Текст книги "Меридон"

9

Роберт отправил меня в харчевню, возле которой мы оставили двуколку. Я завела Море в денник и свернулась в углу на куче соломы – мне было все равно где, я слишком устала, слишком расшиблась и измучилась; к тому же я слишком стеснялась и была слишком грязной, чтобы спросить горячего питья и пообедать в общем зале, как велел мне Роберт. Несколько часов спустя, когда в конюшне уже темнело и завершалась в холодных зимних сумерках конская ярмарка, Роберт вошел во двор, с цоканьем ведя за собой двух больших лошадей и трех маленьких пони.

Я с трудом поднялась. Ноги подкашивались, а голова кружилась, словно я весь день скакала верхом. Я выглянула поверх двери денника. Море нежно фыркнул мне в шею.

– Боже правый, – сказал Роберт. – Ты похожа на ведьму, Меридон. Сунь голову под колонку, бога ради. Я тебя не могу в таком виде привезти домой.

Я прикоснулась к голове и обнаружила, что потеряла чепчик, и волосы слиплись от засохшей крови. Подбитый глаз почти закрылся, вокруг рта и носа запеклась кровь.

– Сильно поранилась? – спросил Роберт, когда я осторожно вышла из конюшни.

– Нет, – ответила я. – Наверное, с виду страшнее, чем на деле.

Он подозвал паренька-конюха и передал ему поводья двух больших лошадей.

– Иди сюда, – угрюмо произнес он и стал качать насос, чтобы я сунула под него голову.

Ледяная вода ударила меня, залилась в уши, и мое дыхание перехватило. Но, смыв с лица грязь, я сразу почувствовала себя лучше. С волос я тоже смыла почти всю кровь.

Роберт послал другого парня за полотенцем на кухню, и я вытерла волосы насухо. Я дрожала от холода, омерзительные струйки ледяной воды текли по моей шее за воротник, но я по крайней мере проснулась и чувствовала, что у меня хватит сил на дорогу домой.

– Или мне ехать верхом? – спросила я, глядя на цепочку лошадей, которых как-то нужно было доставить домой.

– Нет, – мирно сказал Роберт. – Ты сегодня наработала на полтора дня, Мэрри, и порадовала меня больше, чем любая другая живая душа за всю мою жизнь, вот тебе правда. Ты для меня выиграла триста фунтов, Мэрри, я бы на такое пари в жизни не отважился, не заставь ты меня. Я у тебя в долгу. Благословляю, владей конем, и еще получишь от меня десять гиней, положи в копилку. Ты – девочка хоть куда. Жаль, у меня таких не дюжина.

Я просияла, потом слегка вздрогнула, потому что с наступлением темноты поднялся холодный ветер.

– Отвезу-ка я тебя домой, – ласково сказал Роберт.

Он послал мальчишку за парой одеял и укутал меня на сиденье двуколки, словно я была ему не служанкой, а любимым ребенком.

Он решил не вести всех лошадей домой в одиночку по темноте. Привязал к двуколке только одну большую лошадь и Море и оплатил на ночь конюшню для маленьких пони. Потом вспрыгнул на сиденье рядом со мной, тронул Пролеску, и мы направились в сгущающейся темноте домой.

Роберт тихо напевал себе под нос, когда мы выезжали из города, потом внезапно спросил меня:

– Ты так с отцом делала, да, Мэрри? Ставила на то, что усидишь, и выманивала у людей деньги?

– Бывало, – осторожно ответила я.

Я не знала, одобрит ли он это.

– Но чаще всего все вокруг знали, что я объезжаю для па лошадей, и никто не делал таких ставок, как сегодня, – пожала я плечами. – Да и вид у меня тогда был другой. Сегодня я похожа на горничную. А с па выглядела цыганкой.

Роберт кивнул.

– Никогда в жизни не зарабатывал за день столько денег, – сказал он. – Половину бы отдал, чтобы снова такое проделать.

Я с сожалением покачала головой.

– С другим конем у меня так не выйдет, – сказала я. – Здорово было бы так зарабатывать. Но Море – не такой, как все. Я поняла, что он мой конь, как только его увидела. Поняла, что он меня не обидит.

Роберт взглянул на мое разбитое лицо.

– Не сказать, чтобы ты совсем уцелела, – заметил он.

Я скорчила рожу.

– Все из-за того, что он услышал жуткий голос того человека, – сказала я. – Голос его испугал. Но со мной он вел себя хорошо.

Роберт кивнул и ничего не ответил. Лошадь трусила вперед, по обе стороны от повозки мерцал и качался отсвет фонарей. Становилось все темнее, я слышала, как где-то заухала сова. Вставала луна, тонкая и бледная, как корочка козьего сыра.

– А как насчет аттракциона: будем зазывать всех пришедших на нем прокатиться? – медленно произнес Роберт, размышляя вслух. – На лугу, до начала представления? Назовем его жеребцом-убийцей, будем ставить на то, что никто на нем не усидит. Брать, скажем, два пенса за попытку, с условием возврата, если усидят дольше двух минут.

Роберт задумался.

– Или пяти минут, – поправился он. – А потом, когда созовем толпу и все увидят, как он сбросил несколько человек, выходишь ты в миленьком платьице и просишь дать тебе попробовать. Джек записывает ставки, ты садишься на коня, мы получаем прибыль.

Он с улыбкой обернулся и посмотрел на меня.

Я глубоко вдохнула.

– Нет, – тихо сказала я.

Его добродушная улыбка тут же пропала.

– Почему? – спросил он. – Получишь долю с прибыли, Мэрри. Сегодня ты неплохо заработала, не забывай. Я не забыл, что обещал тебе десять гиней. Все выплачу.

– Нет, – твердо сказала я. – Прости, Роберт, но я так со своим конем не поступлю.

Что-то в моем голосе не дало ему выйти из себя.

– Почему, Мэрри? – спросил он. – С ним же ничего не случится.

– Случится, – уверенно ответила я. – Я не хочу, чтобы он выучился быть диким и злым. Не хочу, чтобы он и дальше боялся. Я хочу выучить его ходить под седлом, быть гунтером. Не хочу, чтобы он за два пенса сбрасывал любого дурака, что считает себя наездником. Пусть у него будут мягкие губы и мягкий нрав. Он мой конь, я не дам ему работать жеребцом-убийцей.

Роберт промолчал. Пролеска бежала вперед, стук копыт за нашей спиной громко раздавался в темноте. Роберт снова замурлыкал себе под нос и ничего не сказал.

– Ты обещал, что будешь его содержать, – сказала я, взывая к его чувству справедливости. – Ты не сказал, что ему придется это отрабатывать.

Роберт нахмурился, глядя на меня, потом улыбнулся.

– Ладно, ладно, Мэрри! – резко сказал он. – Ты – настоящий барышник, торгуешься, как цыганка. Оставь себе своего чертова коня, но, зазывая, будешь ездить на нем и выучишь его трюкам для арены. Но ничего, что тебе не нравится, он делать не будет.

Я улыбнулась в ответ и в редком для меня порыве чувств положила руку ему на рукав.

– Спасибо, Роберт, – сказала я.

Он прижал мою руку локтем к себе, и поехали домой в темноте. Голова моя клонилась от усталости, веки тяжелели. В какой-то момент я ощутила, как он кладет мою голову себе на плечо, и задремала.

Когда мы приехали домой, Дэнди раздела меня и уложила в постель, ахая над моими ушибами, над потерей чепчика и пятнами крови на сером платье и белом переднике. Миссис Гривз принесла поднос с тарелкой супа и свежевыпеченным хлебом, куриной грудкой и печеными яблоками, чтобы я поела в постели. Джек поднялся к нам в комнату с корзиной поленьев, разжег в маленьком очаге огонь, а потом он и Дэнди, сидя на полу, потребовали, чтобы я рассказала все про конскую ярмарку и про то, как выиграла Море.

– Красивый конь, но меня к себе не подпустил, – сказал Джек. – Чуть не цапнул за плечо, когда я снимал с него недоуздок. Придется тебе с ним попотеть, Мэрри, пока выучишь.

Дэнди хотела знать, сколько выиграл Роберт, и оба они вытаращили глаза, когда я рассказала о ставках в гинею, которые выкрикивали все вокруг, и о том, что Роберт мне пообещал десять в личное мое владение.

– Десять гиней! – воскликнула Дэнди. – Мэрри, что мы будем делать с такими деньгами?

– Я их сберегу, – мудро сказала я, макая хлеб в густую подливку возле куска курицы. – Кто знает, какие деньги нам понадобятся в будущем, Дэнди. Я собираюсь начать откладывать на наш собственный дом.

Оба они открыли рты от изумления, а я рассмеялась. Боль в ушибленных ребрах заставила меня задохнуться и сказать:

– Не смешите меня! Не смешите! Так больно, когда смеюсь!

Потом я попросила их рассказать, чем они занимались весь день; но они стали жаловаться, что было то же самое, что и накануне, и, похоже, впредь будет то же самое. Они оба качались на высокой трапеции под потолком амбара, но в основном упражнялись на учебной, у самой земли, подтягиваясь и опускаясь на перекладине.

– У меня все болит, – пожаловалась Дэнди. – А этот клятый Дэвид заставляет нас работать, работать и работать.

Джек раздраженно кивнул в знак согласия.

– А еще я с голоду умираю, – сказал он. – Мэрри, мы пойдем поедим, а потом к тебе вернемся. Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, – ответила я, благодарно улыбнувшись. – Я полежу, погляжу на огонь. Спасибо, что растопил очаг, Джек.

Он склонился и взъерошил мне волосы, так что кудри встали дыбом.

– Да не за что, маленький мой игрок, – сказал он. – Скоро будем.

Они спустились по лестнице в конюшню. Я слышала, как Дэнди застонала, когда ей пришлось опускать крышку люка натруженными руками, слышала их голоса, когда они шли через двор к двери в дом. Потом услышала, как открылась и закрылась дверь кухни, и стало тихо.

Тихо – только потрескивал огонь да иногда шевелился в деннике под моей комнатой Море. Я смотрела, как растут и опадают на стене возле меня тени. Я никогда раньше не видела огня в спальне, никогда не лежала в темноте, чувствуя на лице жаркое сияние и видя его яркое тепло сквозь закрытые веки. Мне было так уютно, так спокойно и надежно. Роберт Гауер сказал: ему жаль, что у него таких, как я, не дюжина. Сказал, что я его порадовала больше, чем кто-либо другой. Я позволила ему взять себя за руку и не почувствовала тяжелого тоскливого покалывания отвращения, когда он меня коснулся. Я позволила Джеку потрепать себя по голове, и мне понравилась эта беззаботная ласка. Я смотрела на огонь, который Джек для меня разжег, в комнате, которую приготовил для меня Роберт, и в кои-то веки чувствовала, что обо мне кто-то заботится. Уснула я с улыбкой. А когда Джек и Дэнди пришли меня проведать, я спала, вытянув руку и раскрыв ладонь, словно тянулась к кому-то, ничего не боясь. Они добавили в огонь полено и на цыпочках вышли.

В ту ночь мне не снились сны, и проспала я допоздна.

Роберт велел Дэнди меня не будить, и я не шевельнулась до самого завтрака. Я спустилась в кухню и призналась миссис Гривз, что потеряла шляпку, когда добывала для хозяина состояние. Она уже обо всем знала и улыбнулась, сказав, что это ерунда.

С платьем и передником дело обстояло серьезнее. Передник был навеки запачкан кровью и пятнами от травы, серое платье тоже было грязным. Я весело поглядела на них, когда миссис Гривз выудила их из котла и неодобрительно зацокала языком среди пара.

– Ну, значит, буду все время ходить в бриджах, – сказала я.

Миссис Гривз обернулась ко мне с улыбкой.

– Если б ты знала, какая ты в них миленькая, ты бы в жизни их не надела, – сказала она. – Думаешь, оденешься мальчиком и ни один парень тебя не заметит? Может, так оно и было, когда ты была малышкой, да еще хоть этим летом; а теперь на тебя оборачиваться станут, даже если ты мешок наденешь и веревкой подпояшешься. А в этих бриджах и беленькой рубашечке ты просто картинка.

Я зарделась от неловкости. Потом подняла на миссис Гривз глаза. Она все еще улыбалась.

– Бояться тут нечего, Меридон, – ласково сказала она. – Ты, наверное, девочкой всякое видела, но если мужчина полюбит женщину, то оно порой и хорошо. Так хорошо!

Она тихонько вздохнула, опустила ком мокрой одежды обратно в котел и снова поставила его на огонь.

– Не в одних потаскухах под изгородями да в танцах за пенни тут дело, – сказала миссис Гривз, поворачиваясь ко мне и начиная накрывать стол для завтрака. – Если мужчина тебя по-настоящему любит, он тебя так окружит любовью, что чувствуешь себя самой драгоценной женщиной в мире. Словно вечно сидишь у огня, поев досыта, и ничего тебе не страшно.

Я ничего не ответила.

Я вспомнила, как Роберт Гауер согревал мою руку своей, пока мы ехали домой. Вспомнила, как склонила ему голову на плечо во сне. Впервые в своей голодной и холодной жизни я подумала, что могу понять, как можно желать, чтобы мужчина к тебе прикоснулся.

– Завтрак, – неожиданно деловитым тоном произнесла миссис Гривз. – Беги, позови всех, Мэрри.

Они занимались в амбаре. Дэвид, Джек и Дэнди – и Роберт за ними наблюдал, сжимая в зубах незажженную трубку. Дэнди раскачивалась на учебной трапеции, и я заметила, что за тот жалкий день, что меня не было с ними, она научилась подстраиваться под ритм качелей. Дэвид отсчитывал для нее время, но она все чаще и чаще сама опускала ноги точно в нужный момент, и качели поднимались, набирали высоту, вместо того чтобы замедляться и останавливаться, как в первый день.

Они радостно вернулись в дом завтракать. Дэвид ахнул, увидев мой подбитый глаз, но тот уже достаточно раскрылся, чтобы я видела все вокруг четко, да и тычков я в детстве получала столько, что несколько синяков меня смутить не могли.

– Когда мы были мелкие, я, по-моему, и не видела Мэрри без синяков под глазами, – сказала Дэнди, намазывая домашнее масло миссис Гривз на ломоть свежевыпеченного хлеба. – Она вечно падала с лошадей, а нет, так па захочет дать ей подзатыльник и промахнется. Мы и не знали, что у нее глаза зеленые, пока ей не исполнилось двенадцать!

Дэвид посмотрел на меня так, словно не знал: рассмеяться или посочувствовать.

– Да кому какое дело, – сказала я.

То была давно прошедшая боль, я не хотела позволять боли и невзгодам детства бросить тень на свою нынешнюю жизнь. Не сейчас, когда я чувствовала, что открываюсь, как клейкая каштановая почка в апреле.

– Сможешь сегодня заниматься или слишком болит? – спросил меня Дэвид.

– Попробую, – ответила я. – Кости целы, я просто набила синяков. Думаю, работать смогу.

Роберт отодвинул чистую тарелку.

– Если начнет стучать в лице или заболит голова, тут же остановись, – сказал он.

Дэнди и Джек взглянули на него с удивлением. Миссис Гривз, стоявшая у плиты, промолчала и не повернула головы.

– Я видел, какие неприятные последствия бывают, если ушибешься головой, – сказал Роберт Дэвиду, и тот кивнул. – Если покажется, что она сонная или ей больно, отправьте ее к миссис Гривз.

Миссис Гривз повернулась от плиты и вытерла руки о рабочий передник. Лицо ее было непроницаемо.

– Если Меридон придет больная, вы уж о ней позаботьтесь, мэм, – сказал ей Роберт. – Уложите на диван в гостиной, где сможете за ней присмотреть.

Миссис Гривз кивнула. Дэнди замерла, не донеся до рта кусок хлеба.

– Меридон – в гостиную? – бесцеремонно спросила Дэнди.

Лицо Роберта раздраженно дернулось.

– А почему нет? – внезапно спросил он. – Единственное, почему вы, девочки, живете на конюшенном дворе, это потому, что, как я подумал, вам понравится быть самим себе хозяйками, да и за лошадьми так ходить легче. А так вас всегда ждут в доме, да, и в гостиной тоже, если пожелаете.

Я покраснела от дерзости Дэнди и от взгляда Джека, открывшего в изумлении рот.

– Какая разница, – решительно сказала я. – Я достаточно здорова, чтобы работать, и отдых мне не понадобится. Как бы то ни было, в гостиной я сидеть не хочу.

Роберт отодвинул стул, и тот скрипнул по выложенному камнем полу.

– Столько шума попусту, – сердито сказал он и вышел из кухни.

Дэвид тоже поднялся.

– Полчаса отдыхаем, – сказал он нам троим. – Хочу взглянуть на твоего знаменитого коня, Меридон.

На это я улыбнулась и повела их всех, в том числе и миссис Гривз, на конюшенный двор, посмотреть на моего коня, на моего собственного коня, при свете дня.

Он был прекрасен. При дневном свете, на знакомом конюшенном дворе он был еще прекраснее, чем я помнила. Шея у него высоко изгибалась, словно в нем была примесь арабской крови. Масти он был темно-серой, с оловянным отливом на задних ногах. Грива и хвост были чистейшего белого цвета с серебром, а по серой морде шла светлая проточина, едва заметная. На всех четырех длинных ногах были белые чулки. Услышав мои шаги, он заржал и вышел из конюшни в одном недоуздке так кротко, словно в жизни не сбросил ни одного седока и не перекатился, давя его спиной. Он вскинул голову и отпрянул, увидев остальных, и я велела:

– Отойдите, особенно вы, Джек и Дэвид. Он не любит мужчин!

– Тогда Меридон он подойдет, – сказала Дэнди Джеку, и тот, улыбнувшись, кивнул.

Море стоял довольно спокойно, и я взялась за верхний ремень недоуздка, погладила коня по шее и прошептала, чтобы он стоял смирно и не пугался, потому что никто его больше не обидит и не станет на него кричать. Я услышала, что шепчу ему ласковые слова с любовью, говорю, какой он красивый – самый красивый конь на свете! И что он должен остаться со мной навсегда. Что я выиграла его, когда Роберт побился об заклад, но на самом деле мы просто нашли друг друга и больше не расстанемся. Потом я повела его по дорожке вдоль сада на луг и развернула, чтобы другие посмотрели.

– Тебя нужно будет отпускать, чтобы ты с ним занималась, – криво улыбнулся Дэвид, глядя на мое восторженное лицо, когда Море вытянул длинную шею и гордой длинной рысью пошел вокруг луга.

– Роберт так и так хотел, чтобы я работала с другими лошадьми, – сказала я. – Я и не должна была совсем переходить к вам в обучение.

Дэвид кивнул.

– И ты начала копить сбережения, – заметил он. – Ты еще будешь леди, Меридон.

Я готова была улыбнуться и отшутиться, когда вдруг вспомнила цыганку на углу в Солсбери, как раз перед тем, как впервые увидела Море, до пари, до того, как села на коня и упала. Она сказала, что у меня будет дом, свой господский дом. Сказала, что моя мать и ее мать приведут меня домой и что я там буду дома куда больше, чем любая из них. Я действительно стану леди, выбьюсь в господа. Дэвид увидел мое отсутствующее лицо и тронул меня за плечо. Я не отшатнулась от его прикосновения.

– Пенни бы дал, чтобы узнать, о чем ты думаешь, – сказал он.

– Я вас не стану грабить, – тут же ответила я. – Ни о чем таком, чем стоило бы поделиться, я не думала.

– Тогда я прерву твои мысли кое-какой работой, – быстро сказал он и повысил голос, чтобы остальные его тоже услышали. – Идемте, вы, двое! Бегом до амбара, чтобы разогреться. Раз, два, три, пошли!

То, что мы делали в тот день, повторялось каждый день до конца недели, а потом и на следующей. Мы работали, бегали, упражнялись, подтягивались на перекладине, отжимались от пола на руках. Каждый день мы становились сильнее, могли пробежать больше, сделать больше упражнений. Каждый день боль становилась чуть слабее. Я поняла, как раскачиваться на учебной трапеции: поднимать ее все выше и выше, пока это не становилось похоже на полет. Когда качели поднимались, во мне росло и обрывалось пугающее чувство, но я научилась едва ли не наслаждаться внезапными резкими спусками, когда воздух взвивал волосы, а мышцы срабатывали, заставляя трапецию двигаться, наращивать скорость. Каждый день – хотя несколько дней я этого не замечала, честно – Дэвид слегка поднимал перекладину, так что она повисала все выше и выше от пола, пока забраться на нее не стало возможно только по лестнице, шедшей вдоль стены амбара, чтобы потом прыгнуть, держась за перекладину.

А однажды, на третьей неделе, пока Дэнди и Джек упражнялись на высокой трапеции под потолком амбара, Дэвид позвал меня, занимавшуюся на учебной трапеции, вниз.

Я соскочила на землю и выжидающе посмотрела на него. Теперь я почти не задыхалась.

– Я хочу, чтобы ты сегодня попробовала забраться по лестнице, – мягко сказал Дэвид. – Не качаться, если не захочешь, нет, Меридон. Я обещал, что не стану тебя заставлять, и я сдержу слово. Но ты должна понять, что больше не боишься высоты – теперь, когда ты так уверенно работаешь на учебной трапеции. К тому же, когда висишь на трапеции, до сетки столько же, сколько у тебя теперь до пола. И это так же безопасно, Меридон. Бояться нечего.

Я перевела взгляд с его убедительных голубых глаз на площадку, закрепленную у потолка амбара, на Дэнди, уверенно раскачивавшуюся на трапеции. Они с Джеком отрабатывали трюки с сеткой. Пока я смотрела на них, не зная, смогу ли забраться по лестнице на неустойчивую площадку, Дэнди спрыгнула с нее, держась за перекладину, а потом полетела, свернувшись клубком. Она сделала сальто, упала спиной на сетку и, улыбаясь, подскочила вверх.

– Я попробую, – сказала я, сделав глубокий вдох. – Хотя бы заберусь наверх.

– Умница, – тепло отозвался Дэвид.

Он похлопал меня по спине и позвал Дэнди.

– Полезешь по лестнице следом за сестрой. Она собирается посмотреть, что видно сверху.

Джеку он щелкнул пальцами.

– А ты спускайся, – сказал он. – Незачем всех троих наверху держать.

Я знала, как забираться по лестнице, – с пятки на носок, с пятки на носок, – и знала, как толкаться ногами, не пытаясь подтянуться на руках.

Веревочная лестница закачалась, когда я начала подниматься, и я прикусила язык от испуга.

Я боялась шагнуть с лестницы на площадку. То был лишь крохотный кусок дерева с двумя торчащими шестами, чтобы держаться. Шириной она была всего в половину моей ступни, и мои босые пальцы загибались за ее край, словно я ими хваталась, как мартышка, танцующая на палке. На полусогнутых ногах я пыталась удержать равновесие. Живот у меня свело, от страха мне захотелось писать. Держаться было не за что – не было ничего прочного, ничего надежного. Я тихо всхлипнула.

Дэнди, поднимавшаяся за мной по лестнице, услышала.

– Хочешь спуститься? – спросила она. – Я тебя провожу.

Теперь я скрючилась на площадке, слегка склонившись вправо, и обеими руками держалась за левый шест. Я взглянула на качающуюся лестницу, где ждала Дэнди, и поняла, что боюсь ее не меньше, чем трапеции.

– Я боюсь, – сказала я.

От страха у меня сжалось горло, я едва могла говорить. В животе стучало от ужаса, колени были согнуты, как у старой дамы с ревматизмом. Выпрямиться я не могла.

– Плохо? – крикнул снизу Дэвид.

Я не посмела кивнуть, боясь, что от этого закачается площадка. Дэнди ждала на лестнице.

– Хочешь спуститься по лестнице? – крикнул Дэвид.

Я открыла рот, собираясь сказать, что не осмелюсь слезть. Не осмелюсь раскачаться. У меня пропал голос. Я смогла только квакнуть, как испуганная лягушка.

– Слезай оттуда, – сказала Дэнди, не обращая внимания на мой ужас. – Хватай трапецию, качнись и прыгай в сетку, Меридон. Так быстрее всего. И больше не придется подниматься.

Я не могла повернуть голову и посмотреть на Дэнди. Я оцепенела от страха. Одним ловким движением Дэнди оказалась рядом со мной на площадке и сняла с крюка трапецию. Подтянула ее ко мне, взяла меня за руку и оторвала ее от шеста. Я схватилась за перекладину трапеции, словно она могла меня спасти. От ее веса меня подтащило к краю площадки, и я ахнула от страха. Она тянула меня прочь. Я не знала, что она будет так тянуть. Я не знала, упаду или удержусь. Сил подтянуть перекладину назад у меня не было, а кулак был сжат так крепко, что я не могла отпустить трапецию и дать ей улететь прочь.

Быстро оказавшись у меня за спиной, Дэнди грубо оторвала мою левую руку от опорного шеста. Вес трапеции тут же потащил меня вперед с площадки, в пустоту, в бездну. Я в панике схватилась за перекладину свободной рукой, как утопающий в отчаянии хватается за соломинку. Стиснув ее, я закричала, прося помощи, улетая в зияющую черную пропасть в слепящем тумане ужаса.

Это походило на падение во сне, в одном из тех чудовищных кошмаров, когда кажется, что падаешь и падаешь вечно, которые так невыносимо страшны, что просыпаешься с криком. Я летела вниз, вцепившись в трапецию, а потом почувствовала, как движение замедляется, когда перекладина прошла нижнюю точку и стала подниматься. Потом я упала спиной вперед, что было еще хуже, меня качнуло к площадке, и я завизжала от ужаса, думая, что сейчас врежусь в площадку и собью с нее Дэнди.

– Все хорошо! – услышала я ее голос, близко, за своей спиной. – Просто качайся, Мэрри! Как на учебной трапеции.

Бурая смоленая сетка встала у меня перед глазами, когда я качнулась вниз, потом пропала, когда трапеция пошла в гору. Я висела, как связка фазанов в кладовой. Но внутри обмякшего беспомощного тела я рыдала от ужаса.

Еще три раза трапеция качнулась вперед и назад, со мной, белой куклой болтавшейся под перекладиной. Потом она стала замедляться, замедляться и, наконец, остановилась – я неподвижно повисла над страховочной сеткой.

– Отпускай, – крикнул Дэвид. – Теперь ты в безопасности, Меридон. Падай в сетку. Подними ноги, когда будешь падать, и мягко приземляйся на спину. Просто отпусти перекладину, Меридон.

Я застыла. Руки мои были крепко стиснуты на перекладине. Я посмотрела вниз, увидела между своими ступнями сетку, а под ней белое мерцание опилок. Безопасность, твердая земля. Я велела себе отпустить перекладину.

Бесполезно. Я словно забыла, как раскрывать ладони, как разжимать пальцы. Я цеплялась за перекладину так, словно она одна могла спасти меня от падения головой в пропасть.

– Отпускай! – крикнул Дэвид, и голос его прозвучал строже. – Меридон! Слушай меня! Просто отпусти перекладину, и будешь внизу!

Я посмотрела на него, и он увидел немой ужас на моем лице. Он подошел к стойке, на которой обычно стоит, широко расставив ноги, ловец, готовый поймать летящего и бросить его обратно на трапецию. Дэвид быстро забрался по лестнице Джека, пока не оказался со мной на одном уровне. Но он был слишком далеко, чтобы до меня дотянуться.

– Давай, девочка, – сказал он.

Голос его был мягким и теплым от валлийского акцента.

– Просто отпусти руки, и мягко упадешь на сетку, и мы все пойдем отдыхать. Ты сегодня утром хорошо потрудилась, в самый раз пообедать.

Я почувствовала, как на глазах выступают слезы, потом они побежали по моим щекам, но я не заплакала вслух. Голос Дэвида стал еще теплее.

– Давай, Мэрри, – ласково сказал он. – Подними чуть-чуть ножки, откинься, и окажешься внизу так уютно, словно в постели лежишь. Ты сто раз видела, как Дэнди это делает. Просто подними ноги и отпусти перекладину.

Я открыла рот, но голос так и не появился. Глубоко вдохнула, и перенапряженные мышцы спины задрожали. Я крепче сжала пальцы, боясь упасть.

– Я… не могу, – сказала я.

– Еще как можешь, – тут же ответил Дэвид. – Ничего в мире проще нет, малышка Мэрри. Подними ноги ко мне, зажмурься и ни о чем не думай. И через мгновение будешь внизу.

Я послушалась, как могла – насколько могла. Сделала, как он велел. Подняла ноги, чтобы, падая, попасть спиной на сетку. Зажмурилась. Глубоко вдохнула.

И ничего. Пальцы держали крепко, как дверная щеколда. Я не могла их выпрямить. Я цеплялась, как обезьянка за материнскую спину, в чистейшем животном ужасе. Отпустить я не могла.

И не отпустила.

Я висела несколько минут, пока Дэвид нежно со мной говорил, наставлял, упрашивал. Пока Дэнди не залезла на его лестницу, не улыбнулась и не попросила отпустить руки и спуститься к ней. Улыбка у нее была натянутая, я заметила в ее глазах страх и, сама того не желая, крепче сжала пальцы.

По щекам у меня лились слезы, я разрывалась между желанием, чтобы этот кошмар закончился и я снова оказалась на земле, и слепым беспомощным ужасом, так сомкнувшим мои пальцы, что я не могла их отпустить.

– Меридон, пожалуйста! – сказал Джек, стоя внизу. – Ты же такая смелая, Меридон! Пожалуйста, сделай, что велит Дэвид!

Сведенные мышцы моего горла с усилием расступились.

– Я… не могу, – прошептала я.

Дэвид снова забрался на стойку ловца.

– Меридон, – тихо сказал он. – Хватка твоя скоро ослабнет, и ты упадешь. Это неизбежно. Когда почувствуешь, что падаешь, подними ноги, чтобы вес распределился назад. Тогда упадешь на спину. Если упадешь прямо, будет немножко больно. Я хочу, чтобы ты приземлилась мягко. Когда почувствуешь, что пальцы соскальзывают, подними ноги.

Я слышала его. Но я не могла его послушаться. Я чувствовала лишь тянущую непрерывную боль в спине, плечах, руках и груди. Казалось, кости мои вытягивают из суставов. Руки у меня были как когти. Я не могла ослабить их хватку. Но хотя я сжимала их все сильнее и сильнее, они начинали ослабевать и соскальзывать.

– Нет! – заскулила я.

– Ноги вверх! – крикнул Дэвид.

Но я в панике не услышала его. Мои ногти царапнули перекладину, руки схватили воздух. Я кинжалом упала на землю, вперед ногами, прямо в сетку.

Меня тут же подбросило. Сетка была натянута туго, чтобы поймать Дэнди, мягко падавшую на спину, а не меня, нырнувшую солдатиком. Мои ноги сложились, колени ударили меня в лицо, живот свело, и сетка снова подбросила меня, и я упала, беспомощная, как птенец, вывалившийся из гнезда, обратно, навстречу безжалостному удару. Меня подбрасывало четыре или пять раз, я ничего не могла сделать, а потом, в последний раз, страх и потрясение стали невыносимы, и у меня перед глазами все померкло.