Текст книги "История похода в Россию. Мемуары генерал-адьютанта"

Глава III

Эти два договора, с Австрией и Пруссией, открывали Наполеону дорогу в Россию, но чтобы проникнуть вглубь этой империи, надо было еще обеспечить себя со стороны Швеции и Порты.

Все военные расчеты приняли настолько огромные масштабы, что для составления плана кампании уже нельзя было ограничиться только изучением очертаний какой-нибудь провинции, горной цепи или течения реки. Когда такие государи, как Наполеон и Александр, начинают оспаривать Европу друг у друга, то приходится принимать в соображение общее и относительное положение всех империй. И политика их должна начертать свои военные планы не на картах отдельных стран, а на карте всего мира.

Россия властвует над высотами Европы. Своими боками она упирается в моря севера и юга. Ее правительство трудно припереть к стене и заставить капитулировать, так как пространство слишком велико и завоевание потребовало бы долгих военных походов, чему препятствует климат России. Таким образом, без содействия Османской империи и Швеции трудно обойтись. Надо было с их помощью захватить врасплох Россию и нанести ей удар в самое сердце, по ее старой столице, затем обойти на большом расстоянии, в тылу левого фланга, ее немецкую армию, а не производить атаки только на одну часть ее фронта, и притом на равнине, где пространство не допускает беспорядка и оставляет открытыми тысячи дорог для отступления армии!

Вот почему даже самые наивные в наших рядах все-таки ожидали услышать о комбинированном движении великого визиря на Киев и Бернадотта на Финляндию. Уже восемь монархов встали под знамена Наполеона, но эти два государя, наиболее заинтересованные в этой войне, еще не присоединились к нему. Достоинство великого императора требовало, чтобы все державы, все религии Европы содействовали осуществлению его великих проектов. Тогда успех их был бы обеспечен, и если бы не нашлось нового Гомера для этого короля королей, то всё же голос девятнадцатого века, ставшего великим веком, заменил бы этого певца, и возглас изумления, проникнув в будущее, разнесся бы – сквозь поколения – до самого отдаленного потомства!

Но столько славы не было суждено нам!

Кто из нас, во французской армии, не помнит, какое удивление испытали все мы, находясь среди русских полей, когда пришло известие о роковых договорах Александра с турками и шведами! С каким беспокойством обращали мы тогда взоры на свой открытый правый фланг, на ослабленный левый и на то, что отступление могло быть нам отрезано! В ту пору мы лишь смотрели на фатальные последствия мира между нашими союзниками и нашим врагом; теперь нам хочется знать причины этого.

Договоры, заключенные в конце последнего столетия, подчиняли слабого турецкого султана России; Египетская экспедиция вооружила его против нас. Но с тех пор как Наполеон взял в свои руки бразды правления, хорошо понятный общий интерес и интимность тайной переписки примирили султана с Первым консулом – тесная связь была установлена между двумя правителями; они обменивались портретами друг с другом. Селим пытался осуществить великое преобразование турецких обычаев. Наполеон поощрял его и помогал вводить европейскую дисциплину в оттоманской армии. Победа при Йене, война в Польше и влияние Себастиани способствовали тому, что султан сбросил ярмо Александра. Англичане делали торопливые попытки помешать этому, но они были вытеснены из моря, на берегах которого стоит Константинополь. Затем Наполеон написал следующее письмо Селиму:

«Остероде

3 апреля 1807 года

Мой посол сообщил мне о храбрости и хорошем поведении мусульман в борьбе против наших общих врагов. Ты показал себя истинным наследником Селимов и Сулейманов. Ты просил у меня офицеров, я посылал их тебе. Я сожалею, что ты не потребовал у меня несколько тысяч человек, а просил только пятьсот; я дал приказы, чтобы они немедленно отправились в путь. Я хочу, чтобы они оплачивались и одевались за мой счет и чтобы тебе возместили связанные с ними расходы. Я дал приказы командующему моими войсками в Далмации послать тебе вооружение, амуницию и всё, что от меня потребуется. Я дал такие же приказы в Неаполе, и артиллерия уже предоставлена в распоряжение паши Янинского. Генералов, офицеров, любое оружие, даже деньги я предоставил в твое распоряжение. Только попроси, попроси в ясной форме, и я немедленно вышлю тебе всё, что ты захочешь. Договорись обо всём с персидским шахом, который также является врагом русских; пусть он будет непреклонным и энергично атакует общего врага. Я побил русских в большом сражении; я взял у них семьдесят пять пушек, шестнадцать знамен и большое число пленных. Я нахожусь на расстоянии восьмидесяти лье[3]3
  Старинная французская мера длины, равная приблизительно 4,5 километра. – Прим. ред.


[Закрыть] от Варшавы и намерен с выгодой использовать пятнадцатидневную передышку, которую я дал своей армии для отдыха, направиться туда и там принять твоего посла. Я с пониманием отношусь к твоей нужде в артиллерии и пехоте; я предложил и то и другое твоему послу, но он отказывается из страха напугать мусульман. Сообщи мне обо всех своих нуждах; я достаточно силен и достаточно заинтересован в твоем процветании как друг и политик и ни в чем тебе не откажу. Здесь мне предложили мир. Мне предложили все преимущества, какие я могу пожелать; но они хотели, чтобы я утвердил положение вещей, установленное договором в Систове между Портой и Россией, и я отказался. Мой ответ был таким: “Необходимо, чтобы Порта имела гарантии полной независимости и чтобы все преимущества от подписанных ею договоров, которых она была лишена, пока Франция спала, были ей возвращены”».

Письмо Наполеона предварялось и сопровождалось устными, но твердыми уверениями, что он не спрячет шпагу в ножны, пока Крым не вернется под власть полумесяца. Он даже уполномочил Себастиани предоставить дивану копию инструкций, содержащих эти обещания.

Таковы были его слова, и его дела поначалу им соответствовали. Себастиани потребовал дать возможность прохода французской армии через территорию Османской империи. Наполеон дал Селиму обещание предоставить 9 тысяч солдат, включая 5 тысяч артиллеристов; эти войска следовало доставить в Константинополь на одиннадцати линейных кораблях. В то время турецкому послу оказывались величайшие почести в лагере французов: он сопровождал Наполеона на всех смотрах, принимая самые льстивые знаки внимания, и обер-шталмейстер императорского двора Коленкур уже договаривался с ним о союзе, наступательном и оборонительном, но неожиданная русская атака прервала переговоры.

Посол вернулся в Варшаву, где к нему относились с тем же уважением, и так продолжалось до дня решительной победы при Фридланде. На следующий день иллюзия рассеялась, теперь им пренебрегали, поскольку не было больше Селима, которого он представлял. Революция только что смела с трона монарха, который был другом Наполеона, вместе со всеми надеждами на реформу турецкой армии. Наполеон рассудил, что он более не может полагаться на этих варваров, и изменил свою систему. С этого времени он хотел сделать Александра своим сторонником, и поскольку он был гением, не знавшим колебаний, то уже готов был отдать Восточную империю этому монарху, чтобы ему самому позволили свободно владеть Западом.

Поскольку эта великая цель была продолжением континентальной системы, которой следовало охватить всю Европу, содействие России должно было поставить точку в этом деле. Александр должен будет закрыть для англичан север и вынудить шведов вступить в войну с ними; французы вытеснят их из центра, с юга и запада Европы. Наполеон уже обдумывал экспедицию в Португалию, если это королевство не присоединится к его коалиции. С этими мыслями (а Османской империи теперь отводилась лишь второстепенная роль в его планах) он согласился на перемирие и на конференцию в Тильзите.

Однако из Вильны только что прибыла депутация с целью восстановления независимости Литвы, которая демонстрировала ту же приверженность делу Наполеона, как ранее Варшава; усталый от войны Бертье, чьи амбиции были удовлетворены, грубо обошелся с литовскими депутатами, назвав их предателями своего монарха. Даву, напротив, был хорошо расположен к ним и представил их Наполеону. Наполеон рассердился на Бертье за его обращение с литовцами и принял их любезно, хотя не обещал им поддержки. Напрасно Даву говорил ему о благоприятной возможности, указывая на распад русской армии; Наполеон ответил, что Швеция только что объявила о перемирии, Австрия предложила посредничество между Францией и Россией, что он рассматривает как враждебный шаг, пруссаки, видя его на большом расстоянии от Франции, могут оправиться от шока; и, наконец, Селим, его верный союзник, только что лишен трона, и его место занял Мустафа IV, о намерениях которого он ничего не знает.

Французский император продолжал переговоры с Россией; турецкий посол, отвергнутый и забытый, бродил по нашему лагерю, не получая приглашения принять какое-либо участие в переговорах о прекращении войны; вскоре он вернулся в Константинополь в великом расстройстве. Ни Крым, ни даже Молдавия и Валахия не были возвращены этому варварскому двору по договору в Тильзите; возвращение двух последних провинций предусматривалось по условиям перемирия, но даже не предполагалось, что условия реституции когда-либо могут быть выполнены. Однако Наполеон взялся быть посредником между Мустафой и Александром, министры двух держав направились в Париж. В ходе переговоров, долгих и несерьезных, турецкие полномочные представители так и не были к ним допущены.

Если сказать всю правду, то утверждалось, что на встрече в Тильзите и впоследствии согласовывались условия договора о разделе Османской империи. России были предложены Валахия, Молдавия, Болгария и часть горы Хемус. Австрия должна была получить Сербию и часть Боснии; Франция – другую часть этой провинции, Албанию, Македонию и всю Грецию до Фессалоник; Константинополь, Адрианополь и Фракия оставлялись туркам.

Неизвестно, были ли переговоры о разделе серьезными, или их следует рассматривать просто как обмен идеями. Вполне определенно то, что вскоре после встречи в Тильзите амбиции Александра были очень существенно умерены. Соображения благоразумия заставили его увидеть опасность появления на месте невежественной, дикой и немощной Порты активного, сильного и неуступчивого соседа. Тогда он заметил в разговоре, что у него уже слишком много пустынной территории; что он знает слишком хорошо на примере освоения Крыма, который всё еще не населен, трудности покорения народов с чуждыми и враждебными верованиями и обычаями; кроме того, Франция и Россия слишком сильны для того, чтобы стать такими близкими соседями; две мощные державы немедленно коснутся друг друга и наверняка столкнутся, поэтому гораздо лучше, чтобы между ними находились другие государства.

С другой стороны, французский император также не был активен в этом деле; испанское восстание отвлекало его внимание и настоятельно требовало его присутствия со всеми силами. Перед свиданием в Эрфурте, после того как Себастиани вернулся из Константинополя, хотя Наполеон всё еще придерживался идеи раздела европейской части Порты, он признал правильность доводов своего посла: «Преимущества этого раздела обернутся против нас, Россия и Австрия потребуют смежных провинций, которые придадут их владениям законченную форму, в то время как мы будем обязаны постоянно держать 80 тысяч солдат в Греции, чтобы обеспечить ее покорность; такая армия, находящаяся на большом расстоянии от Франции, потери, которые она будет нести от долгих маршей, непривычный и нездоровый климат потребуют 30 тысяч рекрутов ежегодно для ее поддержания, и это будет истощать Францию; безразмерная операционная линия растянется от Афин до Парижа и может быть перерезана австрийцами в районе Триеста, что лишит нашу обсервационную армию в Греции коммуникаций с Италией и Францией».

Здесь Наполеон воскликнул: «Австрия определенно всё усложняет; она – обуза, и от нее нужно избавиться; Европа должна быть разделена между двумя империями, а демаркационную линию следует провести по Дунаю, от Черного моря до Пассау, от гор Богемии до Кёниггреца, по Эльбе до Балтийского моря. Александр должен стать императором севера, а я – императором юга Европы». Отказавшись затем от этих великих идей и вернувшись к замечаниям Себастиани по поводу раздела европейской части Порты, Наполеон закончил обсуждения, продолжавшиеся три дня, такими словами:

– Вы правы, и сказать тут нечего! Я уступаю. Кроме того, это затрагивает мои планы в отношении Испании, которую я собираюсь присоединить к Франции.

– Что я слышу, – воскликнул потрясенный Себастиани, – присоединить! А ваш брат?

– Что значит мой брат? – парировал Наполеон. – Разве кто-то отдает такое королевство, как Испания? Я намерен присоединить его к Франции. Я дам этой нации большое национальное представительство. Я сделаю так, что император Александр согласится на это, поскольку позволю ему овладеть Портой до Дуная, и я выведу войска из Берлина. Что касается Жозефа, то он получит компенсацию.

Конгресс в Эрфурте состоялся сразу после этого. Наполеону тогда было не до турок. Французская армия, которая безрассудно вторглась в самое сердце Испании, терпела неудачи. Прибытие ее предводителя и его армий с Рейна и Эльбы день ото дня становилось всё более необходимым, и Австрия использовала этот момент для вооружения. Беспокоясь о состоянии Германии, Наполеон имел еще большие сомнения в отношении намерений Александра и поэтому хотел заключить с ним наступательный и оборонительный союз и даже вовлечь его в войну. Таковы были причины его отказа от раздела Османской империи.

Очень скоро у Порты появилась причина обвинить нас в возобновлении ее войны с Россией. Несмотря на это, в июле 1808 года, когда Мустафа был свергнут с трона и заменен Махмудом, последний объявил о своей верности французскому императору; однако Наполеон не реагировал на это сообщение, поскольку должен был договариваться с Александром, слишком сожалел о смерти Селима, ненавидел варварство мусульман и с презрением относился к частым сменам турецкого правительства. В течение трех лет он ничего не отвечал султану, и это молчание могло быть истолковано как отказ признать последнего.

Отношения с турками оставались неясными, и вдруг 21 марта 1812 года, за шесть недель до начала войны с Россией, Наполеон обратился к Махмуду с предложением союза; он требовал, чтобы в течение пяти дней с момента этого сообщения все переговоры между турками и русскими были прерваны и чтобы армия численностью 100 тысяч человек под командованием самого султана отправилась на Дунай в течение девяти дней. В обмен на это он обещал Порте те самые провинции (Молдавию и Валахию), которые при сложившихся обстоятельствах русские были очень рады вернуть в качестве платы за быстрое заключение мира; он также дал обещание обеспечить быстрое возвращение Крыма – то самое обещание, которое шестью годами ранее он давал Селиму.

Мы не знаем, то ли время прибытия этого послания в Константинополь было плохо выбрано, то ли Наполеон считал турецкую армию более сильной, чем она была на самом деле, то ли он льстил самому себе, считая свое неожиданное предложение очень выгодным и надеясь на быстрое положительное решение дивана. Сомнительно, чтобы он не знал о неизменных обычаях мусульман, не допускавших, чтобы такая важная персона, как султан, сама вставала во главе армии.

Не может быть, чтобы гений Наполеона пал так низко, что предстал перед диваном в образе грубого невежи, не думающего о реальных интересах другой стороны. Он, видимо, не ожидал, что мусульмане отнесутся к его новым обещаниям с полным недоверием, а ведь последнее было вполне возможно, особенно если вспомнить, в какой манере он пренебрег интересами Порты в 1807 году. Он забыл, что они слишком невежественны, чтобы быть ему признательными за перемены в его политических взглядах, вызванные последними обстоятельствами, и что эти варвары не вполне понимают, какие нехорошие чувства они вызвали в нем свержением и убийством Селима, к которому он был привязан и вместе с которым надеялся превратить его империю в военную державу, способную сражаться с Россией.

Возможно, он всё еще мог привлечь Махмуда на свою сторону, если бы использовал более действенные аргументы; но, как сам он это объяснял, цель достигается не гордостью, а подкупом. Мы увидим, как он короткое время сомневался, начинать ли войну с Александром, и преувеличивал впечатление, которое его грандиозные военные приготовления должны были произвести на этого монарха. Также возможно, что его последние предложения туркам, равносильные объявлению войны русским, были придержаны из желания обманывать царя до момента вторжения. Наконец, то ли по всем указанным причинам, вместе взятым, то ли из уверенности в том, что две нации друг друга ненавидят, или основанной на только что подписанном договоре о союзе с Австрией, который сохранял Молдавию и Валахию за турками, он задержал посла, которого отпустил было домой, и ждал, как мы только что видели, до последнего момента.

Но диван был окружен русскими, английскими, австрийскими и шведскими дипломатическими представителями, которые оказали свое влияние, выразившееся следующим образом: «Турки всецело обязаны своим существованием в Европе разделению христианских монархов; когда они объединятся, магометане в Европе будут побеждены; поскольку французский император стремится к созданию всемирной империи и делает быстрые шаги в этом направлении, то он и есть тот, кого турки должны более всего бояться».

Но этого мало, в дело вмешались два греческих принца Морози. Они были одной веры с Александром и с его помощью они рассчитывали овладеть Молдавией и Валахией. Разбогатев благодаря его протекции и английскому золоту, эти драгоманы убеждали ничего не подозревавших и невежественных турок в том, что французские военные стоят у границ Оттоманской империи и собирают разведывательные данные. Более того, первый из принцев влиял на настроения дивана и класса богатых, а второй – на султана и армию; поскольку гордый Махмуд не поддавался этому влиянию и соглашался только на почетный мир, эти вероломные греки сумели распустить его армию и, организовав мятежи, вынудили его подписать с русскими унизительный мирный договор в Бухаресте.

Такова сила интриг в серале; два грека, которых турки ненавидели, решили судьбу Оттоманской империи вопреки воле султана. Поскольку существование последнего зависело от интриг в его дворце, он, как и все ведущие изолированный образ жизни деспоты, обязан был уступить; Морози одержали победу, но затем он обезглавил обоих.

Глава IV

Так мы лишились поддержки Порты, но Швеция еще могла быть нашей. Ее монарх вышел из наших рядов, был солдатом нашей армии, и именно ей он обязан своей славой и своим троном; могло ли случиться, что он предаст нас при первой возможности? Немыслимо было предвидеть такую неблагодарность. И как он мог пожертвовать истинными и постоянными интересами Швеции из былой ревности к Наполеону – возможно, общей слабости выскочек, баловней судьбы? Всё же подчинение людей, которые только что приобщились к величию, тем, кто гордится наследственным титулом, есть скорее продиктованная положением необходимость, а не ошибка себялюбия.

В этом великом споре аристократии и демократии ряды первой пополнил один из ее самых убежденных врагов. Бернадотт, брошенный почти в одиночку между старыми дворами и знатью, делал всё, чтобы заслужить их одобрение, и преуспел в этом. Но успех должен был стоить ему дорого, поскольку, чтобы добиться его, он должен был вначале отказаться от своих старых товарищей, творцов его славы в час опасности. Позднее он пошел еще дальше: его видели перешагивающим через их окровавленные трупы вместе со всеми их (а прежде и его) врагами, и он делал это для победы над страной, в которой родился.

С другой стороны, стало ясно, что личность Бернадотта и важность Швеции в той решительной борьбе, которая должна была начаться, не имели достаточного веса в политическом балансе Наполеона. Его пылкий, уникальный гений рисковал слишком много: он перегрузил крепкий фундамент и тем разрушил его. Он считал, что интересы Швеции естественным образом связаны с его интересами; в тот момент, когда он хотел ослабить мощь России, он воображал, что может отнять всё у шведов, не обещая им взамен ничего: его гордость не позволяла ему оказывать им помощь, он полагал, что они слишком заинтересованы в успехе его дела, чтобы когда-либо думать об отделении.

Однако мы должны посмотреть, что было немного раньше. Факты говорят о том, что причинами отступничества Швеции в равной степени были ревнивые амбиции Бернадотта и непоколебимая гордость Наполеона. Мы увидим, что большую долю ответственности за разрыв несет новый монарх: он предложил союз ценой предательства.

Когда Наполеон вернулся из Египта, он не стал первым среди равных по общему согласию. Затем те, кто уже тогда ревниво относились к его славе, стали завидовать его власти. Поскольку они не могли оспаривать славу, они пытались быть непослушными. Моро и несколько других генералов, по убеждению или принуждению, содействовали революции 18 брюмера – впоследствии они раскаивались в этом. Бернадотт отказался в ней участвовать. Находясь в собственной резиденции Наполеона посреди ночи, один в окружении тысячи преданных офицеров, ожидавших приказов завоевателя, Бернадотт, рьяный республиканец, был достаточно смел для того, чтобы не соглашаться с его аргументами, отказаться от второй роли в Республике и отвечать угрозами на гнев Наполеона. Тот позволил ему гордо удалиться; Бернадотт прошел через толпу сторонников Наполеона, унося свои секреты и объявив себя его врагом и обвинителем. То ли из уважения к брату, с которым Бернадотт был связан родственными узами, то ли из умеренности, обычной спутницы силы, или просто из удивления, Наполеон позволил ему тихо уйти.

Той же ночью в доме S[4]4
  Сегюр имеет в виду Христофора Саличетти (1757–1809) – политического деятеля, который в годы Французской революции был членом различных органов законодательной власти (Генеральных штатов, Конвента, Совета пятисот). – Прим. пер.


[Закрыть] шла тайная встреча, на которой присутствовали десять депутатов Совета пятисот; туда же направился Бернадотт. Они решили, что следующим утром, в девять часов, Совет пятисот проведет заседание, на которое должны быть приглашены только единомышленники; там по примеру Совета старейшин, послушно назначившего Бонапарта командующим своей гвардией, будет принят декрет о назначении Бернадотта командующим гвардией Совета пятисот. Эти солдаты, соответствующим образом вооруженные, должны были ждать приказа. Этот план родился в доме S***. Хозяин дома немедленно побежал к Наполеону и всё ему рассказал. Заговорщики боялись Наполеона, и никто из них не появился в Совете. На следующий день революция 18 брюмера была завершена.

Бернадотт был достаточно благоразумным для того, чтобы впоследствии притвориться покорным, но Наполеон не забыл его сопротивления. Он внимательно следил за всеми действиями Бернадотта. Вскоре он начал подозревать, что Бернадотт стоит во главе республиканского заговора на западе страны, направленного против него. Преждевременно выпущенная прокламация сделала заговор явным; офицер и сообщник Бернадотта, подвергавшийся аресту по другим делам, донес на ее авторов. На этот раз Бернадотт не должен был избежать наказания, если бы Наполеон решился осудить заговорщика.

Он удовлетворился высылкой его в Америку с титулом посла в ранге министра республики, однако фортуна была благосклонна к Бернадотту: он находился в Рошфоре, и погрузка на корабль задерживалась до тех пор, пока не возобновилась война с Англией. Бернадотт отказался отправиться в путь, и Наполеон не мог его к этому принудить.

Их отношения свелись к тому, что они ненавидели друг друга, и эта история лишь увеличила ненависть. Некоторое время спустя Наполеону пришлось упрекать Бернадотта в бездействии во время битвы при Ауэрштедте, поведении завистливом и предательском; во время битвы при Ваграме Бернадотт издал приказ, которым присвоил себе честь этой победы. Наполеон осуждал его характер, в котором было больше амбиций, чем патриотизма; в то же время он был обаятельным; говоря в целом, Бернадотт обладал свойствами, которые считаются опасными для молодого правительства; несмотря на всё это, Наполеон присвоил ему высокое звание и осыпал титулами и знаками отличия, в то время как Бернадотт, вечно неблагодарный, считал награды справедливым признанием своих заслуг и следствием собственной важности и нужности. Таким образом, недовольство Наполеона не было безосновательным.

Со своей стороны, Бернадотт злоупотреблял умеренностью императора и объяснял действия Наполеона неприязнью по отношению к себе. Он вопрошал, почему Наполеон поставил его в опасную и неправильную позицию при Ваграме? Почему рапорт об этой победе был таким неблагоприятным для него лично? Почему его авторитет принижается? До этого времени слабая и скрытая оппозиция этого генерала императору не имела значения; однако их взаимное непонимание росло.

По Тильзитскому договору Швеция и Оттоманская империя приносились в жертву России и континентальной системе. Ошибочная и безумная политика Густава IV была причиной этого. С 1804 года этот монарх находился на содержании Англии; именно он разрушил старый союз между Францией и Швецией. Он упрямо придерживался этой ошибочной политики и продолжал бороться с Францией, когда последняя побеждала Россию, а затем и с обеими державами, ставшими союзниками. Потеря Померании, Финляндии и Аландских островов, присоединенных к России в 1808 году, не поколебала его решимости.

Тогда его разгневанные подданные вернули власть, отнятую у них в 1772 и 1788 годах Густавом III, которую его преемник так плохо употребил. Густав Адольф IV был заключен в тюрьму, лишен трона, его наследники по прямой линии были лишены права наследования, его дядя занял его место, и принц Гольштейн-Аугустенбургский был выбран наследным принцем Швеции. Поскольку война была причиной этой революции, ее результатом стал мир, который был заключен с Россией в 1809 году; однако недавно избранный наследный принц вскоре неожиданно умер.

В начале 1810 года Франция вернула Померанию и остров Рюген Швеции в качестве цены ее присоединения к континентальной системе. Шведы, измученные, обедневшие и ставшие почти островитянами вследствие потери Финляндии, очень неохотно шли на разрыв с Англией; с другой стороны, они испытывали страх перед сильным правительством соседней России. Слабые и одинокие, они смотрели вокруг и искали поддержки.

Бернадотт только что был назначен командующим французской армией, стоявшей в Померании. Его военная репутация, в еще большей степени репутация его народа и его монарха, его восхитительная мягкость, великодушие, льстивое ухаживание за шведами, с которыми он должен был общаться, заставили нескольких из них обратить на него серьезное внимание. Похоже, они ничего не знали о непонимании в отношениях маршала и императора; они воображали, что, выбрав его своим принцем, они получат не только способного и опытного генерала, но и влиятельного посредника между Францией и Швецией, их защитника перед императором. Всё вышло наоборот.

Это обстоятельство способствовало интригам, и Бернадотт полагал, что к своим прежним жалобам на Наполеона он должен добавить новые. Когда, в пику королю и большинству членов национального парламента, его предложили в качестве наследника шведской короны, когда его притязания были поддержаны премьер-министром Карла (человеком безродным, который, как и он, сделал себя сам) и графом Вреде, единственным членом парламента, отдавшим за него голос, когда он просил Наполеона вмешаться, почему он, когда Карл XIII пожелал узнать о его намерениях, проявил такую индифферентность? Почему он предпочел объединение трех северных корон во главе с принцем Дании? Если бы он, Бернадотт, преуспел в этом предприятии, то он вовсе не был бы обязан своим успехом французскому императору; в этом случае причинами успеха стали бы притязания короля Дании, который соперничал с герцогом Аугустенбургским[5]5
  Братом покойного принца этого имени.


[Закрыть], своим самым опасным врагом, прекрасная отвага барона Морне, который первым предложил выборы, и антипатия шведов к датчанам; сверх того, он был бы обязан им паспорту, полученному его агентом от министра Наполеона. Говорили, что этот документ был дерзко сфабрикован секретным эмиссаром Бернадотта и должен был служить доказательством желания французского императора видеть одного из своих помощников и родственника своего брата на троне Швеции.

Бернадотт также чувствовал, что он обязан своей короной случаю, благодаря которому его вероисповедание было похоже на религию шведов, рождению сына-наследника, который обеспечивал продолжение рода, посланию агентов, поразивших бедных скандинавов обещанием четырнадцати миллионов, которые при его избрании должны были обогатить государственное казначейство, и, наконец, льстивому ухаживанию, которое дало ему несколько голосов шведских офицеров, бывших его пленниками. Что касается Наполеона, то чем он ему обязан? Какой была реакция первого на сообщение о предложении нескольких шведов? «Я нахожусь на слишком большом расстоянии от Швеции, чтобы вмешиваться в ее дела. Вы не должны рассчитывать на мою поддержку». В то же время правда, что либо по необходимости, либо из страха, что изберут герцога Ольденбургского, мужа русской великой княгини, которая в свое время ему отказала, или просто рассчитывая на удачу, Наполеон объявил, что он предоставляет Швеции самой решить, кого избрать, – и Бернадотт был избран кронпринцем.

Вновь избранный принц немедленно выразил свое уважение императору, который принял его радушно. «Поскольку вам предложили корону Швеции, я позволяю вам принять ее. У меня было другое желание, как вы знаете: но, говоря коротко, ваша шпага сделала вас королем, и вы понимаете, что я не буду стоять на пути вашей счастливой судьбы». Затем он полностью раскрыл свои политические планы перед Бернадоттом, который теперь должен был действовать в полном согласии с ними. Каждый день он присутствовал на утреннем приеме у императора вместе со своим сыном, в числе других придворных. Этими знаками уважения он полностью покорил сердце Наполеона. Он собирался отправиться в путь; не желая, чтобы Бернадотт занял шведский трон без гроша в кармане, как простой авантюрист, император великодушно выделил ему два миллиона из личных средств; он обеспечил его семью средствами, которые Бернадотту как иностранному принцу не полагались; они расстались, будучи взаимно удовлетворенными.

Было естественно, что ожидания Наполеона от союза со Швецией возросли вместе с избранием Бернадотта и сделанными ему благодеяниями. Поначалу тот слал письма благодарного подчиненного, но когда он достаточно удалился от Франции и вышел из состояния долгого и тягостного стеснения, его ненависть к Наполеону стала проявляться в угрозах, и эти слова в правдивом или искаженном виде передавались императору.