянуть на их автора. Оглядев молодого человека с ног до головы, она пристально посмотрела ему в лицо. Затем мадам Леона вновь обратилась к рисункам. Поначалу она удостоила Реми своим взглядом лишь потому, что ее удивило качество эскизов. И так как Реми ей понравился, она стала внимательно рассматривать рисунки.

– Да, – произнесла она, – В них что-то есть. Оставьте их мне и зайдите после окончания ревю недели через две… Посмотрим, что мы сможем вместе сделать.

– Спасибо, мадам, – произнес Реми.

Тут ему на помощь пришел Пекер.

– Реми Шассо не может оставить у вас свои эскизы, – и он незаметно толкнул молодого человека ногой.– На этой неделе он должен их показать в другом месте. Вы же видите, что это серьезная работа. Пока вы будете раздумывать две недели, его перехватят другие.

– Ты слишком недоверчив, Лулу, – произнесла мадам Леона.– Уж не думаешь ли ты, что я способна украсть чужие идеи?

– Вы сами, возможно, нет, – сказал Пекер, – но, например, Мириам наверняка не будет испытывать угрызений совести. Тем более что за год вы выжали из нее все, что у нее было в голове.

– Вот как? – подняв от удивления брови, произнесла мадам Леона.– Ты находишь? Ты со временем не изменился, и это мне нравится. К тому же умеешь постоять за себя.

– А как же иначе! – заметил Пекер.

– Кстати, как поживает Меме? – спросила мадам Леона.

– Неплохо. Я с ней увижусь вечером.

– Передай ей от меня привет.

Реми знал, о ком говорила мадам Леона. Он даже почувствовал в ее голосе оттенок дружеской фамильярности, когда она произнесла столь известное всему артистическому миру имя Меме.

В прошлом та была опереточной примадонной. К сорока пяти годам, когда у нее ослабел голос, она перешла в драматический театр. И с тех пор ее имя не сходило с афиш парижских театров, где давались музыкальные представления или ставились комедии. Все звали ее Меме: театральные журналисты, богачи, зрители, заполняющие самые дешевые места в театре, товарищи по сцене и, наконец, Лулу Пекер, ставший полтора года назад ее любовником.

Мадам Леона жестом подозвала Арманделя. И Реми подумал, что она решила представить его самому директору. Но ее мысли были уже заняты совсем другим.

Речь пошла об использовании в мюзик-холле мужской части труппы. Эта властная женщина, известная на всю Францию своим непререкаемым авторитетом в области мюзик-холла, нисколько не сомневалась ни в своем опыте, ни в творческом чутье. Научившись скрывать пробелы в своем образовании, она удивляла всех тем, что обращалась к каждому за советом всякий раз, когда твердо решала поступать, как ей подсказывает интуиция.

– Подойди ко мне, Армандель! – позвала она.– Поговори с Пекером и его другом, у которого отличный вкус; пусть они тебе подтвердят, что я права.

Безусловно, она стремилась получить одобрение поочередно у всех окружавших ее людей, чтобы лишний раз убедиться в полноте своей власти. Она не любила, когда ей противоречили. Однако, с другой стороны, она терпеть не могла явной и неумеренной лести и, возможно, искала весомых аргументов, подтверждавших правильность ее суждений, основанных на профессиональном чутье, а не на образовании.

И она пустилась в пространные рассуждения о том, что теперь никого не удивишь оргиями голых женщин, появлением на сцене девиц с обнаженными пупками и грудями, колышущимися при ходьбе на высоких каблуках. Все это, говорила она, вчерашний день и вышло из моды. Все это годилось в те времена, когда женщины не посещали представления мюзик-холла. Какая публика определяет в настоящее время успех ревю? Женская. Именно женская публика вынуждает режиссеров жертвовать лучшим актером в пользу бездарного и безликого дебютанта, но наделенного в глазах женщин особыми качествами, которые мужчины не могут разглядеть. Именно женская публика заставляет ставить на сцене спектакли, затрагивающие особые душевные струны, или же побуждает автора романа разрабатывать определенные сюжеты. Посещают ли мюзик-холл современные женщины, лишенные нравственных предрассудков? Разве не ходят они сами на представления со своими мужчинами и не советуют посмотреть ревю подругам? Так нужно ли, чтобы они судачили о других женщинах? Чтобы зрительницы со своих мест разбирали их по косточкам либо завидовали? Ясно, что нет. Остается одно: надо им показывать мужчин. И не лишь бы каких, а наиболее красивых и приятных во всех отношениях и, что самое главное, сексуально привлекательных. Еще лет двадцать назад никто бы не осмелился и заикнуться о мужской сексапильности артиста. Лет тридцать назад красавца мужчину назвали бы мужчиной приятной наружности или же приятным молодым человеком, но никогда бы не посмели назвать красавцем. С тех пор нравы изменились. Ну да, благодаря Валентино, Шарлю Пелисье и Гарри Куперу. И всем пришлось подчиниться новым веяниям. Теперь настала мода на мальчиков. Нам нужны мальчики!

И если Армандель проникнется этой идеей – а он всегда держит нос по ветру, – то обеспечит для ревю необходимую рекламу. Впрочем, об этом разговор еще впереди.

– Ну, – произнесла мадам Леона, – а теперь за дело. Армандель, передай, что в полночь для всех будет подано кофе с молоком и сандвичи. А с вами, – обратилась она к Реми, – до встречи через две недели. До свидания. До свидания, Лулу.

– Шассо, вы можете остаться, если хотите, – сказал Пекер, – а у меня свидание. Уйдете, когда вам надоест. В два часа я буду в ресторане «Рош», в пивной Рошешуар, что находится на бульваре справа от площади Бланш. Мы там сможем пропустить по кружечке пива. И не волнуйтесь: на днях вы обязательно получите от Леоны какой-нибудь заказ. Она мне никогда еще не отказывала.

***

Оставшись один в ложе бенуара, Реми стал ожидать конца репетиции. Но, к своему удивлению, он не чувствовал большой радости от первого успеха.

В самом деле, он был теперь вхож в этот дом, о чем раньше мог только мечтать. И этим он был обязан только самому себе. Только себе, ибо его отец, несмотря на солидные связи и состояние, сколоченное в результате успешной деятельности фирмы под названием «Яйца, масло и сыры Шассо», отказал ему в помощи. Вот уже целых три месяца прошло со дня восемнадцатилетия, а сколько скандалов, ругани и «игр в молчание» пришлось снести Реми за то, что он не захотел последовать по стопам отца и отказался принять участие в деятельности его фирмы!

– Папа, я бы мог понять тебя, если бы мы были бедняками.

– Именно потому, что у меня огромный оборот, – заявил папаша Шассо, – и тысяча триста гектаров земли в Босе, я и запрещаю тебе заниматься ремеслом бездельников! И не рассчитывай на мою помощь. У меня прекрасные отношения с руководством Концерна культурно-развлекательных заведений, так как я основной поставщик их буфетов, но тебе я не дам ни одной рекомендации. Выкручивайся сам, как можешь.

Реми последовал совету отца. И вот перед ним открылась первая дверь. Однако разве ему никто в этом не помог?

Именно это обстоятельство и мешало ему по-настоящему радоваться. В самом деле, ведь этим он был обязан Пекеру. О! Он с симпатией относился к этому блестящему актеру, обезоруживавшему своим искренним цинизмом, хорошему товарищу, чье дружеское расположение льстило его самолюбию. Однако мадам Леона никогда бы не приняла его, Реми Шассо, если бы Пекер не был в свое время любовником этой женщины.

Вот что мучило и унижало Реми в собственных глазах. Ведь он воспользовался любовными связями своего друга. Он смутно чувствовал, что в этом есть что-то не совсем порядочное, не совсем чистое. У него было такое ощущение, как будто он извлек выгоду из собственных любовных похождений.

Ибо ему еще была неизвестна любовь, а о наслаждении он имел весьма туманное представление. Для него все, что связано с наслаждением и любовью, было окутано тайной, непредсказуемо и казалось помехой в жизни.

Он еще ни разу не занимался любовью. Ни на секунду не сомневаясь в том, что каждый любовник страстно влюблен, он не мог себе представить, как может влюбленный мужчина хотя бы в мыслях допустить малейший расчет или извлечь из своей любовной связи какую-то, пусть даже самую малую выгоду.

Он всегда говорил себе: «Когда у меня будет любовница, я никогда не сяду за ее стол, даже если она не содержанка или замужняя женщина».