Текст книги "Футурист Мафарка. Африканский роман"

При этих словах Мафарка бросился лицом на землю; оставаясь лежать ничком, он робко поднял голову, чтобы пробормотать:

– О, да благословит Аллах тысячу раз твое имя!.. Я иду от Желтого Моря и уже вот трое суток не проглотил ничего, кроме кусочка меча-рыбы; зато вдоволь наглотался песку. Я умираю от голода и жажды… Но я могу заплатить за небольшое угощение чудесными историями, так как я по ремеслу гадатель и рассказчик.

– Встань, – сказал Мулла, – и иди за мной! Я отведу тебя к нашему верховному вождю, Брафану-эль-Кибиру, который будет так добр, что примет тебя в своей шелковой палатке, вышитой жемчугами и золотом.

Сказав это, негритянский генерал повернулся и пошел, сопровождаемый Мафаркой, в середину армии негров. Он прыгал по уже раскаленному песку гибкими, мерными и длинными прыжками, скользил между кострами, окаймлявшими дымящийся рядом лагерь.

И Мафарка задыхался, волоча за ним следом свое тело: он скорее качался, чем шел, притворялся, что ежесекундно падает на разбитые усталостью колени. Порою он проводил скорбно ладонью по глазам, сожженным пылью; он держал их полузакрытыми, чтобы сделать вид, что у него мучительное гниение век.

Сильный запах перца, благовоний и корицы долетал на медленных клубах ветра; они приподнимали свои песочные мантии и снова складывали их, ложась на некотором расстоянии, как пилигримы в храме Мекки. Мафарка сделал шагов двести, и перед ним выросла огромная палатка. Она была наполовину красная, наполовину черная, вся зажженная отражением песков.

Разгневанная и раздвоенная геометрия этой коричневой палатки изрезывала пылающую небесную лазурь. Каштановые крылья палатки, отягченные зеленоватыми стекляшками и надутые пустынным ветром, были похожи по временам на старую подводную часть судна, усеянную водорослями и мхом. У входа стоял колоссальный негр, совершенно голый, с широкими ногами и массивной головой. В его кудлах грациозно раскачивался целый сад разноцветных страусовых и павлиньих перьев. В его взгляде и позе была какая-то непринужденная элегантность, в одно и тоже время барская и кочевническая, которая мгновенно очаровывала.

Лопасти его ушей были проткнуты кружками из душистого дерева.

Это был великий вождь Брафан-эль-Кибир, лично наблюдавший за работой двух десятков солдат, которые сидели на корточках и старательно покрывали наконечники копий желтым ядом.

Мулла скрестил на груди руки и согнул спину перед вождем. Обменявшись потихоньку несколькими словами, оба начальника сделали Мафарке жест приблизиться и исчезли в палатке.

Он ловко проскользнул вслед за ними в треугольное отверстие и очутился в красноватом и теплом полумраке, где смутно шевелились, вровень с землей, силуэты воинов.

Вторая дверь, открытая в глубине, выходила прямо в центральную аллею огромного лагеря, вдали примыкавшего к охровым горам Баб-эль-Футук. Эта большая дорога была выбита направо и налево океаном белых и черных крупов; их летящие свирепые гривы, страшный приторный запах и неистовое ржание как будто вздували полотно палатки.

По приказу Брафана-эль-Кибра открыли другие треугольные отверстия и Мафарка мог тогда различить негритянских генералов; они сидели все на полу, скрестив ноги, кругом него.

Все они были похожи на Муллу своими лицами, блестящими под кудлами, как металл, наполовину еще скрытый в жильной породе; но их тела были самой разнообразной черноты. Тут были груды масляной и вонючей черноты, заросшие густой шерстью; руки цвета сухого посеревшего перца, кофейные плечи, бицепсы раздутые, как картофель; ноги походившие на огромные раздавленные картофелины, чешуйчатые, с облупившейся кожей, кривые, как корни, с большими окаменелыми пальцами.

Они все были заняты чисткой оружия. Таким образом, Мафарка, севший возле Брафана-эль-Кибира, мог, не спеша, не подавая вида, изучить все страшные кортики негров из Балоло, копья Игузов и деревянное метательное боевое снаряжение, которым пользуются Бенгальские охотники. Внезапно внимание Мафарки было привлечено странным орудием, употребление которого торжественно объяснял Мулла. Это был дротик длиною в два локтя, имевший форму распластанной ветки, у которой широкие цветы были снабжены острыми лезвиями, а крючкообразные почки похожи на орлиные клювы. Держать это оружие надо было за маленькую рукоятку, покрытую кожей, и кидать горизонтально, вроде того, как дети бросают рикошетирующие камешки в морскую волну.

Затем сильными и живописными жестами Мулла нарисовал те опустошения, которые производятся этим страшным оружием, которое, вдруг оживая под давлением рук, летит повсюду, кусая направо и налево, выскакивая из разорванных животов для того, чтобы вцепиться в другие животы или в другие лица, в своем веселом вертящемся полете, автоматически ускоренном эластичными клапанами, вырывая глаза, уши, пальцы. Словом: разъяренная, злопамятная оса, хищная птица, пьяная от крови, сходящая с ума.

Брафан-эль-Кибир слушал эти объяснения не особенно внимательно, занятый большим дротиком формы омара, опустошенный живот которого он старательно наполнял, наливая туда зеленоватую смесь, содержавшуюся в маленьком каменном флаконе. Потом вождь с удовольствием заметил, что клешни, продырявленные маленькими капиллярными каналами, очевидно, не были закупорены, так как их кончики, при встряхивании этого мрачного оружия, зацветали зеленоватой каплей. Мафарка узнал яд котлов, который должен был проникать в раны, производя там немедленное разрушение.

Другие дротики в виде скорпионов и палицы, похожие на черепах с острым щитом, также интересовали его. Но вдруг Мафарка заметил устремленный на него испытующий и свирепый взгляд Брафана-эль-Кибира и пробормотал жалобным, гнусавым голосом:

– Будь добр, великий вождь негров, и осчастливь своего нижайшего слугу! О, дай ему воды для того, чтобы промыть глаза. Они горят так, что немыслимо выносить эту боль!

Брафан-эль-Кибир повернулся к глубине палатки:

– Якуб! Взгляни на глаза этого нищего!

Старый негр, укутанный красноватыми кожами, подошел. Сунув крючковатый, как у старого ястреба, нос в глаза Мафарки, он пробормотал:

– Самум съел твои глаза. Ты не долго будешь иметь радость видеть солнце! Но я тебе дам несколько Роганских капель, которые облегчат твои страдания.

Он исчез в темном углу и через несколько мгновений вернулся, показывая желтоватый флакончик.

– Сюда входят отличные вещи, – сказал он. – Розовая вода, латушная вода, эссенция ириса и подорожник.

Мафарка встал на колени, запрокинув голову, а Якуб медленно стал наливать тонкую струйку беловатой воды в правый глаз.

Но еще до того, как жидкость коснулась глаза, пациент скорчился и подпрыгнул, закричав так пронзительно, что все негритянские генералы вскочили на ноги, осмеивая его и осыпая бранью.

– Ну, перестань кричать, старая падаль, и поторопись со своей сказкой, если ты хочешь, чтобы Брафан-эль-Кибир накормил тебя!

Тогда Мафарка медленно поднялся и уселся около Муллы. Затем, дважды качнувшись взад и вперед, он сказал:

– Хочешь, великий король негров, я расскажу тебе забавную историю про барышника, фаршированную рыбу и черта?..

– Согласен, – ответил Брафан-эль-Кибир, сделав знак внутрь палатки.

Немедленно вышли слуги и поставили посредине круга жаровню с горящими палочками фимиама и большой поднос с дымящими трубками, оправленными в металл. Брафан взял самую большую, с длинным бамбуковым стволом и маленькой медной головкой, отделанной нефритом; сильно затянувшись раза два, он проворчал:

– Начинай!..

– Речь идет о Мафарке-эль-Баре!.. – начал рассказчик голосом, словно разбитым астмой и придушенным старческим катаром. – Вы может быть не знаете, что король Телль-эль-Кибира был некогда простым барышником на Римлабургской ярмарке. Он был очень богат, и его очень уважали в среде барышников. Это было понятно, если принять во внимание количество и красоту лошадей, гарцевавших вокруг него, в то время, как он торговал, сидя на циновке, в своем чудном переднике сиреневого шелка… Один демон, переодетый богатым торговцем, толкаясь в ярмарочной суматохе, остановился и застыл от восхищения перед одной из лошадей Мафарки, которая привлекала всех своим необыкновенным цветом… Это был великолепный жеребец весь вороной; только грива и хвост были красной масти, как два факела…

Тут Брафан перебил рассказчика и, кусая длинный ствол своей трубки, задал грубый вопрос.

Все негры шумно засмеялись, и резкие движения их лежачих тел заставили зазвякать стекляшки и ножны, висевшие на поясе.

Рассказчик улыбнулся и дал подробный и пикантный ответ на прямой вопрос Брафана-эль-Кибира.[49]49
  Вместо выделенного фрагмента в оригинале следует:
  «– А его уд, каков он был? – проклокотал Брафан-эль-Кибир, покусывая свою длинную бамбуковую трубку.
  Все негры затряслись от громкого хохота, и от этой тряски лежащих тел зазвенели шероховатые и сухие члены, стеклянные побрякушки и кожаные мешочки, которые они носили на поясе.
  – Уд… – добавил, улыбаясь, рассказчик, – уд этого коня был пурпурный! Но конец его был инкрустирован сапфирами, наподобие тех, о которых девушки из Телль-эль-Кибира мечтают перед замужеством!»


[Закрыть]

При ответе поднялся ураган веселости, и голоса негров застучали, как камни на морском берегу; эта веселость распространилась за палатку, заражая всех полковых лошадей, которые, в обнаженном до непристойности блеске солнца, неистово заржали от радости.

– Итак, – продолжал мнимый нищий, возвышая голос, – демон заплатил, не торгуясь, три тысячи пиастров, вскочил в седло и бросился вон из города. Вскоре он с ужасом заметил, что грива и хвост его жеребца зажигались от трения об воздух, так что повсюду разливался пожар, когда они проходили по переулкам селений, где дома выдаются, касаясь друг друга своими выступами. Тогда демон хотел вплавь перейти реку, но жеребец не гас, несмотря на глубокую воду. В лесах, через которые он мчался во весь опор, он прорывал пылающую дыру, подобную глотке горнила… Это было в апреле… Любовная пора животных… К несчастью для демона, они встречали много кобыл, и этот проклятый жеребец, пьяный их запахом, тряс своей хлещущей гривой возле боков кобылы, которая подскакивала от ожога, отчаянно брыкаясь. Хотя демон был отличным наездником, он все же был три раза выбит из седла… В третий раз он сломал себе руку!

Взбешенный тем, что животное, за которое он заплатил такие деньги, сломало ему руку, демон вернулся в Римлабург и побежал пригласить к обеду Мафарку-эль-Бара. Потом, оскопив жеребца, он велел поварам искусно сварить отрезанное и подать к столу в назначенный вечер в зале своего дворца, окна которого вдыхали зеленое испарение и соленую свежесть моря.

Повара нафаршировали кушанье простоквашей, приправив фиалкой и корицей, и дивный горячий запах опьянял всех. [А вечером разгоряченные юные служанки, столпившись у дверей пиршественной залы, прицокивали языками и ласкали свои груди, чтобы утихомирить непереносимо сладкий зуд.]

– Вот замечательная рыба! – сказал Мафарке демон, скрещивая ноги перед циновкой, на которой стоял поднос чеканного золота, с кушанием. – Вот рыба неизвестной породы и восхитительная на вкус!.. Ты можешь съесть ее всю, потому что я уже насладился такою же сегодня утром и не хочу портить себе удовольствие повторением!..

Мафарка не заставил себя упрашивать и, взяв в руки мнимую рыбу, жадно проглотил все… Потом он стал шумно дышать… Пришлось открыть все окна.

– Слишком жарко!.. Еще слишком жарко!.. Сегодня вечером нет воздуха в городе!.. Нет воздуха на море!.. Этот залив узок!.. И многое он еще бормотал в сладострастном бреду, кидаясь на молодых служанок, которые с игривыми шутками сторонились от него. А неистовство Мафарки все росло и росло…[50]50
  Вместо выделенного фрагмента в оригинале следует:
  «Нам будет лучше полностью раздеться! Раздевайся! – сказал он демону, который тотчас же послушался. Потом Мафарка схватил юных служанок, убиравших со стола, и повалил их на подушки одну за другой, смеясь как помешанный. Они тоже смеялись и кричали по очереди:
  – Ай! Мой прекрасный конь, засунь лишь голову в мою маленькую кормушку! Ай! Только голову! Да! Ай! – И необузданность Мафарки постоянно росла, по мере того, как он переходил от одной к другой…»


[Закрыть] Вдруг он яростно прыгнул к демону, рыча: – Твой дворец принадлежит мне!.. Прочь!.. Если ты не уберешься отсюда, я разорву тебя!..

[Его член удлинился столь удивительно и был так агрессивно напряжен, что] испуганный демон удрал из своего дворца и не посмел туда вернуться.

Последние слова были заглушены бесчисленными раскатами хохота: точно лавина камней в гулкой пустоте шахты.

Брафан-эль-Кибир лежал на животе, поставив локти на циновку, и растянув рот до ушей, надрывался от веселого смеха, тряся разноцветным садом своих колыхающихся кудл. Его подбородок привскакивал в ладонях при каждом взрыве смеха, который потрясал его могучую спину огромной, черной ящерицы.

Но вдруг он вскочил одним прыжком и насторожился, прислушиваясь…

Все смолкли, чтобы тоже послушать. Смутный шум доносился с противоположной стороны лагеря.

Почти тотчас же в конце дороги, под горами Баб-эль-Футука, охряные бока которого были покрыты черноватыми муравейниками, показался пляшущий силуэт всадника, скачущего во всю прыть.

– Ведь это армия Фарас-Магаллы? – спросил Брафан-эль-Кибир.

– Да, – отвечал Мулла, – я вижу его старшего капитана, Гакора, который мчится к нам… У него хорошая лошадь!..

Перед палатками поспешно приготовили проход, расставив телеги.

Ржание растаяло в вихре озаренной солнцем пыли, в стуке стремян, в глухом треске кожи щита… Едва только прекратился этот шум, как атлетическая фигура Гакора вырисовалась в треугольном отверстии. Грудь капитана задыхалась, а черные плечи, облитые потом, блестели на солнце.

– Великий вождь негров! – сказал Гакор. – Фарас-Магалл кланяется тебе и ждет твоих приказаний.

– Ты скажешь Фарас-Магаллу, что великий вождь негров кланяется ему и приказывает стоять, не двигаясь, с армией, перед селением Баб-эль-Футук!

Отдав это приказание, Брафан-эль-Кибир повернулся к рассказчику, который продолжал:

– Удовлетворив с два десятка служанок и почти столько же прекрасных рабынь, Мафарка, чувствуя себя усталым, захотел поспать на свежем воздухе и велел приготовить себе ложе на террасе, которая возвышалась над молом гавани. Парусные суда, прикрепленные канатами, почти касались стен дворца и их, выступавшие из-за балюстрады, бушприты образовывали таким образом живописный навес из цветных парусов и ароматного дерева над импровизированным ложем. Мафарка сладострастно растянулся на нем…

Тут рассказчик с непристойными подробностями передал сцену укладывания Мафарки, смешную ошибку матроса, привязавшего канат к спящему и, таким образом, увезшего Мафарку в море; рассказал о том, что случилось в море, как Мафарка пристал к Телль-эль-Кибиру, где, благодаря непомерному любопытству короля Бубассы, сумел заковать последнего в цепи и занять его место. Весь этот рассказ был построен на смешных для негров подробностях, тесно связанных с знаменитым кушаньем.[51]51
  Вместо выделенного курсивом фрагмента в оригинале следует:
  «Мафарка с наслаждением там растянулся, но его бесконечный член, который насчитывал одиннадцать локтей, был чересчур громоздким! Поэтому он придумал аккуратно свернуть его, как канат в ногах у своего ложа: сделав это, он крепко заснул. И случилось так, что на следующее утро матрос, чьи глаза были еще затуманены сном, ошибся, приняв этот член за канат, и прочно привязал его к парусу фока. Потом перекинул всё через парапет морякам, стоявшим на носовой части парусника. Они в свою очередь начали тянуть его, чтобы убрать паруса, покрикивая в такт: «Исса-хуу! Исса-хуу!» Член сразу же затвердел, став безразмерным, поднялся очень высоко и развернул фок-парус, который наполнился ветром и зареял. Мафарка, все ещё спавший, уносился в легком полете, ведя судно по морским волнам своим членом, натянутым как вибрирующая мачта, под парусом, раздуваемым приятным бризом. Утверждают, что он довольно быстро причалил к Телль-эль-Кибиру, где король Бубасса, завлеченный его невероятными приключениями, хотел на своем собственном опыте испытать достоинства столь чудесного уда. Мафарка эль-Бар, как говорят, поусердствовал, чтобы удовлетворить короля, и воспользовавшись подчиненным положением, в котором тот оказался, заткнул ему рот, связал и завладел его скипетром!»


[Закрыть]

– А что сталось с конем? – прервал Брафан-эль-Кибир.

– Он носится по пустыне в поисках за своими отрезанными частями… О, вы, наверное, уже видали при наступлении вечера, как он прыгает на арку горизонта, потрясая своей огневой гривой и заливая долины потоком крови, которая брызжет из живота!.. Кажется, его особенно притягивают большие лагери кавалерии, которые он старается обскакать, прочерчивая красный круг неиссякаемым фонтаном крови, всюду несущей заразу и смерть!..

Берегись, великий вождь негров, потому что это животное, взбесившееся от раздирающей боли, не знает препятствий в своем неистовом разбеге! целые армии погибали, и люди, и кони, через несколько часов после того, как ужасная лошадь с разрезанным животом пробегала перед фронтом!.. Вы может быть скоро увидите ее там, на извилистой линии берега!..

При этих словах все воины негры бросились в беспорядке, высовывая свои курчавые головы в треугольное отверстие палатки. Но они видели только пылающее солнце, склонявшееся над золотым дрожанием моря.

– О, еще не время! – успокоил немедленно присутствующих Мафарка. – Да и, кроме того, я знаю верное средство для того, чтобы отвести его колдования!.. Надо шумно петь и плясать, пить крепкие, опьяняющие напитки, потому что эта лошадь боится там-тама, а запах алкоголя обращает ее в бегство!..

Тогда Брафан-эль-Кибир, подняв руки к небу, вскричал:

– О, я отлично сумею расторгнуть эти смертельные чары!.. Мулла, вели привести сюда всех священных танцовщиц!.. Потом, скажи Туламу, чтобы он выбрал в своих стадах черного козла с длинной бородой. Его шея должна быть украшена голубыми и зелеными стекляшками! Надо водить его с одного конца лагеря на другой, чтобы все демоны, которые сидят под палатками, бросились в его тело… Когда он будет полон демонов, мы зарежем это животное… А пока пусть принесут этому нищему поесть!

Мулла сейчас же вышел из палатки, отдавая приказания. Слуги засуетились вокруг Мафарки. Брафан крикнул им:

– Принесите мне двадцать кувшинов наполненных ромом! Остальные распределите между солдатами. Пусть они пьют и свободно веселятся с женами до вечера!..

Гам распространился по неизмеримому океану крупов, между прыгающей веселостью грив. Тем временем Мафарка-эль-Бар, присев на корточки между цветными мисками, не поднимая головы, съел полное блюдо пилава, большой кусок галагуа и ломоть свежего кокоса.

Свет начал уменьшаться в палатке; медленно вошли танцовщицы, грустно и монотонно бренча раковинами. Все они были одеты в темные платья с ярко красными вышивками; они шли, волоча ноги и мягко изгибая томные торсы, шаг за шагом, за старой негритянкой, которая руководила, исступленная и торжественная, делая знаки палочкой из слоновой кости. Старуха направляла движения этой человеческой змеи, у которой она являлась капризной головой; эта змея образовывала яйцевидные орнаменты, арабески и большие эластичные круги.

Юбки танцовщиц обвевали лица воинов, которые сидели на корточках и поочередно пили ром из больших полных жбанов. Порой, кто-нибудь из негров вставал и смешивался с танцовщицами. Видно было, как они носились и двигались в рядах процессии, судорожно скача, тряся бедрами, увешанными раковинами. Общее движение скандировалось звуками альта с двумя струнами и с длинной ручкой, которую неутомимо терзал в углу съежившийся карлик. Это был странный инструмент, коробка которого была сделана из верхнего щита черепахи, выпотрошенного и шумного. Точно мрачное жужжание бесчисленных зеленых мух, кладущих яйца в живот волочащейся падали.

Затем громко зазвучали цимбалы, дербуки и бенджо, и торжественность мрачного и тягучего танца, танца рук и кистей, внушила ужас. Пляска понемногу замедляла свой ритм, по мере того, как все неистовей ссорились злопамятные и мстительные инструменты, скачущие звуками до крыши палатки, словно желая продырявить ее зубами и подняться к небу… Барабанный ливень жестких рук разбудил ритм танца, с тоской ускорившегося. Неровный, отрывистый ритм, утоптанный задыхающимися синкопами, которые грубо захватывали дыхание… Желтые крики пилили губы, терпкие звуки рвали горло и глубокие рыдания причиняли судорожную, водоворотную боль животам. Тогда, при бурном шквале испуга, все женщины сорвали оковы со своих тел, спустили тела с цепи, ища безумия! Они, вероятно, хотели вырвать из груди последние лохмотья совести и воли. Разом, все они упали на колени, качая туловище справа налево, взад и вперед, как дьявольский маятник.

А металл все ожесточался под укусами неумолимых насекомых; яростно тряся деревья, рычал, как живое мясо. Это действительно было полное собрание скорпионов, рогатых гадюк пустыни, которые взрывали скалы в самом жарком и ослепительном музыкальном свете.

С противоположного конца лагеря время от времени доносились бесконечные завывания погребальных плакальщиц, прерываемые лаем собак и брызжущих иканием пьяниц.

Пар ужаса полз с теплым дымом алкоголя над этим дьявольским вихрем.

Топчущийся танец теперь развертывался в сильнейшем беспорядке, изображая ловлю китов, начиная от радостного отплытия барок вплоть до разрубания огромного животного на куски на морских валунах.

Но самые неистовые танцовщицы вышли из хоровода, яростно разрывая свои одежды, из которых выступали их пылающие груди на тонком, мускулистом, бамбуковом стане. Некоторые выставляли лошадиные крупы, блестящие от пота, и мраморные груди. Другие негритянки, тонкие и маслянистые, эластично выступали из этого человеческого пресса, как кусок мыла скользит между рук.

Их голоса подвизгивали с мрачным и монотонным раздиранием горла, которое укачивало тела, кое-как нагроможденные в темных углах, дремлющие или окончательно убитые алкоголем.

А между тем, ворчливая музыка прыгала там и сям, хлеща наклоненные силуэты воинов, черно-синие в полумраке; густо носился и плавал кислый, прогорклый и приторный запах влажных мужчин и женщин. Они все вдыхали ароматную и дикую душу проклятого козла, которого, вероятно, закалывали в этот момент в какой-нибудь отдаленной канаве, и предсмертное хрипение заглушалось гигантским гулом, покрывавшим четыре огромные армии.

Тогда Мафарка-эль-Бар почувствовал вокруг себя неминуемость ужасающего разврата и, находя, что настал момент привести свой план в исполнение, он исподтишка подполз к ногам Брафана-эль Кибира, который пьяно шатался в отверстии палатки.

– Брафан, о, великий Брафан, – прошептал он, – посмотри-ка туда, на море! Вон, вон ужасная лошадь с открытым животом! Это она!.. Это лошадь демона!..

При этих словах все негры ринулись из палатки, толкая и топча Мафарку, который цеплялся за Брафана.

– Да, да! Я узнаю ее! Это лошадь демона, которая галопирует над морем!.. Ты ведь видишь, Брафан, ее огненную гриву!.. Ее ярко-красные кишки наводняют небо!.. Скорей, торопись!.. Брось на нее свою кавалерию!.. Правда, клянусь тебе, владычество над миром принадлежит тому, кто сумеет догнать ее и схватить за гриву!..

Но Брафан-эль-Кибир не понимал и с палицей в одной руке, с жбаном рома в другой, смешно суетился, глупо устремив на Мафарку глаза.

Пьяные негры шатались там и сям, как на палубе корабля, цепляясь за своего вождя, как за мачту. Но он гневно отталкивал их, вопя взрывчатые приказы воинам, стоящим на фронте с ощетинившимися копьями, которые развертывались в бесконечности, как гигантское боа, пронизанное бесчисленными стрелами.

Четыре огромные армии развертывались в ликующем безумии заката: рыжий пожар грив и хвостов на приливе и отливе крупов, доходящий до самых отдаленных отлогов Баб-эль-Футука.

Эти горы обрисовывались на востоке в атмосфере голубоватого и застуженного золота, похожие на чудовищные драгоценные камни фиолетового стекла с ущельями и долинами из сапфира, обладавшего глубокой и задумчивой синевой.

– Ах, Брафан! – жалобно прибавил Мафарка – Если бы я был еще крепок и ловок, как когда-то, во времена моей молодости, я попросил бы тебя одолжить мне боевого жеребца, чтобы поохотиться за лошадью демона!.. Но, увы! я разбит старостью и разучился сидеть в седле!!

– Нет, нет! – вскричал Брафан-эль-Кибир с громким взрывом хохота. – Ты все-таки должен попробовать!.. Ну-ка! Да! Это чудная мысль!.. Тулам!.. Мулла! Сюда!.. Вы увидите нечто очень забавное!.. О, нищий, возлюбленный между всеми нищими пустыни, я дарую тебе неслыханную честь, позволяя тебе… ха! ха!.. сесть на Небида, моего боевого жеребца, ха, ха, ха… Да, ты на него сядешь!..

Все негры, спотыкавшиеся в оковах хмеля, шумно засуетились вокруг Брафана-эль-Кибира, который схватил в охапку Мафарку.

Но нужно было моментально оседлать Небида!.. Куда же девались конюхи!.. Все негры, собравшись в кучу, стучали от радости ногами, видя, как несчастный нищий корчится от страха у ног Брафана-эль-Кибира.

Мягкие испарения померанцев доходили медленными клубами; эти испарения шли из одного места, оттуда с пылающего побережья, которое, расширяясь, образовывало плодоносный и защищенный рейд. И эти обширные скатерти свежих ароматов были пронизаны едкой терпкостью гнилых водорослей.

Брафан сладострастно упивался, рыча в лицо Мафарке грубые, пустые и пошловатые шутки, которые чрезвычайно радовали свору исступленных негров.

Наконец появился Небид. Это был черный жеребец с непомерной грудью; казалось, что у его вздрагивающего затылка были незримые, трепещущие крылья, которые должны были в любую секунду унести коня в открытое небо.

Он неистово скакал, несмотря на удвоенные усилия двух атлетических негров, которые были принуждены бегать, держа лошадь под уздцы с двух сторон. Они старались опустить его громадную шею, но было видно, как они ежеминутно висли всей тяжестью, чтобы животное не подняло их на воздух.

Всему лагерю было известно, что одного ржания Небида достаточно для того, чтобы все лошади четырех великих армий бросились в битву. Поэтому огромная толпа воинов спешила посмотреть на предстоящий спектакль. Танцовщицы сели, теснясь, как ласточки, у порога королевской палатки, в которой запыхался хоровод.

– Ну, – вскричал Брафан-эль-Кибир. – Живо!.. Ты слишком много говорил сегодня нам о лошадях!.. Живо на коня!.. Нужно, чтобы ты воскресил свое прежнее мастерство!.. Ну, смелее!..

И Мафарка плакал горючими слезами и дрожал всем телом, умоляя негров избавить его от верной смерти.

Но негры, подбодряли его пинками и бранью; они уже подняли его на руки и посадили в седло. Мафарка уселся, как жокей, обнимая скрюченными от страха руками шею Небида… Это продолжалось только момент, потому что его ноги уже искали стремена, а руки исподтишка схватили поводья. Вдруг он укусил лошадь в шею; Небид прыгнул, как громадная волна, берущая приступом утес. Моментально Мафарка освободился от своих тяжелых лохмотьев и, сжав голыми коленями нервные бока лошади, бросил ее, как стрелу.

Брафан-эль-Кибир прирос к месту от удивления и испуга; он стоял, развесив руки и следя глазами чудесный прыжок неожиданного бегства. Потом горе резко прояснило ему ум и он издал ужасный рев. Все вожди ответили ему яростным криком, тряся своими хлопьевидными головами и руками ветряных мельниц. И гул усилился, разросся, охватил мало-помалу весь лагерь, поднимая пыль криков и колыша обширную щетину копий, в дыму котлов, скорчившемся, как огромные змеи, которым заживо содрали кожу. Заходящее солнце продырявило дым длинными стрелами, увеличивая смятение воинов, бегавших там и сям в поисках за лошадьми.

Брафан-эль-Кибир, наконец отрезвившийся, схватил под узды наудачу гнедую лошадь; одним прыжком он вскочил на нее и, нагнувшись вперед, раздув свою грудную клетку, загремел:

– На коней!.. На коней!.. Бейте в барабаны, стучите в трещотки, играйте на дербуках, бенджо!.. Стройтесь!.. Стройтесь по прямой линии!.. Копье в руке! Ближе друг к другу, как братья!.. Держите ногами крепче своих коней!.. Мы окружим со всех сторон лошадь с открытым брюхом, проклятую лошадь демона, до того, как она обойдет лагерь!.. Я видел ее, видел!.. И демона тоже!.. Демон был в моей палатке!.. Он нарядился нищим!.. Это он украл у меня Небида!.. Вот он!.. Там… Этот золотой водоворот на небе это его дыхание!..

Мулла!.. Рузум!.. Тулам!.. Дайте сигнал седлать лошадей!.. Разместите наших солдат в три ряда, чтобы они образовали огромный фронт кавалерии, который с двух сторон доходил бы до горизонта!.. Знайте, что владычество над миром будет принадлежать тому, кто сумеет схватить это проклятое и зловредное животное за гриву!..

Видно было как вожди, украшенные огненными перьями, неслись вскачь вдоль линии знамен, ревя во все горло свои хриплые приказы с зловещим треском в голосе; они старались заставить услышать себя, несмотря на шумную зыбь оружий и неистовое ржание лошадей, пляшущих от нетерпения между коленами негров, которые сами еле сдерживались, чтобы не броситься вперед.

Тогда дико вторглась военная музыка. Там-тамы, продолговатые барабаны, гулкие сосуды, дно которых обтянуто ослиной шкурой, скрипки с брюхом и нервами из бамбука, флейты и трещотки приступили к массивной и зернистой пыли.

Наконец, Брафан-эль-Кибир, стоя в стременах, очень высоко поднял свое копье к свежей розе зенита и открыл громадный рот, издавая могучее львиное рычание:

– Вперед!.. Вперед!..

Тогда фронт трех армий, соединенных край с краем, дрогнул во всю свою длину ста тысяч локтей и ринулся с криками, копьями и зазубренными саблями. Дрогнул над писком кур, детей и женщин.

Рысь скоро сменилась галопом.

Правое крыло, предводительствуемое Муллой, состояло из белых лошадей, тонких, как антилопы, сверкающих под водопадом хвостов и грив. Это крыло бросилось вперед, как большая горизонтальная струя.

Левое крыло, под командой Рузума, все состоявшее из черных лошадей, заклокотало в своем первом порыве, как колоссальный смоляной дым, закругленные крупы и шеи которого образовывали катящиеся и сжатые шары.

Проскакав тысячу локтей, Мафарка свернул направо, таким образом приближаясь к фронту кавалерии.

Внезапно узнав гривы своих друзей, Небид громко заржал.

Так как все лошади Брафана, Рузума и Тулама отвечали на этот призыв лихорадочными и пламенными приветствиями, Мафарка-эль-Бар снова повернул Небида и направил его к высокому мысу Фульгама, куда он надеялся увлечь все три армии.

Но он изменил намерение, видя, как сзади него оба крыла до такой степени удвоили скорость, что начали вертеться, отступая к своему центру. Эскадрон, который там находился, должен был замедлить галоп и вертелся на месте, как стержень понемногу закрываемого веера.

Мафарка подумал, что эти две массы воинов могли просто-напросто перерезать друг друга.

Поэтому он продолжал галопировать перед центром, все ускоряя аллюр своего жеребца, сходившего с ума от хруста сухих трав. У Небида были скачки и движения пантеры, особенно когда он описывал желтые росчерки и арабески из поднятой пыли.

Мафарка зачастую должен был закрывать глаза, чтобы не быть ослепленным, и, наклонившись над загривком, он слушал монотонный и безжизненный хруст кустарника, который топтал Небид, и вдалеке шум обвалов, производимых песчаными откосами, которые рассыпались под тяжестью.

Иногда, оборачиваясь направо или налево, он видел, как движется профиль этой фантастической кавалькады, точно волнистая вершина леса, наполовину погруженного в океан золотых песков.

Затем фронт кавалерии негров спустился по склону долины; оба крыла, казалось, топтались на месте, подобно волнорезам спокойной гавани под яростью волн, забежавших с простора.

Но можно было угадать их возрастающую быстроту по шуму, наполнявшему горизонт. Ураган дыханий, хриплые крики вождей, шум сталкивающихся щитов и лязг копий, грохот земли хрипевшей, как при трагическом распарывании живота.

Чистокровные лошади увлекали за собой загнанных норовистых кляч, потому что все, и люди и животные, чувствовали над собой зловещую тень Гогору, черной богини битв, которая двигалась длинными прыжками, топча фиолетовые горы Баб-эль-Футука.

И негритянские всадники, в своих траекториях потерянных молний, робко поворачивали глаза, чтобы увидеть, как далеко за ними поднимается желтый и прямой, как торс обелиска, торс богини, под огромным и угловатым кубом головы.

Ибо она не могла согнуть ни спины, ни одеревенелой шеи, и богиня бежала со всех ног, согнув колени, тряся многочисленными обвислыми грудями, подобными колоссальным тыквам на темно-красном сверкании облаков.

Гогору, прижав локти к бокам, с распростертыми руками, мягко качала своими тяжелыми песчаными кистями в такт мерным движениям своих тяжелых коленей.

Мафарке не было до нее никакого дела, так как он был занят вычислением угла, который образовывался двумя крыльями ужасной кавалькады. Этот угол был еще тупой, но он все более приближался к прямому. Мафарка говорил себе, что когда наконец угол станет острым, он сам легко может оказаться в западне, построенной только что собственной хитростью.