Текст книги "Гобелен"

Перекрывая свист пуль, что летели с чердаков и из окон, Уильям наставлял своих людей.

– Стрелять по моему сигналу! – грохотал Уильям. – Наметьте цель, затем открывайте огонь.

От его слов судорожное щелканье курками прекратилось, и тут красномундирники хлынули сквозь баррикаду. Уильям Максвелл замолк. Добиться метких выстрелов было невозможно, и под дикие вопли горцев Уильям повел людей прочь из дома, на улицу, чтобы начать рукопашную с врагом.

Схватка была в разгаре. Редкие секунды отрезвления от крови окрашивались для Уильяма осознанием: якобиты несут тяжелые потери. Палаш его, как ни часто опускался на головы красномундирников, не наносил существенного урона их армии; преданные вассалы бились не менее храбро, вдохновляемые мрачным упорством своего командира. Англичане попытались поджечь город, но ветер как будто не пожелал вступать в заговор против якобитов. Поджог не удался, хотя дыма оказалось достаточно, чтобы красномундирники получили необходимое им прикрытие. Солдаты генерала Уиллса проникли на задворки особняков – то есть в якобитский тыл. Дом за домом англичане захватывали город. В числе прочих было занято жилище Роберта Паттена – главный наблюдательный пункт.

Уже в сумерках Уильям велел двум разведчикам, в том числе Поллоку, добыть сведения о планах англичан на грядущую ночь.

– Разве не лучше было бы подождать…

– Никого я ждать не собираюсь, Поллок. Насколько я понял, теперь это наша война – то есть война Максвеллов и горских кланов против англичан. Мы отрезаны от прочих, поэтому повиноваться будем лишь собственному рассудку.

Поллок нырнул в дымовую завесу, сгустившуюся к ночи, скрывшую языки пламени – от них осталась только зловещая багровая подсветка.

– Англичанам велено зажечь по свече перед каждым фасадным окном каждого здания, ими захваченного, – выдал Поллок, возвратившись.

– Так давайте их запутаем – зажжем свечи в домах, которые пока принадлежат нам, – сказал Уильям.

В лице Поллока мелькнула неуверенность, однако Уильям, всегда предпочитавший действия раздумьям, сам пошел от дома к дому, лавируя меж огней, ища спасительной тени в предательские моменты вспышек, могущих выдать его врагу. Он принялся зажигать свечи перед окнами зданий, в которых, он твердо знал, засели якобиты.

– Берите в плен всякого, на ком надет красный мундир, – распорядился он перед уходом и подмигнул Поллоку.

Итак, Уильям с риском для жизни вводил в заблуждение вражескую армию; а что же его начальник, Форстер? Форстер спокойно лег спать.

Уильям поздравил якобитов с тем, что потери их невелики; запах крови от собственной одежды и металлический привкус во рту уничтожил порцией вина – и забылся беспокойным сном в доме обедневшего престонского дворянина, в уголке гостиной.

В воскресенье, 13 ноября, события стали развиваться по новому сценарию. На подмогу генералу Уиллсу прибыл генерал Карпентер и привел три подразделения драгун. Фортуна отвернулась от измотанных шотландцев. Англичане взяли их в кольцо, а собственные баррикады оказались западней. Город был осажден.

Уильяма по-прежнему называли не иначе, как героем, – даже когда он предложил предводителям кланов разработать план отступления.

– Зато мы сохраним людей. Битву можно продолжить и завтра, и послезавтра. Не продадим наши жизни за бесценок, – увещевал Уильям, рискуя заслужить прозвание труса.

Впрочем, сроки были упущены. Драгуны Карпентера заняли ливерпульский тракт, храбрые шотландцы оказались в окружении. Якобиты собрали военный совет; Форстер с Макинтошем вяло переругивались до зари, комната пропиталась ядом взаимных обвинений и угроз. В итоге Форстер сдался, к негодованию Уильяма и самых ярых якобитов. О капитуляции было объявлено англичанам; Форстер согласился на все условия правительства.

– Какого черта? – прорычал Уильям. Вопрос был адресован Старому Борлуму.

Тот только вздохнул.

– Их больше, сынок; красномундирников больше, чем нас. Пока они обсуждали условия, я был в числе заложников. Уиллс прямо мне сказал: дернусь – и он устроит в городе резню, ни единого повстанца в живых не оставит. Но вообще-то мы вашему плану последовали, Максвелл. Вы же говорили – продолжить борьбу можно и завтра, и послезавтра.

В версию Уильям не поверил – даром что она, похоже, перешла в разряд официальных.

На следующий день на рыночной площади Престона выстроили более полутора тысяч соотечественников Уильяма. Головы у всех были низко опущены в знак поражения. Повстанцев провели перед генералом Уиллсом и драгунами Карпентера, велели сложить оружие. Скорбная гора копий, палашей, пик и немногочисленных мушкетов, а также вил и топоров росла под хохот и шуточки – красномундирникам было весело, Уильяму – тошно.

– Смеются они! – воскликнул он. – А сами попрятались от фермерских железяк, будто трусливые псы! – Разумеется, выкрик был бессмыслен, безнадежен и грозил усугубить положение Уильяма.

– Милорд! – взмолился Поллок, побледнев от страха за своего командира. – Подумайте о своей семье, милорд!

– Если мне суждена лютая смерть, мой сын, по крайней мере, будет знать: я плюнул в рожи этим протестантам – отродьям блудниц, – с вызовом возразил Уильям.

Выстрел грохнул так близко, что Уильям поневоле опустил взгляд – не его ли ранило? Но нет, он был целехонек. Зато Поллок больше не стоял рядом с ним – он рухнул на мостовую, из-под спины струилась кровь, остекленевшие глаза смотрели в небо.

Уильям скорчился над Поллоком, поместил его голову себе на колени.

– Мальчик мой!

– Простите, милорд… – выдохнул юноша, и голова его свесилась набок, ибо жизнь покинула пределы тела. Сердце Уильяма сжалось от бессильной ярости.

– В вас, милорд, я стрелять не стану, – пообещал английский офицер. В голосе, по-женски тонком и жеманном, слышалась издевка. – Генерал Уиллс сказал, вы – слишком ценная добыча. Но я не потерплю оскорблений, даже от пленника столь высокого ранга. Оскорбление заслуживает наказания, чтобы другим якобитам неповадно было. – Англичанин сплюнул только что не на колено Уильяму. – Вот почему я дал возможность этому юноше принять наказание за вас – как и подобает доброму и преданному вассалу. Уверен: вы доходчиво объясните его родным, при каких обстоятельствах он расстался с жизнью, и они простят вас.

Уильяма трясло от ярости. Подле него остановил своего скакуна генерал.

– Не будьте глупцом, Нитсдейл. За каждое действие или слово, оскорбительное для моих солдат, я велю уничтожать по десятку ваших фермеров.

Уильям взглянул генералу прямо в ледяные, немигающие глаза. Генерал пожал плечами.

– И можете мне поверить, Нитсдейл: добрые престонцы будут только рады, что число нахлебников уменьшилось на десяток-другой. Уведите пленников знатного происхождения, – добавил он, поморщившись.

Раздавленный, беспомощный, Уильям позволил себя увести. Вид офицеров-якобитов, на церковном дворе сдающих оружие, вызвал у него тошноту. Потом их всех отправили в «Митру» – гостиницу, окнами выходившую на площадь.

– Наедине с собой мысли о пережитом унижении особенно мучительны, – съязвил один из офицеров. Уильям не слушал его.

Потому что важнее ему было расслышать шепот лорда Дервентуотера:

– Лучше их не злить; сейчас от этого толку не будет, Максвелл, один только вред. Подозреваю, нас всех скоро отправят по домам, и мы сможем утешаться мыслью, что рискнули ради истинного короля.

Их ввели в низкую сводчатую комнату, пропахшую пивом и табаком. Правда, эти запахи быстро уступили место резкому запаху пота и отчаяния. Генерал Чарльз Уиллс удовлетворенно обозрел связанных, бледных от унижения пленников.

– Где Макинтош? – спросил Уильям.

Вокруг откашливались; человек двенадцать английских офицеров, приставленных к пленникам, звенели мечами.

– Будь он здесь, вы отличили бы его, милорд Нитсдейл, по отвратительной вони, – холодно ответствовал Уиллс. – Видавший виды плащ по ночам служит Макинтошу постелью, а за обедом – скатертью и салфеткой. Отсюда и специфический запах.

Офицеры стали смеяться Уильяму в лицо.

– Макинтош отправлен в Ньюгейтскую тюрьму, – продолжал Уиллс, видимо, настроенный словоохотливо. – Скоро и вы там окажетесь, милейший лорд.

– Я думал, нас отпустят по домам, сэр! – не выдержал Дервентуотер. – Мои родственники готовы заплатить выкуп…

– Ваши родственники, сэр, едва ли располагают суммой, способной загладить вашу вину – ибо вы повинны в измене помазаннику Божьему. Нет, милейший лорд Дервентуотер, домой вас не отпустят. Я уполномочен моим королем привезти повстанцев в Лондон, дабы его величество мог лицезреть изменников живыми до исполнения приговора.

– Вы, вероятно, шутите, – упавшим голосом обронил Дервентуотер, беспомощно оглядываясь на пленных товарищей.

Уильям знал: этого и следовало ожидать. И все же сердце забилось часто-часто. Король Георг, оказывается, заготовил иное наказание изменникам. Решил нарушить традицию; возможно, самоутверждается таким способом в новой стране. Возможно, хочет войти в историю как Георг Жестокий.

– Не понимаю, генерал, почему нас называют изменниками, – мы ведь исполняли приказ нашего короля. Истинного короля Шотландии.

Уиллс только усмехнулся.

– Восхищаюсь вашей отвагой, Максвелл. А также вашей чисто шотландской логикой. Впрочем, вряд ли эти качества спасут вашу шею. – Уиллс задержал на нем взгляд, и Уильяму показалось, что сам Страх своими холодными пальцами прошелся по его хребту.

– Вы что же, хотите вздернуть благородных лордов? – уточнил он.

– Разве я сказал «вздернуть»? Извините, сэр, если ввел вас в заблуждение! – Уиллс медленным взглядом обозрел пленников, встретился глазами с Уильямом. – Нет, пока что, джентльмены, я лишь прослежу, как вы сдаете оружие. Ну, начнем, с вашего позволения. Быть может, вы подадите пример, милейший лорд Нитсдейл?

Когда все пистолеты, палаши и кинжалы были сложены грудой на столе перед Уиллсом, он разразился в адрес пленников издевательской улыбкой.

– Благодарю вас, джентльмены. Эй, Коутсворт, – крикнул он своему подчиненному, – налейте-ка нашим подопечным по кружечке эля. Пускай взбодрятся, а то им предстоит долгий путь верхом. Не допущу, чтобы они гордо въехали в нашу великую столицу. Изменников будет преследовать толпа черни, на них будут сыпаться проклятия, а шеи их будут обвивать веревки, связанные с другими веревками – с теми, что на запястьях. Так-то, милейшие лорды. Ну, что же вы приуныли? Пейте за здравие короля.

Глава 9

Лондон, декабрь 1978 года

«Звезды мне благоволят, – думала Джейн, глядя, как задраивают дверь «Боинга-747». – Хорошо, что рядом никто не сел, наконец-то можно расслабиться». Джейн очень боялась соседства с каким-нибудь словоохотливым персонажем. Но салон бизнес-класса был почти пуст – значит, до Сингапура полет будет проходить в благословенной тишине.

Стюардесса не замедлила озвучить мысли Джейн:

– Славно – в следующие пятнадцать часов никто вам не помешает. – И добавила, поставив на бумажную салфетку перед Джейн стаканчик яблочного сока: – Вот из Азии в Австралию всегда много народу летит. Кстати, меня зовут Перл. Во время полета я буду вас обслуживать, мисс Грейнджер.

Джейн мысленно восхитилась безупречным каре стюардессы, да и самими волосами – гладкими, блестящими, черными как вороново крыло. Не возникало сомнений – даже через пятнадцать часов полета волосы не утратят блеска и не растреплются. Чего, увы, нельзя ожидать от волос самой Джейн – они смялись и наэлекризовались от одного только соприкосновения с синтетическим подголовником. На Джейн по-прежнему были темные очки, скрывавшие опухшие от слез и недосыпаний веки.

– Спасибо, Перл. Я намерена всю дорогу проспать.

Стюардесса понимающе кивнула. Джейн отметила легкий макияж, тонкие, правильные черты лица. Машинально подумала: «Должно быть, Перл – дитя любви китаянки и индуса». Перл тем временем мило улыбалась.

– Разбудить вас к завтраку, мисс Грейнджер?

Джейн отрицательно покачала головой.

– Нет, я уже приняла снотворное. Целых полтаблетки.

– Может быть, желаете что-нибудь перед тем, как заснете? Я могу прямо сейчас принести вам перекусить.

Джейн вымучила улыбку.

– Спасибо, не надо.

Своими изящными ручками стюардесса надорвала пластиковую упаковку, извлекла плед для Джейн. Ноготки у нее были выкрашены лаком сливового оттенка, приятно контрастировавшего с униформой. Джейн надеялась, что Перл не заметила ее собственных ногтей, которые пребывали в плачевном состоянии. Целых две недели Джейн не занималась ногтями, думать забыла про маникюр.

– Сейчас принесу туалетные принадлежности. Возможно, вы пожелаете снять туфли и надеть носочки. А еще вам явно пригодится темная маска на глаза, – мягким грудным голосом произнесла Перл, открывая белоснежные зубы в улыбке, не ответить на которую было просто невозможно. – Потому что верхний свет мы еще часа два не погасим.

С этими словами Перл удалилась – поняла, что Джейн хочет остаться одна. Лайнер стал набирать скорость, и Джейн далеко не сразу заметила возле своего пустого стакана пакетик с нужными в полете мелочами, а также меню – на всякий случай.

Ее уже клонило в сон, она мечтала о нескольких часах полного отдыха. Но прежде, чем заснуть, Джейн последовала совету стюардессы – сбросила туфли, укрылась пледом, положила под голову подушку. Затем она максимально опустила спинку кресла, улеглась. Теперь перед глазами были огни манчестерского аэропорта, мерцавшие сквозь дождь с чернильно-черного неба. До самого Чанги, сингапурского аэропорта, Джейн не поднимется с места, в Сингапуре не выйдет размяться. Нет, она останется в салоне лайнера, и пусть вокруг нее суетятся с пылесосом и тряпками, готовятся к перелету в Сидней.

Джейн убедила себя, что снотворное ей необходимо для физического расслабления. Только бы долететь до Сиднея, а там местный перевозчик мигом доставит ее в Элис-Спрингс, где у нее договоренность насчет аренды автомобиля. Джейн считала, что самостоятельно проедет три часа до Улуру, ведь в Австралии у нее откроется второе дыхание. Уилл, верно, уже в Америке, тихо спит в мэрилендской клинике, в окружении родителей – а значит, Джейн не станет терять ни секунды, значит, выполнит свое обещание, заберется на дорогую сердцу Уилла скалу. И пусть ее желание считают странным и даже маниакальным! Джейн окажется на пересечении линий лей, в одной из самых главных и мощных, если верить нью-эйджерам, энергетических воронок; ощутит магнетическую силу, сквозь толщу тысячелетий расслышит голоса древних людей – предков нынешних австралийских аборигенов.

«Мой пульс будет биться в унисон с пульсом духовных сил Земли, я стану сопричастна древней магии, – думала Джейн. Казалось, ее сознание употребляет выражения Робина. – Кровное родство подобно золотым нитям в гобелене жизни». Тоже фраза Робина; тогда Джейн не поняла, к чему он клонит. Она вообще мало что поняла во время разговора с ясновидцем. Казалось, он-то все знает про Джейн и про Уилла, но хочет, чтобы Джейн дошла до этих сведений своим умом. А Джейн до сих пор не уверена, правильно ли она расшифровала намеки Робина. Наверно, правильно; иначе почему она предприняла путешествие длиной в многие тысячи миль, в Южное полушарие, на другую сторону планеты – причем решение оформилось мгновенно? Почему пестует уверенность (которая больше пристала героине волшебной сказки), что ей по силам изменить судьбу – или судьбы, как намекнул Робин?

Джейн ощущала прилив свежей энергии – и сама сознавала, что фраза отдает безумием. Родители, конечно, возражали против путешествия; тут помог Холлик. Как ему удалось уговорить родителей, Джейн не представляла, но испытывала к Холлику благодарность. Джейн пообещала каждое утро излагать свои планы на день, поклялась ставить отца и мать в известность о каждом своем шаге, начиная с посадки в арендованный автомобиль, дала адрес мотеля возле Айерс-Рок. Отец настоял на том, чтобы в аэропорту Сиднея Джейн встретили на лимузине и сопроводили к терминалу внутренних авиаперевозок. По мнению Джейн, это была перестраховка, но спорить она не стала. Ее слезно просили звонить по утрам и вечерам. Чтобы родители убедились в ее адекватности, Джейн согласилась практически со всеми требованиями. Предложила сестре лететь с ней; сестра, к большому облегчению Джейн, вежливо отказалась. Да, Джейн и Джульетта нежно любили друг друга – но слишком уж различны были их характеры. Услышав о планах насчет восхождения на Улуру, Джульетта скроила такую недоверчивую мину, что Джейн точно рассмеялась бы, не последуй за миной обвинения в эгоизме и ребячестве, не промелькни в тираде Джульетты слова «нелепость» и «посмешище».

Джейн думала об Уилле: рождественское утро он встретил в отрешенности от мира. Вокруг суетились люди, брали анализы, делали томографию, измеряли кровяное давление – готовили Уилла к многочасовому перелету. В то утро Джейн нашептала Уиллу о своих планах улететь в Австралию двадцать седьмого декабря; теперь она надеялась, что шепот каким-то образом дошел до сознания Уилла и что Уилл одобряет всю затею.

– Когда я вернусь, ты очнешься и снова станешь прежним, – шепнула Джейн.

Она стала вспоминать тоскливое Рождество в Уэльсе, приглушенные разговоры, подавленное настроение. Готовила ли мама индейку? Вроде нет. Джейн не могла вспомнить – да и не пыталась. Нет, индейку не запекали – запекали окорок. Потому что он был куплен – не пропадать же продукту. Впрочем, не стоит заново переживать эти тяжелые двое суток. Джейн проспала почти весь День подарков, не спускалась в гостиную, чтобы поздороваться с визитерами, являвшимися выразить соболезнования и разделить с Грейнджерами их печаль.

Джейн чувствовала себя разбитой. Хотелось буркнуть матери: «Отстань, дай поспать»; с другой стороны, мама никогда не называла Джейн «мисс Грейнджер». Пришлось снять темную маску. Только тут Джейн поняла: ее будит Перл. Нужно вернуть кресло в вертикальное положение, сложить пледы и подушки, так как «Боинг» сейчас пойдет на посадку в Сингапуре. Джейн повиновалась. Она проспала около пятнадцати часов – в то время как Уилл по-прежнему находился между жизнью и смертью.

Пассажиры вставали, забирали вещи, спешили прочь; Джейн только зевала. Стюардессы вежливо улыбались. Перл ушла – от Сингапура полетит другая команда. Джейн было неловко, что вокруг нее хлопочет уборщица в синем комбинезоне, с пылесосом за спиной. Она встала, размялась, поправила одежду и волосы, надела туфли. Хотелось почистить зубы, но Джейн знала: это можно сделать лишь когда «Боинг» снова будет в воздухе. Вернулась пара прежних пассажиров, но вскоре салон заполнили новые люди. Рядом с Джейн уселся мужчина в костюме. К счастью, он не выказывал желания поговорить «за жизнь» – только кивнул и сразу углубился в книгу. Вот и отлично, думала Джейн. У нее тоже была с собой книга.

Последняя часть пути прошла незаметно – Джейн следила за судьбой некоего Джейсона Борна, каковая судьба была щедра на превратности разного рода, включая амнезию. Наконец внизу мелькнул ослепительно-белый Сидней, и Джейн задалась вопросом: а не потеряет ли Уилл память, когда очнется? Она не решилась, даже мысленно, добавить: если вообще очнется.

Солнечные блики испещряли океанскую гладь, как в зеркалах, отражались в окнах небоскребов. Джейн и не знала, что Сидней – такой ослепительный, такой современный город. После мрачного во всех отношениях Лондона Сидней казался сюрреалистичным; вдобавок от него так и веяло свежестью.

Перед Джейн ярче забрезжила надежда, и сердце забилось чуть сильнее, когда шасси коснулись посадочной полосы. Было знойное утро двадцать восьмого декабря. Ах, какая жалость, что Новый год Уилл встретит прикованным к постели. Быть может, прежде, чем наступит первое января, Джейн удастся вписать его имя в особую книгу, что хранится на вершине Айерс-Рок. Быть может, ей удастся воззвать ко всем – к духам древних аборигенов, к земному магнетизму и к астральным силам; быть может, удастся вернуться со своим суженым на тропу, от века им двоим уготованную.

* * *

Эллен все никак не могла отойти от рождественских увеселений. В этом году пришлось уделить родственникам несколько больше внимания, чем она планировала. И вот Эллен снова на работе, заступает на дежурство, и как же это тяжко, после праздников-то. Ну да ладно, зато она снова видит Уилла. Бедняга… такой красавец… пропал, можно сказать, во цвете лет. Эллен грустно улыбнулась своему безучастному, осунувшемуся пациенту, прежде чем заглянуть в его больничную карту.

– Привет, Эллен, – поздоровалась с ней другая медсестра из интенсивной терапии.

– Привет, Гейл. Как празднички?

– Дежурила, – пожала плечами Гейл. – Но за мелких не беспокойся – их папаша развлекал. Была его очередь – его и злой мачехи. Завтра их ко мне доставят, и после Нового года тоже.

Эллен сочувственно кивнула и стиснула руку Гейл.

– Значит, в новогоднюю ночь вместе будем дежурить?

– Боюсь, что да, – улыбнулась Гейл.

Эллен снова занялась картой Уилла.

– Похоже, тут никаких изменений, – заметила она, кивнув на пациента.

Гейл покачала головой.

– Твоя правда. На следующей неделе его забирают. Обратно в Америку.

– Так быстро? Я с этими праздниками совсем счет времени потеряла.

– Да, подружка. А жалко. В смысле, жалко, что его потащат в такую даль, когда всякому ясно – он еще долго в сознание не придет.

Эллен нахмурилась, склонила голову набок.

– С коматозниками никогда не угадаешь, как обернется.

– Отец-то у него просто псих невменяемый. Орет на всех, – заговорила Гейл. – Наверняка жену поколачивает.

Эллен выразила взглядом упрек.

– Знаешь, Гейл, у меня нет детей. Но подумай, что чувствуют отец и мать, когда их сын лежит вот так, точно покойник, израненный, избитый, беспомощный. Так что поведение мистера Максвелла вполне понятно. По-моему, он старается хоть что-то полезное сделать. Вдруг через неделю Уилл уже будет сидеть в постели, а его отец будет потрясать кулаком и кричать: «Ну? Видали? А что я говорил!»

Гейл кивнула и как-то странно посмотрела на Эллен.

– Будь он моим мужем, я бы его в таком состоянии держала. А то, не ровен час… – Гейл подмигнула.

Эллен пресекла намеки, прищелкнув языком.

– Ах ты, жадина. Все бы под себя грести. Кстати, как его невеста?

– Как его невеста? Да она свалила отсюда! – Гейл недобро сверкнула глазами. – Мне миссис Максвелл сказала. Послушайте, Гейл, говорит, эта наша… как там ее звать?

– Джейн, – подсказала Эллен.

– Точно, Джейн. Так вот, эта наша распрекрасная Джейн не снесла удара и решила отвлечься – уехать на край земли. Якобы чтобы прийти в себя… или еще зачем. В общем, что-то связанное с мистикой. – Гейл заметила изумление Эллен и добавила с негодованием: – Вот чтоб мне с места не сойти, улетела.

– Я не про то. Я говорила с Джейн утром на Рождество, прежде чем смениться. Мне показалось, она вполне владеет собой, и она действительно упоминала о поездке. Только я думала, Джейн собирается в Уэльс – она ведь оттуда родом.

– Ни в какой не в Уэльс, а в Австралию. Ладно, мне пора. Сегодня красавчик весь твой. Любуйся на него до утра. У меня – мистер Стивенс, а кое у кого – мистер Мечта Медсестры.

Эллен вернулась к бесчувственному Уиллу. Предложение, сделанное ей мистером и миссис Максвелл в самый сочельник, не давало покоя, звенело в голове. Максвеллы просили Эллен поехать с ними в Америку.

«Вы знаете, как ухаживать за нашим сыном», – всхлипывала Диана Максвелл.

Суровый Джон Максвелл передергивал плечами. «Просто помогите доставить Уилла в Балтимор. Останьтесь с ним. Все расходы мы оплатим, и гонорар будет, как за работу в праздники. Домой сможете вернуться, когда захочется».

В последние дни Эллен только об этом и думала. Прежде всего ее очень соблазняла перспектива сменить обстановку. Она хотела обсудить это с Джейн – но Джейн, оказывается, уехала, да еще в такую даль. Впрочем, невеста Уилла Максвелла с самого начала не производила впечатления убитой горем – как ни жестоко это звучит.

Значит, придется решаться без посторонней помощи. И решение прямо-таки напрашивается. Скоро у Эллен отпуск – пожалуй, удастся вытребовать приличный срок. Эллен давно мечтала побывать в Нью-Йорке и Чикаго; может, даже в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. Эти города она успела полюбить заочно, по сериалам и телешоу. Вдобавок она поедет на всем готовом! У Эллен вырвался восторженный вздох. Конечно, она согласна! И сегодня же объявит об этом Максвеллам.

А теперь пора заняться Уиллом. Он сильно похудел, но положение спасала широкая грудная клетка, и мускулы по-прежнему были рельефные, и загар еще не сошел. Эллен подумала о своем дружке, Адаме. О его рыхлом животе и бледной веснушчатой коже, о непропорционально тощих ногах. Адама она не любит. Они встречаются чуть больше года, отношения давно утратили романтичность, стали рутиной. Удобно, да – но как же скучно! Обидится ли Адам, если Эллен уедет? Сорвется ли с крючка? Пожалуй, и то и другое.

– Ничего, я о тебе позабочусь, я умею, – шептала Эллен, мокрой губкой обтирая Уиллу лицо. Эллен всегда разговаривала с коматозниками. Достала гребенку, вспомнила, как Джейн расчесала влажные волосы Уилла, и снова разлохматила.

«Мой жених не любит, когда волосы в полном порядке», – едва сдерживая рыдания, объяснила тогда Джейн.

– Вот видишь – я делаю, как тебе нравится, Уилл, – приговаривала Эллен, причесывая своего пациента. – Кстати, сегодня – самый холодный день в этом году. Семьдесят восьмой год решил ударить побольнее, прежде чем уступить место семьдесят девятому, – мягким, но полным оптимизма тоном продолжала Эллен. – Вечером наверняка пойдет снег, а для меня это плохо – мне утром со смены на автобусе ехать. С другой стороны, может, капельку померзнуть и не повредит – слишком уж много вкусностей я на Рождество съела. Ну вот, Уилл, теперь ты отлично выглядишь. Надо обработать тебя от пролежней, но сначала давай-ка посчитаем твой пульс. – Эллен взяла Уилла за руку. – Знаю, знаю – ты весь истыкан трубками, оборудование новейшее – только кое-что лучше делать по старинке. И вообще – вдруг ты чувствуешь мои прикосновения? – Эллен улыбнулась. – Тсс – я считаю! – добавила она, даром что Уилл сохранял полную безучастность к ее действиям и словам.

Эллен не сводила глаз с секундной стрелки на своих часиках, пульс Уилла едва прослушивался. И вдруг краем глаза Эллен заметила, что Уилл чуть нахмурил лоб – словно крепко о чем-то задумался. В следующий миг лицо стало прежним – и Эллен решила, ей все померещилось. Зато ей точно не померещилось, что Уилл сжал кулак, ведь это движение она не видела, а осязала.

– Уилл? – в волнении воскликнула Эллен. – Уилл! Ты меня слышишь? Это Эллен, твоя поклонница номер один! Давай же, Уилл, покажи, что слышишь меня!

Эллен нажала на кнопку звонка.

Через несколько секунд примчались врачи и медсестры. Хорошо, что нынче дежурит доктор Эванс, думала Эллен. Эванса она очень уважала, вдобавок он был симпатяга. В его обществе ночные дежурства пролетали незаметно.

– Эллен, в чем дело?

– Уилл только что шевельнулся. Причем это было произвольное движение.

– А вот с этого момента поподробнее, – распорядился Эванс, шагнув к аппарату, фиксирующему изменения мозга, и всматриваясь в распечатку.

Эллен все рассказала – четко, без лирики.

Эванс кивнул.

– Да, и аппарат подтверждает.

– Я с ним разговаривала, но вряд ли он отреагировал на мои слова. Когда он нахмурился, мне показалось, он думает о чем-то далеком. – Эллен улыбнулась, пожала плечами. – К сожалению, я могу только рассказать, что видела своими глазами.

– Информация очень ценная, – заверил Эванс. – Порой мы незаслуженно игнорируем визуальные наблюдения. По-моему, мы слишком полагаемся на технику – а зря, – продолжал он, изучая запись аппарата. – Я вижу явные улучшения. Вот что мы сделаем – мы спровоцируем еще одну такую реакцию. Кажется, Уилл Максвелл выходит из комы.

Эллен кивнула. Волна радости за Уилла сменилась разочарованием – неужели теперь поездка в Америку сорвется?

– А сейчас уже можно что-то конкретное спрогнозировать? – спросила Эллен.

– Нет. Не надо обманываться надеждами, – покачал головой Эванс. – Вот удастся простимулировать аналогичную реакцию – тогда и будем выводы делать.

– Давай, Уилл. О чем бы ты там ни думал – продолжай думать, – зашептала Эллен. – Что бы ты ни чувствовал, кто бы ни владел твоими мыслями – не отпускай, цепляйся, как за веревку. Пусть этот Новый год пройдет для меня под знаком Уилла Максвелла!