Текст книги "Меридон"

11

Я думала, что увижу Кейти в разодранной рубашке и с расцарапанным лицом. Может, она и была отребьем из работного дома и уарминстерской шлюхой, но я не думала, что она превзойдет мою сестру в искусстве потасовки. Но когда я медленно взобралась по лестнице в спальню на чердаке, Кейти и Дэнди сидели бок о бок, расчесывали друг другу волосы и хихикали.

– Он сует руку мне под рубашку! – услышала я голос Кейти.

Дэнди радостно хихикнула.

– Я ему говорю: «Уж не знаю, что ты там ищешь, Джек!»

Дэнди закатилась хохотом, услышав это замечание.

– Откуда тебе знать! – протянула она. – А он что?

– Берет меня за руку и сует ее себе в бриджи! – с торжеством сказала Кейти.

– И? – продолжила Дэнди.

Острое, голодное личико Кейти стало жадным.

– Горячий, – сказала она. – И твердый, как жеребец перед кобылой.

Глядя на лицо Дэнди, я увидела, как по нему прошла тень крайней зависти. Но она весело рассмеялась.

– Жалко, что я вошла и все веселье вам испортила! – прощебетала она. – Ты бы ему отдалась, если бы я не вошла?

– Ой да! – тут же ответила Кейти. – Мне тоже хотелось!

Они с Дэнди обнялись и покатились со смеху. Темные глаза Дэнди, встретившиеся с моими поверх светлой головы, были холодны, как лед.

– Удивляюсь, как он посмел, – заметила она. – Когда мы с Мэрри стали работать в балагане, его отец прямо сказал, чтобы никаких ухаживаний.

Кейти улыбнулась усталой знающей улыбкой.

– Да разве это ухаживания, – сказала она. – Так, немножко повеселиться. Ухаживаниями это не назовешь. Мы с ним оба в этом деле не новички. И о любви говорить не стали бы. Мистер Гауер мне сказал, чтобы я в деревне себя вела как следует. А про дом не говорил.

– Так тебе плевать на Джека? – резко спросила Дэнди.

Кейти лениво рассмеялась и завела руки за голову, чтобы заколоть свои светлые волосы.

– Минуту назад было не плевать, – лениво сказала она. – Тогда хотелось с ним этим заняться. А теперь все равно. Если придет нужда, могу пробраться в «Куст» в деревне. Знаю там пару парней. Встретимся с ними где-нибудь за изгородью, чтобы мистер Гауер не узнал. Они мне еще и пенни дадут.

Дэнди улыбнулась, и улыбка ее была не теплее льда на ведре.

– А ему откажешь? – спросила она. – Я на него глаз еще прошлым летом положила. Отец его сказал «нет», он и не осмелился. Но глаз я на него положила всерьез. Откажешь ему, если снова придет? Сделаешь мне одолжение, Кейти?

Кейти откинула красивую головку и расхохоталась.

– Нет! – сказала она. – Сил не хватит! И я же ему руку в бриджи запустила, Дэнди, там все в самый раз. Не смогу я ему сказать «нет».

– Я заплачу, – терпеливо ответила Дэнди. – Заплачу тебе больше денег, чем ты сможешь заработать за всю жизнь.

Кейти фыркнула.

– Откладывала пенни, да, Дэнди? Копила, что давали за езду верхом?

– Я тебе заплачу гинею, – сказала Дэнди.

Услышав, как я ахнула, она отвела глаза.

– Заплачу гинею, если пообещаешь, что не станешь с ним. Гинею отдам в Уитсане.

– Где ты возьмешь гинею? – спросила Кейти, невольно поразившись.

– У нас она уже есть, – гордо ответила Дэнди. – Ты же знаешь, у Мэрри свой конь. Дела у нас идут лучше, чем ты думаешь. У нас на двоих десять гиней, и еще несколько шиллингов на расходы. Ты только из работного дома, тебе не понять, каково это, когда, как у нас, есть свой номер. Ты не видела, как Мэрри с лошадьми работает. Она может кучу денег заработать. Мы с Робертом Гауером только до конца года. А на будущий сможем пойти, куда захотим. Как бы то ни было, гинея у меня есть. И она будет твоей, если не тронешь Джека.

– Дэнди, – настойчиво прошептала я.

Но было поздно. Шлюха из работного дома плюнула на свою грязную ладонь, и Дэнди быстро пожала ей руку, пока та не передумала. Дэнди встала, подошла к зеркалу и развязала бечевку, которой были стянуты ее волосы.

– Учти, я узнаю, если обманешь, – сказала она своему отражению.

Кейти откинулась на свой тюфяк.

– Не обману, – с негодованием отозвалась она. – Забирай своего Джека. У меня любовники есть, которых покупать не надо. А тебе с ним желаю удачи.

Дэнди отвернулась от зеркала. Я думала, она разозлится из-за этой насмешки, но лицо у нее было безмятежное.

– Мне еще отца его обойти надо, – задумчиво произнесла она. – Откупиться от тебя – это только начало.

Она вытащила из сундука платье и надела его поверх сорочки. Расчесала волосы, заколола их, подняв вверх. На голой шее у нее была едва заметная полоска грязи, она стерла ее мокрым пальцем и надела чистый белый воротничок.

Я молча сидела на постели.

Кейти поднялась и сменила рабочие бриджи на юбку, которую носила в работном доме. Посмотрела на Дэнди, на меня – и, ни слова не сказав, пошла вниз по лестнице, в конюшню.

– Гинею, – мрачно произнесла я.

Дэнди повернулась от зеркала и протянула ко мне руки.

– Не смотри так, Мэрри, – сказала она. – Если я поймаю Джека и женю его на себе, нам не нужны будут твои жалкие десять гиней, у нас будет и этот дом, и весь балаган.

– Если ты только попытаешься, мои жалкие десять гиней станут всем, что у нас есть, – убитым голосом ответила я. – Роберт тебя предупреждал, Дэнди, и Джека предупреждал, при нас, и вы оба ни слова не сказали. Он нас выгонит, нас обеих. И что с нами будет? Что у нас есть-то? Гунтер в шестнадцать ладоней – ничему не обученный, ты – акробатка на трапеции без трапеции, и я – акробат на лошади без седла, без лошади.

Дэнди хотела меня обнять, но я выставила руки, не подпуская ее. У меня по-прежнему все болело, да и не хотела я ее нежностей.

– Он на тебе никогда не женится, Дэнди, – убежденно сказала я. – Если повезет, просто поимеет и забудет.

Дэнди улыбнулась мне – долгой властной улыбкой. Потом нырнула под соломенный тюфяк и вытащила льняной мешочек.

– Роберт послал меня к знахарке, – сказала она. – Я соврала, назвала ему двойную цену. Она сказала, как избавиться от ребенка, если вдруг забеременею. Сказала, когда можно ложиться с мужчиной, не боясь забеременеть, и… – Дэнди развязала шнурок в горловине мешка и показала мне несколько пыльных листьев внутри, – продала мне вот это!

– Что это? – спросила я.

Я сидела на постели. У меня не было сил. Устала от боли из-за ушибов и синяков, но еще меня мутило от ощущения, что каждую минуту приближается и растет какая-то опасность, какая-то беда, которую я не могу остановить и от которой не могу увести Дэнди.

– Любовное зелье, – с торжеством сказала Дэнди. – Она знала, что я роми и что я пойму, как его применить. Я его приворожу, Мэрри, он ко мне придет. Будет меня умолять. А потом упросит своего отца, чтобы тот позволил нам пожениться.

Я прислонилась к стене и закрыла глаза. Снаружи стемнело, комнату освещал только свет очага.

– Ты сошла с ума, – устало произнесла я. – Роберт Гауер в жизни не даст тебе выйти за Джека.

– А вот тут ты ошибаешься! – с торжеством отозвалась Дэнди. – Все заметили, как он к тебе относится. Миссис Гривз, Дэвид, даже Джек. Джек сказал, что он так переживает из-за твоего падения, словно ты его собственная дочь. Он с тобой мягче, чем с любым из нас, даже чем с Джеком. Ты – ключ к Роберту Гауеру, Мэрри! Он хочет, чтобы ты на него всегда работала. Хочет, чтобы ты учила его лошадей. Он понимает, что ты – не хуже его самого, а скоро поймет, что лучший способ удержать тебя в балагане – это взять кого-то из нас в семью. Ты в жизни замуж не пойдешь, это он знает, так что остаюсь только я. Я и Джек! – заключила она.

Я закрыла глаза и стала думать.

Могло быть и так. Роберт Гауер не мог бы заботиться обо мне больше, будь я его собственным ребенком. Только на хирурга, должно быть, ушли фунты. Я и в самом деле обучала лошадей лучше всех, кого я знала. В тот день в Солсбери я выиграла для него состояние. Другим балаганам тоже нужны были лошади и мастера. У меня был только Море, но с ним можно было бы сделать прекрасный номер, если бы я захотела. Дэнди еще только училась, но в мире не нашлось бы летающей акробатки краше. Она точно была единственной летающей девушкой в стране.

Но…

Я остановилась и открыла глаза. Дэнди запрятала мешочек с травами под рубашку и повязывала на талии передник.

– Ты никогда не уговоришь Роберта, – сказала я. – Сама по себе и за сто лет не уговоришь. Единственный, кто может его уломать, это Джек. А Джека в жизни не заставишь пойти против отца.

Лицо Дэнди было ясным, как майское утро.

– Заставлю, – уверенно ответила она. – Когда станет моим любовником, он для меня все сделает.

Будь я посильнее, я бы еще поспорила. Даже тогда, закрывая глаза от застилавшего их тумана боли, нывшей в голове и ушибах, я понимала, что нужно сесть и вразумить Дэнди. Что ей нужна моя защита – больше, чем когда-либо в жизни. Но я ее подвела. Я прислонилась к стене и отдыхала, пока она прикалывала чепец и готовилась к нашему выходу на ужин. Даже тогда, когда мы втроем шли к дому, я должна была сказать Кейти, что обещанная ей гинея – моя, а не Дэнди, и что я не стану платить. Пусть бы брала себе Джека с моего благословения.

Но я устала, я была больна и, наверное, поленилась. Мне не хватило сил противостоять всепоглощающей убежденности Дэнди. Я даже не додумалась заметить, растерла ли она в тот вечер травы и высыпала ли их в чашку чая за ужином. Я просто позволила ей идти ее путем, хотя что-то в глубине души и твердило мне, что я позволила самому дорогому для меня человеку выскользнуть между пальцев и даже руку не протянула, чтобы спасти.

Дурные предчувствия так меня захватили, что Роберт заговорил о том, чтобы снова послать за хирургом.

– Ты перестала улыбаться, Мэрри, – сказал он.

Мы стояли во дворе конюшни, я готовилась начать работать с Морем. Я решила обращаться с ним так, словно он совсем не объезжен: сперва гонять его на корде, медленно обучать его шаг за шагом, как молодую лошадь, на которой прежде не ездили. Он кивал мне поверх двери денника, и мне не терпелось начать, но Роберт тронул меня за руку.

– Я бы послал за хирургом, – предложил он. – Он не будет работать с завтрашнего дня, с сочельника, до самой двенадцатой ночи, но если тебе нездоровится, Мэрри, он ради меня приедет.

Я помолчала и взглянула на Роберта. Лицо у него было ласковое, смотрел он тепло, с заботой.

– Роберт, – прямо сказала я. – Ты меня возьмешь в дело? У меня есть десять гиней – ты мне позволишь купить на них лошадей, чтобы мы с ними вместе работали? Позволишь нам с Дэнди быть совладельцами?

Роберт какое-то время смотрел на меня растерянно, словно не понимал, что значат мои слова. Потом я увидела, как его лицо холодеет. Все началось с глаз, утративших ласковое мерцание. Они стали жесткими и каменными, как у того, кто проворачивает скверную сделку. С губ исчезла улыбка, рот сжался в тонкую твердую линию. Даже профиль его стал резче, и под маской веселого, смеющегося балаганщика я увидела кости и сухожилия разорившегося возчика, прозакладывавшего свою веселость на сына, танцевавшего на лошади, и уехавшего от женщины, пытавшейся опутать его любовью.

– Нет, – сказал он, и голос его был ледяным. – Нет, Меридон. Это мой балаган, это только мое представление, и, видит Бог, я достаточно тяжело и долго для этого трудился. Ни у кого не будет в нем доли, кроме Джека. Оно не уйдет из семьи. Джек – единственный, кого я теперь признаю из родни. Я тебе стану больше платить, если ты недовольна. Буду платить Дэнди по два пенса всякий раз, как выходит. Но в долю никого не возьму.

Мгновение его лицо было почти умоляющим, словно он просил меня понять его одержимость. Потом он взглянул на меня сверху вниз.

– Я далеко пошел, чтобы все это стало моим, – сказал он. – Сделал такое, за что придется ответить перед Создателем…

Он прервался, и я подумала, не слышит ли он по-прежнему в голове голос женщины, зовущей его с дороги за качающимся фургоном.

– Я не могу взять никого в долю, Мэрри, – наконец сказал он. – Это против моей природы.

Я подождала, потом протянула ему в знак примирения руку.

– Не сердись, – предупредила я. – Хочу спросить тебя кое о чем, но ты на меня не срывайся.

Лицо его еще больше замкнулось.

– О чем? – спросил он.

На мгновение меня охватила острая досада от того, что мне приходится стоять во дворе конюшни и просить мужчину не сердиться на вопрос, который я еще даже не задала. Жгучая женская нужда Дэнди заставила меня по-рабски пытаться подготовить мужчину к просьбе, которая самой мне казалась неразумной. Что-то, видимо, отразилось у меня на лице, потому что Роберт внезапно ухмыльнулся:

– Не в твоем это духе, так осторожничать, Мэрри, – сказал он. – Учишься по-девичьи подлизываться у своей сестрицы и этой шлюхи уарминстерской?

Я стиснула зубы, потом невольно рассмеялась.

– Нет, – сказала я. – Но мой вопрос тебе может не понравиться.

– Так задай его, – ответил Роберт, утомившись этим фехтованием.

– Я хочу долю в балагане, – сказала я. – Если ты не можешь взять в дело чужих, что будет, если у Дэнди и Джека что-то получится? Я знаю, ты для него хотел большего, но они с Дэнди хорошо сработались. Могут состояние сделать. Брак – единственная для тебя возможность удержать Дэнди. А если она уйдет, то и я тоже.

Роберт посмотрел на меня, и я увидела в его глазах бедняка, которого он пытался изжить.

– Нет, – тусклым голосом ответил он. – Незаменимых женщин нет. Если Дэнди предложат что-то получше, пусть уходит. И ты можешь уйти с ней. Иногда я тебя люблю как дочь, Мэрри, но я и раньше любил дочь и оставил ее, и ни разу об этом не пожалел. Если не хочешь работать на меня за жалованье, лучше уходи.

Он кивнул, указывая на конюшню и видневшийся за ней амбар, где Дэнди и Джек репетировали единственный в Англии номер на трапеции.

– Я поменяю все планы на сезон, я лучше прощусь со всеми надеждами, чем дам Дэнди выйти за Джека, – сказал Роберт. – Вы – пара грязнохвостых цыганок, а она похотливая, как сука в течке. Я для сына хочу куда большего, по мне – лучше вы обе сдохнете, чем он на ком-то из вас женится и принесет в мою семью и в мой балаган вашу грязную цыганскую кровь.

Я глубоко вдохнула морозный зимний воздух и присела перед Робертом в реверансе, низком и подобострастном, как поклоны широкозадой Займы.

– Благодарю вас, сэр, – сказала я, словно он дал мне фартинг на чай. – Я все поняла.

Я повернулась и пошла прочь к своему коню, к Морю. Надела на него уздечку, открыла дверь, чтобы он вышел. Меня мутило от злости и ненависти. Я прошла мимо Роберта – Роберта, который был ко мне так добр, который держал меня, когда хирург вправлял мне руку, – прошла мимо него, едва его видя. В глазах у меня стоял горячий алый туман, думаю, если бы я плюнула Роберту на сапог, проходя мимо, плевок вышел бы кровью. Кровь стучала у меня в голове и в руке, сжимавшей повод Моря по привычке, а не сознательно. Я знала, что это прихоть Дэнди заставила меня болтать чушь про свадьбу и долю в деле. Но еще я знала, что теплые летние дни в фургоне и тяжелая зимняя работа в Уарминстере привели к тому, что интересы Роберта я стала считать нашими, словно мы бежали в одной упряжке. Глупая страсть Дэнди к Джеку ослепила меня, как и саму Дэнди. Она убедила меня, что сможет его заполучить. Она почти убедила меня, что сможет его удержать. Нужна была холодность Роберта, чтобы меня отрезвить.

Он смотрел мне в лицо и говорил со мной, как состоятельный человек со служанкой. Хуже того. Он говорил со мной, как собственник и гражданин говорит с грязной бродячей потаскухой. Ни работа, которую я для него делала, ни удары, которые за него принимала, не изменили того, что он купил меня у отца как рабочую силу заодно с пони и девушкой, которую они оба считали потаскушкой. Я шла прочь от Роберта, прочь от зародившейся во мне крохотной надежды, что можно построить мост между миром тех, кто спит на мягком и живет в чистоте, и моим. Никаких мостов не было.

Пропасть между нами была вечной.

Ведя Море на выгон, я мечтала о Доле с такой страстью, словно все еще лежала на завшивленной койке, слушая, как па пользуется Займой. Место мое было не там. И не здесь. Мне казалось, что у меня вовсе не будет места, пока я не обзаведусь своей землей и слугами, которыми смогу повелевать. Промежуточного пути для меня не было, не было постепенного подъема. Казалось, я обречена жить на самом дне, если только не смогу как-то забраться высоко, на самый верх. Мне нужно было забраться наверх. Добраться туда, где мое место.

Мне нужно было в Дол.

Я отступила от коня и щелкнула, чтобы он пошел. Ему это занятие было в новинку или он его основательно забыл. Я все утро работала с ним, пока у меня не затекли руки, а щеки не заледенели. Только придя в кухню завтракать, я обнаружила, что щеки у меня красные и потрескавшиеся, потому что я все это время плакала на холодном восточном ветру.

Рождество прошло почти незамеченным. Роберт был с нами отстранен и холоден с того самого разговора во дворе. За рождественским завтраком он волчком пустил по столу серебряную монету – Джеку, и выдал нам с Дэнди и Кейти каждой по трехпенсовику с уголками. Миссис Гривз получила отрез материи, Уильям – пенни, Дэвид – приличную пару ношеных перчаток.

И все.

Мы снова принялись за работу, и Рождество стало просто обычным днем: я занималась с лошадьми, остальные работали на трапеции.

Новые пони, которых мы купили в Солсбери, хорошо сработались с остальными, и Роберт научил меня управлять ими с помощью палки, кнута и команд. Мы сделали славный номер: они выходили на арену и разбивались на две группы, переходили с одной стороны на другую, кружась (я вечно теряла из виду самого маленького, который пристраивался не к той команде), танцевали на месте, а заканчивалось все поклоном, и я стояла среди них, улыбаясь туда, где должны были сидеть зрители, спиной к пони, словно могу и вовсе за ними не приглядывать – чего я, разумеется, ни в коем случае не могла.

Я работала с ними каждое утро до завтрака, пока Роберт смотрел, как остальные занимаются на трапеции, или сидел со счетами в доме. После завтрака мы выводили Пролеску и нового коня, Морриса, на луг, и я упражнялась в вольтижировке и езде стоя. Пролеска была устойчива, как скала, она выучила все эти трюки с Джеком много лет назад, и я, возможно, была для нее желанным облегчением – весила я куда меньше, пусть и толкалась слишком сильно, срываясь с противоположного бока лошади.

– Не прыгай! – раздраженно кричал Роберт, стоя в середине арены и попыхивая трубкой в холодное синее небо. – Пусть тебя подбросит шаг лошади. Все, что тебе нужно сделать, – это ноги от земли оторвать. А дальше галоп поможет!

Я выучилась стоять на лошади, когда меня держал Джек, но теперь, пока Роберт пускал Пролеску ровным шагом, начала учиться стоять сама. Сперва – изо всех сил цепляясь за повод, но понемногу – мы упражнялись каждый день, и в солнце, и в метель – научилась отпускать повод и держать равновесие, вытянув в стороны пустые руки, стоя с высоко поднятой головой, переступая и меняя ноги на подпрыгивавшей лошадиной спине.

Позднее, днем, Джек приходил из амбара поработать с нами. Дэнди и Кейти занимались без него, иногда прыгали, и их ловил Дэвид, иногда делали трюки, прыгая в нужном направлении, но падая в сетку, но большей частью они разучивали новый трюк, которому их обучил Дэвид: переход. Дэнди раскачивалась на трапеции, ее ловил Джек, а Кейти прыгала на возвращавшуюся трапецию. Потом Дэнди делала сальто у Джека из рук и падала в сетку, а Джек ловил Кейти, и она или возвращалась на площадку, или тоже падала в сетку. Дэвид, Джек и Роберт дружно говорили, что смотрелось это замечательно. Этим трюком представление должно было заканчиваться. Кейти и Дэнди были собой горды и, поймав ритм, следили за тем, чтобы выглядеть красотками. Я по этому поводу ничего сказать не могла. Я просто была не в силах на это смотреть.

К концу декабря Дэвид почти закончил работу и заслужил обещанную прибавку. Он подготовил для Роберта обученную труппу акробатов на трапеции: парня-ловца и двух летающих девушек; и несчастных случаев почти не было. Они выучили целую последовательность трюков: Дэнди могла долететь до Джека, чтобы он поймал ее за ноги, она могла кувыркаться на трапеции, закинув на перекладину ноги и все еще держась руками, а потом, в последний момент, вытягивать руки, чтобы ее поймали. Она могла выполнить то, что они называли «полетом ангела»: одна нога указывает в потолок, вторая вниз, и Джек бросал ее обратно на трапецию, держа за руку и за ногу. Они с Кейти могли безопасно смениться на трапеции. Лучшим трюком Кейти был «полет ангела». Выглядел он зрелищно, но на деле был одним из самых легких. Дэвид научил их делать сальто и перевороты, падая в сетку. Дальше им предстояло упражняться самим.

Последние несколько дней Дэвид работал со мной на учебной трапеции. Когда мне не надо было забираться по лестнице на площадку, я не чувствовала ледяного ознобного страха. Я могла выполнить несколько трюков: раскачать трапецию, нырнуть под нее в перевороте, сделать «птичье гнездо», повиснув на одних ногах. Роберт задумал повесить трапецию под стойку Дэнди и выпускать меня для разогрева после антракта, чтобы подготовить публику к настоящему выступлению на трапеции, высоко над моей головой. Я не возражала, только настаивала на том, что надену бриджи и рубашку.

– Бога ради, Меридон! – раздраженно сказал Роберт. – Нельзя работать на трапеции в одежде мальчишки-конюха. Будешь в коротенькой юбочке и корсаже, проветришь грудь, как остальные девочки.

– Было бы что показывать! – прошептала Кейти.

Я прищурилась и промолчала.

Дэвид вмешался в разговор:

– Это сделает воздушный номер не таким захватывающим, – рассудил он. – Отвлечет внимание от девушек наверху. Если Мэрри внизу, а одета так же. Может, оденем ее, как Джека? Пусть наденет тесные белые бриджи, как и он, и просторную рубашку. Смотреться будет отлично, а летуньи так и останутся полуголыми, как им хотелось!

Кейти и Дэнди заулыбались. Джек кивнул.

– Так нам всем будет лучше, па, – сказал он. – А тебя точно в полицию сдадут, если у тебя девочка у земли будет полуголой кувыркаться.

– Ладно, – произнес Роберт. – Девушки пусть будут в голубых костюмах, а Джеку и Меридон можно сшить голубые шелковые рубашки. А у одной из вас Меридон может брать короткую голубую юбочку, когда будет делать номер на спине лошади.

– Ей надо свою, другого цвета, – сказала Дэнди.

Кейти кивнула. Ни одна из них не хотела делиться.

– Ей пойдет зеленый, – предложила Кейти.

Дэвид и Роберт дружно покачали головами.

– Зеленый на арене – к несчастью, – сказал Дэвид.

– Будете делиться юбками, чертовы девчонки, – сказал Роберт. – Или сошьете еще одну, красную.

– До колен, – вставила я.

Роберт кивнул.

– Решено, – коротко ответил он. Потом повернулся к Дэвиду: – Ты проделал отличную работу, я тобой горжусь. Сегодня за ужином будем праздновать. Миссис Гривз жарит оленью ногу.

Дэвид поклонился, как для зрителя, приложив руку к сердцу.

– Очень признателен, сэр, – церемонно произнес он.

Роберт сказал:

– Закончите упражнения, выведете лошадей и приходите все. Сегодня можете выпить по бокалу вина и попрощаться с учителем. Он вам дал повод для гордости.

Он повернулся и вышел за дверь. Я соскочила с учебной трапеции и стала смотреть, как Джек ловит Кейти, летевшую к нему, скривившись от напряжения.

Дэвид велел им спускаться, и все трое сделали сальто, прыгая в сетку, – зрелищный, уверенный финал хорошего номера. Я смотрела на опилки под ногами.

– Послушайте меня, – сказал Дэвид своим певучим голосом. – Я с вами закончил, и это последние мои слова, к которым нужно отнестись серьезно.

Он повернулся к Джеку:

– Следи за оснащением. Стойки хорошие, я сам такие использовал. Но сетка – вещь новая. Я не знаю, когда она обветшает. Не знаю, может, она растянется. Проверяй ее каждый раз, когда будете ставить, бросив пару тюков сена в середину, и смотри внимательно. От этого зависят ваши жизни. Не забывай.

Джек кивнул с серьезным лицом.

– Отсчитывай ритм, – сказал ему Дэвид, словно передавал мантию властителя. – Ты говоришь, когда делать трюк, и если они не готовы или сбились с ритма, уйди с дороги и дай им качнуться обратно, от тебя. Хватать их – не твое дело. Лови только при удачном трюке.

Темные глаза Джека расширились. Он кивнул.

Дэвид повернулся к Дэнди и Кейти.

– Не делайте за него работу ловца, – сказал он. – Ему платят, чтобы он вас ловил. Качнулись туда, где вам нужно быть, и пусть он отрабатывает свои деньги. Он вас ловит, вы только тянетесь туда, где должен быть он. Если его там нет, качайтесь обратно или прыгайте в сетку, на спину, тогда падение будет мягким.

Кейти и Дэнди кивнули серьезно, как ученицы.

– Доверяйте ему, – сказал Дэвид.

От его голоса по спине у меня побежали мурашки.

– Доверяйте, – повторил Дэвид. – Он – ваш ловец. Лететь к нему вы должны так, словно любите его всем сердцем и уверены, что он будет на месте. Верьте ему и вручайте ему себя.

Роберт оставил дверь приоткрытой, и она внезапно распахнулась.

В амбар ворвался порыв ледяного ветра, а с ним влетела, кувыркаясь, большая белая птица. Сова-сипуха, чьи горящие глаза ослепли от наших ламп. Влетела она, эта крупная птица с широким размахом крыльев, совершенно бесшумно, без единого шороха, поворачивая одуревшее плоское лицо направо и налево, высматривая путь наружу. Она пролетела точно над Дэнди и Джеком, а потом повернула так близко к Дэнди, что ее крылья взметнули Дэнди волосы. Сова пролетела между ней и лампой, висевшей на потолке. Ее тень упала на Дэнди, она испуганно взвизгнула и схватилась за руку Джека. Потом дверь снова распахнулась, птица развернулась и скрылась прочь. Я прислонилась к стене, чувствуя под пальцами острые камешки и штукатурку. Меня трясло.

– Господи! – воскликнула Кейти. – Словно привидение!

Я заметила, как Дэвид ладонями потер щеки. Увидела, как он распрямился, как вытер ладонью губы, словно надевал широкую рабочую улыбку.

– Просто сипуха ищет, где бы погреться, бедолага, – легко произнес он.

Думаю, никто, кроме меня, не услышал в его голосе напряжения.

– Будет снег, давайте-ка побыстрее в дом, собираться к ужину. Я сегодня хорошо поем в последний раз. Завтра и много дней после этого мне придется готовить самому.

Он посмотрел на меня, и его широкая улыбка на мгновение угасла, когда мы встретились потемневшими глазами.

– Ты голодная, Мэрри? – решительно спросил он, словно хотел, чтобы я притворилась, что не заметила его суеверного страха.

Я оттолкнулась от стены и встала прямо.

– Умираю, есть хочу, – сказала я.

Голос у меня был слабый, но остальные ничего не заметили. Речь Дэвида для того и произносилась, чтобы они начали работу над новым представлением, исполненные уверенности.

Он хотел, чтобы они друг другу всецело доверяли, чтобы работали без него так же, как последние два месяца. Он хотел благословить их перед дорогой. И уж точно не хотел, чтобы они пали духом и испугались, что с суеверными кочевыми людьми случается легко.

Мы закружились по амбару, закрывая печку, задувая лампы, кроме той, что должна была осветить нам путь домой через луг. Снаружи я осмотрелась в поисках совы, но она исчезла.

За ужином мы все слегка напились. Роберт расчувствовался, стал щуриться, глядя в блестящую крышку стола, а потом настойчиво петь громкие печальные баллады. Дэвид заявил, что все валлийцы – прирожденные певцы, их даже учить не надо, и выдал убедительное свидетельство на непонятном языке, чтобы подтвердить свои слова. Дэнди очень мило плясала, задрав юбки, а Кейти спела непристойную кабацкую песню. Мы с Джеком от выпитого молча отупели, хотя выпили бокала по два, не больше.

В одиннадцать Роберт объявил отбой.

– Завтра работаем, как обычно, – сказал он.

– Я, когда вы встанете, уже уеду, – сказал нам троим Дэвид. – Попрощаемся сейчас.

Он распахнул руки и обнял нас троих: Кейти, Дэнди и меня. Кейти он звонко поцеловал, потянул в сторону и прошептал ей на ухо что-то, от чего она покраснела и захихикала. Дэнди он на мгновение поднял и крепко прижал, а потом поставил на ноги.

– Держите голову на плечах и толкайтесь по счету, – сказал он. – Если поймете, что трюк не получается, падайте в сетку. И не ленитесь! Каждый день занимайтесь!

Он повернулся ко мне и обнял.

– Хотел бы я, чтобы ты поднялась на площадку, Мэрри, – сказал он. – Но и сказать не могу, как мне жаль, что ты упала.

Я вздрогнула.

– Я еще не раз буду падать, – сказала я, подумав о Море, которого предстояло объезжать под седло.

Джека Дэвид обнимать не стал. Он взял его за плечи и посмотрел в его бесхитростное открытое лицо.

– Теперь ты за них отвечаешь, – сказал Дэвид. – Твое дело – беречь летуний. Поклянешься мне жизнью, что сделаешь это?

Джек удивленно моргнул, услышав, каким тоном говорит Дэвид.

– Да, – просто ответил он. – Сделаю все, что смогу.

Я почувствовала, как у меня сжимаются кулаки – так бывало, когда я боялась.

Дэвид вгляделся в лицо Джека и улыбнулся.

– Что ж, удачи вам, всем троим, – сказал он.

Он кивнул поверх наших голов Роберту.

– У вас остаются мои указания, – сказал он. – Если я понадоблюсь, чтобы выучить новый трюк, или потренировать еще, я всегда рад поработать с твоими ребятами.

Роберт поднялся из-за стола и с улыбкой пожал Дэвиду руку.

– Очень тебе благодарен, – сказал он. – Все даже лучше, чем я мечтал.

Дэвид проводил нас до кухонной двери. В комнате было уютно, печка была растоплена на ночь. В корзине спала собака. У огня свернулась кошка. Мы открыли заднюю дверь, и в дом ворвался порыв ледяного ветра, принесший вихрь снежинок. Дэнди и Кейти натянули на головы шали, ссутулились и помчались по дорожке к конюшням. Я замешкалась на пороге, не обращая внимания на снег. Дэвид выжидающе на меня посмотрел.

– Это что-нибудь значит? – спросила я. – В балагане? К чему сова пролетает над ареной? К чему влетает птица?

Дэвид спокойно улыбнулся.

– Ни к чему, цыганочка моя взбалмошная, – нежно произнес он. – А теперь беги в постель, пока не замерзла. И хватит падать с этих твоих лошадей. Если беспокоишься за Дэнди, то это пустое. Я сделал все, что мог, она свое дело знает.

Я кивнула, страстно желая, чтобы меня убедили.

– Так все будет хорошо? – спросила я.

– Все будет хорошо, – ответил он и, склонившись, нежно поцеловал меня в лоб.

Я устояла и не отшатнулась от его прикосновения.

Когда я вышла во двор, в лицо мне ударил ветер, и я ослепла от снега. Склонив голову, я побежала к конюшням. Дэвид сказал, что все будет хорошо. Дэвид сказал, что птица ничего не значит, и то, что ее тень упала на Дэнди, тоже ничего не значит. Если бы была какая-то опасность, Дэвид бы меня предостерег.

Я взобралась по лестнице в нашу спальню, сбросила в холодной комнате одежду и упала в постель.