Текст книги "Чудо в аббатстве"

– Ты должен остаться здесь, Руперт.

– Я хочу быть там, где ты, – ответил он.

– Я не хочу, чтобы ты рисковал из-за меня. Но здесь я не останусь. Я возвращаюсь. Может быть, есть что-нибудь, чем я смогу помочь.

Руперт покачал головой, но Кейт, к моему удивлению, вступилась за меня.

– Если она хочет, она должна ехать, – сказала Кейт.

– Но это опасно, – запротестовал Руперт. – Кто знает, что будет теперь?

– А что с матушкой? – спросила я. Ее горе невозможно описать.

Я вообразила ее, вырванную из замкнутого мира, где она жила, где тля на розах была величайшей трагедией, которую она могла себе представить.

– Ты уже предпринял что-нибудь? – спросила я.

– А что можно было предпринять? – вопросом ответил Руперт. – Твоего отца схватили только вчера. Он в Тауэре. Ему разрешили взять с собой слугу. Вызвался Том Скиллен. Потом Том вернулся за одеялом и взял кое-какую еду. Ему разрешили взять все это для отца. Так что с ним обращаются не так плохо, как с другими.

Я решительно спросила:

– Когда же мы отправляемся?

– Утром, сейчас уже поздно, – ответил Руперт. Кейт согласилась:

– Это разумно. Вы поедете завтра. Руперт должен отдохнуть. Он проделал большой путь.

Глядя перед собой, я молчала, представляя все происшедшее. Спокойствие отца, когда люди короля пришли за ним. Барку, проплывающую через Ворота изменников. Отца, который благодарил Бога, что Дамаск не было дома, что ее вообще не было рядом, когда он спрятал Эймоса. Отец повторяет: «Дамаск в безопасности». Как будто мне нужна безопасность, когда он в опасности. «Почему я уехала? Почему меня не было там? Я бы что-нибудь сделала, – говорила я себе. – Я бы ни за что не дала им увезти его». Я представляла отца в зловещей камере Тауэра. Столько людей уже поменяли свои удобные постели на подстилки на холодном каменном полу в ожидании смерти.

– Неужели отца тоже казнят? Я не допущу этого. Я найду выход.

Кейт отвела меня в комнату.

Время перед отъездом тянулось очень долго. Мне не терпелось отправиться домой. Ремус вернулся с охоты, сияющий и воодушевленный. Перемена, происшедшая в нем, когда он услышал новость, была поразительной: он мертвенно побледнел и не мог произнести ни звука. Это был воплощенный страх. В эти дни никто не хотел быть как-то связанным с изменником.

Ремус быстро пришел в себя. Он не был близким родственником отца. Все, что он сделал, это женился на племяннице жены арестованного. Ведь не может же это быть поводом к обвинению в измене? В конце концов, во время его женитьбы никто не обвинял в измене адвоката Фарланда, богатого, всеми уважаемого правоведа, давшего немало хороших советов многим близким друзьям короля. Ремус решил, что ему ничего не грозит, страх исчез. Но я видела, что он рад моему решению покинуть его дом.

На рассвете я встала, готовая в путь. Меня тронула забота Кейт. Раньше она никогда так явно не выказывала любовь ко мне, а сейчас была глубоко тронута моим горем.

– Руперт позаботится о тебе. Поступай так, как он скажет, – прошептала она, потом обняла меня и прижала к себе.

Кейт стояла у ворот, глядя нам вслед. Пока мы поднимались по реке, стало светлее, но на берегу еще ничего нельзя было различить. Я думала об отце. В моей голове проносились картины минувшего. Я вспомнила, как он стоял у стены, крепко обняв меня, глядя на барки, проплывающие мимо. Я слышала его голос:

«Трагедия кардинала – трагедия для всех нас». Какими пророческими были его слова. Кардинал пал, когда король порвал с Римом, а последствия этого эхом отозвались по всей Англии, и по этой же причине сейчас мой отец находился в сырой и мрачной тюрьме, ожидая смерти.

Я не могла перенести этого. Я была в таком отчаянии, что только гнев мог вывести меня из этого состояния. Мне хотелось самой пойти к королю и сказать ему, как жестоко и безнравственно причинять зло человеку, который не сделал ничего, кроме того, что считал правильным.

На берегу виднелись башни Хэмптон-корта. Я содрогнулась при виде их. И совсем не к месту подумала: «Его еще строят». Последний раз, когда вместе с отцом мы проплывали мимо, он рассказывал, что в одном из внутренних дворов сооружают большие астрономические часы и что узор с инициалами короля и Джейн Сеймур, украшавший большой зал, уже устарел, потому что с тех пор появилась новая королева, а сейчас поговаривают о следующей. Башни, которые всегда так нравились мне, теперь казались угрожающими.

Как медленно греб Том, думала я в нетерпении. Но это было не так. Бедный Том, он тоже очень изменился. Где тот беззаботный молодой человек, который по ночам прокрадывался в спальню Кезаи?

Наконец мы прибыли. Барку привязали к пристани, я выскочила и побежала по лужайке к дому, вбежала в зал, где сидела матушка. Я бросилась к ней в объятия, а она все повторяла мое имя. Потом произнесла:

– Ты не должна была приезжать. Отец не хотел этого.

– Но я здесь, мама, – сказала я. – Никто не мог меня остановить.

Появился Саймон Кейсман. Он встал немного в стороне от нас с удрученным выражением лица. Он выглядел сильным, могущественным, и я обратилась к нему:

– Должно же быть что-нибудь, что мы можем сделать.

Он взял мои руки и поцеловал их.

– Будем надеяться, – ответил он.

– Можно ли устроить свидание с ним? – спросила я.

– Я попытаюсь узнать. Может быть, ты сможешь повидать его.

В знак благодарности я тепло пожала его руку.

– Можешь на меня положиться, я приложу все усилия, – уверил меня Саймон.

– О, благодарю тебя. Благодарю.

– Дорогое мое дитя, – со слезами произнесла матушка, – тебя изнурило путешествие. У меня есть настой из трав, он поднимает настроение, когда одолевает меланхолия. Я сейчас напою тебя им.

– О, мама, ничто не развеселит меня, пока я не увижу, как отец войдет в эту комнату счастливым человеком.

Теперь я надеялась на помощь Саймона. Руперт уже сделал свое дело, привезя меня домой, и сейчас только смотрел на меня печальными глазами, говорившими о том, как хорошо он понимает мою боль и что он с радостью взял бы ее на себя. Руперт был хорошим человеком. Он напоминал мне отца.

– Что мы можем сделать? – спросила я Саймона, ибо он казался мне более способным к действию, чем другие.

Саймон ответил:

– Я пойду к одному из тюремщиков. Я хорошо его знаю. Я кое-что сделал для него, и он мне обязан. Весьма возможно, что он пропустит нас, и ты сможешь увидеть отца.

– Неужели это возможно? Саймон сжал мое плечо.

– Можешь быть уверена, если нам это не удастся, то не из-за меня.

– Когда ты устроишь свидание? – спросила я.

– Оставайся здесь с матушкой. Успокой ее. Ходи с ней в сад. Пожалуйста, попытайся вести себя так, будто ничего не случилось. Это самое лучшее. Меня же Том отвезет в одну знакомую таверну, и там я попытаюсь что-нибудь разузнать. Может быть, я найду знакомого стражника и мне удастся убедить его, что он не сделает ничего плохого, если разрешит тебе увидеть отца.

– Благодарю тебя, – пробормотала я.

– Ты знаешь, – спокойно произнес Саймон, – что самое большое удовольствие для меня – угождать тебе.

Я была так благодарна ему, что устыдилась своей неблагосклонности к нему. Я знала, Руперт хороший, добрый, но он покорно принял несчастье. Саймон же готов бороться.

– А теперь, ты выпьешь настой из трав, – приказала матушка.

Саймон поддержал ее:

– Прими его. Он пойдет тебе на пользу, да и матушка отвлечется за его приготовлением. Попытайся немного поспать. Потом Дойди с матушкой в сад, возьми садовую корзинку и нарежь роз. Можешь быть уверена, я скоро вернусь с вестями. А до моего возвращения ты должна отдохнуть.

Я подумала, как он хорошо понимает мое горе, и мое отношение к нему улучшилось. Я позволила матушке увести меня в комнату, куда она принесла мне настой из трав.

Она заставила меня лечь, села возле моей постели и рассказала о том ужасном дне. Они обедали, был подан пирог с бараниной, который так хорошо пек Клемент, когда появились люди короля. Я хорошо представила себе это. Я могла быть там. Я почти ощущала вкус пирога с бараниной, сдобренной травами матушки. Я чувствовала страх, у меня пересохло в горле. Я видела лицо дорогого отца, такое спокойное и покорное. Будто он знал, что произойдет. Он спокойно ушел с людьми короля и сел в барку, которая вошла в Тауэр через Ворота изменников.

Я проспала несколько часов. Наверное, оказала действие настойка из трав, которую дала мне матушка. Возможно, она думала, что единственное средство, с помощью которого я могу забыть на короткое время свое страдание, – это сон.

К моей радости, свидание удалось организовать. Саймон подошел к моей комнате и попросил разрешения войти. Он стоял в дверях, улыбаясь мне. Свинцовые ставни пропускали мало света и отбрасывали тени, я снова увидела на его лице лисью маску, и мне стало стыдно – я помнила о его помощи.

– Завтра мы поедем к твоему отцу, – сказал Саймон. Я почувствовала огромное облегчение и была почти счастлива, несмотря на то, что знала, что в камеру к нему меня пропустят тайком и встреча будет короткой. Но мне казалось, что если я увижу его, то смогу чего-то достичь.

– Как мне благодарить тебя? – радостно воскликнула я.

– Моя награда – сделать все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, – ответил Саймон.

– Я благодарна тебе, – сказала я ему.

Она наклонил голову и, взяв мою руку, поднес ее к губам. Затем ушел.

Не помню, как прожила тот день и еще ночь. На следующий день я надела камзол и штаны Руперта. Мои длинные волосы выдавали меня. Без колебаний я отрезала их. Теперь они доходили почти до плеч. Надев шляпу, я стала еще более походить на юношу.

Когда Саймон увидел меня, то пришел в изумление.

– Твои прекрасные волосы! – воскликнул он.

– Они отрастут. Я избавилась от них, чтобы походить на юношу.

Он кивнул, потом добавил:

– Скоро тебе исполнится семнадцать лет, госпожа Дамаск. А сейчас ты выглядишь, как двенадцатилетний мальчик.

– Поскольку ты решил, что я должна надеть камзол и штаны, тем лучше, – ответила я.

– Ты пожертвовала своими длинными волосами за несколько кратких секунд свидания с отцом.

– Я бы пожертвовала жизнью, – промолвила я.

– Я всегда восхищался тобой, и ты знала это, но теперь мое восхищение безгранично.

Мы пошли к реке. Никогда не забуду представшую перед моими глазами мрачную серую крепость. Я представила, сколько людей смотрели на нее, зная, что где-то внутри в жуткой камере томится их любимый. Я много слышала о крепости, о подземельях, из которых невозможно убежать, о страшных камерах пыток. Много раз я видела эту большою крепость, знала имена многих башен – Белая башня, Соляная башня, башня-Лучник, башня-Констебль и Кровавая башня, в которой не так давно были убиты два малолетних сына короля Эдуарда IV. Говорят, что их тела зарыты под тайной лестницей в той же самой крепости. Я узнала церковь Святого Петра, перед которой стояла Зеленая башня, трава у которой четыре года тому назад была обагрена кровью королевы Анны Болейн, ее брата и тех, кого объявили ее любовниками.

А теперь мой собственный отец мог присоединиться к этой когорте мучеников.

Уже стемнело, когда мы поплыли вверх по реке. Саймон сказал, что это время лучшее для поездки. На фонарной башне горели сигнальные огни. Их зажигали с наступлением сумерек на всю ночь. На реке было неуютно. Мы приближались к каменным стенам.

Наконец мы остановились, и Саймон помог мне сойти на берег. Из тени вышел знакомый ему стражник.

– Я подожду здесь, – сказал Саймон.

– Смотри под ноги, мальчик, – сказал стражник. Я не знала, считал ли он меня мальчиком на самом деле или знал, кто я. Сердце мое сильно билось, но не от страха. Я думала только об одном: сейчас я увижу отца.

Стражник сунул мне в руку фонарь.

– Неси его, – сказал он, – и ничего не говори. Камни под ногами были сырыми и скользкими. Я шла осторожно, боясь поскользнуться. Мы шли по узкой галерее, пока не подошли к двери. Стражник достал связку ключей и открыл обитую железом тяжелую скрипучую дверь. Потом тюремщик осторожно запер ее за нами.

– Держись поближе, – приказал он.

Я повиновалась. Мы поднялись по винтовой лестнице и очутились в освещенном фонарями коридоре с каменным полом.

Перед темной дверью стражник остановился, выбрал нужный ключ и открыл дверь. Сначала я ничего не разглядела, потом радостно вскрикнула, увидев отца. Я поставила фонарь на пол и кинулась к нему.

Он сказал:

– Дамаск! О, Боже, я вижу сон!

– Нет, батюшка, неужели ты думал, что я не приду? – Я схватила его руку и горячо поцеловала.

Стражник вышел из камеры и встал за дверью. Мы с отцом остались одни. Прерывающимся голосом он промолвил:

– О, Дамаск, тебе не следовало приходить. Я знала, что его радость огромна, как и моя, но страх за меня был еще больше. Я тронула рукой его щеку:

– Неужели ты думаешь, что я не пришла бы? Я ни перед чем не остановлюсь… ни перед чем…

– Ты всегда была моей любимицей, – прошептал он. – Дай, посмотрю на тебя. – Он взял в руки мое лицо и с удивлением сказал:

– Твои волосы?!

– Я их отрезала. Мне пришлось переодеться юношей.

Он прижал меня к груди:

– Родная моя, надо так много сказать, а времени мало. Все мои мысли о тебе и маме. Ты должна будешь позаботиться о ней.

– Ты вернешься к нам, – с жаром ответила я.

– А если нет…

– Нет, не говори так. Ты вернешься. Я больше ничего не хочу слышать. Мы что-нибудь придумаем… Ну, как ты мог сделать что-то плохое! Ты, добрее которого нет на свете…

– То, что хорошо для одних, плохо для других. В этом все и горе, Дамаск.

– Этот человек… он не имел права приходить к тебе… Он не имел права просить у тебя убежища.

– Он и не просил. Я сам предложил ему это. Ты хочешь, чтобы я отвернулся от друга? Но давай не будем говорить о прошлом. Я думаю о будущем. Я постоянно думаю о тебе, моя дорогая. Это утешает меня. Ты помнишь наши беседы… наши прогулки…

– О, отец, это невыносимо.

– Мы должны вынести все испытания, что пошлет нам Господь.

– Господь! Почему ты говоришь о Боге? Почему он позволяет, чтобы безнравственные убийцы купались в роскоши, а святых приговаривали к смерти? Почему негодяи танцуют в замках… каждый день с новой женой…

– Тихо! Что за речи! Дамаск, умоляю тебя, будь осторожна. Ты хочешь доставить мне удовольствие? Хочешь, чтобы я был счастливым?

– Отец, ты же знаешь…

– Тогда послушай меня. Возвращайся домой. Успокой мать. Приглядывай за ней. Когда придет время, выходи замуж, рожай детей. Это может стать величайшей радостью. Когда у тебя появятся дети, ты перестанешь скорбеть о своем отце. Ты будешь знать, что таково правило жизни, – старики уходят, уступая дорогу молодым.

– Мы спасем тебя, отец. Он погладил меня по голове.

– Мы сделаем это. Ты знаешь, я не могу жить без тебя. Ты всегда был с нами. Всю свою жизнь я гордилась тобой. До сих пор я никогда не думала, что может наступить время, когда тебя… не будет… со мной.

– Любовь моя, ты мучаешь себя… и меня, – сказал отец.

– Поговорим тогда о твоем побеге. Мы попытаемся вызволить тебя отсюда. Почему бы тебе не поменяться со мной одеждой…Ты мог бы уйти, а я остаться здесь.

Он тихо засмеялся:

– Родная моя, ты считаешь, я буду похож на мальчика? А ты на старика? И ты думаешь, что я оставлю здесь ту, которая мне дороже жизни? Это безрассудно, дитя мое. Но то, что ты говоришь, согревает мне сердце… Мы по-настоящему любим друг друга. Вошел стражник:

– Надо уходить. Дольше оставаться опасно.

– Нет! – крикнула я, прильнув к отцу. Отец нежно отстранил меня.

– Иди, Дамаск, – попросил он. – Пока я жив, я буду помнить, что ты пришла ко мне, что ради этих нескольких мгновений ты пожертвовала своими великолепными волосами.

– Что мои волосы по сравнению с моей любовью к тебе?

– Дитя мое, я буду помнить о тебе. – Он крепко обнял меня. – Дамаск, будь осторожней. Не говори лишнего. Ты должна знать, наша семья в опасности. Кто-то предал меня. И этот человек может предать и тебя. Я этого не смогу перенести. Если я буду знать, что тебе и твоей матери ничего не угрожает… я буду спокоен. Будь осторожней, заботься о матери, живи в мире… это самое большое, что ты можешь сделать для меня.

– Идемте, – поторопил стражник. Последние объятия – и я уже опять стояла в сыром коридоре, и нас разделяла тяжелая дверь.

Я не помнила, как дошла до барки. Один раз перед нами пробежала крыса. У пристани ждал Том Скиллен, который помог мне сесть в лодку.

Пока мы плыли по реке, ориентируясь по огням Фонарной башни, я все время думала о том, что сказал мне отец: «Кто-то предал меня».

Больше я не видела отца. Они отвели его на Тауэрский холм и отрубили его благородную голову.

В день, когда это случилось, по совету Саймона Кейсмана и без моего ведома матушка дала мне немного настойки опиумного мака. Я крепко уснула, а когда проснулась, отца у меня уже не было.

Я поднялась с постели, веки были тяжелые, но еще тяжелее было на сердце. Я спустилась вниз и нашла матушку сидящей в своей комнате со сложенными на коленях руками и неподвижно устремленным вперед взором.

Я поняла, что она уже вдова, а я потеряла самого дорогого и самого лучшего в мире отца.

Несколько дней я слонялась по дому, не находя себе места. Люди заговаривали со мной, но я не слышала. Руперт и Саймон Кейсман пытались успокоить меня.

– Я всегда буду заботиться о тебе, – говорил мне Руперт, и только потом я осознала, что он просил меня выйти за него замуж.

Саймон Кейсман действовал более решительно. Я не забыла, что это он организовал мое свидание с отцом. Он также присутствовал при его казни и казни Эймоса Кармена и рассказал нам об этом.

– Ты можешь гордиться отцом, Дамаск, – сказал он. – Он шел навстречу смерти спокойно, без страха. Положил голову на плаху со смирением, восхитившим всех.

Я молчала, горе захлестывало меня. Слез не было. Матушка сказала, что мне лучше поплакать.

Саймон добавил:

– Его последние мысли были о тебе. Я говорил с ним. О тебе была его самая большая забота… о тебе и твоей матушке. Он жаждал увидеть вас под защитой сильного человека. Это было его самое большое желание. Дамаск, я здесь, чтобы заботиться о тебе. Ты нуждаешься в сильной руке, на которую могла бы опереться, и в любви, которую только муж может тебе дать. Давай не будем больше откладывать. Это было бы и его желанием. И помни, мы живем в опасное время. Когда человек обвинен в измене, кто знает, что ожидает его семью? Тебе нужен я, чтобы заботиться о тебе, Дамаск, а ты нужна мне, потому что я люблю тебя.

Я посмотрела на него, и старое отвращение вернулось. Мне вновь почудилась лисья маска на его лице, и я отпрянула от него. Несомненно, выражение лица выдало мои чувства.

– Я не выйду замуж по расчету, Саймон, – сказала я. – Хотя я благодарна тебе за то, что ты сделал для меня в это ужасное время, я не могу выйти за тебя замуж. Я не люблю тебя, а без любви я не представляю супружескую жизнь.

Он повернулся и вышел.

Я забыла о нем. Я думала только о своей потере.

Через два дня после казни отца произошло странное событие. Мне не сказали об этом, потому что не хотели еще больше огорчить меня. Голова отца, надетая на кол, была выставлена на Лондонском мосту. Отца хорошо знали в Сити, и это было своего рода предупреждением всем, кто не желал подчиняться приказам короля. Там были головы и других казненных, но знать, что голова отца среди них, было бы для меня слишком большим испытанием. Я помнила, как пять лет назад наш сосед, сэр Томас Мор, был обезглавлен, и его голова торчала на мосту. Но потом голова исчезла, и пронесся слух, что его дочь Маргарет Роупер ночью пришла на мост и сняла голову отца, чтобы достойным образом похоронить ее.

Если бы я знала, что голова отца выставлена на мосту, я бы поступила так же, как Маргарет. Я бы попросила Саймона Кейсмана помочь мне.

Один из слуг сообщил нам, что головы больше на мосту нет. Она исчезла. Он видел это сам. Лодочник рассказал ему, что все пришли в смятение, когда на рассвете нашли кол без головы казненного.

Все помнили о сэре Томасе Море, ибо его доброта жила в памяти людей, и многие считали его святым. У него была любимая дочь, которая забрала его голову. Я тоже была любимой дочерью.

Как бы я хотела сделать так, как сделала Маргарет. Я хотела бы пробраться ночью тайком на мост и снять голову любимого человека, чтобы похоронить ее по христианскому обряду.

Но голова отца таинственно исчезла.

Один день походил на другой. Я не могла поверить, что прошло лишь четыре дня с той поры, как матушка заставила меня выпить маковый настой, а я спала в те минуты, когда отец шел навстречу смерти.

Я должна была быть рядом с ним. Он одобрил бы поступок матушки, я знала это, потому что не хотел, чтобы в тот страшный час я была с ним. Я все время думала о своей утрате, перебирая в памяти события моей жизни, связанные с отцом. Все в нашем доме напоминало о нем.

И сад был прежним. Я пошла к реке и села на стену. Я следила за лодками и опять, в который раз, вспомнила короля и кардинала.

Я оставалась там, пока не стемнело и за мной не пришла матушка.

– Ты заболеешь, если будешь так себя вести. Я пошла с ней к дому, но не смогла войти внутрь и побрела опять в парк. Я смотрела, как появлялись первые звезды, когда услышала, как кто-то тихо позвал меня. Я обернулась и увидела Руперта.

– Ах, Руперт! – сказала я. – Никто их нас не может опять стать счастливым.

– Ты не можешь вечно испытывать боль, – мягко ответил он. – Она притупится, а потом придет время, когда ты забудешь о ней.

– Никогда! – с жаром возразила я.

– Ты так молода, и отец так много значил для тебя. Но будут и другие люди, которых ты будешь любить так же сильно. Твой муж… твои дети…

Я нетерпеливо покачала головой, а он продолжал:

– Мне надо кое-что сказать тебе.

Я подумала, что он опять будет предлагать руку и сердце, и хотела вернуться в дом, но его слова остановили меня:

– У меня голова твоего отца, Дамаск.

– Что?

– Я знал, что ты не хотела бы, чтобы она оставалась там, на всеобщем обозрении. Мне помог Том Скиллен. Я доверяю ему. Когда стемнело, он ждал в лодке, а я снял кол… я принес его голову… для тебя.

Я повернулась к нему, он обнял меня и прижал к груди.

– О, Руперт, – прошептала я наконец, – если бы тебя поймали…

– Меня не поймали, Дамаск.

– Могли поймать. Ты очень рисковал.

– Дамаск, – сказал он, – я хочу, чтобы ты знала, я готов пожертвовать всем ради тебя. Я помолчала, потом спросила:

– Где она?

– Она спрятана в ларце… Я знаю, ты захочешь похоронить ее. Я кивнула:

– Отец однажды сказал, что хотел бы быть похороненным на кладбище Аббатства.

– Мы похороним его там, Дамаск.

– А сможем?

– Конечно! Только ты и я должны знать об этом. Только ты и я будем скорбеть на его погребении. Мы все сделаем, как скажешь ты.

– Руперт, как хорошо, что его головы больше нет там… где все могли насмехаться над ней…

– Доброту нельзя устыдить, как бы над ней не насмехались.

Я схватила его руку и сжала ее.

– Когда мы ее похороним, Руперт?

– Сегодня же ночью, – сказал он. – Когда все уснут, мы пойдем на кладбище, и он найдет там успокоение.

Мы прошли через скрытую плющом дверь. Было жутко при слабом свете нарождавшейся луны. Руперт принес с собой фонарь и лопату.

– Не бойся, здесь никого нет, – успокаивал он меня.

– Только духи монахов, умерших ужасной смертью, когда у них отнимали сокровища.

– Они не тронут нас.

Мы пришли на кладбище. Я стояла, держа фонарь, пока Руперт копал могилу. Я сама опустила в землю ларец с драгоценными останками. Потом мы вместе помолились и призвали Божье благословение на этого замечательного, доброго человека.

Я никогда не забуду, как слезы брызнули у меня из глаз при звуке падающих на ящик комьев земли.

Думаю, что именно тогда я снова обрела желание жить.

Каждый день я ходила на Аббатское кладбище. Я посадила на могиле розмарин. Я вставала на колени возле могилы и беседовала с отцом, как разговаривала с ним, когда он был с нами. Я просила, чтобы он дал мне силу жить без него.