Текст книги "Вдова"

Глава 9

Среда, 9 июня 2010 года

Вдова

Кейт подсаживается в машину Мика где-то спустя пару миль, на парковке перед супермаркетом. Со смехом рассказывает, как, увидев, что она уезжает в одиночку, «вся эта свора» ринулась по дорожке к дому посмотреть, у себя ли я.

– Вот же идиоты, – фыркает Кейт. – Ни ума, ни фантазии.

Потом разворачивается на переднем сиденье, обращая ко мне лицо:

– Вы в порядке, Джин?

Голос у нее вновь становится мягким и заботливым. Но меня этим не проведешь! Я‑то знаю, что на меня этой дамочке, в общем, наплевать – ей нужна лишь ее ударная статья.

Я в ответ киваю, храня молчание.

В пути они с Миком то и дело болтают о своей «конторе». Похоже, ее начальник – довольно вздорный тип, любящий поорать и поматериться на подчиненных.

– Он так часто использует слово на «п», что утреннюю новостную «летучку» у него уже давно прозвали «монологом вагины», – поясняет мне Кейт, и они оба ухохатываются.

Я понятия не имею, что может означать этот «монолог вагины», однако оставляю это при себе. У меня вообще такое ощущение, будто мои спутники существуют в каком-то совершенно ином мире.

Вот Кейт сообщает Мику, что ее новостной редактор – тот самый Терри, с которым она общалась по мобильному, – сейчас вне себя от радости. Надо думать, радость у него такая оттого, что она разжилась-таки вдовой.

– Будет целый день теперь кружить по редакции. Но, по крайней мере, перестанет мордовать остальных. Он вообще мужик занятный и где-нибудь в пабе просто душка, гвоздь компании. Но на работе он просиживает за своим столом по двенадцать часов кряду, пялясь в монитор, и отрывается от него только затем, чтобы устроить кому-нибудь встряску. Просто зомби!

Мик весело смеется.

Я же опускаюсь на спальный мешок. С виду он не слишком чистый, но пахнет от него не так уж плохо, и вскоре я дремлю, а голоса моих спутников сливаются где-то на заднем фоне в неясный гул. Проснувшись, обнаруживаю, что мы уже приехали.

Отель, куда мы прибыли, большой и явно недешевый. Вроде тех, где вестибюль чуть не сплошняком заставлен цветами, а на стойке администратора лежат настоящие яблоки. Уж не знаю, живые ли у них цветы, но яблоки – точно с ветки. И их, эти яблоки, можно есть сколько захочешь.

Кейт берет дело в свои руки.

– Здравствуйте, у вас забронированы для нас три номера на имя Мюррей, – сообщает она девушке на ресепшене.

Та, улыбаясь, взглядывает в монитор.

– Только мы забронировали их всего пару часов назад, – нетерпеливо добавляет Кейт.

– А, вот и вы, – находит администратор.

Наверно, Мик и есть Мюррей. Он передает девушке свою кредитку, и та переводит взгляд на меня.

Внезапно до меня доходит, как я, должно быть, выгляжу. Надо думать, тот еще видок! После того как я в спешке надела через голову свитер и поспала в машине, волосы, естественно, лежат как попало. В такой одежде еще подумаешь, прилично ли сбегать в магазин, не то что прогуливаться в роскошном отеле. И вот я стою в своей футболке и затрепанных штанах, на ногах – дешевые домашние шлепки, а на стойке тем временем заполняют бланки. Меня записывают как Элизабет Тернер, и я недоуменно взглядываю на Кейт.

Та улыбается и шепотом мне объясняет:

– Так вас никто не сумеет найти. Они ведь бросятся нас искать.

Любопытно, кто такая на самом деле эта Элизабет Тернер и чем сейчас занимается? Прохаживается себе небось с тележкой между рядами какого-нибудь супермаркета, не прячась ни от какой прессы.

– Ваш багаж? – спрашивают из-за стойки.

Кейт говорит, что вещи пока в машине и мы потом их заберем. Уже в лифте я смотрю в глаза Кейт, вопросительно подняв брови. Она отвечает мне улыбкой. Вслух мы ничего не говорим, поскольку с нами поднимается портье. Глупость, конечно – нести-то нам, собственно, и нечего, – но он, дескать, хочет показать нам номера. Ну и чаевые, ясное дело, стрясти. Мой номер 142‑й, рядышком со 144‑м для Кейт. Портье устраивает целое шоу, театрально открывая дверь и заводя меня вовнутрь. Стою, озираюсь по сторонам. Что ж, очень мило. Огромная и очень светлая комната с яркой люстрой. Есть диван, кофейный столик, несколько светильников и снова яблоки. У них, наверное, договор с каким-нибудь там «Сейнсбери», что столько фруктов вокруг.

– Вас устраивает? – интересуется Кейт.

– О да, – отвечаю, опускаясь на диван, чтобы еще раз неспешно оглядеться.

Тот отель в Испании, где мы провели с Гленом медовый месяц, был далеко не столь роскошным. Всего лишь маленькая семейная гостиница. Впрочем, там тоже оказалось очень даже замечательно. Нам так было весело! Когда мы приехали в отель, у меня в волосах еще пестрело конфетти, а персонал по случаю нашего приезда устроил целый переполох. Нас уже ждали с бутылкой шампанского (штат-то у них из испанцев, немного сентиментальный), и горничные друг за другом подходили, поздравляли нас и расцеловывали.

Весь свой отпуск мы пролежали у бассейна, не сводя друг с друга глаз. Любуясь друг другом и любя… Как же давно это было!

Кейт сообщает, что здесь есть бассейн. А еще спа-салон. Я не брала с собой купальника – как, впрочем, и ничего другого, – но Кейт уточняет мой размер и куда-то отправляется, чтобы «кое-что» мне раздобыть.

– Все за счет газеты, – добавляет она.

А на время своего отсутствия заказывает мне массаж.

– Чтобы вы немного расслабились, – объясняет она. – Вам понравится. У них там особые эфирные масла – жасмин, лаванда и все такое прочее, – так что можно уснуть прямо на столе. Надо вам все-таки себя понежить, Джин.

Сама я в этом не уверена, но все же соглашаюсь. Я так и не спросила, как долго собираются меня здесь продержать. Как-то к слову не пришлось, но, похоже, они тут рассчитывают провести весь уик-энд.

Спустя час я лежу у себя в номере на кровати в гостиничном халате, чувствуя себя настолько расслабленной, что будто парю в воздухе. Глен бы сказал, что от меня «несет, как от будуара проститутки», – но лично мне этот запах очень нравится. Я пахну дорогим парфюмом…

Тут ко мне в дверь стучится Кейт, и я возвращаюсь к тому, с чего все началось, – обратно в реальность.

Кейт изрядно нагружена пакетами.

– Ну вот, Джин, – говорит, – примерьте-ка это. Посмотрим, подходит ли.

Забавно, как она все время норовит назвать меня по имени. Прямо как сиделка в больнице. Или какой-то хитрый жулик.

Выбрала она для меня чудесные вещицы. Бледно-голубой кашемировый джемпер, которого я никогда бы себе не позволила, элегантную белую блузку, легкую юбку, узкие серые брючки, трусики, туфли, купальник, роскошную пену для ванн и прелестную длинную ночную сорочку.

Под ее пристальным взглядом я все это распаковываю.

– Люблю этот цвет. А вы, Джин? – берет она в руки джемпер. – Нежно-зеленовато-голубой, как утиное яйцо.

Кейт видит, что мне он тоже нравится, хотя я и стараюсь не слишком это демонстрировать.

– Спасибо, конечно, – говорю, – но на самом деле вряд ли мне все это понадобится. Я же здесь лишь на ночь. Может быть, что-то из этих вещичек еще можно вернуть назад?

Ничего не ответив, Кейт лишь собирает пустые пакеты и улыбается.

Мы пропустили время ланча, и мои спутники решают чем-нибудь подкрепиться в номере у Кейт. Единственное, чего мне хочется сейчас, – это какой-нибудь сэндвич, однако Мик заказывает отбивные и бутылку вина. Мне удается подглядеть: вино им там впарили аж за тридцать два фунта! Да за такие деньги в супермаркете можно взять восемь бутылок шардоне! Мик сказал, что это вино «просто охрененное». Он вообще частенько вставляет словечки типа «хрен», но Кейт как будто этого не замечает. Все ее внимание приковано ко мне.

Когда опустевшие тарелки выставлены для официанта за дверь, Мик отправляется к себе в номер настраивать камеры, а Кейт возвращается в кресло и принимается со мной болтать. Вроде как обычная пустая трескотня – я примерно о том же говорю с клиентками, намывая им голову шампунем. Но я‑то понимаю, что это ненадолго.

– Должно быть, после кончины Глена вы все время пребываете в напряжении, – заводит в конце концов она.

Я киваю, тут же принимаю напряженный вид. Не могу ж я ей сказать, что ничего подобного не было! Если по правде, то я испытала тогда просто удивительное облегчение.

– Как же вы превозмогли все это, Джин?

– Это было ужасно, – отвечаю ей дрогнувшим голосом, вновь превращаясь в давнишнюю Джинни, в ту юную женщину, которой я была, когда только вышла замуж.

Эта Джинни уже не раз спасала меня. Она бестолково брела по жизни, занималась тем, что готовила чай, мыла клиенткам волосы, подметала полы, заправляла постель. Джинни знала, что Глен лишь жертва полицейского заговора, и всячески стояла за мужчину, с которым связала себя узами брака. За мужчину, который был ее избранником.

Поначалу Джинни снова стала возрождаться, когда кто-то из родственников или из полиции задавал мне разные неприятные вопросы. Но, по мере того как всякая дрянь стала все больше просачиваться к нашему домашнему очагу, Джинни решительно перебралась в дом Глена, и благодаря этому я и смогла вынести последнюю пору нашей с ним совместной жизни.

– Ужасное было потрясение! – говорю я Кейт. – Он ведь свалился под автобус прямо у меня на глазах! Я и вскрикнуть не успела – а его уже не стало. А потом к нам подбежали все эти люди, стали суетиться, что-то предпринимать. Я же от шока даже шевельнуться не могла, и меня отвезли в больницу, чтобы убедиться, все ли со мной в порядке. Все были так милы со мной и внимательны!

Это пока не выяснилось, кто же он такой.

Видите ли, полиция давно предполагает, что Беллу умыкнул Глен.

Когда они пришли в наш дом и произнесли ее имя, все, что возникло у меня в голове, – так это ее фотография. Это прелестное маленькое личико, крохотные круглые очочки и пластырь на одном глазике[7]7
  При лечении у детей «ленивого глаза», или амблиопии, один из наиболее действенных способов – ношение глазной повязки, заставляющей «ленивый глаз» работать.


[Закрыть]. Прямо маленький пиратик! Такая сладенькая – вот так бы и съела! Уже столько месяцев никто не способен ни о чем больше говорить – ни в салоне, ни в магазинах, ни в автобусе. Только о малышке Белле. Как она играла в саду перед домом в Саутгемптоне, и кто-то вдруг зашел и ее забрал.

Я бы, конечно же, ни за что не пустила свое чадо гулять без присмотра. Бог ты мой, ведь ей всего-то было два с половиной! Ее мамаше следовало бы получше заботиться о дочке. Глядела небось ток-шоу с Джереми Кайлом или другую подобную галиматью. С такими людьми вечно что-то подобное и случается, говаривал Глен. Беспечные существа.

И они – в смысле полицейские – предположили, будто ее забрал Глен. И будто бы он убил малышку. Когда мне такое сказали, у меня аж дыхание свело. Полицейские были первыми, кто об этом заикнулся. Остальные заговорили позднее.

Мы тогда стояли в прихожей, открыв рот. Говорю «мы» – хотя Глен сразу сделался каким-то отрешенным, с пустым, бессмысленным лицом. И уже ни чуточки не походил на моего прежнего Глена.

Полиция заявилась к нам очень тихо. Никто не ломился в двери, как это показывают в кино. Они лишь аккуратно постучали – так: тук-тук-тук-тук. Глен только-только вернулся домой с автомойки. Он открыл дверь, а я высунула голову из кухни посмотреть, кто пришел. Два крепких мужичка спросили разрешения войти. Причем один выглядел в точности как наш учитель географии мистер Харрис – в таком же был твидовом пиджаке.

– Мистер Глен Тейлор? – уточнил он, весь из себя тихий и невозмутимый.

– Да, – кивнул Глен и даже спросил, не продают ли они чего часом.

Начало разговора я слышала не очень, но потом эти двое прошли в дом. Представились полицейскими: детектив Боб Спаркс и его помощник сержант.

– Мистер Тейлор, я хотел бы поговорить с вами об исчезновении Беллы Эллиот, – сказал инспектор Спаркс.

Я открыла было рот, собираясь что-нибудь возразить, заставить этого полицейского умолкнуть, не говорить таких вещей, – но не смогла вымолвить ни слова. А у Глена на лице появилась бессмысленная пустота.

За все то время, что пробыли у нас копы, он ни разу не взглянул на меня. Ни разу не приобнял, не коснулся руки. Потом он объяснил, что просто пребывал в шоке. Глен с полицейскими все о чем-то говорили, но я совершенно не припоминаю, о чем именно. Я видела, как шевелятся их рты, однако не в состоянии была вникнуть. Что такого мог сделать с Беллой Глен? Он и волоска бы не тронул на голове ребенка. Он любит детей.

Потом они ушли – Глен с полицейскими. Впоследствии муж говорил, что сказал мне «до свиданья», велел не волноваться, уверяя, что это просто какое-то недоразумение, в котором он непременно разберется. Однако у меня этого в памяти не отложилось. В доме остались уже другие полицейские – этим предстояло меня подробно опросить, порыться в наших вещах. И пока они обыскивали дом, я все вспоминала это его странное лицо, и в голове снова и снова вертелась одна и та же мысль: что на какой-то миг передо мною предстал не мой муж, а совершенно неизвестный человек.

Потом он рассказал, что кто-то сообщил полиции, будто в тот день недалеко от того места, где исчезла Белла, Глен доставлял заказ, но что это вовсе ничего не значит. Просто совпадение, уверял он. В тот день в этом микрорайоне побывали сотни людей. К тому же, говорил он, его вовсе и не было рядом с местом преступления – адрес той доставки значился аж за мили в стороне. Но полиция якобы шерстит всех и каждого, выясняя, не видел ли кто чего-нибудь.

Водителем-курьером Глен начал работать после того, как его уволили из банка. Там, как он всем объяснял, искали, кого бы сократить, а ему, очень даже кстати, хотелось в жизни перемен. Он всегда мечтал о возможности начать собственное дело и стать себе хозяином.

Истинную причину увольнения я обнаружила однажды в среду вечером. У меня в тот день была аэробика, и с ужином я, соответственно, запоздала. Глен начал на меня орать, почему я вернулась позже обычного, в ярости выкрикивая ужасно резкие, непотребные слова. Такие слова, которых он, как правило, и не произносил. Все в тот вечер было не так. Его гнев и страшные оскорбления заполонили кухню. Он глядел на меня мертвым, невидящим взглядом, точно на чужого человека. Мне даже показалось, он хочет меня ударить. Я застыла у плиты с лопаточкой в руке, в страхе наблюдая, как сжимаются и разжимаются у него кулаки.

«Моя кухня – мое господство», – любили мы пошутить. Но в ту среду все было иначе. Вот уж точно: «Тот, кто в среду был рожден, горьким горем будет полн»[8]8
  Имеется в виду популярная английская песенка-потешка «Monday’s Child» («Дитя понедельника») для запоминания маленькими детьми дней недели. За несколько веков существования успела обрести множество версий с сильно разнящимися вариантами.


[Закрыть].

Скандал закончился тем, что Глен хлопнул дверью и тяжело пошагал спать – в гостевую комнату, отдельно от меня. Помню, как я стояла тогда оцепенев под лестницей. Что вообще это было? Что произошло? В тот момент мне не хотелось думать о том, что могло это означать для нас обоих.

«Прекрати, – сказала я себе. – Все будет хорошо. У него, должно быть, неудачный день. Ему просто надо это переспать».

Я стала прибираться, сняла с перил брошенную мужнину куртку и шарф, повесила все это на крючки у двери. В одном из карманов нащупала что-то жесткое, похожее на письмо. Оказался там белый конверт с прозрачным «окошечком», в котором значилось его имя и наш домашний адрес. Письмо было из банка. Язык в нем был сильно официальный и такой же жесткий, как и сам конверт: «… дознание… непрофессиональное поведение… неподобающее… незамедлительно уволить». Я, конечно, не очень разбираюсь в этом птичьем языке, но все же поняла, что это означает позор. Конец всем нашим мечтам и нашему будущему.

Зажав в руке письмо, я взбежала по лестнице. Решительно ворвалась в гостевую, включила свет. Глен наверняка слышал, как я вошла, но все же сделал вид, что спит, пока я не выкрикнула:

– Что все это значит?!

Он посмотрел на меня как на пустое место.

– Меня уволили, – отозвался он и тут же отвернулся, вновь притворившись спящим.

Наутро Глен явился в нашу спальню, принес чай в моей любимой чашке. Вид у него был такой, будто он всю ночь не спал. Извинился за вчерашнее. Потом сел ко мне на постель, сказал, что в последнее время на него столько всего сразу свалилось, что на работе случилось какое-то недоразумение и что он вообще никогда не мог поладить со своим начальником. И его, Глена, подставили и в чем-то обвинили. Но он ничего плохого не делал. Его начальник просто чересчур завистлив.

А еще Глен сказал, что у него имеются огромные планы на будущее, однако, не будь рядом меня, все это сразу потеряет смысл.

– Ты центр мироздания, Джинни, – сказал он, привлекая меня к себе.

Я обняла его в ответ и отпустила свои страхи.

Некий Майк – человек, с которым он подружился в Интернете, – рассказал Глену о работе водителем.

– Это лишь на то время, пока я разберусь, каким мне лучше бизнесом заняться, – пояснил мне муж.

И он туда устроился. Во‑первых, в фирме платили наличными, а во‑вторых, взяли его, что называется, на постоянку. Он, кстати, перестал уже заикаться насчет того, что станет себе хозяином.

На новом месте Глену понадобилось носить униформу, и надо сказать, довольно симпатичную: бледно-голубую рубашку с логотипом компании на кармане и темно-синие, как у морских офицеров, брюки. Мужу такое требование пришлось не по душе.

– Это же унизительно, Джинни, – возмущался он. – Я в этой форме словно опять превращаюсь в школяра.

Тем не менее муж быстро к ней привык и с виду чувствовал себя вполне довольным. Каждое утро Глен покидал дом и махал мне на прощанье рукой, отъезжая с парковки, чтобы забрать в гараже при складе свой фургон и уже на нем, как приговаривал он, «отправиться в странствия».

Мне лишь однажды довелось прокатиться с ним. Как-то в воскресенье перед самым Рождеством начальник доверил ему специальное поручение. Наверное, это было последнее Рождество перед арестом Глена. Съездить требовалось в Кентербери, и я очень рада была туда отправиться.

На пути мы долго сидели в унылом молчании. От нечего делать я шарила в «бардачке». Среди всякой дребедени нашла там конфетки. Угостившись сама, предложила одну Глену, надеясь как-то его взбодрить. Муж отказался и велел положить конфеты назад.

Фургон у него оказался милым и опрятным. Прям ни единого пятнышка! Обычно мне не приходилось его видеть: ночевал фургон в гараже фирмы, и Глен на собственной машине приезжал за ним по утрам.

– Чудный фургончик, – похвалила я.

Глен в ответ лишь хмыкнул.

– А что там сзади?

– Ничего, – отрезал он и включил радио.

Так оно и оказалось на самом деле. Пока Глен общался с заказчиком, я и туда успела заглянуть. Там было чисто, как в аптеке! Ну, почти. Из-под края одного из ковриков торчал оторванный уголок от пакетика с конфетами. Ногтем я выковыряла его и, хоть он был порядком грязный и затертый, сунула к себе в карман. Чтобы уж все было идеально.

Кажется, это было так давно! Даже и не припомню, чтобы мы вырывались прокатиться на машине, как все нормальные люди.

– Глен Тейлор? – переспрашивает медсестра, резко выдергивая меня из задумчивости, и с насупленным видом записывает имя на бланке.

Явно пытается его припомнить. Я ожидаю неизбежного.

И тут ее осеняет.

– Глен Тейлор? Это что, тот самый, что обвиняется в похищении маленькой девочки? Беллы? – тихо говорит она одному из медиков, я же делаю вид, будто этого не слышу.

Медсестра оборачивается ко мне с заметно посуровевшим лицом.

– Понятно, – произносит она и удаляется.

Должно быть, сделала звоночек, поскольку уже через полчаса репортеры тут как тут. Слоняются по отделению «Скорой помощи», прикидываясь пациентами, – но уж я‑то чую их за милю!

Я сижу опустив голову, отказываясь с кем-либо из них говорить. Что ж это за люди-то такие, что охотятся за женщиной, на глазах у которой только что погиб муж!

Полиция, естественно, тоже здесь – как-никак несчастный случай. Но это не те полицейские, которых мы уже привыкли у себя видеть. Эти уже из здешней, столичной полиции, а не из нашего, Хэмпширского отделения. Полицейские делают свою рутинную работу, берут показания у свидетелей, у меня, у водителя автобуса, который тоже находится здесь, в «Скорой помощи». Похоже, когда он затормозил, то получил крепкий удар по голове. Говорит, что даже не заметил, как Глен шагнул с тротуара.

Да, наверное, и в самом деле не заметил – все случилось так быстро.

Конечно же, в отделении нарисовывается детектив Боб Спаркс. Я знала, что он тут непременно появится – как тот черт, которого ненароком помянули, – однако, судя по тому, как быстро он сюда попал из Саутгемптона, мчался он быстрее ветра. Ко мне он обращается со скорбным таким лицом и словами соболезнования, но у него имеются свои причины для печали. Разумеется, он не желал Глену смерти. Внезапный уход моего мужа означает, что его дело так и останется незакрытым. Бедняга Боб! Эта промашка теперь с ним на всю оставшуюся жизнь.

Он присаживается рядом со мной на пластмассовый стул, берет меня за руку. Я настолько растеряна, что позволяю. Прежде Боб никогда ко мне не прикасался. Вроде как он за меня переживает.

И вот он держит мою руку и говорит тихим, низким голосом. Я знаю, о чем он меня спрашивает, но при этом ничего не слышу – если вы понимаете, о чем я. Он спрашивает, знаю ли я, что Глен сделал с Беллой. Произносит он это очень дружелюбно, говорит, что теперь я вправе открыть тайну, что теперь все можно рассказать. Дескать, я была такой же жертвой, что и Белла.

– Я ничего не знаю насчет Беллы, Боб. И Глен не знал, – говорю я и отнимаю руку, как будто смахиваю слезу.

Уже позднее, в больничном туалете, мне становится плохо. Умывшись и приведя себя в порядок, сажусь на унитаз, прислонясь лбом к приятно прохладному кафелю стены.