Текст книги "Сон ведьмы"

Флоринда Доннер
Сон ведьмы

Предисловие

Труд Флоринды Доннер имеет для меня особое значение. Он, фактически, находится в согласии с моей собственной работой, но в то же время несколько отходит от неё. Флоринда Доннер – мой соратник. Мы оба вовлечены в одно и то же занятие; мы оба принадлежим миру дона Хуана Матуса. Отличие происходит из-за того, что она женщина. В мире дона Хуана мужчины и женщины идут в одном направлении, одним и тем же путём воина, но по противоположным краям дороги. Поэтому взгляды на одни и те же явления получены с этих двух позиций и разнятся в деталях, но не в целом.

Такая близость к Флоринде Доннер при любых других обстоятельствах могла бы неизбежно породить скорее чувство верности, чем безжалостной проверки. Но по предпосылкам пути воина, которому мы оба следуем, верность выражается только в требовании чего-то лучшего для себя. Для нас лучшее означает полную проверку всего того, что мы делаем.

Следуя учению дона Хуана, я предпринял безжалостную проверку работы Флоринды Доннер. И нашёл, что для меня здесь имеется три различных уровня, три чёткие сферы её оценки.

Во-первых – это богатые подробности её описания и повествования.

По-моему, эти детали этнографичны. Мелочи повседневной жизни, заурядные для культурного окружения описанных персонажей, представляют собой нечто совершенно нам неизвестное.

Во-вторых – всё сделано очень изящно. Я рискну сказать, что этнограф должен быть ещё и писателем. Для того, чтобы ввести нас в этнографическое описание мира, этнограф должен быть более чем учёным-обществоведом, он должен быть художником.

Третьим является честность, простота и прямолинейность работы. И здесь я, без сомнения, очень требователен. Флоринда Доннер и я сформированы одними и теми же силами; поэтому её труд подчинён общей модели устремления к совершенству. Дон Хуан учил, что наш труд должен быть полным отражением нашей жизни.

Я не в силах выразить чувство восхищения и уважения воина к Флоринде Доннер, той, кто в одиночестве, имея мизерный шанс, сохранила своё душевное равновесие и осталась верным последователем пути воина и учения дона Хуана.

Карлос Кастанеда.

Примечания автора

В предиспанские времена штат Миранда на северо-востоке Венесуэлы был населён индейскими племенами карибов и кинарикотов. В колониальную эпоху здесь появились две другие расовые и культурные группы: испанские колонизаторы и африканские рабы, которых испанцы принуждали работать на своих плантациях и рудниках.

Потомки индейцев, испанцев и африканцев образовали смешанное население, которое в настоящее время населяет мелкие деревушки, селения и города, разбросанные в прибрежной и материковой зоне.

Некоторые города штата Миранда известны своими травниками и знахарями, многие из которых были спиритами, медиумами и магами.

В середине семидесятых годов я приехала в Миранду. Будучи в то время студентом-антропологом и интересуясь знахарством, я работала с женщиной-знахаркой. Учитывая её просьбу остаться неизвестной, я назову её Мерседес Перальтой, а её город – Курминой.

С разрешения знахарки, так чётко и точно, как только могла, я записывала в свой полевой блокнот всё, что касалось моих отношений с ней, начиная с момента моего прихода в её дом. Мною записаны несколько историй, рассказанных некоторыми из её пациентов. Поэтому настоящая работа состоит из частей моего полевого блокнота и рассказов этих пациентов, причём материал подбирала лично Мерседес Перальта. Части, взятые из дневника, написаны от первого лица. Рассказы пациентов приведены в третьем лице.

Единственной вольностью в обращении с материалом является изменение имён и личных дат персонажей рассказов.

Часть первая

1

Всё началось для меня с трансцендентального события; события, которое определило ход моей жизни. Я встретилась с нагвалем. Он был индейцем из Северной Мексики.

Словарь испанской королевской академии определяет термин «нагваль», как испанскую адаптацию слова «нахуталь», которое означает колдуна или мага на языке аборигенов Южной Мексики.

До сих пор в современной Мексике существуют традиционные истории о нагвале, человеке древних времён, обладающие необычайными силами, способном выполнять действия, которые не поддаются воображению. Однако, в настоящее время и в городе, и на селе, нагваль считается чистой легендой.

Впечатление такое, что они живут в народных сказаниях, в мире фантазии и слухов.

Тем не менее, нагваль, которого я встретила, был реальным. В нём не было ничего иллюзорного. Когда я спросила его о хорошо известной уникальности, которая делала его нагвалем, он предъявил по видимости простую, и всё же совершенно сложную идею, в стиле объяснения того, что он делал, и того, кем он был. Он рассказал мне, что нагвальство начинается с двух несомненных фактов: факта того, что люди являются необычными существами, живущими в необычайном мире; и факта того, что ни при каких обстоятельствах ни человек, ни мир не могут считаться доказанными и определёнными.

Он сказал, что из этих простых предпосылок вырастает простой вывод: нагвальство срывает одну маску и немедленно надевает другую. Нагвали срывают маску, которая позволяет нам видеть себя и мир, в котором мы живём, как нечто обычное, неприхотливое, предсказуемое и повторяющееся; они надевают вторую маску, ту, которая поможет нам увидеть себя – и наше окружение – как потрясающие события, которые расцветают только на краткий миг и никогда не будут повторены вновь.

После встречи с этим незабываемым нагвалем у меня был момент нерешительности и колебаний, исключительно благодаря страху, который я почувствовала при пересмотре подобного впечатляющего примера. Я хотела убежать от нагваля и его предметов поиска, но не смогла сделать это.

Немного позже я сделала решительный шаг и присоединилась к нему и его партии.

Но это не рассказ о нагвале, хотя его идеями и влиянием отмечено всё, что я делала. Не моё дело писать или даже упоминать о нём. Есть другие в его группе, кто делает это.

Когда я присоединилась к нему, он устроил мне в Мексике встречу с необычайной и поразительной женщиной – возможно, она была самой осведомлённой и влиятельной женщиной в его группе. Её звали Флоринда Матус. Несмотря на её одежду скучно-однообразного цвета, она имела врождённое изящество высокой и тонкой женщины. Её немного бледное лицо, худощавое и строгое, было увенчано косой светлых волос и привлекало большими светящимися глазами. Её хриплый голос и радостный смех успокоили мой необоснованный страх перед ней.

Нагваль оставил меня на её попечение. Я сразу же спросила Флоринду, была ли она сама тоже нагвалем. Как-то загадочно улыбаясь, она уточнила определение этого слова: «Быть колдуном, магом или ведьмой не означает быть нагвалем. Но любой из них может стать им, если он или она примут ответственность и поведут группу мужчин или женщин, вовлечённых в определённый поиск знаний».

Когда я спросила её, что представляет собой этот поиск, она ответила, что этим мужчинам или женщинам надо найти вторую маску, которая помогла бы им увидеть себя и мир такими, какими мы действительно являемся – потрясающими событиями.

Но здесь не будет рассказа о Флоринде, несмотря на то, что эта женщина наставляла меня в каждом действии, которое я выполняла. Это скорее рассказ об одной из многих вещей, которые она заставила меня делать.

– Для женщины поиск знания в самом деле очень любопытная вещь, – сказала мне однажды Флоринда, – мы проходим здесь через странную уловку.

– Почему это так, Флоринда?

– Потому что женщина в действительности этого не хотят.

– Я хочу.

– Ты говоришь, что хочешь. В действительности ты не хочешь этого.

– Я здесь, с тобой. Разве это не говорит о моём желании?

– Нет. Случилось так, что ты понравилась нагвалю. Его индивидуальность одолела тебя. Я сама такая же. Я была ошеломлена предшествующим нагвалем. Он был самым неотразимым магом.

– Я допускаю, что ты права, но лишь отчасти. Я хочу участвовать в поиске нагваля.

– Я не сомневаюсь в этом. Но этого недостаточно. Женщинам необходимы некоторые особенные уловки, чтобы добраться до сути самих себя.

– Какие уловки? О какой сути самой себя ты говоришь, Флоринда?

– Если внутри вас есть что-то, о чём вы не знаете, например, скрытые резервы, неожиданная наглость и коварство, или благородство души в минуты горя и боли, это должно выйти, когда мы сталкиваемся с неизвестным, оставаясь одинокими, без друзей, без привычных групп, без поддержки. Если при таких обстоятельствах из вас ничего не вышло, значит, у вас ничего и нет. И прежде, чем сказать, что ты действительно жаждешь поисков нагваля, определи для себя, имеется ли что-нибудь внутри тебя. Я требую, чтобы ты сделала это.

– Я не думаю, что получу какую-то пользу, проверяя себя.

– Тогда вот мой вопрос: можешь ли ты жить без знания того, имеется или нет что-либо скрытое внутри тебя?

– Но что, если я одна из тех, у кого ничего нет?

– Если это так, тогда я задам тебе свой второй вопрос. Можешь ли ты продолжать жить в мире, избранном тобой, если ты не имеешь ничего внутри себя?

– Почему же, конечно, я могу продолжать быть здесь. Я уже присоединилась к тебе.

– Нет, ты только думаешь, что избрала мой мир. Избрание мира нагваля – это не просто тема для разговора, как у тебя. Ты должна доказать это.

– Как, по-твоему, я могу это сделать?

– Я дам тебе намёк. Ты не последуешь ему, но если всё же захочешь, поезжай одна туда, где ты родилась. Ничто не может быть лучше и легче, чем это. Иди и возьми свой шанс, каким бы он ни был.

– Но твой совет непрактичен. У меня нет добрых чувств к этому месту.

Я не смогу оставаться там в хорошем состоянии.

– Тем лучше; шансы будут против тебя. Именно поэтому я и выбрала твою родину. Женщине не нравится быть слишком обеспокоенной; если она заботится о вещах, она связана. Докажи мне, что ты не поступишь таким образом.

– Посоветуй мне, что я должна делать в этом месте?

– Будь собой. Делай свою работу. Ты говорила, что ты хочешь стать антропологом. Будь им. Что может быть проще?

2

Несколько лет спустя, следуя советам Флоринды, я наконец вернулась в Венесуэлу – туда, где родилась. На первый взгляд я собирала антропологические данные о знахарской практике. В действительности я исполняла здесь, по наставлению Флоринды, необходимые уловки, чтобы обнаружить, обладаю ли я скрытыми резервами, без которых невозможно оставаться в мире нагваля.

Согласие на то, что моя поездка будет предприниматься в одиночестве, было вытянуто из меня почти силой. Строго и решительно Флоринда заметила, что ни при каких обстоятельствах я не должна советоваться с кем-либо во время поездки. Зная, что я учусь в колледже, она порекомендовала мне не пользоваться привилегиями академической жизни. Я не могла просить о стипендии, имея научного руководителя, не могла даже просить помощи у родных и близких. Я должна была позволить обстоятельствам диктовать путь следования, и приняв только его, я бросилась в это с неистовством женщины на пути нагваля.

Я договорилась поехать в Венесуэлу с неофициальным визитом. Мне можно было видеться с родственниками. Я думала и собирала сведения о любой возможности для будущего исследования в культурной антропологии. Флоринда хвалила меня за быстроту и тщательность, хотя мне кажется, она забавлялась со мной. Хвалить меня было не за что. Я напомнила ей, что меня волнует отсутствие её инструкций. Снова и снова я просила её более детально раскрыть мою роль в Венесуэле. Чем ближе подходила дата моего отъезда, тем больше я беспокоилась об исходе всего этого. Я настаивала, правда, не в очень ясных выражениях, на необходимости более определённых инструкций.

Мы сидели в плетёных креслах, удобно подбитых мягкими подушками, в тени фруктовых деревьев, растущих в её огромном дворе. В своём длинном кисейном платье, в своей широкополой шляпке, обмахиваясь разрисованным веером, она выглядела человеком другой эпохи.

– Забудь об определённой информации, – сказала она нетерпеливо, – она не принесёт тебе никакой пользы.

– Она обязательно даст мне массу полезного, – настаивала я, – я действительно не понимаю, почему ты не сделаешь этого для меня, Флоринда.

– Вини в этом тот факт, что я нахожусь в мире нагваля; тот факт, что я женщина, и что я принадлежу другому настроению.

– Настроению? Что ты подразумеваешь под настроением?

Она посмотрела на меня далёким беспристрастным взглядом.

– Хотела бы я, чтобы ты слышала свои слова. Какое настроение? – передразнила она меня. Её лицо выразило презрение, – видишь ли, аккуратная расстановка мыслей и дел не для меня. Для меня порядок отличается от аккуратной расстановки вещей. Я не проклинаю глупость и не имею терпение.

Это является настроением.

– Это звучит ужасно, Флоринда. Я была уверена, что в мире нагваля люди стоят выше мелочности и не ведут себя нетерпеливо.

– Быть в мире нагваля значит ничего не делать со своим настроением, – сказала она, сделав смешной, безнадёжный жест, – ты же видишь, я безупречно нетерпима.

– Мне действительно хочется знать, что означает быть безупречно нетерпимой.

– Это означает, например, что я полностью сознаю, как ты надоела мне со своей глупой настойчивостью, выспрашивая подробные инструкции. Моя нетерпимость говорит мне, что я должна остановить тебя. Но моя безупречность заключается в том, чтобы заставить тебя замолчать немедленно.

Всё это выльется в следующее, – продолжала она, – если ты, несмотря на моё предупреждение, будешь упорствовать в просьбе о подробностях, что вызвано только твоей дурной привычкой иметь всё разжёванным, я ударю тебя, чтобы ты остановилась. Но я никогда не буду сердита или обижена на тебя.

Несмотря на её серьёзный тон, я засмеялась.

– Ты действительно будешь меня бить, Флоринда? Хорошо, лупи меня, если тебе это нужно, – добавила я, рассматривая её решительное лицо, – но мне надо знать, что я буду делать в Венесуэле. Я схожу с ума от волнения.

– Всё верно! Если ты настаиваешь на знании деталей, которые я считаю важными, я расскажу тебе. Я надеюсь, ты понимаешь, что мы разделены бездной, и через эту бездну нельзя перебросить мост с помощью болтовни.

Мужчины могут строить мосты из своих слов, а женщины не могут. Сейчас ты подражаешь мужчинам. Женщины делают мост из своих поступков. Ты знаешь, что мы даём рождение. Мы создаём людей. Я настаиваю на твоём отъезде для того, чтобы ты в одиночестве определила, что является твоими сильными сторонами, а что – слабостями.

– Я понимаю, о чём ты говоришь, Флоринда, но прими во внимание моё положение.

Флоринда смягчилась, отбросив резкий ответ, уже готовый сорваться с её губ.

– Всё верно, всё верно, – сказала она устало, жестом приказав мне поставить свой стул рядом с ней, – я дам тебе подробные детали того, что я считаю важным для твоей поездки. К счастью для тебя, это не будет подробной инструкцией, за которой ты гоняешься. Ты хочешь, чтобы я точно расписала тебе, что делать в будущей ситуации и когда это делать. То, о чём ты просишь, совершенно глупо. Как я могу дать тебе инструкции о том, чего ещё не существует? Лучше я дам тебе взамен инструкции, как привести в порядок свои мысли, чувства и реакции. Используя их, ты справишься с любой возможностью, которая может представиться.

– Ты это серьёзно, Флоринда? – спросила я недоверчиво.

– Я смертельно серьёзна, – уверила она меня. Наклоняясь вперёд на своём стуле, она продолжала говорить, сопровождая всё улыбкой и смехом, – первым подробным пунктом считается проведение инвентаризации самой себя.

Видишь ли, в мире нагваля мы должны отвечать за свои поступки.

Она начала напоминать мне то, что знала о пути воина. За то время, что я была с ней, говорила она, я прошла обширную практику в тяжёлой психологии мира нагваля. Поэтому любые детальные инструкции, которые она могла мне сейчас преподнести, фактически были подробным напоминанием о пути воина.

– На пути воина женщина не чувствует себя важной, – продолжала она, словно декламируя что-то заученное наизусть, – так как важность смягчает неистовство. На пути воина женщины свирепы. Они остаются неистово беспристрастными при любых условиях. Они не требуют ничего, но готовы дать себе всё, что угодно. Они неистово ищут сигнал из души вещей в виде доброго слова, уместного жеста; и когда они находят его, то выражают свою благодарность, удваивая своё неистовство.

На пути воина женщины не рассуждают. Они неистово стушёвываются для того, чтобы слушать и наблюдать, поэтому они могут покорять и быть покорными своим победителям, или быть побеждёнными возвеличены поражением.

На пути воина женщины не сдаются. Они могут быть побеждены тысячи раз, но они никогда не сдаются. И превыше всего, на пути воина женщины свободны.

Не смея перебивать её, я продолжала очарованно смотреть на Флоринду, хотя и не совсем понимала то, о чём она говорит. Я почувствовала острое отчаяние, когда она остановилась, будто ей нечего было больше мне сказать.

Совершенно не желая того, я бесконтрольно расплакалась. Я знала, что то, о чём она говорит, не поможет мне решить свои проблемы.

Она позволила мне поплакать немного, а затем рассмеялась.

– Ты на самом деле плачешь! – недоверчиво воскликнула она.

– Ты самая бессердечная и бесчувственная из всех, кого я встречала, – сказала я сквозь рыдания, – ты готова отправить меня бог знает куда, и даже не говоришь, что мне там делать.

– Но я уже сделала это, – сказала она, спокойно улыбаясь.

– То, что ты сказала, не имеет значения в реальной жизненной ситуации, – сердито возразила я, – а сама ты выглядишь, как диктатор, который выкрикивает с трибуны лозунги.

Флоринда весело смотрела на меня.

– Ты будешь удивлена, как много пользы можно извлечь из этих глупых лозунгов, – сказала она, – но сейчас давай придём к соглашению. Я никуда не гоню тебя. Ты женщина на пути воина, ты вольна делать всё, что пожелаешь, и ты знаешь это. Ты ещё не поняла, что мир нагваля повсюду. Я не учитель для тебя; я не наставник для тебя; я за тебя не отвечаю. Только ты за себя в ответе. Самой трудной вещью, которую следует понять о мире нагваля, является то, что он предлагает полную свободу. Но свобода не освобождает.

Я взяла тебя под своё крылышко из-за того, что у тебя есть естественная способность видеть всё так, как оно есть, ты можешь убрать себя из ситуации и увидеть в этом нечто удивительное. Это дар; ты была рождена такой. Для обычных людей требуются годы, чтобы убрать себя из своих затруднений с самим собой и обрести способность видеть в этом нечто удивительное.

Не считаясь с её похвалой, я продолжала беспокоиться. В конце концов она успокоила меня, пообещав, что перед моим отъездом даст мне подробную информацию, какую я только пожелаю.

Я ждала её в зале ожидания аэропорта, но Флоринда не пришла.

Удручённая и переполненная жалостью к себе, я дала волю своему отчаянию и разочарованию. Под любопытными взорами прохожих я села и заплакала. Я не чувствовала себя такой одинокой никогда раньше. Всё, о чём я могла думать тогда, так это только о том, что никто не пришёл проводить меня, никто не помог мне нести мои чемоданы. Я всегда пользовалась услугами родственников и друзей, провожавших меня.

Флоринда предупреждала меня, что любой, кто выбрал мир нагваля, должен быть готов к неистовому одиночеству. Она ясно выразилась, что для неё одиночество означает не уединённость, а физическое состояние уединённости.

3

Я никогда себе не представляла, какой защищённой была моя жизнь. В комнате отеля в Каркасе, одна и без каких-нибудь идей о том, что делать, я только сейчас испытала одиночество, о котором говорила Флоринда.

Единственное, что я могла ещё делать – это сидеть в кровати и смотреть телевизор. Я не желала касаться своих чемоданов и даже подумывала улететь обратно в Лос-Анджелес. Моих родителей в это время в Венесуэле не было, а с братьями я не смогла созвониться.

Только после огромного усилия я начала распаковывать свои вещи. И вдруг нашла записку, написанную Флориндой; она была аккуратно спрятана внутри пары сложенных брюк. Я жадно прочла её.

«Не беспокойся о мелочах. Если имеешь убеждение, то мелочи склонны подчиняться обстоятельствам. Твоим планом может быть следующее. Выбери что-нибудь и назови это началом. Затем иди и стань лицом к началу. Встав лицом к лицу с началом, позволь ему сделать с собой всё, что угодно. Я надеюсь, что твои убеждения не позволят тебе выбрать начало с причудами.

Смотри на вещи реально и скромно. Начни это сейчас!

Для начала можешь делать всё, что хочешь.»

Обретя решительность Флоринды, я взяла телефон и набрала номер моей старой подруги. У меня не было уверенности, что она ещё живёт в Каркасе.

Вежливая дама, ответившая мне, дала несколько других номеров, так как моя знакомая недолго жила по этому адресу. Я начала звонить всем, кого знала, мне нельзя было останавливаться. Начало овладело мной. В конце концов я нашла супружескую пару, которую знала с детства. Это были друзья моих родителей. Они захотели увидеть меня немедленно. Собираясь на свадьбу, они настояли на том, чтобы я присоединилась к ним. Они уверяли меня, что всё будет хорошо.

На свадьбе я встретила бывшего священника-иезуита, который был антропологом-любителем. Мы проговорили с ним много часов подряд. Я рассказала ему о своём интересе к антропологическим изысканиям. Как будто ожидая от меня этого, он начал излагать спорные мнения о народных целителях, раскрывая социальную роль, которую они играли в своём окружении.

Я не упоминала целителей или целительство вообще, как возможное направление моих изысканий, хотя они и стояли для меня на первом плане.

Вместо чувства радости, что он, казалось бы, следует моим сокровенным желаниям, я начала опасаться, что стою на грани срыва. Когда же он сказал, что мне не следует посещать городок Сортес, хотя его и принято считать центром спиритизма в западной Венесуэле, я почувствовала, что он мне надоел до чёртиков. Он, казалось, предвосхищал каждый мой шаг. Это был именно тот городок, куда я собиралась съездить, если не случится чего-нибудь ещё.

Я вполне оправдала себя и уже собиралась покинуть священника, когда он довольно крикливым тоном сказал, что мне нужно серьёзно подумать о поездке в Курмину, в северную Венесуэлу, где я могла бы найти феноменальную удачу, так как город был новым и истинным центром спиритизма и знахарства.

– Я не понимаю, как и откуда, но я знаю, что ты до смерти хочешь встретиться с ведьмами Курмины, – сказал он сухим деловым тоном.

Он взял кусок бумаги и начертил карту области. Затем отметил точные расстояния в километрах от Каркаса до разных мест, где, как он говорил, жили спириты, маги, ведьмы и знахари. Он уделил особое внимание имени Мерседес Перальты. Совершенно бессознательно он выделил его, сначала окружив его, а затем начертив вокруг него жирной линией квадрат.

– Она спиритуалистка, ведьма и знахарка, – сказал он, улыбаясь мне, – ты, наверное, захочешь повидать её?

Я знала, о ком он говорит. Под руководством Флоринды я встречалась и сотрудничала со спиритами, магами, ведьмами и знахарями Северной Мексики и среди латинского населения южной калифорнии. С самого начала Флоринда дала мне их классификацию. Спириты являются практиками, которые умоляют души святых или чертей заступиться за них, а в некоторых случаях – за их пациентов. Их функция заключается в том, чтобы войти в контакт с духами и истолковать их советы. Советы даются посредством встреч, на которые вызывают духов. Маги и ведьмы являются практиками, которые влияют на своих пациентов непосредственно. С помощью знания оккультных наук они прикладывают неизвестные и непредсказуемые элементы к двум типам людей, которые приходят посмотреть на них. Это пациенты, ищущие помощи, и клиенты, жаждущие взглянуть на магические дела. Целители являются практиками, которые стремятся исключительно к восстановлению здоровья и благополучия.

Флоринда подстраховалась, она включила в эту классификацию все возможные классификации этих трёх.

В шутливой форме, но со всей серьёзностью, она утверждала, что в вопросе восстановления здоровья я предрасположена верить, что не западные методы менее эффективны, чем медицина запада. Она пояснила, что я ошибаюсь, не понимая, что лечение зависит от практикующего лечение, а не от знания тела. Она утверждала, что не западных методов лечения, как отдельной вещи, нет, поскольку лечение, в отличие от медицины, не является оформленной дисциплиной. Флоринда шутила надо мной, высмеивая мой предрассудок верить в то, что если пациент вылечился с помощью лекарственных растений, массажа или магических заклинаний, то либо болезнь была психосоматической, либо лечение было результатом везения, счастливой случайности, к которой сам практик не имеет никакого отношения.

Флоринда была убеждена, что человек, который удачно восстанавливает здоровье, будь он доктор или народный целитель, является тем, кто может изменять фундаментальные ощущения тела о себе и своих связях с миром – то есть тот, кто предоставляет свой ум и тело новым возможностям, при помощи которых могут быть сломаны привычные формы шаблонов, которым тело и ум приучены подчиняться.

Флоринда долго смеялась, когда я выразила искреннее удивление, выслушав подобные мысли, бывшие в то время для меня революционными. Она сказала мне, что всё, о чём она говорит, происходит от знания, которое она делит со своими спутниками в мире нагваля.

Следуя инструкциям, данным Флориндой в записке, я позволила ситуации вести меня; я дала ей развиться с минимальным вмешательством с моей стороны. Я чувствовала, что должна переехать в Курмину и увидеть женщину, о которой говорил бывший священник-иезуит.

Когда я впервые приехала в дом Мерседес Перальты, мне пришлось немного подождать в затемнённом коридоре, прежде чем я услышала голос, звавший меня из-за портьеры, служившей дверью. Я поднялась по двум ступенькам, ведущим в большую, слабо освещённую комнату, где чувствовался запах сигар и нашатыря. Несколько свечей, горевших на массивном алтаре у дальней стены, освещали статуэтки и картины святых, расставленные вокруг облачённой в голубую мантию девы из Коромото. Это была прекрасно вырезанная статуя с красными смеющимися губами, румяными щеками и глазами, которые, казалось, пристально смотрели на меня снисходительным и всепрощающим взором.

Я чуть-чуть прошла. В углу, почти скрытая между алтарём и высоким прямоугольным столом, сидела Мерседес Перальта. Она казалась спящей, её голова откинулась на спинку стула, глаза были закрыты. Она выглядела очень старой. Я никогда не видела такого лица. Даже в своей спокойной неподвижности оно выдавало пугающую силу. Отблеск свечей скорее смягчал, чем подчёркивал решительность, отпечатанную в сети морщин.

Она медленно открыла глаза – они были огромными, миндальной формы.

Белки её глаз незаметно меняли свой цвет. Сначала её глаза были почти пустыми, затем они ожили и пристально посмотрели на меня с тревожной прямотой ребёнка. Прошло несколько секунд и постепенно под её пристальным взглядом, который не был ни враждебным, ни дружелюбным, я начала чувствовать себя неудобно.

– Добрый день, донья Мерседес, – приветствовала я её прежде, чем окончательно потерять всю свою храбрость и убежать из дома, – моё имя Флоринда Доннер, и я буду очень прямолинейной, чтобы не занимать твоё ценное время.

Она несколько раз мигнула, подстраивая свои глаза, чтобы продолжать смотреть на меня.

– Я приехала в Венесуэлу изучать методы лечения, – продолжала я, приобретая уверенность, – я учусь в университете в соединённых штатах, но мне по-настоящему нравится быть знахаркой. Я могу платить тебе, если ты примешь меня, как ученицу. Но даже если ты не примешь меня в ученицы, я могу заплатить тебе за любую информацию, которую ты мне сможешь дать.

Старая женщина не сказала ни слова. Она жестом пригласила меня сесть на табурет, затем поднялась и посмотрела на металлический предмет, лежавший на столе. На её лице было комическое выражение, когда она вновь посмотрела на меня.

– Что это за аппарат? – спросила я отважно.

– Это морской компас, – небрежно сказала она, – он говорит мне всякого рода вещи.

Она подняла его и положила на самую верхнюю полку стеклянного буфета, который стоял у противоположной стены. По-видимому, её осенила забавная мысль и она начала смеяться.

– Да, я дам тебе любого рода информацию о знахарстве, но не потому, что ты просишь меня об этом, а потому, что тебе повезло. Я уже знаю это наверняка. Чего я не знаю, так это сильна ли ты.

Старая женщина на миг замолчала, а затем вновь заговорила громким шёпотом, совершенно не глядя на меня; её внимание привлекло что-то, находящееся внутри стеклянного буфета.

– Удача и сила – вот всё, на что можно полагаться, – сказала она, – я поняла, что ты везучая, той ночью, когда видела тебя на площади, ты ещё смотрела на меня.

– Я не знаю, о чём ты говоришь, – сказала я.

Мерседес Перальта повернулась лицом ко мне и вдруг захохотала так странно, что я определённо начала думать о её безумии. Она раскрыла свой рот так широко, что я увидала несколько коренных зубов, которые у неё ещё остались. Затем она резко остановилась, села на свой стул и начала настаивать на том, что видела меня ровно две недели назад поздно ночью на рыночной площади. Она объяснила мне, что была с другом, который вёз её домой из прибрежного посёлка со спиритического сеанса. Хотя её друг и был озадачен, увидев меня одну поздно ночью, она сама ничуть не удивилась.

– Ты мгновенно напомнила мне кое-кого, – сказала она, – это было после полуночи. Ты улыбалась мне.

Я не могла припомнить то, о чём она говорила или то, что я была одна на площади в столь поздний час. Но это могло быть; она видела меня в ту ночь, когда я приехала из Каркаса. Я напрасно ожидала целую неделю, что кончится дождь, и в конце концов рискнула выехать из Каркаса в Курмину.

Мне было прекрасно известно, что здесь бывают частые оползни, так что вместо обычных двух часов пути поездка заняла все четыре. В то время, когда я приехала, весь город спал, я же занялась поисками общежития вблизи от рыночной площади, которое мне порекомендовал бывший священник.

Она поразила меня своим упорством в том, что якобы знала, что я приехала ради неё, с целью увидеться с ней. Тогда я рассказала ей о бывшем священнике, и о том, что он говорил мне на свадьбе в Каркасе.

– Он прямо-таки настаивал, чтобы я повидалась с тобой, – сказала я, – он говорил, что твоими предками были маги и знахари, знаменитые в колониальные времена, и что они даже преследовались святой инквизицией.