Текст книги "Красные орлы"

С тем и ушел.

До сих пор я видел врагов перед собой, в их окопах. Знал, что существуют подпольные банды и заговоры. Костя не стрелял в нас и не устраивал крушения поездов (я уверен, что П-цов, кроме всего прочего, трус). Но он тоже против нас и ждет прихода белых.

Закончится война, мы победим вооруженных врагов, а борьба все еще будет продолжаться. Мне это особенно ясно стало после встречи с Костей П-цовым.

Однако сколько бы ни было недругов, как бы долго ни пришлось драться, мы победим во что бы то ни стало!

16 ноября. Кушва

Хочется написать о боевых успехах, которых добился в дни годовщины Октября Камышловский полк. В этом полку у каждого из нас друзья и знакомые. Нам радостно слышать, когда говорят: «Молодцы, камышловцы!»

Пользуясь тем, что наш полк «Красных орлов» закрепился у Баранчинского завода и у Лай, командование бросило камышловцев в помощь соседней дивизии, которая оказалась в трудном положении и под натиском белых отходила в сторону Лысьвы.

Камышловский полк – им командует бывший секретарь уездного исполнительного комитета Бронислав Швельнис – неожиданно для беляков подошел к заводу, после упорного боя выбил оттуда врага, погнал его дальше и занял станцию Кын. Бои происходили 8 и 9 ноября. За два дня Камышловский полк взял в плен больше трехсот солдат, двух полковников и девять других офицеров.

Пленных по узкоколейке перевозили в Кушву. Пока эшелон стоял, я разговорился с ними. Одеты они неплохо – все в добротных шинелях, в форменных папахах, в пимах. Большинство – молодые, недавно мобилизованные – из-под Шадринска, Камышлова, Ирбита, Тюмени и частью из Сибири. Пожилых сравнительно мало.

Но и пожилые и молодые производят одинаковое впечатление. Это – запуганные, забитые, темные люди. Спрашиваешь: «Зачем и за что воюете?» Отвечают все одно и то же: «Не по своей воле», «Погнали», «Мобилизованные мы».

Пленные у меня вызвали скорее сожаление, чем злобу. Белые пользуются темнотой и отсталостью. Стоит поговорить с иными, попавшими в плен, и слышишь просьбу принять их в Красную Армию. Я верю, что многие из пленных будут честно бороться за власть Советов.

Вчера камышловцы вернулись из-под Кына обратно в Кушву. Мы радостно встретили товарищей, достигших большой победы.

Камышловцы рассказывают о боях, о своих героях. Но, как всегда в таких случаях, к радости примешивается и горе. Победа под Кыном досталась нелегко. Полк потерял немало доблестных бойцов и командиров.

18 ноября. Станция Баранчинская

Белогвардейская разведка не дремлет. То там, то сям слышишь о шпионах и лазутчиках. На днях я сам участвовал в поимке тайных врагов.

Было замечено, что один из жителей Баранчинского завода ведет себя подозрительно, надолго отлучается из дому, к нему ходят какие-то никому из местных не известные люди. Командование поручило Ивану Андреевичу Голикову произвести у этого гражданина обыск. Он взял с собой меня и еще нескольких красноармейцев.

Хозяева не ждали нашего визита. Муж и жена, пожилые люди, вначале засуетились, а потом стали в углу, как каменные. Мы не обращали на них внимания и делали свое дело. Нигде ничего подозрительного не обнаружили. Тогда Голиков полез за божницу. Тут хозяин не выдержал:

– Хоть бы Господа Бога убоялись.

– А мы Бога не обидим, нам он ни к чему, – ответил Иван Андреевич и вытащил из-за божницы пачку бумаг. Это были вырезки из нашей дивизионной газеты и небольшие клочки с карандашными записями о количестве людей и пулеметов в ротах, занимавших позиции в заводе.

– Вот тебе, иуде, для чего святая икона нужна, – сказал Голиков.

На следующий день шпиона расстреляли.

Или еще один случай. На станции Баранчинской красноармейцы задержали двух мальчиков. Одному лет двенадцать, другому – четырнадцать. Чистенькие, беленькие, видно, городские. Я с ними разговаривал. За словом в карман не лезут. На любой вопрос отвечают бойко, гладко. Врут без стеснения.

Правду от них узнали только, когда стали допрашивать врозь и построже. Выяснилось, что мальчики – белогвардейские шпионы. Вторично переходят фронт и пробираются к нам. На этот раз им поручили узнать, где находится штаб нашего полка, где располагаются батарея и бронепоезд, от которого белякам нет житья. Малолетние шпионы признались, что их специально готовили где-то за Тюменью.

Вечером лазутчиков отправили в Кушву. Но по дороге один сбежал.

Случай со шпионом-стариком и шпионами-подростками заставили меня опять призадуматься. Сколько же врагов у нашей едва родившейся советской власти?

22 ноября. Станция Баранчинская

Я все больше сдружаюсь с товарищами, с которыми вместе живу и воюю. Много времени провожу с заместителем председателя полкового партийного коллектива Мишей Ковригиным, помощником комиссара товарищем Цеховским, помощником полкового адъютанта Сашей Мясниковым.

Мы находимся по-прежнему на станции Баранчинской, возле батальонов. Здесь же командир и комиссар, а также адъютант полка Леонид Афанасьевич Дудин. Дудин – сын камышловского портного. Был прапорщиком. После революции вступил в нашу партию и пошел добровольцем в Красную Армию.

По разным делам бываю в Кушве, где располагаются строевая часть, казначейство и хозяйственная часть. Строевой частью ведает очень интересный человек – товарищ Григорьев Борис Николаевич. До революции он был дьяконом в селе Кочневском Камышловского уезда. Когда начались бои, вместе с Кочневской дружиной добровольно вступил в Красную Армию и показал себя смелым и честным бойцом. Из дьяконов расстригся, ходит в шинели и сапогах. Только рубаха и брюки черные – донашивает домашнее. Красноармейцы уважают товарища Григорьева за прямоту характера и хорошую работу. «Должность у него, говорят, чернильная, а душа человеческая».

«Чернильная» – это не совсем точно. Товарищ Григорьев всегда пишет химическим карандашом, а не чернилами. Карандашом он выписал и мне мандат от 27 октября 1918 года. На гербовой печати надпись: «Командир 1-го Крестьянского Советского Красного полка».

В мандате сказано так: «Дан сей мандат красноармейцу 1-го Крестьянского Советского полка Голикову Филиппу в том, что он есть действительно то самое лицо, что и удостоверяется». А внизу синим карандашом лихо расписался наш комполка товарищ Ослоповский.

На днях, когда я был в Кушве, меня позвал к себе председатель уездного комитета партии большевиков товарищ Федоров Антип Евгеньевич. Как и всегда, он находится вместе со штабом. Товарищ Федоров вручил мне форменный партийный билет № 39. Берегу билет как зеницу ока.

Мы с Яшей Овсянниковым и Сашей Мясниковым живем в теплушке, где хранится Знамя полка.

С Яшей разговаривать любопытно и полезно. Он всегда научит чему-нибудь ценному, даст дельный совет. Яков пришел в полк с тремя братьями, все они добровольцы, рабочие Каменского завода.

В старой армии Овсянников служил бомбометчиком, и, как только в нашем полку появились бомбометы, он взялся обучать команду. Я тоже заинтересовался. Обучение у нас практическое. Яша стреляет по белым. Сам заряжает, сам подкладывает мешочки с зарядами, сам отмеряет запальный шнур и отрезает его на нужную длину, сам поджигает. Когда бомба вылетает из ствола, мы долго видим ее в полете, а потом следим по дымку. Разрывается бомба очень громко, особенно если в воздухе – «на шрапнель».

Белые помалкивают, когда рвутся яшины бомбы, а наши бойцы любят такие минуты. Хорошо, что бомбометы нетяжелы в весе, их нетрудно переносить. Плохо, что бомб маловато да возиться приходится долго при выстреле.

Стреляет бомбомет недалеко, меньше чем на версту. А все-таки белым он не по вкусу.

26 ноября. Станция Баранчинская

На моих глазах проходит жизнь и работа командира и комиссара полка. Чем больше я узнаю о товарищах Юдине и Ослоттовском, тем уважительнее к ним отношусь.

Живут они просто, скромно, в одной небольшой теплушке. Еду им готовит и стирает белье жена товарища Юдина – маленькая подвижная женщина, очень энергичная и бесстрашная.

Я вначале предполагал, что женщина должна робеть на фронте. Но однажды увидел, как держит себя при сильном артиллерийском обстреле товарищ Юдина, и подумал: дай бог так каждому мужчине.

Она уже довольно пожилая – больше тридцати лет, – но со всеми, в том числе и с нами, молодыми красноармейцами, держится свободно, по-приятельски. Когда надо, не постесняется сделать замечание: почему хлястик оторвал или рубаха грязная.

В командирской теплушке всегда полно народу. Вечерами, до поздней ночи, сидят командиры батальонов товарищи Григорьев, Полуяхтов и Баженов, помощник командира полка Кобяков, товарищи Стриганов и Ковригин, бессменный адъютант полка товарищ Дудин, командир бронепоезда товарищ Быстров, командир батареи товарищ Лашкевич. Всех и не перечислишь.

Утром, еще затемно, командир и комиссар выезжают верхом то в Баранчу, то в Лаю, где стоят батальоны и роты. Я еду с комиссаром, а с командиром – его ординарец Осип Полуяхтов. Раньше наши с Юдиным лошади шли рядом, и мы разговаривали между собой. Но в последние дни выпал снег и можно ехать только гуськом. Разговаривать почти не приходится. Жаль…

Теперь я хорошо узнал нашего комиссара, привык к нему. Это добрый, заботливый, во все вникающий человек. Даже странно вспомнить, что я вначале немного боялся и стеснялся товарища Юдина.

Все дела командир и комиссар решают совместно, дружно. Они умеют, словно бы незаметно, перекинуться при всех двумя – тремя словами и сразу договориться. Помогает им то, что оба они флотские и с первых дней революции бесстрашно служат ей. А главное – оба члены нашей партии коммунистов.

А вот характеры у них несходные. Товарищ Ослоповский легко вспыхивает, чуть что – кричит, грозится. Комиссар сдержаннее, он редко повышает голос. Его спокойствие охлаждает Ослоповского, и тот переходит на деловой тон.

Конечно, иногда и поспорят. Бывает, что и комбаты в чем-нибудь не соглашаются с комиссаром. Товарищ Юдин никого не обрывает, дает высказаться. Потом приводит свои соображения. Мне нравится, когда идут такие деловые споры, обсуждения. Чувствуется, что все наши начальники – одна семья, дружная, единая. Ослоповского и Юдина особенно уважают за их большой опыт, военный и революционный. Ведь они тоже прежде были обыкновенными красноармейцами. А теперь вот возглавляют полк.

Командир полка очень дружит со своим ординарцем Осипом Полуяхтовым. До революции Полуяхтов был унтер-офицером в пехоте. Наш командир ценит боевую сметку ординарца, часто спрашивает его: «Как ты считаешь, Осип Иванович?» Осип выкладывает свое мнение. И не было случая, чтобы комполка с ним не посчитался.

Все мы живем одной мечтой – добиться победы рабоче-крестьянской власти и мировой пролетарской революции. Отсюда и дружба наша, и наше единение.

Я по-прежнему много времени провожу в ротах. Доставляю газеты, листовки, брошюры. Читаю вслух, беседую с бойцами о текущем моменте. Обо всем интересном в красноармейской жизни вечерами пишу в «Окопную правду». Заметки мои печатаются часто. Недавно к нам приехал начальник политотдела товарищ Мулин. Он подошел ко мне, пожал руку и сказал:

– Я вас знаю.

– Откуда, товарищ Мулин?

– По заметкам в нашей «Окопной правде». И не только вас, но и многое о «красных орлах».

Я смутился, почувствовал, что краснею. А товарищ Мулин глянул на меня по-отцовски и посоветовал писать не только о хорошем, но и о недостатках.

Последнее время я таких недостатков замечаю немало. Плоховато, например, у нас с обмундированием. Не хватает пимов, шинелей. Совсем худо с полушубками. Красноармейцы ходят в чем придется: кто в домашней одежде, кто в форменном обмундировании, кто вперемешку. А на улице все холоднее и холоднее. Морозы достигают двадцати градусов. Впереди зима.

Неладно с питанием. Совсем редко бывает мясо. Трудно с хлебом: из овсянки и то не всякий день. Исправно получаем только крупу и сушеные овощи.

О харчах и одежде много разговоров. Об этом красноармейцы нередко спрашивают командиров и комиссара. Но все понимают – республика Советов в трудном положении, надо терпеть.

Наш полк давно не получал пополнения. Последний раз мы пополнялись около Алапаевска. Тогда в полк влился добровольческий отряд алапаевских рабочих, которым командовал товарищ Павлов. Алапаевцы крепко поддержали нас в бою под горой Гребешки.

Но ведь сколько времени прошло с тех дней, сколько боев? А что ни день – потери. И сейчас санитарная летучка все время возит раненых в Кушву. Особенно достается ротам, которые сидят в первой линии. Окопы неглубокие, одиночные, изредка на два-три человека.

Белые в последнюю неделю что-то оживились. Даже по ночам не дают покоя: ходят в разведку, делают огневые налеты, изредка атакуют наши позиции. Красноармейцам всю ночь приходится мерзнуть в окопах. Появились обмороженные.

Из разговоров в штабе я понял, что беляки подтягивают свежие силы, готовятся к наступлению против нас и соседних с нами полков, а также у Верхотурья.

Под Верхотурье послали на усиление китайский батальон. Мы очень сожалеем об уходе китайских товарищей. Сердечно прощались с ними, от всей души желали им победы.

С недавних пор у беляков появились два бронепоезда. Теперь мы почти ежедневно наблюдаем поединки бронепоездов. Весь штаб выходит из теплушек, красноармейцы вылезают из окопов посмотреть на это зрелище.

Белые бронепоезда от станции Лая направляются к Нижне-Баранчинскому заводу. Едва высунувшись из леса, открывают огонь по станции Баранча, где стоит наш штаб, и по голой высотке у железной дороги.

Тогда из низинки выходит геройский бронепоезд товарища Быстрова и смело открывает огонь по двум белым поездам. Беляки начинают маневрировать, и мы по дыму из паровозов определяем их место. Наш бронепоезд не ослабляет огня, и вражеские поезда, как ошпаренные, мчатся к Лае.

Но однажды пострадал и красный бронепоезд. Вражеский снаряд угодил в переднюю балластную площадку. Бронепоезд дал задний ход и отошел на станцию под прикрытие полковой батареи. Когда балластную площадку отремонтировали, поезд снова помчался к лесной опушке, где укрылись белые. Мы кричали «ура», махали руками, подбрасывали шапки.

С большой радостью убеждаюсь я в том, что в наших рядах много героев. Только вчера услышал от комбата-2, в какой переплет попал он у Баранчинского завода еще в октябре!

Товарищ Полуяхтов зачем-то зашел в нашу теплушку. Мы попросили его рассказать, как было дело. Комбат долго отнекивался, но потом рассказал.

С группой красноармейцев он ворвался в толпу белых. Силы были неравные. Беляки стреляли и напирали со всех сторон. Особенно неистовствовали два офицера. Дело дошло едва не до рукопашной. Наши пускали в ход наганы. Товарищ Полуяхтов расстрелял два барабана, уложил несколько солдат и обоих офицеров. Но когда стал перезаряжать, барабан заело.

– Ну, а дальше что? – нетерпеливо спрашиваем мы.

– Вот и все, – отвечает товарищ Полуяхтов, лукаво усмехаясь.

– Как же так все?

– Раз мы здесь, а белые на том свете, значит, все в порядке…

Так и не рассказал до конца.

1 декабря. Станция Гороблагодатская

Обстановка трудная. Третий день не стихают бои.

На рассвете 28 ноября белые атаковали наших в деревне Малая Лая. Против 2-го батальона и 9-й роты полка «Красных орлов» под сильным артиллерийским прикрытием наступали два пехотных полка, да еще два бронепоезда.

Беляки все время пытались окружить наших. Но красноармейцы дрались ожесточенно и храбро. Огнем из винтовок и пулеметов скосили две белогвардейские цепи. Третьей удалось все же ворваться в окопы. «Красные орлы» многократно поднимались в контратаку, чтобы удержать Малую Лаю. Не удалось. Пришлось ее оставить. 6-я и 9-я роты попали в окружение, однако вырвались, сохранив все оружие. Опять показал себя храбрецом комбат Полуяхтов.

Ночь с 29-го на 30-е прошла тихо. А утром, едва рассвело, белые нежданно-негаданно появились с тыла у самой Баранчинской станции и в упор открыли огонь по нашему полевому штабу. В это же время разгорелась стрельба у Нижне-Баранчинского завода.

Нас была небольшая группа, и мы нерешительно толпились у вокзала, кое-как отстреливаясь от наседавшей пехоты белых.

Вдруг дверь командирской теплушки распахнулась и мы увидели товарища Ослоповского. С минуту он стоял, широко расставив ноги, потом бросился к нам.

– Что вы тут?.. Вперед! За мной!

Мы воспрянули духом и с дружным «ура» устремились за своим командиром.

Белые ударили из легких пулеметов «льюисов». Но пули свистели над нашими головами: белогвардейские пулеметчики не на шутку струхнули и стреляли не целясь. Мы сразу же сообразили, в чем дело, и бросились в штыки.

Белые не выдержали, стали отходить к лесу. Мы едва успевали за своим длинноногим командиром.

Пробежали с полверсты по снежной целине и залегли. Дальше бежать невмоготу. Завязалась перестрелка.

Между нами и белыми шагов двести. Я нашел пенек и стал стрелять на выбор с упора. Видел, как попал в одного. Вероятно, тяжело ранил. Он полежал минут десять и пополз к своим.

Перестрелка продолжалась больше часа. Потом белые скрылись в лесу.

А бой за Нижне-Баранчинский завод не утихал. Я не хотел оставаться в штабе и отправился в роты, которые оборонялись на окраине завода.

До обеда наши дела шли неплохо. Как только противник поднимался в атаку, мы усиливали огонь, и уцелевшие беляки, бросая убитых и раненых, откатывались обратно в лес. Так повторялось несколько раз. Напрасно офицеры, размахивая револьверами и шашками, гнали солдат в наступление: ничего из этого не получалось.

Но когда стемнело, белогвардейцы, пользуясь поддержкой своих бронепоездов, захватили высоту неподалеку от станции. О той высоте часто говорили командиры на совещаниях: «От нее многое зависит». Теперь мы были у белых как на ладони. Они взяли наши роты под обстрел с фланга и опять попытались обойти полк. Но не там, где мы дали им отпор утром, а глубже – через железную дорогу между Кушвой и Баранчинской. Чуть-чуть не перехватили и большак Кушва – Нижне-Баранчинский завод. Если бы им это удалось, мы оказались бы в сплошном кольце.

Однако и без того наше положение было очень плохим. Прорываться из окружения нелегко. И кто знает, как сложилась бы судьба «красных орлов», если бы на помощь не подоспел наш старый верный друг – Путиловский кавалерийский полк. Спасибо также пехотинцам из резерва, которые пришли на выручку со стороны Кушвы.

Нас едва не постигла большая беда – чуть не потеряли полковое Красное Знамя. Дело было так.

Штабные теплушки двигались с Баранчи на Гороблагодатскую. Белые подошли к самому полотну железной дороги. Яша Овсянников, спрятав под рубашкой Знамя, отстреливался из дверей вагона, бросал под насыпь гранаты. Но какой-то гад выстрелом из винтовки попал Якову в грудь. Тот упал у самой двери и чудом не вывалился из теплушки. Обливаясь кровью, почти в бессознательном состоянии, он отполз в сторону. Ему пособил лежавший тут же рядом тяжело раненный командир 1-го батальона товарищ Баженов.

Сейчас мы стоим на станции Гороблагодатекой. Стрельба со всех сторон: от Баранчи, от Кушвы и за Кушвой.

Рассвело. Холод пробирает до костей. Мороз больше двадцати пяти градусов. Вторые сутки не могу согреться. Пишу на вокзале. Но и здесь не теплее, чем на улице. Едва держу в руках карандаш.

Со вчерашнего утра ничего не ели. Провианта нет и не обещают.

3 декабря. Станция Гороблагодатская

Сейчас около 12 часов ночи. Но никому не до сна.

Товарищ Ослоповский назначен начальником Кушвинскрго боевого участка. Он бьется над тем, чтобы организовать отход собравшихся здесь частей 29-й дивизии.

4-му Уральскому, Стальному Путиловскому кавалерийскому и нашему полкам приказано приготовиться к отходу на станцию Азиатскую.

У нас полком командует временно товарищ Кобяков. Чтобы задержать белых, он приказал батальонам занять высотки, расчистить от снега окопы, выставить заставы и полевые караулы. Разведка ведется в сторону Верхне– и Нижне-Баранчинских заводов.

Пока что белые не напирают…

Минуту назад получено приказание комбрига товарища Акулова. Наш и Камышловский полки перебрасываются не на станцию Азиатскую, а еще дальше на станцию Теплая Гора.

Неужели придется отступать так далеко?

4 декабря. Станция Хребет Уральский

День ото дня все хуже и хуже.

Дорога заметена снегом. Ветер не дает дышать. Мы отступаем вдоль железнодорожной линии от Кушвы к станции Теплая Гора. Надо же такое название, когда мороз не меньше тридцати градусов?

Полк сильно пострадал. Сколько убитых, раненых! Немало товарищей замерзло в лесу. Стоит чуть отстать, сбиться с дороги и – конец.

Мы сильно истощены. Некоторые едва передвигают ноги У организма нет сил бороться с холодом.

Голодаем. С провиантом было плохо еще под Баранчинским заводом. Но тогдашнее наше положение даже сравнить нельзя с теперешним.

Я видел, как красноармейцы набирают в котелок снег и черпают его ложками – создают иллюзию еды.

Голод доводит до отчаяния. Один товарищ сказал мне в минуту горького раздумья:

– Разве пустить себе пулю в лоб? Все равно ведь не дойдешь до Теплой Горы…

Вчера в штаб принесли кусок мороженого мяса. Сварили, разделили поровну на всех. Каждому досталось по жесткому, как резина, ломтику. Сжевал и не понял – то ли говядина, то ли конина.

Такое трудное положение не только в нашем полку, но и во всей дивизии. Одинаково с нами голодают и бедствуют люди в бронепоезде товарища Быстрова.

Мы идем вдоль Горнозаводской железной дороги. Нас догоняют недобрые вести.

По слухам, под станцией Выя и Нижней Турой белые окружили Камышловский и китайский полки. Товарищи дрались геройски. Никто не сдавался в плен, не просил пощады. Китайский полк будто бы погиб целиком. Беляки особенно ненавидят китайцев. Против них они и двинули больше всего сил. Если кого-нибудь захватывали в плен, зверски терзали, а потом убивали.

Никогда не забудем о гибели китайских братьев!

Остатки Камышловского полка прорвали все-таки вражеское кольцо и с боями отошли к Кушве. Теперь они тоже отступают к Теплой Горе. Только другой дорогой.

Нет с камышловцами их доблестного командира. Бронислав Иванович Швельнис погиб смертью храбрых, когда выводил полк из окружения. Под станцией Выя он был тяжело ранен и, не желая попасть в плен, застрелился.

Для меня это особенно большое горе. Ведь я знал товарища Швельниса еще в Камышлове. Он как друг помогал мне в первые дни моей работы в конторе «Известий».

Тогда-то я и решил, что надо быть таким же отзывчивым, внимательным к рабочим людям, как секретарь исполкома коммунист Швельнис. Теперь нет его с нами. Ветер намел, наверное, уже сугроб над его могилой.

Многих красноармейцев и командиров потерял за пять дней боев и рабоче-крестьянский полк, который оборонялся неподалеку от нас на позициях под Кушвой, в Куткино. В штабе я слыхал, что против одной нашей 29-й дивизии наступало четыре дивизии белых. Да ведь суть не только в цифрах. Белые подвели свежие части, а мы воюем беспрерывно пять месяцев.

На стороне врага и численный перевес, и сил у него больше. Не говорю уж про продовольствие.

Наши бойцы приуныли. Они страшно утомлены. Действует и то, что мы все удаляемся от родных мест, от дома. Ведь большинство наших из Шадринска и Камышлова.

И все-таки мы не сломлены.

Раньше чуть что, какая-нибудь неудача на фронте – сразу пошли разговоры: «Все пропало», «Советской власти конец». Сейчас не услышишь такое, хотя хуже нынешнего положения, по правде сказать, я не представляю.

Мало нас, но мы держимся друг за друга. Каждый старается не отстать от своей роты, своего батальона. Знаем, как белые ненавидят «красных орлов» и что ждет нас, если попадем в руки врага.

Наш полк отходит, но не бежит. Паники в своих рядах мы не допускаем. Ни одна из частей нашей дивизии не была отрезана.

По железной дороге везут раненых, боеприпасы. Придет час, раненые выздоровеют, станут в строй, в наш полк вступят новые бойцы. И боеприпасы еще пригодятся.

Я в это верю. Поэтому-то, несмотря на голод, мороз, потери, продолжаю вести дневник.

6 декабря. Станция Теплая Гора

Вчера мой дневник мог оборваться самым неожиданным образом. Я чуть было не погиб.

Ехал верхом из первого батальона с разъезда № 110 в штаб на станцию Теплая Гора. Иначе как по железнодорожному полотну для лошади нет пути. Кругом такой снег, что и шагу не ступишь.

Еду час, второй. Темнеет, крепчает мороз. Вот и выемка. Теперь, думаю, до Теплой Горы не больше двух верст. Не то чтобы заснул: какая-то дремота охватила.

Вдруг сзади грохот. Оглянулся. Из-за крутого поворота выскакивает паровоз. Дергаю за повод. Лошадь – на дыбы, ни в какую не желает сойти со шпал. Надо прыгать самому. Но не бросать же боевого друга! А поезд уже рядом, за спиной. Соскочил с седла, тяну изо всех сил за повод, повис на нем.

В самую последнюю секунду, когда паровоз уже наезжал на нас, лошадь рванулась, сбила меня с ног, и я полетел в сторону.

Паровоз прогрохотал над головой. Машинист, наверно, ничего и не заметил.

Пришел в себя, успокоил лошадь и снова по шпалам двинулся к Теплой Горе. Часов в семь вечера прибыл в штаб. По простоте душевной рассказал о случае на железнодорожной линии. Командир и комиссар полка отругали. Говорят: «Дурацкая могла смерть произойти». Иван Андреевич Голиков тоже масла в огонь подлил. Один Осип Полуяхтов посочувствовал. Он считает, что я правильно поступил: и сам жив остался, и лошадь спас.

Сегодня утром прислушался – к северу от Теплой Горы орудийная стрельба. В штабе говорят, что это со стороны Нижней Туры приближаются белые. Они хотели занять Теплую Гору еще два дня назад, чтобы обойти дивизию, отрезать ей путь к отступлению. Но не сумели.

В помощь нашей дивизии прибыл свежий 22-й полк. Ему спешно передается часть наших обозных лошадей.

Теплая Гора оправдала свое название. Здесь и впрямь потеплее. Поселок большой. Жители относятся к нам сочувственно, приглашают домой, угощают чаем.

Немножко лучше стало с продовольствием. Хоть и всухомятку, а все-таки сегодня перекусили.

Настроение поднялось. Тем более что здесь же, в поселке, находятся некоторые батальоны из других полков нашей дивизии и кавалерия.

Хорошо в Теплой Горе. Но долго нам здесь не стоять. Откуда-то сзади белые подошли к Лысьве, могут нас отрезать. Скоро выступаем. Двинемся пешком и по железной дороге в сторону станции Бисер.

8 декабря. Завод Кусье-Александровский

Давно уже не приходилось мне писать дневник в такой просторной, теплой, уютной пятистенке, как сегодня.

Рядом на столе хозяйка раскатывает тесто для пельменей, посматривает на меня, спрашивает:

– Небось писарь?

Ей и невдомек, что пишу я про нее и про ее мужа. Хозяин нам попался любопытный. Он рабочий. Но живет не только с завода: есть у него и огород, и лошадь, и корова, и птица, да и на поле своя полоска. Невесел хозяин – боится белых. К нам относится вроде хорошо, сочувствует. То и дело расспрашивает, как голодали, как мерзли. Но поесть сам не предложил. Когда мы намекнули, сделал вид, что не понимает. Осип ему прямо сказал:

– Пролетарский ты как будто человек, рабоче-крестьянской армии на словах сочувствуешь, а голодных красноармейцев покормить не желаешь.

Тот сразу засуетился.

– Я со всей душою… чем богаты – тем и рады.

Велел жене делать пельмени. Коням нашим задал корму. Но тоже неохотно, словно из-под палки, после того, как Осип попросил.

Скуповатый человек и, по-моему, не совсем искренний: учитывает, что белые идут за нами по пятам. Мне больше нравятся его соседи. Они держатся с нами свободно, просто. О чем хотят о том и спрашивают. Иные интересуются, можно ли записаться в Красную Армию, в наш полк?

В последние дни я несколько раз слышал вопрос о том, как вступить в Красную Армию? Спрашивают не только рабочие, но и крестьяне. На нашем пути стали чаще попадаться деревни. Есть где погреться, есть чем покормиться. Мужики в большинстве на нашей стороне Это видно по тому, как встречают нас, как делятся продуктами, хотя, конечно, знают, что мы отступаем.

Да, отступление продолжается. Мы движемся к Чусовскому заводу и думаем уже не столько о тех белых, которые идут за нами по следу, сколько о тех, что наступают на Лысьвенский завод и рвутся к Чусовой. Нас торопят: еще вчера полку велено было прибыть на станцию Чусовую, собраться в деревне Камасиной на отдых и формирование. Но отдыхом что-то и не пахнет. Вместо погрузки в вагоны полку вчера пришлось оборонять позицию у станции Вижай, чтобы дать возможность вывести составы из Теплой Горы и пропустить отходящие части.

Я ехал вместе с комиссаром полка верхом.

Если бы кто-нибудь спросил: «Хочешь ехать на лошади или в теплушке?» – ответил бы не задумываясь: «На лошади». На воле, по-моему, лучше. Несмотря на мороз. Едешь лесом – кругом высоченные, покрытые снегом ели, сосны. Посмотришь на макушки, и кажется, они в самое небо упираются.

Видел косачей и даже одного глухаря. Ружьишко бы…

Ставлю точку. Хозяйка зовет на пельмени.

12 декабря. Разъезд № 103

Все завертелось так, что и понять трудно. Поздняя ночь. Нахожусь на разъезде № 103 и пытаюсь разобраться, что происходит, восстановить в памяти все, как было, по порядку. Лысьва с 10-го числа – у белых.

Разъезд № 103 недалеко от узловой железнодорожной станции Калино, а он в 14 верстах от Чусовского завода. Нашему полку с остатками Лесновско-Выборгского и 58-го Владимирского, а также с новым бронепоездом товарища Гордеева приказали перейти в наступление и отбить у белых Лысьвенский завод.

Белые подошли почти вплотную к железной дороге. Если перехватят ее, отрежут наши части и эшелоны, которые находятся на станции Чусовой.

Положение на разъезде неважное. Наш 1-й батальон подошел вчера днем и укрепился. 2-й батальон прибыл вечером, не успели утром отрыть окопы, как увидели, что прямо на их позиции бегут какие-то перепуганные насмерть люди. Оказывается, это части Лесновско-Выборгского полка бросили деревню Новиковку и отступают в панике.

Почему?

Сказались утомление, потери, непрерывные бои. Лесновско-Выборгский полк не раз попадал под сильные удары врага и в нем осталось всего несколько сотен человек. В этом главная причина. Дело там зашло слишком далеко. В полку появились паникеры и даже дезертиры.

Наш 2-й батальон вместе с дрогнувшим полком послали взять Новиковку обратно. Но паника хуже заразной болезни. Батальон не сумел ни остановить Лесновско-Выборгского полка, ни отбить Новиковку.

После этого в бой за Новиковку был брошен наш 1-й батальон, и он занял деревню без единого выстрела. Теперь выяснилось, что утром в Новиковку зашла лишь разведка белых. Значит, не одна сотня бойцов бежала от десятка разведчиков. Вот что такое паника!

1-й батальон под командованием товарища Сарафанова не ограничился одной Новиковкой. Мы заняли также деревню Заталую, а маршевый – деревни Косачи и Топорки. Все, казалось бы, складывается хорошо.