Текст книги "Красные орлы"

Борьба разгорается все сильнее, враги ни перед чем не останавливаются. Когда мы проходили мимо станции Самоцвет, видели сброшенные под откос вагоны. Здесь погибло немало товарищей из Камышловского полка. Белогвардейцы пытались задержать его переброску в Нижний Тагил и ночью организовали крушение.

Только это им все равно не помогло. Камышловский полк вовремя прибыл на место. Агитатор товарищ Лобков нам рассказал, как красноармейцы прямо из вагонов бросились в атаку, разбили беляков, отогнали их от завода.

Что ни бой – у нас новые герои. Сейчас в нашем полку все с гордостью говорят о помощнике командира Камышловского полка товарище Кангелари, который, несмотря на сильное ранение, не оставил боевых товарищей и продолжал храбро вести их за собой в наступление.

Твердо решил записывать в дневнике имена и подвиги наших смельчаков. Буду хранить их в памяти, пока сам жив.

От Алапаевска до Ясашной отходили без задержки. Каждый из нас понимал, почему нельзя мешкать: положение под Тагилом тяжелое, белые стараются прорваться к Кушве, в тыл нашей дивизии. Говорят, беляки наступают на Кушву также со стороны Ирбита. Занят ими и город Верхотурье.

Нашему 1-му Крестьянскому коммунистическому полку приказано постепенно продвигаться к Нижнему Тагилу. В таком марше приятного, конечно, мало, ведь мы отступаем. Но почти все держатся хорошо, спокойно. Чувствуется, что люди закалились, стали тверже. Теперь редко когда услышишь панический разговор или сплетню.

3-я рота расположилась у самой станции, возле небольшого деревянного вокзальчика. Развели костры, обжигаясь, попиваем чай с дымком. Такой чай можно пить только горячим. Чуть вода остынет, сразу почувствуешь, что она болотная.

Когда чаевничали, подошел командир полка Филипп Егорович Акулов. По одежде он нисколько не отличается от других командиров. Кожаная куртка, затянутая ремнями, серая каракулевая шапка, широченные галифе, высокие сапоги с узкими голенищами. На поясе наган и сабля. Между собой красноармейцы называют комполка «Бузуй». Это любимое словечко товарища Акулова. С него он и на этот раз начал:

– Ну что, орлы, бузуете?

– Бузуем, Филипп Егорович!

– Дальше идти можете?

– Можем!

– Отдохните часика два, а там опять давай бузуй.

Товарищ Акулов отозвал в сторонку командиров, и по долетавшим до меня словам я понял: предстоит разрушить железнодорожное полотно и стрелки, поджечь порожние вагоны и вокзал.

Когда красноармейцы узнали, в чем дело, приумолкли. Мы ведь хотим строить, а тут приходится уничтожать. Но что попишешь, надо мешать врагу двигаться вперед, затруднять его наступление. Чем скорее разгромим белую сволочь, тем быстрее начнем строить. И построим такое, что и не снилось людям!..

Размечтался я, а надо собираться. Уже одиннадцать часов вечера. Товарищи вздремнули; встают, поеживаются. Сырой туман смешался с дымом и гарью от подожженных построек. Трудно дышать. Кругом тишина. Ни выстрела.

Кончаю. Через полчаса выступаем.

3 октября. Нижняя Салда

Несколько суток стоим в Нижней Салде. Белые ведут себя тихо. Мы воспользовались этим, отдохнули, выспались, помылись в бане. Нижняя Салда – большой заводской поселок. На главной улице есть даже деревянный тротуар.

Полк пополняется. Прибыли две роты китайских добровольцев – человек около 200. Все они рабочие уральских заводов, копей и лесорубы.

Еще в Режевском заводе я слыхал, что в Красной Армии есть и китайцы. В Волынском полку была китайская рота. Во время мятежа она сильно пострадала от наших внутренних врагов.

А на станции Ясашной влился в наш полк большой добровольческий отряд товарища Павлова, с которым прибыло около сотни человек из алапаевского Союза социалистической молодежи.

Сил у нас теперь больше и настроение лучше.

Вчера состоялась полковая партийная конференция. Говорили о задачах полка и выбрали руководство партколлектива. Председателем – товарищ Ф.И. Стриганов. Членами: М.Д. Ковригин, П.М. Тарских, И.И. Басаргин, военком А.А. Юдин и помвоенкома А.М. Цеховский.

Сегодня после обеда объявлен приказ: двигаемся дальше, к Нижнему Тагилу. А хорошо бы пожить здесь денек-два еще. Но ничего не поделаешь: приказ надо выполнять… Возможно, двинемся не пешком, а по железной дороге.

7 октября. Станция Салка

5 октября весь полк собрался в окрестностях Салки.

Положение наше ухудшилось. Беляки не то позавчера, не то еще 4 октября взяли Нижний Тагил и станцию Сан-Донато. Мы отрезаны от бригады и дивизии. Из наступления, предпринятого полком, ничего не получилось. Соединиться со своими, которые воевали в Тагиле, не удалось. Теперь занимаем оборону у станции Салка. Рядом село Покровское. Белые обстреливают нашу роту из пулеметов, но близко не подходят. Мы в ответ стреляем по ним.

Видел раненых китайцев. Очень мужественно переносят боль. И сражаются до последней возможности. Когда кончаются патроны, с криком «контрами!» бросаются в штыки. Что такое «контрами», никто толком не ведает, но предполагаем что-нибудь вроде «бей контру!»

Под Шадринском сражались плечом к плечу с мадьярами, а теперь рядом с нами китайские товарищи. Как это прекрасно! Значит, и за пределами России люди понимают, что Октябрь несет свободу всему миру.

При царизме русских старались натравить на другие народы, а другие народы на русских. Но стоило свергнуть власть царя и капиталистов, как русские рабочие и бедняки-крестьяне протянули руку трудовому люду всех стран. Наши враги – не турки или мадьяры, а богачи любой национальности, и прежде всего – русские. Наша непобедимая сила в братстве с трудящимися всего мира.

Сегодня китайские товарищи вместе с нами проливают кровь под Нижним Тагилом. Но придет час, когда и мы поможем трудовому Китаю освободиться от своих и пришлых угнетателей…

Пока я сидел над своим дневником, командование приняло важное решение. Только что объявили: под утро отступаем дальше. Надо торопиться – как бы белые окончательно не перерезали путь на Кушву. Отступать придется по бездорожью, через болота и леса. Что и говорить, дело невеселое.

А у меня есть еще и личные причины, из-за которых ухудшилось настроение. Я никому об этом не говорил, но в дневник записать надо.

Сегодня встретился со знакомым камышловским гимназистом Сашкой Чуваковым. Как он попал в полк, не знаю. Сашка немного старше меня, но остался однажды на второй год, и учились мы вместе.

Говоря по-честному, мне он в гимназии нравился: не унижался перед учителями, не выпрашивал хороших отметок. Когда выгоняли из класса, шел спокойно. В драках не трусил.

И вот мы снова вместе. Сашка – тоже красноармеец. Но на кого он похож! Шинель без ремня и хлястика. Сам давно не умывался, винтовка в грязи. Вид растерзанный, жалкий. Даже трудно поверить, что это – некогда лихой и смелый гимназист Чуваков.

Разговорились. Он твердит лишь одно:

– Мы отрезаны, все пропало, спасенья нет…

Пытаюсь с ним спорить, но в ответ слышу:

– Дурак был, что пошел с красными.

Как же это понимать? Выходит, он пошел в Красную Армию, надеясь, что она легко и скоро победит. А едва наступил час испытаний, раскис.

Ясно: у него не было твердой и честной веры, убежденности в правоте пролетарского дела.

Я понимаю, что среди нас могут оказаться всякие люди, по разным соображениям примкнувшие к революции. Но когда сам встречаешься с таким человеком, да еще этот человек оказывается твоим давним знакомцем, становится не по себе.

А тут еще новое осложнение: вместе с нами через леса и болота пойдут подводы с беженцами. Белые без жалости и пощады расправляются с семьями красноармейцев. Потому и приходится нам брать с собой женщин, стариков и детей из-под Тюмени, Долматова, Верхней Течи, Катайска, Каменска, Камышлова, Егоршина, Алапаевска.

Как мы будем с ними двигаться, не могу себе представить. Но ведь не оставишь их, не бросишь на произвол судьбы!

10 октября. Деревня Ясьва

Неужели не найдется писатель, который рассказал бы людям о нашем походе?!

Идем уже не первый день, а запомнился каждый час, каждый шаг. Поначалу, от Салки, дорога была сносная. Мы приободрились – не так страшен черт, как его малюют. Но вскоре выяснилось, что радовались преждевременно.

Поля кончились, колонна вошла в лес. Дорога превратилась в узкую дорожку, а еще через несколько верст – в тропку. Эта тропка и привела под утро в совсем гиблые места. Кругом – болота, поросшие реденькими елями и березками.

Было бы еще полбеды, если б шли гуськом несколько человек, а то – целый полк, с артиллерией, обозом. После кавэскадрона, головного третьего батальона и штаба от тропы ничего не осталось. Что ни шаг, чуть не по колено проваливаешься в грязь. Молодым так-сяк, а пожилым тяжело.

Вместе с нашим первым батальоном двигалась полковая батарея, за ней второй батальон, потом китайские роты и, наконец, тылы 1-го Горного полка.

Артиллерийские лошади выбились из сил и вскоре пристали. Тогда командиры приказали разобрать снаряды из передков, взять по одному на брата.

Так у нас в вещевых мешках оказались снаряды. Вытаскивать ноги из грязи стало совсем невмоготу. Да и лошадкам нашей помощи хватило ненадолго. Не ожидая приказа, мы на гиблых местах впрягались в упряжки сами. А как же иначе? Не оставлять же в беде нашу славную боевую батарею!

Совсем плохо было с беженцами. Детишки, старики, женщины ехали на подводах. Лошади то и дело останавливались. Колонна двигалась черепашьим шагом.

Кое-кто из бойцов начал роптать: «Связались с бабьем, а приказ останется невыполненным, к месту назначения опоздаем». Но таким быстро затыкали рот, обрывали на полуслове.

Однако так дальше продолжаться не могло. Командиры посоветовали беженцам по возможности сгрузить с подвод добро. Женщины и слушать не хотели.

Пришлось прибегнуть к принудительным мерам. И тут началось нечто несусветное. Крик, гам, слезы. Все вокруг покрылось пухом из разорванных подушек и перин.

Кто-кто, а мы хорошо понимали, каково женщинам лишиться своего скарба, годами накопленного на трудовые копейки. Но иного выхода не было. Ведь это делалось, чтобы спасти жизнь тем же женщинам, детям, старикам и иметь возможность снова бить врагов революции.

Я отлично понимал, насколько все это правильно. Однако у меня остался тяжелый осадок после «пухового побоища». Пишу, а у самого и сейчас перед глазами стоят охваченные горем женщины, слышу их жалобы, ругань, плач…

Вскоре мы нагнали 3-й батальон. Не потому, что быстро шли. Просто он застрял. Начиналась непроходимая лесная топь. Теперь уж, казалось, никак не пробиться вперед.

Но, наверное, мы сами не знаем своих сил, не знаем, на что способны ради жизни, ради победы.

Принялись настилать гать. Одни рубили деревья, другие очищали их от сучьев, третьи укладывали. Беженцы, забыв о недавних обидах, тоже принялись за работу.

Продвигались мы медленно, но все-таки продвигались.

С грехом пополам вышли к реке Тагилу у деревни Ясьва. Здесь – снова беда. Река, хоть неширокая и неглубокая, но быстрая. А ни парома, ни моста нет. Первым встал вопрос: как быть с батареей? Над этим все ломали голову: и командиры, и красноармейцы. Предлагались разные способы. В конце концов решили перетянуть пушки канатами на небольшом плоту вручную. Одно орудие затонуло и его долго вытаскивали. Сам товарищ Акулов Ф Е. хлопотал по горло в воде. Четыре часа возились с батареей, а всего на переправе пробыли шесть часов.

За рекой Тагилом стало посуше. Плохонькие лесные проселки показались нам мостовой. Как приятно, когда под ногами не чавкает грязь, когда тебя не засасывает болото!

Однако опять же радоваться было рано. Мы потеряли связь с дивизией. Никто не знает, в чьих руках Кушва, к которой пробиваемся с таким трудом.

Командиры беспокоятся, как бы белые раньше нас не вышли на дорогу Ирбит – Кушва.

Стараемся идти побыстрее. Но чувствуется, что люди сильно измучились. Да и питаемся кое-как: сухари, чай.

Командиры рот, комиссар товарищ Юдин, его помощник товарищ Цеховский, заместитель председателя полкового партийного коллектива Миша Ковригин, председатель укома товарищ Федоров все время с нами. Они наравне со всеми мостили гать, перетягивали пушки и пили дымный чай из котелков.

От этого делаешься спокойнее и увереннее. Видишь, что вожаки наши – такие же простые люди, как и мы. У них есть перед нами лишь одно преимущество: в самый трудный момент умеют шуткой, острым словом приободрить всех нас. Этим же бесценным качеством обладает (и, пожалуй, даже лучше других) наш любимый агитатор товарищ Лобков. Он – маленький, невзрачный на вид человек лет тридцати, а уже успел побывать в Сибири на каторге. Когда он рассказывает о большевиках-подпольщиках, об их работе «на воле» и поведении в тюрьмах, чувствуешь прилив сил, готов горы свернуть.

Разве пережитое нами на марше можно сравнить с тем, что испытали наши старшие товарищи, при кровавом царизме боровшиеся за революцию?!

14 октября. Кушва

Не так уж много времени прошло после нашего отступления от Салки к Кушве. Но теперь это – тема воспоминаний, повод для шуток. Можно посмеяться над тем, как вытаскивали из грязи ботинки, «воевали» с женщинами, «купались» в холодном Тагиле.

Шутки шутками, а ведь могло все кончиться худо, поддайся люди панике, страху, нарушь дисциплину, боевую спайку. Мог кто-нибудь и дезертировать, спасая свою шкуру. Ведь еще до похода один такой нашелся. Это был Сашка Чуваков. Хныкал-хныкал, да и удрал из полка.

В общем, марш кончился гораздо радостнее, чем начался.

От Ирбита белые не успели подойти, и дорога нашему полку на Кушву была свободна. Со стороны Нижнего Тагила противник хоть и продвинулся, но отрезать нам путь тоже не смог.

Встретились с представителями 1-й бригады и политотдела дивизии. Они не меньше нас обрадовались этой встрече. В дивизии уже думали, что полк погиб, а мы живы-здоровы. Оставили белым лишь поломанные телеги и домашний скарб, брошенный в болото.

Когда вступали в Кушву, на улицу высыпали рабочие, женщины, дети. Все от души нас приветствовали.

Не стану описывать, как мы отмывались, отсыпались, как лихо расправлялись с горячими щами и кашей, с какой жадностью набрасывались на газеты.

Сразу же после прибытия в Кушву в моей красноармейской жизни произошла большая перемена. Меня вызвал комиссар полка товарищ Юдин и сказал, что я назначаюсь полковым корреспондентом. Должности такой, конечно, нет. Просто мне надо находиться с комиссаром, знать все, что происходит в полку, и писать о наиболее интересном в газету нашей дивизии «Окопная правда» и в газету 3-й армии «Красный набат».

Я немного растерялся. Кроме того, не хотелось уходить от друзей. Но товарищ Юдин обещал отпускать меня в любую роту. И не только отпускать, а даже посылать. «Какой же ты корреспондент, если не будешь знать, как живут красноармейцы», – сказал он.

Почему выбор пал на меня, не понимаю. Вероятно, комиссар заметил мои маленькие статейки, которые печатались иногда в «Окопной правде». Я не стал выяснять причину. Зачем задавать лишние вопросы?

Предложение комиссара, когда я его обдумал, мне понравилось. Ведь это благородное дело – писать о наших героических красноармейцах и командирах. Хорошо, если о каждом подвиге будут узнавать многие люди, если имя смельчака будет передаваться из уст в уста. Только сумею ли я красочно описать?..

Постепенно привыкаю к товарищу Юдину. По первому впечатлению, он мрачноватый, молчаливый. Невольно испытываешь робость перед этим большим, грузным матросом-черноморцем, перед его густым басом.

Однако я уже убедился, что комиссар наш в обращении с красноармейцами прост и душевен. Во время боя, это я не раз видел, товарищ Юдин верхом выезжает на позиции, словно ему и пули нипочем.

Поселился я в домике по соседству с командиром и комиссаром. Нас здесь трое. Кроме меня, мой земляк, один из немногих избежавших ареста коммунистов, Иван Андреевич Голиков, который ведает охраной штаба, и ординарец командира полка Осип Полуяхтов – тоже коммунист. Ивану Андреевичу под сорок, Осипу нет и тридцати. Чувствую, что мы с Полуяхтовым сдружимся.

17 октября. Кушва

Со вчерашнего дня нашим полком командует товарищ Ослоповский. Товарищ Акулов стал командиром 1-й бригады. Батальон от товарища Ослоповского принял боевой командир роты товарищ Полуяхтов, бывший председатель Ильинского волисполкома.

Вчера зашел по делам к товарищу Юдину. Его не оказалось дома. Командир полка товарищ Ослоповский меня спрашивает:

– Кто такой будешь?

Я назвался. Он посмотрел внимательно, задумался:

– Случаем, не Ивана Николаевича сын?

– Его самого, – ответил я, волнуясь. (Когда спрашивают об отце, не могу не волноваться.)

Комполка вспомнил, как он с бойцами, отходя из Песков к Камышлову, попал в нашу Борисову. Там услышал про моего отца, про других коммунистов, арестованных белыми. Зашел к нам домой, разговорился с матерью, утешил ее, как умел. От матери узнал и про меня.

– Не зря говорят, что земля тесна, – улыбнулся командир полка. – Выходит, мы с тобой теперь вместе белых крошим.

– Выходит так, товарищ Ослоповский, – ответил я.

– Смотри, с тебя, как с сына Ивана Николаевича, спрос вдвойне…

Мне по душе пришелся этот короткий разговор. Понравилось и то, что командир полка побывал у нас дома, когда узнал о нашей беде, что запомнил разговор с мамой и называл ее теперь Вассой Васильевной.

В Кушве я опять увидел китайцев. Теперь они сведены в особый батальон. Командует батальоном Жен Фу-чен. Однажды при мне китайские товарищи фотографировались на улице вместе с Филиппом Егоровичем Акуловым, Ослоповским, Юдиным и помощником командира полка С.Т. Акуловым.

Среди наших бойцов много разговоров о китайских товарищах. Известно, что они любят оружие и никогда с ним не расстаются. Особенно ценят «машинки». Так они называют пулеметы. Штыков на винтовках у них сохранилось больше, чем у нас. Следят за обмундированием, ходят с красными бантами.

У китайцев, как я успел заметить, дисциплина крепкая. Безоговорочно выполняют любое требование не только батальонного или ротного командира, но и взводного, и отделенного. Сами красноармейцы строго следят за порядком. К нам относятся, как братья. При встречах смеются, хлопают по плечу, жмут руку.

Жаль будет, если придется расстаться с ними. А такие разговоры ведутся. Говорят, что создается китайский полк.

24 октября. Кушва

Наш кушвинский отдых продолжался недолго. Вскоре после того как мы вошли в Кушву, белые начали на нее наступление. Накопив порядочные силы, они захватили Лайский завод, станцию Лаю, деревню Малую Лаю, Нижне-Баранчинский завод и 18 октября приблизились к Кушве.

Тут-то командиры и решили направить на врага наш полк. Хотя у белых гораздо больше людей и оружия, надеялись, что мы не подведем. Полк и правда не подвел. Подошли к белякам незаметно, скрытно. Ударили с такой силой и яростью, особенно у горы Гребешки, что от беляков только пух полетел. На дороге противник оставил много пулеметов, винтовок, снарядов и обоз. Поле между станцией Баранча и Баранчинским заводом усеяно убитыми и ранеными.

Мы, не давая белым передохнуть, гнали их верст двадцать пять. Вернули все деревни, станции и заводы до самого села Балакино.

А сколько истинных героев выявилось опять в нашем полку! Про начальника полковой пулеметной команды товарища Таланкина Афанасия Семеновича рассказывают просто чудеса. Переодевшись в форму офицера, он вышел навстречу белым и выспросил у них о заставе под горой Гребешки, выведал самые удобные подступы к ней.

После боя я, как всегда, заинтересовался пленными: нет ли из деревень нашей волости, не знает ли кто об отце, о нашей семье? На этот раз мне повезло. Среди пленных из разбитой 7-й пехотной дивизии князя Голицына отыскал несколько земляков. Они выложили все, что знали о моей родне.

Отец, по словам пленных, жив. Находится вместе со своими товарищами-коммунистами в челябинской тюрьме. Наша семья по-прежнему в Борисовой. Маму таскали в сборню[1]1
  Сборня – от слова сбор, сбираться, собираться. Помещение для сельских сходок (собраний) и место работы сельского старосты (в старое время), а теперь сельского Совета. Располагается обычно в центре села, деревни. – Авт.


[Закрыть] на допросы. Однажды в праздник кулачье выбило у нас окна. В Каменском заводе тоже бандитствуют кулаки.

Я понимаю, что рассказам пленных полностью доверять нельзя. Кроме того, многое могло измениться в последние дни. И все-таки у меня укрепилась надежда, что отец останется в живых.

Мысль о нем не покидает меня никогда. Бывает, ночью на марше бредешь усталый и представляешь себе, как встречаешься с отцом, как беседуешь с ним, вспоминаешь отцовы наставления. Закроешь глаза и видишь перед собой его лицо.

Чтобы спасти отца, надо скорее разбить белых.

Наши красноармейцы рвутся вперед. Последние победы разгорячили всех. Только и разговоров: «Отбить бы у беляков Нижний Тагил».

Но дальше наступать нам запретили: можем оторваться от соседних полков и попасть под удар.

29 октября. Кушва

О наших славных победах знают в Москве! Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет наградил наш полк почетным Красным Знаменем, а командование дало ему название – «Красные орлы».

Позавчера состоялось торжественное вручение Знамени. Те части полка, которые находятся на позициях, прислали в Кушву своих делегатов. Было много представителей от других полков дивизии. Из столицы прибыл уполномоченный ВЦИК, из Перми – командующий армией, член Реввоенсовета и политкомиссар армии.

Утром на станцию Гороблагодатская для встречи прибывших от полка был выслан почетный караул, в который вошла вся 1-я рота товарища Баженова.

В Кушве около памятника жертвам революции состоялся большой митинг. В момент вручения Знамени выглянуло солнце и сделалось особенно светло и радостно. Первый раз в жизни я услышал сразу три полковых оркестра. Всем торжеством руководил товарищ Акулов Ф. Е.

Прочитали постановление ВЦИК и приказ по 3-й армии.

Я так волновался, что ничего не запомнил из постановления, да и приказ перечитывал потом снова. В приказе перечислялись боевые заслуги полка «Красных орлов», говорилось, что полк своим примером восстановил надломленные моральные силы дивизии и доказал всем: молодая Красная Армия никогда не допустит победы врагов трудового народа.

Представитель ВЦИК вручил Знамя командиру 1-й бригады товарищу Акулову, а тот передал его командиру нашего полка товарищу Ослоповскому. С ответной речью от полка выступал наш военком товарищ Юдин.

Наступила незабываемая минута. Товарищ Ослоповский вызвал первого знаменщика нашего полка рабочего-добровольца Якова Овсянникова. За Овсянниковым шел я, за мной – Саша Мясников, алапаевский комсомолец.

Когда я узнал, что вместе с Овсянниковым и Сашей буду принимать Знамя, то от радости не находил себе места. Вот бы увидел отец!

Я решил, что раз нахожусь при Знамени, должен как можно лучше вооружиться. Прихватил ручные гранаты. Русскую «бутылку» заткнул за пояс, а английскую гранату «мильса» прицепил на ремень.

Воодушевление наше не знает границ. Мы готовы к новым боям во имя всемирной власти Советов.

8 ноября. Кушва

Ровно год назад была свергнута власть помещиков и капиталистов. Этот день – праздник всего трудового человечества.

6 ноября мы собрались в нетопленом клубе Кушвинского завода, чтобы отметить великую годовщину. Выступали товарищи из дивизии и из полка. Самую зажигательную речь произнес начальник политического отдела старый большевик Валентин Михайлович Мулин. Меня эта речь прямо-таки потрясла. Даже то, что говорилось уже товарищами, выступавшими раньше, Мулин, как всегда, сумел высказать по-своему, какими-то особыми, задевающими каждого словами. В конце речи голос его вдруг зазвенел. Он стал на память читать Горького:

«– Что сделаю я для людей?! – сильнее грома крикнул Данко… Разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой. Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали, как камни. – Идем! – крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям. Они бросились за ним, очарованные… Лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была – там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и золотом сверкала река…»

Когда Мулин кончил, никто не хлопал. Триста человек, сидящие в холодном зале, молчали потрясенные.

Некоторые и раньше читали «Старуху Изергиль», но большинство не знало этого знаменитого горьковского произведения. Однако до всех дошел смысл, который вложил товарищ Мулин в образ Данко: большевики – люди огненного сердца, ради счастья народа они готовы пожертвовать всем, готовы разорвать свою грудь и вынуть сердце, которое осветит беднякам путь к свободе.

Я раздобыл томик Горького. Вновь читаю и перечитываю «Старуху Изергиль». Хочу запомнить наизусть. Каждый раз, когда подхожу к словам: «Что я сделаю для людей?!» – слезы душат меня, строчки расплываются перед глазами.

Я немало пережил за последнее время. Видел, как гибнут в бою товарищи, сам бывал на шаг от смерти. Но никогда, ни разу не плакал. Никто не может сказать, что у меня «глаза на мокром месте». А читая про Данко, то и дело достаю платок. Данко выражает самое близкое моей душе, самое сокровенное в моих мыслях.

Рассказать об этом я никому не смог бы, не сумел, но в дневнике признаюсь: мечтаю хоть немного походить на него, отдать сердце людям труда. Хочу, чтобы слова про Данко стали моей клятвой на всю жизнь.

9 ноября. Кушва

Вчера не успел написать об остальных событиях праздничных дней. Наверстываю сегодня.

Рано утром 7 ноября вместе с комиссаром Юдиным и двумя товарищами из политотдела – Басаргиным и Мендельсоном я верхом поехал на позицию в Малую Лаю. За нами в розвальнях везли подарки для красноармейцев. Труженики Советской России, несмотря на нужду, помнили о своих защитниках и слали им к празднику гостинцы. В белом мешочке – пачка махорки, курительная бумага, коробок спичек, нитки, иголки, конверты и другие полезные вещи. Кроме того, письмецо с сердечным поздравлением.

Ехали долго. Лесная дорога оказалась длинной и трудной. Когда приблизились к деревне, попали под артиллерийский обстрел. Снаряды рвались прямо на дороге, но мы благополучно добрались до околицы. Здесь начинались проволочные заграждения и окопы нашего батальона. Нагрузившись подарками, отправились по ротам.

Гостинцы принесли большую радость красноармейцам.

– Передайте рабочему классу, что мы не подкачаем, – просили нас товарищи.

После того как подарки были розданы, часть бойцов собралась на митинг в избе посредине деревни. Изба большая, но когда в нее набилось человек пятьдесят да все сразу задымили махоркой из новых кисетов, теснота и духота стали невообразимыми.

Товарищ Юдин открыл митинг, поздравил всех с днем 7 ноября и разъяснил, почему празднуется этот день. Потом объявил:

– Слово для доклада о текущем моменте имеет красноармеец товарищ Голиков.

Я вышел вперед, снял шапку и начал свою речь. Когда заговорил, так волновался, что не слышал собственного голоса, не различал перед собой людей. Это первое мое выступление в Красной Армии. Да еще в такой день!

Говорил минут двадцать. Остановился на текущем моменте, на героических боях Красной Армии против белогвардейцев и мировой буржуазии, на революционной борьбе рабочего класса других стран, на задачах нашего полка «Красных орлов». Красноармейцы слушали внимательно, сочувствовали моим переживаниям. После речи стали задавать вопросы. Я отвечал, как умел. Завязался общий разговор. Потом я достал привезенные с собой газеты и листовки. На них набросились с жадностью, и в две минуты от большой пачки ничего не осталось.

Товарищ Юдин меня ободрил. Сказал, что получилось неплохо, что надо выступать почаще и не к чему так волноваться.

Во время митинга белые опять стали обстреливать деревню. Один снаряд попал в баню, неподалеку от нашей избы. Там отдыхало несколько красноармейцев. Убитых не было, но оказались раненые и контуженые.

14 ноября. Кушва

Вспомнил, что в Кушву переехала моя первая камышловская квартирная хозяйка Евгения Францевна Кузьмина-Караваева. Это она в 1911 году согласилась подготовить меня к вступительным экзаменам в гимназию и приняла за небольшую плату к себе на квартиру.

Мне захотелось повидаться и поговорить с ней. Я думал, Евгения Францевна обрадуется, когда увидит, что ее ученик стал красноармейцем. Но все получилось совсем не так. В первый момент мы не узнали друг друга. Евгения Францевна заметно растерялась при виде человека в военной форме, а я растерялся оттого, что она сильно смущена.

Успокоившись, повела меня к мужу – Владимиру Абрамовичу Кирхгофу. Это обрусевший немец. Служил почтовым чиновником в Камышлове и здесь, в Кушве, занимается тем же. Он почему-то сразу стал возмущаться:

– Смотри, каких они детей мобилизуют в свою армию.

Мне это не понравилось: «они»… «в свою армию»… Да и какой я ребенок? Я уже давно привык, что ко мне взрослые относятся, как к равному.

– Никто меня не мобилизовывал, – твердо сказал я. – По своей воле пошел.

Старики были несказанно удивлены. Они не представляли себе, как можно по собственному желанию идти в Красную Армию, чтобы бить белых. Владимир Абрамович стал уверять, что я по молодости сделал легкомысленный шаг, что я раскаюсь и т. д. Принялись уговаривать меня уйти из Красной Армии:

– Ты можешь остаться у нас. А потом, когда снова вернутся нормальные времена, мы все объясним властям.

Тут я вовсе не выдержал. Сказал, что вступил в партию большевиков, ни за что не изменю своим товарищам, а «нормальные времена», о которых они мечтают, никогда не вернутся.

Больше говорить было не о чем. Я встал и пошел к двери. Евгения Францевна провожала меня, бормоча себе под нос: «Очень жаль, очень жаль…» Мне тоже было жаль, что эти люди зарылись в своем обывательском гнезде, ничего не видят и не понимают, как слепые, цепляются за прошлое, которому нет возврата. Как они заблуждаются!..

Встретился я в Кушве и с моим одноклассником Костей П-цовым. В гимназии с ним не дружил. Он держался особняком, спесиво, любил напускать на себя важность. Но все это относилось к давно минувшей гимназической поре. А теперь, когда я увидел Костю на улице, обрадовался ему, как родному. Он тоже был рад встрече и потащил меня домой.

Хотя Костя предупредил, что терпеть не может разговоров о политике, не прошло и двух минут, как между нами вспыхнул спор по вопросу «кто кого?». Рядом со мной сидел человек, которому не по нутру наша народная власть. И в конце концов я заявил прямо:

– Нам не о чем больше говорить.