Текст книги "Сон ведьмы"

Проблеск удивления мелькнул в её глазах.

– Ты знаешь, что в те дни обвинённых ведьм пытались отправить из Картагена в Колумбию? – спросила она и тут же продолжала: – Венесуэла не была такой важной страной, чтобы иметь свой инквизиторский трибунал, – она сделала паузу и, глядя мне прямо в глаза, спросила: – где ты первоначально планировала изучать знахарские методы?

– В штате Яраку, – неопределённо сказала я.

– Сортес? – спросила она, – Мария Лионза?

Я кивнула головой. Сортес был тем городом, где сосредоточился культ Марии Лионзы. Говорили, что рождённая от индейской принцессы и испанского конкистадора, Мария Лионза имела сверхъестественные силы. Сегодня в Венесуэле её почитают тысячи людей, как самую святую и чудесную женщину.

– Но я приняла совет бывшего священника и приехала в Курмину, – сказала я, – потом переговорила с двумя знахарками, и обе они сошлись на том, что ты самая знающая, и только ты можешь объяснить мне тайны знахарства.

Я рассказала ей о методах, которым хотела следовать при обучении: я хотела непосредственно наблюдать и участвовать в каких-либо знахарских сессиях, при этом, по возможности, записывая их на магнитофон, и, что важнее всего, беседовать с пациентами, за которыми наблюдала.

Старая женщина кивала мне, время от времени хихикая. К моему величайшему удивлению, она полностью согласилась на предложенные мной условия. Она с гордостью сообщила мне, что несколько лет тому назад с ней беседовал психолог Каркасского университета, который даже прогостил в её доме целую неделю.

– Думаю, что тебе будет выгодней переехать сюда и жить со мной, – предложила она, – комнат в этом доме достаточно.

Я приняла её приглашение, но сказала, что рассчитываю остаться здесь по крайней мере на полгода. Она была невозмутима. По её словам, я могла оставаться с ней годы.

– Я рада тебе, Музия, – прибавила она мягко.

Я улыбнулась. Хотя я родилась и выросла в Венесуэле, всю жизнь меня называли Музия. Это обычно пренебрежительный термин, но в зависимости от тона, в котором он произносится, его можно понимать, как ласковое выражение, относящееся к любому, кто является белокурым и голубоглазым.

4

Напуганная слабым шорохом юбки, прошелестевшей позади меня, я раскрыла свои глаза и уставилась на свечу, горящую на алтаре в полутьме комнаты. Пламя мигнуло и испустило тонкую чёрную нить дыма. На стене выступила тень женщины с палкой в руке. Тень, казалось, была окружена частоколом мужских и женских голов, которые с закрытыми глазами сидели рядом со мной на старых деревянных стульях, расставленных по кругу. Я едва смогла подавить нервное хихиканье, поняв, что это Мерседес Перальта, которая вкладывает в рот каждого из нас большие самодельные сигары. Затем, сняв с алтаря свечу, она дала каждому прикурить от неё, и, наконец, переставила свой стул в центр круга. Глубоким монотонным голосом она начала петь непонятные, часто повторяющиеся заклинания.

Сдержав приступ кашля, я попыталась синхронизировать моё курение с быстрыми затяжками людей вокруг меня. Сквозь проступившие слёзы я следила за их серьёзными, окаменевшими лицами, которые с каждой затяжкой становились всё живее и живее, пока не начали казаться растворяющимися в сгустившемся дыме. Подобно бестелесному объекту, рука Мерседес Перальты материализовалась из этого парообразного тумана. Щёлкнув пальцами, она несколько раз начертила в воздухе воображаемые линии, соединяющие четыре главные точки (стороны света).

Подражая другим, я начала раскачивать свою голову вперёд и назад в ритме со щелчками её пальцев и её низкоголосых заклинаний. Игнорируя растущую тошноту, я заставила себя держать глаза так, чтобы не фокусироваться на отдельных деталях того, что происходило вокруг меня. Это было первый раз, когда мне разрешили присутствовать на встрече спиритов.

Донья Мерседес служила медиумом и связным духов.

Её собственное определение спиритов мало чем отличалось от объяснения Флоринды, за исключением того, что она признавала ещё один независимый класс: медиумов. Она определяла медиумов, как проводящих посредников, служащих каналом, с помощью которого духи выражают себя. Она пояснила, что медиумы независимы потому, что они не принадлежат ни к одной из трёх категорий. Но они могли быть всеми четырьмя категориями в одном.

– В комнате находится сила, которая мешает мне, – внезапно прервал заклинания доньи Мерседес мужской голос.

Тление сигар наполнило дымный мрак глазами обвиняемых, резко оборвалось групповое бормотание.

– Я вижу её, – сказала она, вскакивая со своего стула. Она переходила от человека к человеку, делая на мгновение паузу около каждого.

Я вскрикнула от боли, когда почувствовала нечто, резко уколовшее моё плечо.

– Иди за мной, – шепнула она мне на ухо, – ты не в трансе.

Боясь, что я буду сопротивляться, она твёрдо взяла меня за руку и отвела к портьере, которая служила дверью.

– Но ты сама просила меня прийти, – сказала я ей прежде, чем она вытолкнула меня из комнаты, – я никому не помешаю, если тихо посижу в углу.

– Ты помешаешь духам, – прошептала она и бесшумно задёрнула занавес.

Я пошла на кухню в заднюю часть дома, где обычно работала по ночам, диктуя на магнитофон и компонуя свои понемногу растущие полевые заметки. Я начала записывать всё то, что произошло на встрече. Попытка вспомнить все детали события или все слова беседы всегда была лучшей мерой борьбы с одиночеством, которое постоянно накатывало на меня.

Я работала до тех пор, пока не почувствовала себя сонной, мои глаза устали – света явно не хватало. Я собрала магнитофонные ленты и бумаги и пошла в свою комнату, расположенную в другом конце дома. На миг я остановилась на внутреннем патио. Моё внимание привлекли переменчивые пятна лунного света. Слабый ветерок будоражил ветви виноградных лоз, их зубчатые тени рисовали живописные кружевные узоры на кирпичной кладке внутреннего двора.

Прежде, чем увидеть женщину, я почувствовала её присутствие. Она сидела на земле, почти скрытая большими терракотовыми горшками, раскиданными по всему патио. Пушистая копна волос венчала её голову белым нимбом, но её тёмное лицо оставалось неясным и смешанным с тенями вокруг неё.

Я никогда раньше не видела её в доме. Мой первоначальный испуг рассеялся, когда я подумала, что это наверняка одна из подруг доньи Мерседес, а, возможно, и её пациентка, или даже родственница Канделярии, которая ожидает её возвращения со спиритического сеанса.

– Простите меня, – сказала я, – я здесь новенькая. Я работаю с доньей Мерседес.

Женщина кивнула мне. Казалось, она знала, о чём я говорю. Но она не проронила ни слова. Одержимая необъяснимой тревогой, я попыталась справиться с истерическим испугом. Я заставила себя повторять, что нет причин для паники в том, что старая женщина сидела на корточках в патио.

– Вы здесь на сеансе? – спросила я неуверенным голосом.

Женщина утвердительно кивнула головой.

– Я тоже была там, – сказала я, – но донья Мерседес прогнала меня.

Я вдруг почувствовала облегчение и захотела посмеяться над ситуацией.

– Ты боишься меня? – внезапно спросила старая женщина. Её голос был резким, скрипучим и всё же молодым.

Я засмеялась. Мне хотелось легкомысленно соврать ей, но что-то сдерживало меня. Я услышала свой голос, который говорил о том, как я была напугана ею.

– Пойдём со мной, – по-деловому приказала мне женщина.

Моей первой реакцией было последовать за ней, но вместо этого я услышала, что говорю то, о чём говорить не собиралась: – Я закончила свою работу. Если ты хочешь поговорить со мной, делай это здесь и сейчас.

– Я приказываю тебе, иди за мной! – закричала она.

Вся энергия моего тела, казалось, тотчас же вытекла из меня. Однако я заявила: – Почему ты не прикажешь себе оставаться здесь?

Я не могла поверить, что сказала именно так. Я была готова извиниться, когда странный запас энергии влился в моё тело и я почувствовала себя почти под контролем.

– Поступай, как знаешь, – сказала женщина и встала, выпрямившись. Её рост был невообразимым. Она росла и росла, пока её колени не оказались на уровне моих глаз.

В этот миг я почувствовала, что моя энергия оставляет меня, и я испустила серию диких пронзительных воплей.

Канделярия бегом спешила ко мне. Прежде чем я успела вдохнуть воздух и закричать снова, она проскочила расстояние между комнатой, где проходила встреча спиритов, и патио.

– Уже всё в порядке, – повторяла она ласковым голосом, но я не могла остановить судорог, сотрясавших моё тело. А затем, не желая того, я расплакалась.

– Я не должна была оставлять тебя наедине, – сказала она извиняющимся тоном, – но кто бы подумал, что Музия сможет увидеть её?

Прежде, чем другие участники встречи вышли посмотреть, что случилось, Канделярия увела меня на кухню. Она помогла мне сесть и дала стакан рома.

Я пила и рассказывала ей о том, что произошло в патио. В тот момент, когда я закончила и ром, и свой отчёт, я почувствовала себя сонной, отвлечённой, но вовсе не пьяной.

– Оставь нас одних, Канделярия, – сказала донья Мерседес, входя в мою комнату. Канделярия уложила меня в постель, застелив кровать и для себя, чтобы быть здесь, когда я проснусь.

– Я не знаю, что говорить об этом, – начала донья Мерседес после долгого молчания, – но ты – медиум. Я знала это с самого начала, – её лихорадочные глаза, казалось, были подвешены в прозрачной субстанции, она внимательно изучала моё лицо.

– Единственный смысл того, что они позволили тебе присутствовать на сеансе, заключается в том, что ты везучая. Медиумы везучие.

Несмотря на свои опасения, я рассмеялась.

– Это не смешно, – сказала она предостерегающе, – это очень серьёзно.

В патио ты вызвала дух без чьей-либо помощи. И самый значительный дух, душа одного из моих предков пришла к тебе. Она приходит очень редко, но если приходит, это исполнено глубоким смыслом.

– Она – призрак? – спросила я наивно.

– Конечно, она была призраком, – убеждённо сказала она, – мы понимаем вещи так, как тому научены. И здесь нет отклонения от правил. Моё убеждение таково, что ты видела самого устрашающего духа, и что живой медиум может общаться с душой мёртвого медиума.

– Почему этот дух пришёл ко мне? – спросила я.

– Не знаю. Однажды она пришла ко мне, чтобы предупредить меня, – ответила она, – но я не последовала её совету, – её глаза потеплели, а голос смягчился, когда она произнесла: – первое, что я сказала тебе, когда ты приехала, было то, что тебе повезло. Я тоже была везучей, пока кое-кто не погубил моё счастье. Ты напоминаешь мне этого человека. Он был блондин, как и ты. Его звали Федерико, и он тоже был везучим, но не имел никакой силы. Дух посоветовал мне оставить его одного. Я не сделала так и поплатилась за это.

Не зная, как отвести внезапный поворот событий или печаль, нашедшую на неё, я положила руку на её плечо.

– У него не было никаких сил, – повторила она, – дух знал это.

Хотя Мерседес Перальта всегда была готова обсуждать всё, что угодно, лишь бы это не относилось к её практике, она довольно настойчиво уклонялась от моих расспросов о её прошлом. Однажды, и я не знаю, застала ли я её врасплох или это было преднамеренное движение в её игре, она открыла, что много лет назад пережила огромную потерю.

Прежде, чем я смогла решить, действительно ли она поощряет меня задать несколько личных вопросов, она поднесла мою руку к своему лицу и прижала её к щеке.

– Почувствуй этот рубец, – прошептала она.

– Что с тобой случилось? – спросила я, проведя пальцами по неровному шраму, проходящему по её щеке и шее. Пока я не касалась его, шрам был неотличим от морщин. Её тёмная кожа была так хрупка и я боялась, что она может развалиться в моей руке. Таинственная вибрация исходила из всего её тела. Я не могла отвести своего взгляда от её глаз.

– Мы не будем говорить о том, что ты видела в патио, – твёрдо сказала она, – вещи, подобные этой, относятся только к миру медиумов, а ты не должна обсуждать этот мир ни с кем. Я могу, конечно, посоветовать тебе не пугаться этого духа, но не надо глупо манить её к себе.

Она помогла мне подняться с постели и повела на то самое место, где я увидела женщину. Когда я остановилась и начала рассматривать темноту вокруг нас, я осознала, что не имею понятия, спала ли я несколько часов или всю ночь и день.

Донья Мерседес, казалось, поняла моё смущение.

– Сейчас четыре часа утра, – сказала она, – ты спала почти пять часов.

Она присела там, где была женщина. Я тоже устроилась на корточках рядом с ней, между пучками жасмина, развешенными на деревянной решётке, своеобразной пахучей занавеси.

– Мне и в голову не приходило, что ты не знаешь, как курить, – сказала она и засмеялась своим сухим скрипучим смехом. Она сунула руку во внутренний карман юбки, вытащила оттуда сигару и прикурила её.

– На встрече спиритов мы курили такие же сигары. Спириты знают, что запах табака ублажает духов, – после небольшой паузы она вложила зажжённую сигару в мои губы, – попробуй покурить, – приказала она.

Я затянулась, глубоко вдохнув в себя. Крепкий дым вызвал кашель.

– Не затягивайся, – сказала она с нетерпением, – дай я покажу, как надо, – она достала сигару и запыхтела ею, вдыхая и выдыхая, постепенно укорачивая затяжки, – не надо курить лёгкими, кури своей головой, – объяснила она, – таким способом медиум вызывает духов. С сегодняшнего дня ты будешь вызывать духов на этом месте. И не рассказывай никому, пока сама не сможешь проводить встречи спиритов.

– Но я не хочу вызывать духов, – весело запротестовала я, – я хотела лишь присутствовать на одной из встреч и наблюдать за её ходом.

Она посмотрела на меня с угрожающей решительностью.

– Ты медиум, а медиумы на встречах не наблюдают.

– Какой смысл во встречах? – спросила я, меняя тему.

– Смысл в том, чтобы задавать вопросы духам, – немедленно отозвалась она, – некоторые духи дают прекрасные советы. Другие бывают очень злобными, – она тихо засмеялась с лёгкой злостью, – какой появится дух, зависит от состояния жизни медиума.

– И тогда медиумы оказываются во власти духов? – спросила я.

Она надолго замолчала, глядя на меня. Её лицо не выдавало никаких чувств. Затем вызывающим тоном она сказала: – Их нет, если ты сильна.

Она продолжала пристально смотреть на меня лютым взглядом, затем закрыла глаза. Когда она открыла их снова, они были лишены какого-либо выражения.

– Помоги мне пройти в мою комнату, – прошептала она. Опираясь на мою голову, она выпрямилась. Её рука скользнула ниже моего плеча, по рукаву, твёрдые пальцы обвились вокруг моего запястья, словно обугленные корни.

Мы молча пробрели по тёмному коридору, где деревянные скамьи и стулья, покрытые козлиными шкурами, выстроились у стены. Она переступила порог своей спальни. Прежде, чем закрыть дверь, она ещё раз напомнила мне, что медиумы не должны рассказывать о своём мире.

– В тот миг, когда я увидела тебя на площади, я поняла, что ты медиум и что ты придёшь повидаться со мной, – заявила она. Улыбка, смысл которой я не поняла, исказила её лицо, – ты пришла, чтобы принести мне что-то из моего прошлого.

– Что?

– Я не вполне уверена. Воспоминания, наверное, – сказала она неопределённо, – или, возможно, ты возвратишь мне моё старое везение, – она провела рукой по моей щеке и тихо закрыла дверь.

5

Убаюкиваемая мягким ветерком и смехом детей, резвящихся на улице, я продремала весь день в гамаке, натянутом между двух деревьев. Я даже перестала ощущать аромат стирального порошка, смешанного с едким запахом креозола, которым Канделярия натирала каждый день полы, не считаясь с тем, грязные они или нет.

Я ожидала почти до шести часов. Затем, как просила Мерседес Перальта, я подошла к её спальне и постучала. Никто не отвечал. Я тихо вошла в комнату. Обычно в это время она заканчивала приём пациентов, которые приходили к ней лечиться. Она никогда не принимала более двух посетителей в день. В свои плохие дни, которые были довольно часто, она вообще никого не принимала. На этот раз я хотела прокатить её на своём джипе и прогуляться с ней по окрестным холмам.

– Это ты, Музия? – спросила донья Мерседес, вытягиваясь в своём низко подвешенном гамаке, закреплённом на металлических кольцах, вбитых в стены.

Я поздоровалась с ней и села на вторую кровать у окна. Она никогда не спала на ней. По её словам, из этой кровати, несмотря на её большие размеры, кто-то совершил фатальное падение. Ожидая, пока она встанет, я осматривала эту странно обставленную комнату, которая никогда не приводила меня в восторг. Вещи здесь были расставлены, по-видимому, с целеустремлённым несоответствием. Два ночных столика у изголовья и основания кровати были завалены свечами и статуэтками святых и служили алтарями. Низкий деревянный платяной шкаф был выкрашен в голубой и розовый цвета. Он загораживал дверь, которая выходила на улицу. Я удивилась, что одежда доньи Мерседес – она никогда не носила ничего, кроме чёрного – висела повсюду, на крючках, на стене, за дверью, у изголовья и в ногах железной кровати, и даже на верёвках, поддерживающих гамак. Хрустальная люстра, которая не работала, ненадёжно болталась под потолком, сплетённым из тростника. Люстра была серой от пыли, и пауки оплели паутиной её гранёные призмы. На дверях висел отрывной календарь.

Скрестив пальцы на копне седых волос, Мерседес Перальта глубоко вздохнула и, спустив с гамака ноги, нашарила ими матерчатые сандалии. Она секунду посидела, затем подошла к высокому и узкому окну, выходящему на улицу, и открыла деревянную ставню. Она часто заморгала, пока её глаза не приспособились к вечерним лучам, освещавшим её комнату. Она внимательно посмотрела на небо, словно ожидая от заходящего солнца какое-то послание.

– Мы пойдём на прогулку? – спросила я.

Она медленно обернулась.

– На прогулку? – переспросила она, удивлённо вскинув свои брови, – как мы можем идти гулять, когда меня ожидает какой-то человек.

Я раскрыла рот, уже готовясь сообщить ей, что к нам никто не приходил, но насмешливое выражение в её усталых глазах вынудило меня замолчать. Она взяла меня за руку и мы вышли из комнаты.

На деревянной скамье у входа в комнату, где Мерседес Перальта лечила людей, приходящих за помощью, прижав подбородок к груди, дремал слабый и старый на вид мужчина. Почувствовав наше присутствие, он выпрямился.

– Я плохо себя чувствую, – сказал он слабым невыразительным голосом, взяв в руки свою соломенную шляпу и трость, лежащую рядом.

– Октавио Канту, – сказала Мерседес Перальта, предварительно пожав ему руку. Она подвела его к двум ступенькам в комнату. Я следовала за ними по пятам. Он обернулся и посмотрел на меня вопросительным взглядом.

– Она помогает мне, – сказала она, – но если ты не хочешь, чтобы она была с нами, она уйдёт.

Он остановился на мгновение, нервно постукивая ногой. Его рот дважды кривился в улыбке.

– Если она будет помогать тебе, – прошептал он с трогательной беспомощностью, – я полагаю, что всё будет хорошо.

Быстрым движением своей головы Мерседес Перальта указала мне на мой табурет у алтаря, затем помогла старику сесть на стул прямо перед высоким прямоугольным столом. Она присела справа от него, лицом к нему.

– Где же он может быть? – несколько раз пробормотала она, перебирая груду банок, свечей и сигар, сухих корней и обрезков ткани, разбросанных на столе. Она вздохнула с облегчением, найдя свой морской компас, который тотчас положила перед Октавио Канту. Её взгляд пристально изучал круглую металлическую коробочку.

– Взгляни на это! – воскликнула она, подзывая меня подойти поближе.

Это был тот самый компас, на который она смотрела в первый день моего прихода. Стрелка, еле различимая сквозь матовое, сильно поцарапанное стекло, энергично двигалась взад и вперёд, как бы одушевляемая какой-то невидимой силой, исходящей от Октавио Канту.

Мерседес Перальта использовала компас, как диагностический прибор только тогда, когда считала, что человек страдает скорее от душевного недуга, чем от естественной болезни. До сих пор я не могла определить, каким критерием пользуется она для различения этих двух видов болезней. По её словам, душевный недуг мог проявить себя в форме ряда неудач или холода во всём теле, который в зависимости от обстоятельств мог определяться и как естественное заболевание.

Ожидая найти какое-то механическое приспособление, активизирующее стрелку, я на всякий случай изучила компас. И поскольку там ничего подобного не оказалось, я приняла её объяснение за бесспорную истину: когда человек уравновешен, т. е. когда тело, ум и душа находятся в гармонии, стрелка не двигается вообще. Доказывая своё мнение, она поочерёдно ложила компас напротив себя, Канделярии и меня. К моему великому изумлению стрелка двигалась только тогда, когда компас был положен передо мной.

Октавио Канту, вытянув свою шею, близоруко щурился на инструмент.

– Я болен? – тихо спросил он, взглянув на донью Мерседес.

– Это твоя душа, – прошептала она, – твоя душа в великом смятении.

Она положила компас в стеклянный буфет, затем встала рядом со стариком и опустила обе руки ему на голову. Она оставалась в таком положении довольно долго, затем быстрыми, уверенными движениями провела пальцами по его плечам и рукам, быстро встала напротив него, её руки счищали что-то вниз с его груди, ног, ступней. Она читала молитву, которая частично была церковным напевом, а частично заклинанием. По её словам, любой хороший целитель знает, что католицизм и спиритуализм дополняют друг друга. Она поочерёдно массировала его спину и грудь в течение получаса.

Давая минутный отдых уставшим рукам, она периодически встряхивала их энергично позади его спины. Она называла это сбрасыванием накопленной отрицательной энергии.

Отмечая конец первой части своего лечения, она топнула три раза о пол правой ногой. Октавио Канту непроизвольно вздрогнул. Она держала его голову сзади, сдавливая ладонями его виски, пока его дыхание не стало медленным и трудным. Бормоча молитву, она двинулась к алтарю, зажгла свечу, а затем и сигару, которую начала курить быстрыми ритмичными затяжками.

– Я должен рассказать это сейчас, – сказал старик, нарушая дымное безмолвие.

Напуганная его голосом, она начала кашлять до тех пор, пока слёзы не покатились по её щекам. Я забеспокоилась – не подавилась ли она дымом.

Октавио Канту, не обращая внимания на её кашель, продолжал говорить: – Я рассказывал тебе уже много раз, что трезвый я или пьяный, мне снится один и тот же сон. Я нахожусь в своей лачуге. Она пустая. Я чувствую сквозняк и вижу тени, снующие повсюду. Но при этом нет более собак, лающих на пустоту и на тени. Я просыпаюсь от ужасного давления, словно кто-то уселся на мою грудь; а когда я открываю глаза, я вижу жёлтые зрачки собаки. Они открываются всё шире и шире, пока не поглощают меня…

Его голос угас. Задохнувшись, он блуждал взглядом по комнате.

Казалось, что ему не совсем понятно, где он находится.

Мерседес Перальта бросила окурок на пол. Схватив сзади его стул, она быстро крутнула его так, что он оказался лицом к алтарю. Медленными гипнотическими движениями она начала массировать область вокруг его глаз.

Я, должно быть, задремала, так как обнаружила себя в одиночестве в пустой комнате. Я быстро огляделась. Свеча на алтаре почти сгорела. Вправо надо мной в углу, ближе к потолку, сидел мотылёк величиной с небольшую птицу. У него были большие чёрные круги на крыльях, они пристально смотрели на меня любопытным взором.

Внезапный шорох заставил меня обернуться. У алтаря на своём стуле сидела Мерседес Перальта. Я приглушённо вскрикнула. Её не было здесь минутой раньше, я могла присягнуть в этом.

– Я не знала, что ты здесь, – сказала я, – посмотри на этого большого мотылька над моей головой.

Я поискала глазами насекомое, но оно улетело.

В том, как она смотрела на меня, было нечто такое, что заставило меня содрогнуться.

– Я устала сидеть и заснула, – объяснила я, – и даже не узнала, что было с Октавио Канту.

– Он иногда приходит повидаться со мной, – сказала она, – я нужна ему, как спиритуалист и лекарь. Я облегчаю бремя, взваленное на его душу.

– Она повернулась к алтарю и зажгла три свечи. В мерцающем блеске её глаз был цвет крыльев мотылька, – иди-ка ты лучше спать, – предложила она.