Текст книги "Сивилла"

Стоя в дверях огромного помещения, спроектированного как римский атриум, с прямоугольным бассейном в центре, с изогнутым аркой стеклянным потолком, могучими колоннами и столами из искусственного мрамора, Вики была ошеломлена этим обилием искусства барокко, представшим перед ней. Хотя она была здесь много раз, но всегда одинаково реагировала на окружающее.

За одним из столов справа от Вики сидела Мэриен Ладлов.

– Боюсь, я опоздала, – заметила Вики, подходя к подруге. – Приношу свои извинения. Это было деловое свидание. Я просто не могла уйти.

– А я наслаждалась одиночеством, – ответила Мэриен. – Я размышляла о том, как будет выглядеть это помещение, когда в бассейне установят фонтаны работы Карла Миллза.

– Их не установят до лета, – сказала Вики, садясь. – Я читала, что будет установлено восемь фигур. Пять из них будут представлять виды изобразительных искусств.

– Миллз, – ответила Мэриен, – в мире классицизма всегда чувствовал себя как рыба в воде. Нужно будет прийти сюда летом и посмотреть все своими глазами.

Вики ощущала на себе теплый взгляд глаз Мэриен, усталых и капельку печальных. В присутствии этой женщины она купалась в атмосфере утонченности и испытывала огромное удовлетворение от сознания того, что Мэриен первой сделала шаг навстречу.

Именно тень печали в глазах Мэриен особенно поразила Вики, которая, несмотря на то что сама была счастливым человеком, давно привыкла откликаться на печаль других. Эта способность Вики к эмпатии ускорила возникновение дружбы.

«И если бы у Мэриен была дочь, – мечтательно подумала Вики, – то этой дочерью следовало бы быть мне. Мы положили бы конец разладу поколений. Хотя по возрасту Мэриен вполне годится мне в матери, годы не имеют никакого значения».

– Пойдем, – сказала Мэриен. – Иначе у них все закончится.

Они прошли через огромное помещение к стойке с едой.

– Еда из кафетерия на мраморных столах, – заметила Вики, пока Мэриен, явно заботившаяся о своей фигуре, тянулась за салатом из ананаса и творога. – Это придает какой-то прозаический привкус атмосфере роскоши.

Вики, стройная независимо от своих желаний (поскольку об этом заботилась Сивилла), выбрала макароны с сыром.

Вернувшись за столик возле прямоугольного бассейна, Вики и Мэриен стали обсуждать ткачество шелка во Франции – предмет курсовой работы, которую готовила Мэриен.

– Ты так много знаешь об этом, – сказала Мэриен. – Я уверена, что ты сумеешь дать мне неоценимые советы.

Так они беседовали о первом оборудовании королевских мебельных мастерских Людовика XIV, о том, что первая ткань достоверно французского происхождения – это кусочек бархата с эмблемой в виде короны, датирующийся эпохой то ли Генриха IV, то ли Людовика XII.

– Если ты сможешь установить, какой из королей это был, – сказала Вики, – ты всех потрясешь.

Разговор перешел на жанровые и пейзажные узоры, вновь появившиеся в начале XVIII столетия как результат вторичного открытия китайских мотивов.

– А ты знаешь, – спросила Вики, – что эти художники испытывали очень сильное влияние Буше, Пильмана и Ватто?

– Но разве они не находились под влиянием китайских мотивов мейсенского фарфора? – спросила Мэриен. – В конце концов, это ведь и был период китайского влияния.

– Ставлю тебе пятерку, – улыбнулась Вики.

Мэриен допила кофе, а Вики – горячий шоколад. Мэриен закурила сигарету и заметила:

– Я рада, что ты не куришь. Даже и не начинай.

– Не беспокойся, – ответила Вики. – Это не относится к числу моих пороков.

– Никаких иных я не замечала, – поддразнила ее Мэриен.

– А ты присмотрись внимательнее, – в тон ей ответила Вики.

– Что ж, – сказала Мэриен, – в шесть у нас начинается лекция по ювелирному искусству. Значит, остается время посмотреть «Мир становится изображением».

Эта увлекательная выставка располагалась в Большом зале. На ней были представлены интерпретации сцен и персонажей ряда произведений мировой классики: сказок Эзопа, «Ада» Данте, «Фауста», «Дон Кихота», «Гамлета», «Короля Лира», «Эклог» Вергилия и «Метаморфоз» Овидия, – выполненные американскими и европейскими художниками от Дюрера до Александра Кальдера. Среди иллюстраций к Библии было изображение Зверя о семи головах и десяти рогах из Апокалипсиса – гравюра XVI века работы Жана Дюве.

Склонясь над работой Дюве, Вики заметила:

– Мне доводилось рисовать библейских бестий.

– Ты никогда не говорила об этом, – удивилась Мэриен.

– Не говорила. Это было в Омахе, лет десять тому назад, когда я иллюстрировала проникновенные проповеди нашего пастора о бестиях, кои восходят из глубины морей.

– Мне нравится слушать, когда ты рассказываешь о своих занятиях живописью, – сказала Мэриен. – Ты всегда так сдержанна в этом отношении, Сивилла.

Сивилла. Упоминание этого имени, в общем-то, не расстроило Вики. Это имя было единственным, под которым Мэриен и все остальные знали ее, – имя на разных документах и чеках, на почтовом ящике, в телефонной книге, в актах гражданского состояния. Будучи реалисткой, Вики всегда воспринимала подобное положение вещей как один из фактов ее уникального существования.

Виктория Шарло не могла отречься от этого имени, хотя на самом деле оно принадлежало «другой девушке», как ее называла Пегги Лу. Это было имя худой запуганной женщины, которая никогда не проводила время подобным образом – среди людей, спокойная и довольная. Настоящая владелица имени «Сивилла» была сдержанным, необщительным существом, предпочитала одиночество и, как было известно Вики, искала какое-то «я», которое не только пришло бы к ней естественным путем, но и стало бы сутью всего ее существования.

Так что Вики привыкла к мысли о Сивилле. Ее, скорее, смущало то, что, по всей вероятности, именно Сивилла, а не она вместе с некоторыми другими (с теми, кого Вики не упомянула у доктора Уилбур), на самом деле рисовала этих зверей. И Вики чувствовала, что поступила неправильно, объявив эти рисунки своими, пусть даже в поверхностном разговоре.

– Я умалчиваю о своей живописи, – сказала она вслух, – потому что знаю, что другие пишут лучше меня.

– Что ж, эти слова всегда справедливы, – ответила Мэриен. – Следуя таким стандартам, ни один художник не может полагать себя совершенством. Но тебя не назовешь мазилой. В конце концов, декан факультета живописи сказал, что за двадцать лет на факультете не было никого с таким талантом, как у тебя.

– Мэриен, давай сменим тему, – смущенно предложила Вики.

Вики считала невозможным применить к себе профессорскую оценку работ совокупной Сивиллы Дорсетт. Сивилла рисовала, Вики рисовала да и большинство остальных «я», живущих в Сивилле, тоже. Из всех них, по мнению Вики, наиболее одаренной была Сивилла. Эти способности проявились у нее еще в детстве. Когда учителя рисования выразили восхищение ее работами, родители были очень удивлены, и отец в конце концов отвез ее рисунки для оценки к искусствоведу в Сент-Пол, штат Миннесота. Только после этого родители признали способности Сивиллы. В средней школе и колледже Сивилла заработала неплохие суммы за свои картины, выставлявшиеся на престижных выставках.

Ни одна из картин, разумеется, не принадлежала одной Сивилле. Большинство из них были созданы коллективными усилиями нескольких «я». Временами их сотрудничество было плодотворным, временами – деструктивным. Но несмотря на пестроту стиля и предательские ляпсусы, встречающиеся в работах, Сивилла – Сивилла Дорсетт в целом и сама Сивилла в качестве доминирующего начала – всегда обладала потенциалом стать серьезным художником. И хотя этот потенциал никогда не был полностью реализован из-за психологических проблем, сбивавших Сивиллу с избранного курса, профессор живописи Колумбийского университета признавал Сивиллу – как отметила Мэриен – наиболее одаренным студентом факультета за двадцать с лишним лет.

Когда все это промелькнуло в голове Вики, она осознала полную невозможность объяснить свою сдержанность по поводу своих – то есть их – работ ни Мэриен Ладлов, ни кому-либо другому, считавшему, что существует только один художник, откликающийся на имя Сивиллы Дорсетт.

Вики и Мэриен пообедали в ресторане на крыше Батлер-холла, отеля возле университетского кампуса. Мэриен заказала отбивную «солсбери», а Вики – спагетти с фрикадельками. Потом они отправились на занятия по ювелирному мастерству, которые начинались в шесть.

На эти занятия всегда вынуждена была ходить Вики: Сивилла не могла их посещать, поскольку они проходили в подвальном помещении, освещенном светильниками в виде факелов, которые держали в руках фигуры мифологических Вулканов в защитных очках и черных фартуках. Это помещение вызывало у Сивиллы воспоминания об Уиллоу-Корнерсе. А воспоминания пробуждали давние неизбывные страхи.

И Вики, выступавшая на первый план, когда Сивилла «уходила в затемнение», или, как сегодня, посещавшая занятия сама по себе в период своего доминирования, не только отлично успевала по этому предмету сама, но и помогала Мэриен, у которой для отличных оценок по ювелирному делу был слишком мал предыдущий опыт.

Вики всегда нравились эти занятия. Иногда вечерами она делала наброски ювелирных украшений или воплощала в жизнь созданные ранее эскизы. Сегодня вечером она делала медную цепочку и помогала Мэриен в работе над серебряной подвеской.

После занятий Вики и Мэриен отправились в комнату Вики, в окне которой, выходившем во двор, отражался загоравшийся и гаснущий в других комнатах свет. Вики включила радио, и они послушали программу новостей и концерт. Когда Мэриен собралась уходить, Вики принялась очень тщательно собирать принадлежности для ювелирных работ, которые они принесли с собой. Она решила оставить комнату точно в таком виде, в каком она была до начала работы.

– Зачем ты столько возишься? – спросила Мэриен. – Ты живешь одна. Эти вещи никому не помешают.

– Да, я знаю, – ответила Вики с кислой улыбкой.

Стараясь скрыть свои эмоции, она стала оживленно болтать с Мэриен, провожая ее до дверей.

После ухода Мэриен Вики вспомнила случай, когда Сивилла принесла какой-то эскиз доктору Уилбур и заявила, что боится использовать его, поскольку не знает, срисован он откуда-то или является самостоятельной работой. Эскиз этот принадлежал Вики. Вспоминая, как расстроилась тогда Сивилла, и предполагая, как она расстроится, найдя в комнате все эти ювелирные принадлежности, Вики хотела защитить ее от очередных пугающих открытий. Вики подумала: «Я живу одна, но не в одиночку».

И она почувствовала, как вновь наплывают тени того, от чего она была свободна почти весь день.

Сивилла сидела в своей комнате, готовясь к экзамену по педагогике, которую вел у них профессор Рома Ганс. В дверь постучали. Сивилла решила, что это Тедди Ривз. Но в дверях стояла не Тедди, а какая-то высокая приятная женщина с каштановыми волосами и светло-карими глазами, лет сорока с небольшим. Сивилла не знала эту женщину.

– Я не могу задерживаться: опаздываю к парикмахеру, – сказала женщина. – Поскольку я знала, что буду проходить здесь, то решила забежать и занести тебе это. Ты так много сделала для меня, Сивилла. Я хочу, чтобы это осталось у тебя.

Женщина вручила Сивилле чудесную подвеску ручной работы из серебра с красивым голубым камнем – ляпислазурью. «Не знаю, почему она дарит мне это», – подумала Сивилла.

– Спасибо, – слабым голосом произнесла она, неуверенно принимая подвеску.

– Скоро увидимся, – сказала женщина и вышла.

«Скоро увидимся? Так много сделала для нее? Все это совершенно нереально. Разве я хоть когда-нибудь с ней разговаривала? Я видела ее мельком, но мы ни разу не обменялись ни единым словом. И тем не менее она вела себя так, словно мы – подруги. Подруги?» Все ее чувства пришли в смятение.

Вернуться к столу. Попытаться заниматься.

Сивилла изо всех сил цеплялась за реалии. Но она все равно сознавала, что эта вековечная загадка, эта ужасная вещь снова завладела ею. Это тоже было одной из реалий ее жизни – когда происходит нечто не начинавшееся и когда переживаешь до боли знакомое ощущение «Как я здесь оказалась?» с его мучительным отсутствием объяснения всего, что происходило до этого.

Готовиться к экзаменам.

Сивилла сидела за столом, но текст конспекта расплывался перед глазами. Охваченная паникой, она лихорадочно спрашивала себя: «Неужели никогда не будет конца, имеющего еще и начало? Неужели никогда не будет последовательности, которая перекинет мост через ужасный разрыв между сейчас и каким-то другим временем – временем в будущем, временем в прошлом?»

Виктория Антуанетта Шарло, знавшая обо всем, наблюдала, как Мэриен Ладлов дарит Сивилле серебряную подвеску.

7. Почему?

Доктор Уилбур слегка поправила настольную лампу. Перед ней лежала почти вся – не слишком богатая – литература, посвященная расщеплению личности. После ухода Вики доктор в задумчивом настроении отправилась в библиотеку Медицинской академии, где библиотекарь подобрал ей практически все, что было посвящено этому определенно диагностированному, но редкому заболеванию. Работа Мортона Принса «Диссоциация личности», впервые опубликованная в 1905 году и хорошо известная всем, кто изучает психопатологию, была единственной из этих книг, которую она читала ранее. Доктор попыталась достать экземпляр статьи Корби Х. Тигпена и Херви Клекли «Случай расщепления личности» в журнале «Психопатология» за 1954 год, о которой говорили некоторые ее коллеги. Но этой статьи о девушке, упоминавшейся под псевдонимом Ева, в данный момент не оказалось. Теперь, зачитавшись допоздна, доктор познакомилась с именами Мэри Рейнолдс, Мейми, Фелида Х., Луи Вив, Ансель Бурн, мисс Смит, миссис Смид, Сайлес Пронг, Дорис Фишер и Кристин Бошан.

Это были люди с расщеплением личности, вошедшие в анналы медицины: семь женщин и трое мужчин[6]6
  С тех пор отмечены и другие случаи.


[Закрыть]. Недавно описанный случай с Евой доводил количество женщин до восьми, и Ева была единственным живым человеком с расщеплением личности.

Впервые, как узнала доктор, расщепление личности было отмечено у Мэри Рейнолдс. Сообщение о ее истории болезни сделал в 1811 году доктор Л. Митчелл из Пенсильванского университета.

Случай с Мейми был описан в бостонском журнале «Медицина и хирургия» от 15 мая 1890 года. После этого следовали сообщения о Фелиде Х. от М. Азама; о Луи Виве, которого изучала группа французских специалистов; об Анселе Бурне, которого обследовали доктор Ричард Ходжсон и профессор Уильям Джеймс; о мисс Смит – от М. Флурноя и о миссис Смид – от профессора Хислопа. В 1920 году в книге Роберта Хоуленда Чейза, озаглавленной «Несцепленное сознание», появилась обзорная глава «Странный случай Сайлеса Пронга» – о случае множественного расщепления личности, описанном ранее профессором Уильямом Джеймсом.

Сложность этих случаев, как поняла доктор уже после беглого просмотра литературы, в значительной степени варьировалась. Например, в случаях мисс Смит и миссис Смид, где речь шла о раздвоении личности, вторичная личность хотя и проявляла черты полноценного человеческого существа, но имела весьма малую степень независимости в социальной сфере общения: работе, художественных занятиях, игре. К Сивилле эта характеристика явно не относилась. Ее альтернативные личности были самым очевидным образом автономны.

Случаи Фелиды Х., Кристин Бошан и Дорис Фишер были более интересны как примеры независимых личностей, пребывающих в одном и том же теле, но ведущих свою собственную жизнь, как все прочие смертные. У Кристин Бошан было три «я», у Дорис Фишер – пять. Доктор предположила, что Сивилла относится именно к этому типу. Но случай Сивиллы – опять-таки предположительно – выглядел более сложным, чем у Кристин Бошан или Дорис Фишер.

Что ж, раз так, значит так, подумала доктор, предположив, что в случае с Сивиллой имели место множественные корни проблемы. Однако каковы были эти корни, оставалось пока неизвестным.

Поразмыслив некоторое время, доктор Уилбур стала отыскивать во всех рассмотренных случаях описания первых проявлений диссоциации личности. Она понятия не имела о том, когда у Сивиллы впервые произошла диссоциация и все ли личности возникли одновременно или часть из них появилась позже. Когда впервые произошла диссоциация у Кристин Бошан? Из работы Принса следовало, что у Кристин это случилось в возрасте восемнадцати лет в результате нервного шока.

Доктор Уилбур не знала в точности, но подозревала, что первая диссоциация у Сивиллы произошла в детстве. На это указывало детское поведение Пегги. И, вероятно, Сивилла тоже испытала какой-то шок. Но какой? То немногое, что было уже известно, не позволяло делать каких-либо предположений о причинах. Однако, выстраивая гипотезу, доктор подумала, что, возможно, имелось множество таких корней или случаев шока, которые привели к множеству «я», персонифицирующих реакции на эти потрясения. Множество альтернативных «я» можно, следовательно, объяснить множественными травмами детства – множественными корнями, давшими поросль в виде этого сложного состояния.

В случае с Дорсетт присутствовал аспект приключения, детективного жанра в области подсознательного, и доктор Уилбур разволновалась еще сильнее, когда поняла, что Сивилла – первый человек с множественным расщеплением личности, подвергшийся психоанализу. Это значило не только то, что они идут непроторенной тропой, но и что доктор путем психоанализа сумеет гораздо глубже понять Сивиллу, чем это бывало в предыдущих случаях. При мысли об этой задаче и возможных последствиях – не только для Сивиллы, но и для всей малоисследованной области изучения расщепления личности – пульс доктора Уилбур ускорился.

Она решила, что анализ должен проходить неортодоксально. Неортодоксальный анализ, проводимый инакомыслящим психоаналитиком, – эта мысль вызвала у нее улыбку. Доктор Уилбур действительно считала себя инакомыслящей и знала, что такая характеристика пойдет ей на пользу в данном необычном случае. Она сознавала, что ей придется использовать спонтанные реакции всех «я» не только при вскрытии истоков заболевания, но и при лечении его. Она понимала, что будет необходимо лечить каждое «я» как отдельную самостоятельную личность и собирать резервный фонд Сивиллы, этого бодрствующего «я». В противном случае этой единой Сивилле Дорсетт никогда не станет лучше. Одновременно доктор понимала, что ей придется пожертвовать огромным количеством времени и изменить обычную фрейдистскую технику сеансов, пользуясь каждой крупицей спонтанности, которая поможет ей пробиться к истине, скрытой за всеми этими «я».

И главный вопрос: почему у Сивиллы возникло множество личностей? Существует ли некое физическое предрасположение к возникновению расщепления личности? Играют ли здесь какую-нибудь роль генетические факторы? Этого никто не знал. Доктор тем не менее полагала, что состояние Сивиллы развилось в результате какой-то психологической травмы в детстве, хотя на данном этапе не была полностью уверена в этом. Предварительный анализ вскрыл определенные устойчивые страхи – боязнь близких отношений с людьми, музыки, кистей рук, – которые явно были связаны с какой-то травмой. Обращал на себя внимание также безудержный гнев, подавляемый Сивиллой и прорывающийся у Пегги Лу, а также нежелание Пегги Лу и Вики признавать свою мать. Чувство пребывания в ловушке опять же говорило о какой-то травме.

Некоторые характеристики были общими для большинства случаев. Бодрствующее «я», относящееся к той Сивилле, которая являлась в Омахе и в Нью-Йорке, обычно выглядело сдержанным и излишне послушным. Доктор предположила, что, возможно, именно подобное подавление темперамента сделало необходимым передачу подавляемых эмоций иной личности. В прочитанных книгах говорилось о вторичных «я» как о заимствующих у бодрствующего основ ного «я» часть эмоций, стилей поведения, оценок и обид.

Но такая «передача полномочий» является следствием, а не причиной данного состояния. Что в случае с Сивиллой вызвало его? Какова была исходная травма?

Этим утром доктор Уилбур, как всегда в последнее время, гадала, кто же явится сегодня в назначенный Дорсетт час. Это оказалась Вики – неплохое начало, ведь Вики утверждала, что знает все обо всех.

Пытаясь обнаружить исходную травму, доктор спросила Вики во время ее второго посещения, случившегося через два дня после первого, знает ли она, почему Пегги Лу боится музыки (как стало ясно из последней встречи с ней) и почему музыка так беспокоит ее.

– Музыка ранит, – ответила Вики, приподняв брови и глядя на доктора сквозь тонкие струйки дыма, поднимавшиеся от докторской сигареты. – Она ранит изнутри, поскольку она прекрасна, а это вызывает и у Сивиллы, и у Пегги печаль. Они печальны, потому что одиноки и никому не нужны. Слыша музыку, они становятся одинокими как никогда.

Доктор подумала: не имеет ли это какой-то связи с исходной травмой? Возможно, речь идет об отсутствии ухода или о невнимательном отношении? Когда она поинтересовалась, почему же что-то прекрасное должно ранить, Вики загадочно ответила:

– Это как с любовью.

Тогда, глядя прямо в глаза Вики, доктор спросила:

– Было ли что-то, связанное с любовью, которая ранит?

– Было, – ответила Вики без колебаний, но уклончиво.

Когда доктор спросила, как конкретно любовь может ранить, Вики стала еще более уклончивой.

– Доктор, – сказала она, – Сивилла не хочет никого любить. Это оттого, что она боится близости с людьми. Вы видели, как она ведет себя здесь. Все это часть одной и той же мозаики – на нее находит боязнь рук, боязнь людей, боязнь музыки, боязнь любви. Все это ранит ее. Все это заставляет ее бояться. Все это вызывает у нее чувство печали и одиночества.

Доктор, прекрасно сознавая, что Вики описывает те же симптомы, которые она сама перечисляла вчера вечером, плюс любовь, захотела, чтобы ее партнерша по анализу обратилась к причинам.

– Вики, – спросила она, осторожно подталкивая ее в нужном направлении, – а вы разделяете какой-нибудь из этих страхов?

– Конечно нет, – ответила Вики.

– Почему же Сивилла боится, а вы – нет? – настаивала доктор.

– Есть существенная разница между Сивиллой и мной. Я могу делать все, что мне угодно, потому что я не боюсь.

– Но почему не боитесь?

– У меня нет для этого причин, вот и все. – Раскрываться глубже Вики не желала. – Бедная Сивилла, – вздохнула она, меняя тему, – каким это было для нее испытанием. Она чуть не задохнулась. У нее почти постоянно болели голова и горло. Она не может плакать. И не будет. Все были против нее, когда она плакала.

– Кто все? – с надеждой спросила доктор.

– О, я предпочла бы не говорить об этом, – ответила Вики с извиняющейся улыбкой. – В конце концов, я не была членом их семьи. Я лишь жила вместе с ними.

Виктория Антуанетта Шарло захлопнула дверь, которая начала было приоткрываться. Однако лучик света появился. Отсутствие ухода, а возможно, невнимательное отношение, о чем стала подозревать доктор, позволяли с большой вероятностью предполагать, что причину, по которой Сивилла не способна плакать, Вики усматривает в семействе Дорсетт.

События развивались очень быстро. Пока доктор Уилбур переваривала эту последнюю мысль, произошла бесшумная и почти неуловимая перемена, и уверенная в себе Виктория Антуанетта Шарло мгновенно исчезла. Исчез характерный для нее апломб. Безмятежно-спокойные глаза расширились от страхов, перечисленных ранее. Вики, которая не была членом семьи Дорсетт, вернулась в тело Сивиллы, появившейся здесь.

С удивлением обнаружив, что сидит на кушетке рядом с доктором, Сивилла резко отодвинулась.

– Что случилось? – спросила она. – Я не помню, как приходила сюда сегодня. Вновь фуга?

Доктор Уилбур кивнула. Она решила, что настал момент внятно разъяснить, чем на самом деле являются эти фуги. Анализ должен пойти быстрее, считала она, если Сивилла будет знать о других «я». Тогда доктор сможет представить ей то, о чем говорят другие личности, и подвести ее ближе к тем воспоминаниям, от которых она, казалось, надежно отгородилась.

– Да, – сказала она Сивилле. – У вас вновь была фуга. Но на самом деле все гораздо сложнее.

– Я боюсь.

– Ну конечно боитесь, дорогая, – успокаивающе сказала доктор. – А теперь расскажите мне… Вы ни разу не говорили об этом, но, по-моему, вы понимаете, что иногда как бы выпадаете из времени. – Сивилла напряглась. – Не так ли? – Поскольку Сивилла не ответила, доктор поднажала: – Вы понимаете, что сейчас у вас потерялся отрезок времени?

После долгой паузы Сивилла сдавленно произнесла:

– Я собиралась рассказать вам, но так и не решилась.

Тогда доктор спросила:

– Как вы считаете, чем вы занимаетесь в это пропавшее время?

– Занимаюсь? – откликнулась Сивилла. Доктор почувствовала, что это скорее эхо, чем осознанная реплика. – Я ничем не занимаюсь.

– Вы говорите или делаете что-то, хотя даже не сознаете, что говорите или делаете это, – безжалостно продолжала доктор. – Это как хождение во сне.

– И что же я делаю?

– Кто-нибудь когда-нибудь говорил вам об этом?

– В общем-то, да, – опустила глаза Сивилла. – Всю жизнь мне рассказывают, что я делала какие-то вещи, которых я наверняка не делала. Я пропускаю это мимо ушей. А что тут еще поделаешь?

– Кто именно говорит вам об этом?

– Почти все и всё время.

– Кто?

– Скажем, моя мать всегда говорила, что я плохая девочка. Я никогда не знала, что я такого сделала, чтобы меня называть плохой. Она начинала трясти меня. Я спрашивала, что я сделала, а она вопила: «Вам прекрасно известно, что вы сделали, юная леди!» Но я не знала. Я и сейчас не знаю.

– Постарайтесь не слишком волноваться, – мягко сказала доктор. – Такое случалось и с другими людьми. Мы умеем управляться с этим. Это лечится.

Последнее заявление явно произвело на Сивиллу огромное впечатление. Она заметно расслабилась.

– Данное состояние, – продолжала объяснения доктор, – сложнее, чем состояние фуги, которое мы ранее обсуждали. При обычной фуге имеет место простая потеря сознания, но ваши фуги не являются ничем не заполненным состоянием.

– Я всегда называла их «моими пустыми промежутками», – сказала Сивилла. – Но только про себя, конечно.

– Пока вы находитесь без сознания, – продолжала доктор, – в свои права вступает другая личность.

– Другая личность? – переспросила пораженная Сивилла. И вновь этот вопрос прозвучал как эхо.

– Да, – подтвердила доктор.

Она начала разъяснять, но Сивилла прервала ее:

– Значит, я как доктор Джекилл и мистер Хайд?

Доктор Уилбур ударила кулаком в ладонь.

– В этой истории нет ни капли правды! – воскликнула она. – Это чистая выдумка. Вы вовсе не похожи на доктора Джекилла и мистера Хайда. Стивенсон не был психоаналитиком. Он создал этих двух персонажей своим литературным воображением. Как писатель, он был заинтересован лишь в том, чтобы сочинить увлекательный рассказ.

– Можно мне теперь уйти? Мы зашли слишком далеко, – внезапно сказала Сивилла, ощущавшая почти невыносимое давление.

Доктор Уилбур продолжала нажимать. Она знала, что, начав, должна довести дело до конца.

– Вы слишком умны, чтобы разделять популярные заблуждения, порожденные вымыслом, – сказала она. – Факты говорят иное. Я читала о других людях, у которых отмечалось это состояние. У них нет хорошей и плохой стороны. Они не разрываются на части между добром и злом. Об этом состоянии известно не слишком много, однако мы все-таки знаем, что различные «я» любого человека имеют общий этический кодекс, одни и те же моральные устои.

– Мое время истекло, – настаивала Сивилла. – У меня нет права на дополнительное время.

– Вот этим вы постоянно и занимаетесь, Сивилла, – твердо заявила доктор Уилбур. – Объявляете себя ничего не стоящей личностью. Это и является одной из причин, по которым вам нужны другие личности.

– Личности? – испуганно повторила Сивилла. – Вы сказали «личности»? Во множественном числе?

– Сивилла, – мягко сказала доктор, – здесь нечего бояться. Существует личность, которая называет себя Пегги Лу. Она чересчур самоуверенна. Существует Пегги Энн, которая тоже независима, но более тактична, чем Пегги Лу. Еще одна называет себя Вики. Это уверенная в себе, ответственная, воспитанная, очень приятная женщина.

Сивилла встала, чтобы уйти.

– Бояться здесь нечего, – повторила доктор.

Но умоляющее «Отпустите меня, ну пожалуйста, отпустите меня» говорило о том, что Сивилла глубоко потрясена. Считая неразумным отпускать Сивиллу одну, доктор предложила проводить ее.

– Вас ждет другой пациент, – возразила Сивилла. – Со мной все будет в порядке.

Выходя через дверь, в которую всего час назад входила сияющая Вики, Сивилла была бледна как полотно.

Вечером, когда сгустились сумерки, доктор Уилбур сидела в тишине своего кабинета и размышляла над случаем Дорсетт. Сивилла оставалась собой в течение сегодняшней беседы. Теперь, когда она узнала о других личностях, первый в истории психоанализ множественного расщепления личности готов был начаться по-настоящему. Доктор вновь обратилась к книгам о расщеплении личности, которые загромождали ее стол. Кроме того, она достала с книжной полки томики Фрейда и Шарко, чтобы еще раз просмотреть знакомые страницы, посвященные истерии.

Хотя множественное расщепление личности, несомненно, яркий аномальный феномен, доктор Уилбур была уверена, что его следует отнести не к психозам, а к истерическим состояниям. Это крепнущее убеждение поддерживало ее уверенность в том, что она справится с данным случаем; правда, ей никогда не приходилось сталкиваться с множественным расщеплением личности, но зато она успешно лечила истерию и одержала в этой области множество побед. Ее опыт с истериками имел давнюю историю, и терапевт из Омахи, пославший к ней Сивиллу Дорсетт, сделал это потому, что знал о прекрасных результатах доктора Уилбур в лечении пациентов с истерической симптоматикой.

Множественное расщепление личности, как стало очевидно доктору Уилбур, принадлежит к психоневротическим заболеваниям, точнее, к grande hystérie. Та разновидность grande hystérie, которой страдала Сивилла Дорсетт, была тяжелой и редкой, поскольку выражалась не только в расщеплении личности, но и в широком спектре психосоматических заболеваний и расстройств органов чувств.

Доктор Уилбур видела шизофреников и психопатов, которые страдали гораздо меньше, чем Сивилла. Можно было бы сказать, что они доводили свою психическую температуру до 99 градусов, в то время как Сивилла нагнала свою психоневротическую температуру до 105 градусов. Хотя психоз является более серьезной болезнью, суть дела сводится не к тому, насколько серьезно заболевание пациента, а к тому, насколько тяжело болен данный пациент.

Нет причин опускать руки, уверяла себя доктор Уилбур. Возможно, с ее стороны было слишком смело утверждать, что Сивилла Дорсетт поправится, но случай действительно чрезвычайно сложный, и для того, чтобы довести дело до конца, необходимо набраться смелости.