Текст книги "Неестественные причины. Тайна Найтингейла"

– Откуда она пришла?

– Из Ипсвича, отправлена в субботу. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Она доставлена издалека. Кстати, Ипсвич находится недалеко от места, где нашли Мориса Сетона?

– Да, это ближайший к Монксмиру город. И ближайшее место, где можно не опасаться быть узнанным. Если это отправили бы из Уолберсуика или Саутуолда, то ждать анонимности не приходилось бы.

– Что внутри?

– Открой сама и посмотри.

Лили подступила к пакету осторожно, но одновременно с показной небрежностью. Слоев оберточной бумаги оказалось больше, чем она предполагала. Внутри лежала обычная белая коробка из-под обуви, только с оторванными этикетками. Она выглядела очень старой, вроде тех, которые можно найти в глубине шкафа почти в любом доме. Лили взялась за крышку.

– Если оттуда выпрыгнет какой-нибудь мерзкий зверек, я тебя убью, Л. Дж.! Ненавижу всякие идиотские шуточки! Кстати, что за вонь?

– Формалин. Давай, открывай!

Он внимательно наблюдал за ней, в его серых глазах появился интерес, даже оживление. Наконец-то заставил ее нервничать! На секунду их взгляды встретились. Лили сделала шаг назад и, протянув руку, сбросила крышку с коробки.

Сладковатый и одновременно едкий запах подействовал на обоих как нашатырь. Отрубленные кисти на влажной ватной подкладке были сложены как бы в пародии на молитву: ладони слегка соприкасались, пальцы прижаты. Отечная кожа, то есть то, что от нее осталось, была белой как мел и мятой: фаланги, казалось, были в пальцах от перчаток, которые грозили отвалиться, как шелуха, при первом прикосновении. Плоть уже стала высыхать, ноготь правого указательного пальца отстал от ложа.

Женщина уставилась на две кисти, завороженная и полная отвращения. Потом, придя в себя, снова закрыла коробку крышкой. Коробка от нажима примялась.

– Это было не убийство, Л. Дж., клянусь! Дигби совершенно ни при чем! У него не хватило бы духу.

– Я бы тоже так сказал. Ты говоришь мне правду, Лили?

– Всю правду, до последнего слова. Пойми, он бы не смог. Весь вечер вторника он просидел в каталажке.

– Знаю, слышал. Но если это прислал не он, то кто? Вспомни, на него свалилось целых двести тысяч!

– Он сказал, что его брат умрет! – вдруг выпалила Лили. – Один раз я слышала от него такое. – Она снова уставилась на коробку.

– Рано или поздно он бы действительно помер, как же иначе, – проговорил Льюкер. – В свое время. У него ведь пошаливало сердце. Но это не значит, что Дигби прикончил его. Это смерть по естественным причинам.

Уловив в его тоне неуверенность, Лили покосилась на него и зачастила:

– Он всегда хотел партнерства с тобой, Л. Дж. Теперь у него есть целых двести тысяч.

– Пока еще нет. Вероятно, он их никогда не получит. Мне не нужен партнер-болван, хоть с капиталом, хоть без.

– Если он убрал Мориса и сделал так, чтобы это выглядело как естественная смерть, то он вовсе не болван!

– Может, и не болван. Подождем и посмотрим, удастся ли ему выкрутиться.

– А как быть… с этим? – спросила Лили, указывая кивком на мятую коробку.

– Это вернется в сейф. Завтра я велю Сиду упаковать это и отослать обратно Дигби. Кое-что мы разузнаем. Неплохо было бы приложить мою визитную карточку. Пора нам побеседовать с Дигби Сетоном.

4

Закрыв за собой дверь клуба «Кортес», Дэлглиш с наслаждением втянул воздух Сохо, словно он был так же сладостен, как морской ветер на мысу Монксмир. С Льюкером так было всегда: он будто отравлял атмосферу. Дэлглиш радовался возможности вырваться из его затхлой берлоги, почувствовать свободу от его мертвых глаз. Пока он пропадал в клубе, прошел короткий дождик: шины автомобилей издавали на мокрой мостовой характерный пищащий звук, подошвы липли к тротуару. Теперь Сохо просыпался, узкую улицу уже заполнил от тротуара до тротуара характерный для нее, возмутительный для взора мусорный поток. Ветер сушил асфальт прямо на глазах. Дэлглиш прикинул, ветрено ли сейчас на мысе Монксмир. Наверное, его тетя именно в этот момент закрывала на ночь ставни.

Медленно бредя в сторону Шафтсбери-авеню, он размышлял о своих дальнейших действиях. Пока что его поездка в Лондон мало что дала: то же самое он узнал бы, почти не утруждаясь, если бы остался в Суффолке. Даже Макс Герни мог бы все поведать ему по телефону, хотя отличался, конечно, повышенной осторожностью. Нет, Дэлглиш не сожалел о поездке, но день получился долгим, и он не собирался еще больше затягивать его. Раздражала какая-то непонятная уверенность, что сделано не все.

Что именно, трудно было разобраться. Все возможности были, как на подбор, малопривлекательными. Можно было наведаться в дорогой и модный многоквартирный дом, где проживал Лэтэм, и попытаться что-нибудь вытянуть из привратника, но это вряд ли удалось бы при его нынешнем неофициальном статусе. К тому же Реклесс или его подчиненные уже могли побывать там, и если алиби Лэтэма могло быть опровергнуто, то это уже произошло. Или попытать счастья в респектабельнейшем отеле в Блумсбери, где Элизабет Марли, по ее словам, заночевала во вторник? Но и там Адама вряд ли приняли бы с распростертыми объятиями, потому что Реклесс мог опередить его. Ему уже надоело бежать, как послушная собачонка, по следу инспектора.

Заглянуть в квартиру Джастина Брайса в Сити? А какой смысл? Поскольку Брайс находился в Суффолке, побывать внутри не получилось бы, а изучение дома снаружи почти ничего не дало бы. Он и так был хорошо знаком с этим премилым архитектурным решением в Сити. Брайс обитал над помещением редакции своего журнала «Мансли критикал ревю», во внутреннем дворе восемнадцатого века в двух шагах от Флит-стрит, сохраненном так любовно, что возникало впечатление искусственности. Протискиваться на улицу оттуда приходилось по переулку, такому узкому, что мужчине было трудно расправить в нем плечи. Дэлглиш недоумевал, где Брайс оставляет машину. В этом переулке поместится лишь детский самокат. Требовался особенный разгул воображения, чтобы представить, как он, хоть и не великан, протискивается через каменную щель с телом Сетона на плечах, а потом запихивает труп в багажник машины на глазах удивленных дорожных инспекторов и полиции Сити. Поверить в такое невозможно.

Провести вечер можно было по-иному. А если позвонить Деборе Риско на работу – она как раз собирается уходить – и пригласить ее к себе домой? Она, конечно, согласится. Те чудесные, несмотря на случавшиеся порой штормы, дни, когда он не был уверен, придет ли она, остались в прошлом. Какими бы ни были ее планы на вечер, Дебора изменит их и придет. Что ж, скука, раздражение, неуверенность – все это смягчит физическая разрядка. Но завтрашний день он встретит с той же проблемой, затмевающей утренний свет.

Решение пришло само. Адам резко свернул в сторону Грик-стрит, остановил такси и попросил подвезти его к станции подземки «Паддингтон».

Оттуда он собирался дойти пешком до жилища Дигби Сетона. Если Морис Сетон направлялся в роковой вечер туда же, то мог сесть в автобус или такси (интересно, проверял ли это Реклесс?), а мог и отправиться на своих двоих. Дэлглиш засек время. Потребовалось ровно шестнадцать минут, чтобы достигнуть кирпичной с обваливающейся лепниной арки – входа в «Каррингтонские конюшни». У Мориса Сетона ушло бы на это больше времени.

Мощенный булыжником вход выглядел негостеприимно, плохо освещался и провонял мочой. Дэлглиш, не боясь быть обнаруженным – похоже, место было необитаемым, – вышел из-под арки в широкий двор, освещенный одинокой голой лампочкой, криво висевшей над одним из гаражей, стоявших в два ряда. Когда-то здесь располагалась автошкола – об этом свидетельствовали выцветшие таблички на гаражных дверях. Теперь это место ждала более респектабельная судьба, связанная с решением вечной лондонской проблемы – нехватки жилья. Иными словами, здесь вот-вот должны были встать мрачные, тесные и сверхдорогие коттеджи, которые обзовут в рекламе не иначе как «элитными городскими резиденциями». Предназначат их для арендаторов или собственников, готовых ради статусного лондонского адреса и воображаемого шика мириться с головокружительной ценой и с уймой неудобств. Существующие гаражи перестраивались таким образом, чтобы внизу, помимо одного тесного машино-места, можно было устроить комнату, а наверху две клетушки – спальню и санузел.

Коттедж Дигби Сетона был единственным достроенным. Оформление – гнетуще стандартное: оранжевая дверь с бронзовым молоточком в форме русалки, ящики для растений под квадратными оконцами, чугунный светильник над притолокой. Выполнять свою роль светильник не мог, поскольку не был подсоединен к электросети. Это изделие поразило Дэлглиша своим антиэстетическим жеманством и нефункциональной вульгарностью; казалось, оно так и задумано – как символ всего дома. Оранжевые ящики под окнами провисли под тяжестью слежавшейся земли. Торчавшие из них хризантемы в свежем виде должны были служить оправданием пары лишних гиней в стоимости аренды, но золотые некогда цветы завяли и опали, мертвые листья пахли гнилью.

Дэлглиш стал бродить по булыжному двору, светя лучом карманного фонаря в мертвые глаза окон. Два соседних гаража с комнатами наверху находились в процессе перестройки, внутри царила пустота, а двойные гаражные двери сняли, так что можно было войти внутрь и полюбоваться дверью между гаражом и будущей гостиной. Всюду пахло свежей древесиной, краской и кирпичной пылью. Этому месту было еще далеко до того, чтобы стать социально приемлемым, тем более войти в моду, но все к тому шло. Просто Дигби оказался первым, кто понюхал воздух и уловил тенденцию.

Отсюда вытекал вопрос, зачем он здесь обосновался? Нет, выбор дома не казался странным: эта убогая пародия на статус была как раз в стиле Дигби. Но совпадение ли, что он выбрал такое идеальное для убийства место? Отсюда менее двадцати минут пешком до места, где Морис Сетон вышел из такси; здесь имелся широкий двор, где после ухода рабочих не оставалось ни единой души, кроме самого Дигби; располагался также гараж, напрямую соединенный с самим домом. И еще один факт, самый многозначительный. Дигби Сетон только что переехал сюда и пока не сообщил свой новый адрес никому на Монксмире. Когда Сильвии Кедж понадобилось связаться с ним после гибели Мориса, она не знала, где его искать. А это означало, что если Лили Кумбс действительно направила Мориса сюда, в «Каррингтонские конюшни», то он понятия не имел, что здесь его поджидал Дигби. То есть Морис отправился из клуба «Кортес» на верную смерть. А единственным подозреваемым, связанным с клубом, являлся Дигби.

Но все это лишь подозрения. Никаких улик не обнаружено. Где доказательства, что Лили направила его сюда? Даже если бы она это сделала, с нее сталось бы упорно отстаивать удобную версию – ее бы упрямство да для лучших целей! Чтобы побудить Лили заговорить, потребовались бы неприемлемые для английской полиции меры. Где доказательства, что Морис пришел в «Конюшни»? Дэлглишу в запертый коттедж было не проникнуть, но Реклесс или его люди могли преодолеть это неудобство; если бы там было что искать, они бы нашли. Не имелось даже доказательств, что Мориса убили. Реклесс в это не верил, начальник полиции Суффолка тоже; вероятно, упорствовал один Адам Дэлглиш, проявлявший глупое упрямство, слепо отстаивавший свою интуитивную догадку вопреки очевидности. Но даже если смерть Мориса была насильственной, оставалась главная проблема: смерть наступила в полночь, а на это время у Дигби Сетона, как и у большинства других подозреваемых, было твердое алиби. Пока не получится доказать «как», бессмысленно сосредоточиваться на «кто».

Дэлглиш в последний раз обвел лучом фонаря безлюдный двор, склад досок под брезентовым навесом, штабеля нового кирпича, двери гаражей с облезлыми табличками. После этого ему осталось только по-прежнему тихо пройти под аркой и двинуться к Лексингтон-стрит, к машине.

Только у Ипсвича на него навалилась усталость, да такая, что Адам понял, что оставаться за рулем небезопасно. Необходимо поесть. Сытный обед с Максом был давно, а с тех пор у него не было во рту маковой росинки. Он не имел ничего против ночевки на придорожной площадке, но пугала перспектива раннего пробуждения от сосущего голода и отсутствие шанса поскорее позавтракать. Проблема заключалась в том, что искать паб было уже поздно, а ехать в загородный клуб или маленькую гостиницу не хотелось: там Адам столкнулся бы с твердым намерением хозяина кормить постояльцев строго в определенные часы, да еще при цене и качестве, которые не отпугнули бы только стоящего на пороге голодной смерти. Но ему повезло: через милю-другую он увидел круглосуточное придорожное кафе, лучшей рекламой которому служила темная вереница припаркованных вблизи грузовиков и манящий свет из низких окон. Внутри находилось много посетителей, душно было от дыма, уши сразу заложило от гула голосов и какофонии музыкальных автоматов, тем не менее Адам уютно устроился за угловым столиком, не накрытым скатертью, но чистым, и быстро получил свой заказ: яичницу, сосиски, хрустящий жареный картофель и горячий сладкий чай.

Затем он отправился на поиски телефона, неудобно расположенного между кухней и стоянкой, и позвонил в «Пентландс». Собственно, звонить не было необходимости: тетя не ждала его обратно в определенное время. Но Адаму вдруг стало беспокойно за нее, и он решил, что если она не ответит, то он сразу помчится туда. Адам убеждал себя, что его тревога беспочвенна. Она вполне могла бы снова ужинать в «Прайори-Хаусе» или гулять в одиночестве по морскому берегу. Никаких оснований считать, что тете грозит опасность, не было, однако ему не давало покоя ощущение, что не все в порядке. Вероятно, причиной тому было утомление вперемешку с разочарованием, но Адам ничего не мог с собой поделать.

Джейн Дэлглиш не отвечала на звонок долго, но когда ответила, родной голос прозвучал спокойно. Если она удивилась звонку племянника, то не подала виду. Они поговорили под плеск воды в кухонной раковине и под рев отъезжающих грузовиков. Кладя трубку, Адам чувствовал облегчение, но волнение не исчезло. Тетя пообещала запереть на ночь дверь коттеджа – слава богу, спорить, задавать лишние вопросы, высмеивать простую просьбу было не в ее привычках. Это все, что Адам мог пока для нее сделать. Его раздражало это волнение; будь в нем хотя бы капля обоснованности, он бы немедленно поехал дальше.

Выйдя из телефонной будки, Адам нашарил в кармане еще несколько монет. На сей раз дозваниваться пришлось дольше, морщась от помех на линии. Наконец, услышав голос Планта, он задал заготовленный вопрос. Да, мистер Дэлглиш совершенно прав: в среду вечером Плант звонил в «Сетон-Хаус». Он виноват, что забыл сообщить об этом. Он названивал туда каждые три часа в надежде застать мистера Сетона. Когда именно? Насколько Плант мог вспомнить, в шесть, в девять и в двенадцать. Не стоит благодарности, всегда рад помочь.

Помог ли его ответ? Он ничего не доказывал, кроме того, что Элизабет Марли слышала именно оставшийся без ответа звонок Планта, когда привезла Дигби в «Сетон-Хаус». Время было примерно то самое, а другого звонка Реклесс отследить не смог. Что не означало, что больше никто не звонил. Требовались более сильные доказательства, что Дигби Сетон лжет.

Через десять минут Дэлглиш свернул к живой изгороди на следующей придорожной площадке и устроился в машине с максимальным удобством, возможным при его росте. Несмотря на пинту чая и на плохо усваиваемый ужин, сон навалился почти сразу и несколько часов оставался глубоким, без сновидений. Разбудил его свист ветра. На часах было три пятнадцать. Разыгралась непогода, и автомобиль потряхивало даже за преградой густой живой изгороди. Тучи набрасывались на луну, как черные ведьмы, ветви деревьев, зловещие на фоне неба, трещали и бранились, как адский хор. Адам вылез из машины и прошелся по пустой дороге. Прислонившись к воротам, стал смотреть вдаль, поверх полей, подставляя лицо ветру, от которого было трудно дышать. Вернулось чувство, знакомое с детства, когда он отправлялся в дальние велосипедные путешествия и среди ночи покидал палатку и отправлялся бродить. Для него было одним из величайших удовольствий ощущать полное одиночество, осознавать, что никто на свете не знает, куда он подевался. Одиночество тела и духа! Сейчас, зажмурившись и вдыхая густой запах мокрой травы и земли, Адам представлял, что детство вернулось: запахи были те же, ночь знакомой, удовольствие такое же острое.

Через полчаса он снова устроился в машине, чтобы уснуть. Но прежде чем наступило забытье, кое-что произошло. Адам не мог выбросить из головы убийство Сетона. Сейчас в голове медленно прокручивался минувший день. Внезапно, необъяснимо к нему пришло понимание, как все случилось.

Книга третья. Суффолк

1

Дэлглиш вернулся в «Пентландс». Коттедж оказался пуст, и его на мгновение охватила тревога. Потом он увидел на кухонном столе записку. Тетя рано позавтракала и отправилась гулять по берегу, в направлении Сейзуэлла. Адама дожидалась чашка кофе, которую надо было только подогреть, и накрытый на одну персону стол. Он улыбнулся. Типично для его тети. У нее была привычка гулять утром по пляжу, и ей даже в голову не приходило менять свои правила из-за того, что племянник мотается между Лондоном и Монксмиром в поисках преступника и не прочь сразу по возвращении выложить ей свои новости. Тем более было трудно представить, чтобы здоровый мужчина не сумел приготовить себе завтрак. Но как всегда бывало в «Пентландсе», все удобства были налицо: в кухне тепло и уютно, кофе крепкий, в голубой миске лежали вареные яйца, вкусно пахли домашние булочки, недавно из печки. Тетка не любила залеживаться. Дэлглиш наскоро позавтракал и решил размять затекшие ноги – прогуляться по берегу и заодно нагнать ее.

Он почти вприпрыжку сбежал по кочковатой тропинке от «Пентландса» к пляжу. Неспокойное море было до самого горизонта усеяно белыми барашками. На бескрайнем серо-буром волнующемся пространстве не было видно ни единого паруса, только на горизонте вырисовывался неподвластный волнам корабль. Прилив наступал. Балансируя на камнях, Дэлглиш добрался до галечной полосы, тянувшейся от моря к тростнику на краю болота. Идти стало легче, хотя время от времени приходилось становиться спиной к ветру и восстанавливать дыхание. Всклокоченный, забрызганный соленой пеной, Адам то увязал в мелкой гальке, то находил полоску плотного песка и ненадолго останавливался, чтобы полюбоваться гладким зеленым подбрюшьем волн, вздымавшихся в последний раз, прежде чем разбиться прямо у его ног, швыряясь галькой и поднимая фонтаны брызг. Берег был безлюдный, затерянный, настоящий край света. Уютных ностальгических воспоминаний о детской околдованности морем этот вид не будил. Здесь не было ни волшебных заводей между камней, которые так хочется исследовать, ни экзотических раковин, ни заросших водорослями волноломов, ни длинных языков желтого песка, которые так замечательно рыхлить лопаткой… Только море, небо и болото, пустой пляж, где взгляду не за что зацепиться, чтобы определить количество миль, преодоленных по мокрой гальке, кроме плавника в мазуте и ржавых остатков старых укреплений. Дэлглиш любил эту пустоту, это слияние моря и неба. Но сегодня ему было не до умиротворения: он видел берег иными глазами, как нечто чужое, мрачное, до враждебности пустынное. На него подействовала плохо проведенная ночь, тем сильнее было облегчение при появлении из-за песчаных дюн знакомой фигуры Джейн Дэлглиш, неподвластной ветру, как флагшток с развевающимся флагом – красным шарфом.

Она сразу увидела его и устремилась навстречу. Встретившись, они застыли друг перед другом, с трудом переводя дыхание. Внезапно раздался резкий хлопок, и над ними пролетели две цапли, чуть не задев их тяжелыми крыльями. Дэлглиш проследил их полет: напряженно вытянутые длинные шеи, тонкие бурые лапы, как выбросы двигателей, толкающие птиц вперед и вверх.

– Цапли! – сказал он.

Джейн Дэлглиш с улыбкой отдала ему свой бинокль.

– А как тебе это?

Неподалеку по гальке прыгала стайка буро-серых болотных пернатых. Прежде чем Адам успел разглядеть белые огузки и свернутые набок черные клювики, птахи дружно взмыли в воздух, и ветер унес их, как белое облачко дыма.

– Чернозобики? – предположил он.

– Нет, это кулики-кроншнепы.

– В прошлый раз у твоих куликов-кроншнепов было розовое оперение! – возразил Дэлглиш.

– Летом они сливаются цветом со своими птенцами. Отсюда их сходство с чернозобиками. Успешно прокатился в Лондон?

– Большую часть дня я без особого толку шел по следам Реклесса, – сознался Дэлглиш. – Зато за обильным ленчем с Максом Герни в клубе «Кадавр» я узнал кое-что новенькое. У Сетона возникла блажь пустить практически весь свой капитал на учреждение литературной премии. Расставшись с надеждой прославиться самому, вздумал обессмертить себя через других. Между прочим, не скупясь. Кроме того, теперь у меня есть представление, как его убили, только это практически невозможно доказать, и Реклесс вряд ли будет мне благодарен. Пожалуй, я позвоню ему, как только мы вернемся.

В его голосе не было энтузиазма. Джейн Дэлглиш покосилась на племянника, но воздержалась от вопросов и поспешила отвернуться, чтобы не разозлить его своим сочувствием.

– Дигби знал про премию? – спросила она.

– Похоже, о ней знал один Макс. Странно, что Сетон, судя по виду его письма к Максу на эту тему, напечатал его собственноручно. Однако Реклесс не нашел в «Сетон-Хаусе» копии из-под копирки, иначе сообщил бы об этом. И уж расспросил бы Сильвию Кедж и Дигби, чтобы выяснить их осведомленность.

– Если Морис хотел сохранить свое намерение в тайне, то, может, он не заправил в машинку копировальной бумаги? – предположила Джейн Дэлглиш.

– Копирка была: когда он вставлял бумагу, нижний край копирки загнулся, и последняя строка отпечаталась на обороте. И еще пятно от копирки вверху. Он мог уничтожить копию, но при его педантичности вряд ли. Между прочим, это не единственная загадка в связи с копиями. Предполагается, что Сетон, находясь в Лондоне, сам напечатал тот отрывок про посещение его героем клуба «Кортес». Но привратник в клубе «Кадавр» утверждает, что в его номере не нашли никаких копий. Куда же они подевались?

Тетя задумалась. Раньше Адам не обсуждал с ней своих расследований, и она была заинтригована и даже немного польщена – пока не вспомнила, что дело ведет не он. Главным являлся Реклесс. И он решал, имеет ли значение отсутствие в «Кадавре» копий. Что ее удивило, так это ее собственный интерес.

– Думаю, есть несколько вариантов, – произнесла Джейн Дэлглиш. – Сетон мог обойтись без копий. Но при его дотошности это маловероятно. Наверное, он сам или кто-нибудь, имевший доступ в его комнату, их уничтожил. Или экземпляр, предъявленный Сильвией, – не тот, что прислал ей Сетон. Полагаю, Реклесс не преминул узнать у почтальона, действительно ли тот доставил ей длинный коричневый конверт; пока что нам приходится верить ей на слово, что в конверте была рукопись. Если это так, то кто-то, знавший, что Сетон остановился в клубе, мог совершить подмену в промежутке времени между заклеиванием конверта и его отправкой. Или нет? Оставлял ли Сетон готовый для почты конверт так, чтобы его смогли увидеть другие? Или он сам сразу отнес конверт на почту?

– Это был один из моих вопросов к Планту. Нет, никто в «Кадавре» ничего по просьбе Сетона не отправлял. Другое дело, что конверт мог пролежать в его комнате достаточно долго, чтобы кто-то им завладел. Еще он мог поручить отправить письмо кому-то со стороны. Но разве злоумышленники полагаются на подобные случайности? А убийство, как мы знаем, было предумышленным. Во всяком случае, знаю я. Хотя мне предстоит убедить Реклесса, что это вообще было убийство.

– Это еще не все варианты, – продолжила Джейн Дэлглиш. – Мы знаем, что Сетон не мог отправить вторую рукопись – ту, где описывается прибитое волнами к берегу мертвое тело. К тому времени он был мертв. У нас вообще нет оснований считать его автором данного текста. Мы располагаем лишь утверждением Сильвии Кедж, что это его работа.

– А я думаю, что написал он, – возразил Дэлглиш. – Когда Макс Герни показал мне письмо Сетона, я узнал руку. Второй текст напечатал тот же человек.

Беседуя, они ушли с ветра на более тихую тропинку между песчаными дюнами и птичьим заповедником. Впереди, ярдах в двадцати, находилось третье по счету маленькое наблюдательное укрытие с видом на заповедник. Дойдя до него, они обычно поворачивали назад. Дэлглишу не нужно было спрашивать тетю, задержатся ли они там. Десять минут наблюдения в ее бинокль за зарослями тростника в недосягаемости для нестерпимого восточного ветра превратились в один из ритуалов его осенних посещений Монксмира. Укрытие было стандартным: простые дощатые стены, тростниковая крыша, высокая скамейка, на которой, привалившись к стене, хорошо дать отдых ногам, озирая все пространство болот. Летом здесь сильно пахло прокаленной солнцем древесиной, мокрой землей и сочной травой. Даже в холодные месяцы задерживалось тепло, словно деревянные стены не выпускали наружу лето со всеми его запахами.

Они уже дошли до укрытия, и мисс Дэлглиш приготовилась войти в узкий дверной проем, но Дэлглиш остановил ее:

– Нет, не надо!

Минуту назад он брел, почти как во сне. Но сейчас его мозг проснулся и стал чутко улавливать знаки, передававшиеся натренированными чувствами: протянувшуюся от запорошенной песком тропинки до входа в укрытие строчку следов одинокого мужчины, принесенный ветром тошнотворный дух, так не похожий на ароматы земли и травы… Тетя замерла от его окрика, Адам обошел ее и заглянул в укрытие.

Он почти полностью загородил собой проникавший в укрытие свет, поэтому учуял смерть раньше, чем увидел. Вонь прокисшей рвоты, крови и кала ударила ему в ноздри. Казалось, воздух хижины пропитался разложением и злом. Этот запах не был ему незнаком, но он, как всегда, едва сдержал мощный порыв к тошноте. Справившись с отвращением, Адам нагнулся, свет хлынул поверх него, и он впервые разглядел тело.

Дигби Сетон по-собачьи заполз умирать в угол, и смерть его не была легкой. Жалкое тело, холодное и застывшее, привалилось к дальней стене, колени были подтянуты почти к самому подбородку, голова задрана, словно остекленевшие глаза пытались напоследок увидеть свет. Мучаясь в агонии, он перекусил нижнюю губу почти надвое, и полоса крови, почерневшая, смешалась с рвотой, застывшей на подбородке и на лацканах когда-то элегантного пальто. Окровавленными руками Дигби Сетон рыл земляной пол, и теперь земля была размазана по лицу, осталась в волосах, набилась в рот, словно в предсмертном безумии он хотел хотя бы так раздобыть каплю свежести, влаги. В шести дюймах от тела валялась фляжка без крышки.

– Кто это, Адам? – раздался голос Джейн Дэлглиш.

– Дигби Сетон. Не входи. Мы ничего не можем сделать для него. Он пролежал мертвый не менее двенадцати часов. Судя по виду бедняги, его убил какой-то яд раздражающего действия.

Адам услышал ее вздох и невнятное бормотание. Потом она спросила:

– Мне сходить за инспектором Реклессом или лучше я останусь здесь?

– Позови его, а я покараулю здесь.

Отправившись сам, он сэкономил бы минут десять-пятнадцать, но помочь Сетону уже было нельзя, а оставлять тетю одну в этом пропахшем смертью месте было бы бесчеловечно. К тому же она ходила быстро, так что промедление ожидалось недолгое.

Джейн Дэлглиш ушла, и Адам проводил ее взглядом. Тогда он поднялся на песчаную дюну и нашел там защищенное от ветра углубление, где можно было сидеть, упершись спиной в тростник. С этой высокой точки удобно было наблюдать за укрытием; справа открывался вид на весь пляж, слева – на тропу за дюнами. Время от времени он видел высокую фигуру быстро удалявшейся тети Джейн. Судя по всему, она набрала отличный темп, однако Реклесс и его люди с носилками появятся минут через сорок пять. Машине «Скорой помощи» не подъехать к пляжу близко, а кратчайшим путем к убежищу служила тропинка. Нагруженные своими приспособлениями, да еще на сильном ветру, они будут долго добираться сюда.

Дэлглиш провел в укрытии несколько минут, но уже ясно и четко представлял картину преступления. То, что Дигби Сетона убили, не вызывало сомнений. Хотя он не обыскивал труп – это было обязанностью Реклесса – и даже не трогал его, не считая секундного прикосновения, чтобы определить, что оно холодное и имеет место трупное окоченение, Адам почти не сомневался, что никакой записки о самоубийстве не найдут. Дигби Сетон – незамысловатый, разболтанный, глуповатый молодой человек, радовавшийся свалившемуся на него богатству, как ребенок – новой игрушке, полный счастливых планов создания новых ночных клубов, больших и сияющих, вряд ли стал бы сводить счеты с жизнью. К тому же даже Дигби хватило бы ума найти более легкий способ сделать это, чем выжигание ядом своего желудка и кишок. Рядом с трупом не было других емкостей, кроме фляжки. Несомненно, яд находился в ней, причем большая доза. Дэлглиш размышлял, что бы это могло быть. Мышьяк? Сурьма? Ртуть? Свинец? Данные виды отравления имеют схожие внешние признаки. В свое время патологоанатомы ответят на все вопросы: что за яд, какая доза, сколько времени потребовалось, чтобы вызвать смерть. За остальное отвечал Реклесс.

Но если предположить, что яд подсыпали во фляжку, то кто наиболее вероятный подозреваемый? Тот, кто располагал доступом к яду и к фляжке, это очевидно. Человек, хорошо знакомый с жертвой; знавший, что Дигби, скучая в одиночестве, не избежит соблазна приложиться к фляжке, прежде чем брести домой на безжалостном ветру. Это сразу наводило на мысль о человеке, способном уговорить его встретиться в укрытии. Иначе зачем ему сюда тащиться? Никто на Монксмире не слышал об увлечении Дигби Сетона наблюдением за птицами или прогулками. Да и одет он был не для подобных занятий. Никакого бинокля. Так что это, без сомнения, являлось убийством. Даже Реклесс вряд ли предположил бы, что смерть Дигби Сетона была естественной или что какой-то обладатель извращенного чувства юмора отнес труп в укрытие, чтобы преподнести Адаму Дэлглишу и его тетушке неприятный сюрприз…

У Дэлглиша не было сомнения, что два убийства связаны между собой, но его поражало, насколько они несхожи. Можно подумать, что их задумали и осуществили люди несовместимого склада. Убийство Мориса Сетона осложнено без всякой видимой необходимости. При всей трудности доказательства умышленности данного преступления при наличии заключения патологоанатома о смерти от естественных причин, в ней было мало естественности. Выглядело все так, словно убийце понадобилось доказать свой ум и настоятельную необходимость разделаться с Сетоном. Новое же убийство было проще, прямее. Вердикт о смерти по естественным причинам исключался. Убийца не пытался посеять сомнения. Не сделал даже попытки создать впечатление самоубийства, навести на мысль, будто Дигби покончил с собой в приступе горя по убиенному брату. Сфальсифицировать самоубийство было бы нетрудно, и Дэлглиш счел важным отсутствие попытки сделать это. Он как будто уже понимал, чем это объяснялось. Ему пришла на ум по крайней мере одна причина, почему преступнику понадобилось избежать предположения о самоубийстве от горя или в связи с замешанностью в смерти брата.