Текст книги "Покаяние над пропастью"

Салават переживал, что после такого кризиса они уже не смогут поладить меж собой. Оказалось, сердце и разум могут проложить мостик между супругами. Лишь дочери никак до сих пор не могут простить отца: на помирившихся после разлада родителей смотрят искоса. Недовольны тем, что мать простила его после всего пережитого.

А с Рустамом происходит что-то непонятное. Салават помог сыну поступить в университет, но он не занимался, приходил домой подвыпивший, грубил матери. Мало того, начал подворовывать из дома деньги: если отец не успевал убрать их в сейф – вытягивал из каждой пачки по одной-две купюры. Из-за сына Салават несколько раз уже попадал в неловкое положение перед давними деловыми партнерами. Те звонили и говорили, что, мол, в вашей пачке недостает купюр. Ведь чтобы избежать непосильных налогов, нынче, в основном, приходится иметь дело с наличными. Салават был в смятении, не знал, как повлиять на сына, увещевания и нотации ничуть не помогали.

Жена винила в этом только мужа: «Сколько семейных денег ты извел на любовниц! Вот, сын и повторяет тебя…». Когда Салават в отчаянии возражал: «Но я же остепенился, встал на прямой путь! Сколько можно расплачиваться за прошлые ошибки?!», Лилит лишь пожимала плечами.

Позже вскрылась еще одна выходка Рустама: оказывается он повидался с Зульфией и вместе с ней пил пиво. Еще когда отец путался с ней, она позвонила Рустаму и предложила встретиться, и тот тотчас побежал. Похоже, Зульфия хотела найти в его лице союзника. А Лилит утверждает: она добавила в пиво зелье, чтобы Рустам пристрастился к выпивке и полностью сбился с пути… Узнав об их встрече, мать продержала сына несколько часов под каналами.

Глава третья

Хорошо помня, что сегодня первый день подготовки к посвящению, Салават пришел домой пораньше. Тщательно умывшись, встал в центре гостиной и зажмурился. Под каналами обязательно нужно стоять с закрытыми глазами. Он был взволнован.

Лилит включила эзотерическую музыку. Прошептав коды, открыла каналы и приблизила ладони к его груди. Почти сразу из ладоней пошло тепло. Активизировав, как она объяснила потом, одну за другой все чакры, отошла от мужа и села на диван.

Салават начал медленно покачиваться в такт приятной мелодии, будто в ласковых волнах моря…

И накатили думы, словно безудержные волны, набегая друг на друга.… «Верчусь как белка в колесе. Ни на миг не останавливается колесо жизни. День бежит за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Аргамак по имени Время мчится так быстро, что не угонишься за ним, не настигнешь, не вернешь. В силах ли кто-нибудь обуздать этого аргамака, который будто испугавшись чего-то, несет колесницу бытия в неведомые дали?..

Скоро семь лет, как мы перебрались жить в город. Все эти годы, гоняясь за деньгами, все больше отдаляюсь от чудесного мира творчества. Вначале мучился, чувствуя себя виноватым. Позже привык утешать себя: мол, завершу очередную сделку и возьмусь за картину. А пламя в сердце все слабеет. А какие удивительные, дивные сны мне снились? В тех снах я лил слёзы радости. Сколько фантазии, скрытого смысла в них было!.. Как часто моя муза приходили ко мне во сне, призывая к творчеству…

Утром Лилит сказала: свыше передали – не вернешься к картинам, Всевышний лишит тебя таланта. Слова жены обожгли мое сердце. О, Господь, прошу, отсрочь свое решение! Я вернусь к живописи. Оправдаю надежды, исполню возложенный на меня долг, напишу произведения, которые могу создать только я.

О Всемилостивый! Безгранично благодарю Тебя за то, что сотворил меня, спасибо за жену и детей моих.

Я всегда знал: отход от своего призвания – это большая трагедия. Ведь оно всегда было первичным для меня. Даже семью я ставил лишь на второе место после творчества. Если семья – цель насущная, первоцель, то любимое дело – цель основная, истинная. Однако золотой телец, погоня за ним, перевернув все вверх тормашками, в одночасье передвинули семью на первое место. Будучи мужчиной, я не мог позволить, чтобы мои близкие жили в нищете…

Творчество требует, чтоб душа, сердце и ум были возложены на его алтарь, и жизнь была посвящена ему. Не получая сих жертв, оно не дает хороших плодов. Золотой телец жаждет такой же цены. Оба они не довольствуются малым…

Мне велено вернуться к живописи… Да, это мое сокровенное желание. Ведь я мечтаю о творчестве, словно заблудившийся в пустыне путник, исстрадавшийся по глотку воды. Сладостная мука и пьянящая радость творчества были высочайшими наслаждениями для меня. Они выше, пожалуй, самых ярких блаженств и соблазнов бренного мира. Процесс творчества приносил мне глубочайшее удовлетворение, внутреннее ликование, духовный подъем. Окрыленная душа моя будто взлетала в горние выси…

Доведется ли мне вновь испытать это счастье? Сейчас не лучшее время для начала важного дела – луна идет на убыль. Новолуние через две недели. Вот тогда и решусь, снова встану за мольберт. Понимаю, после многолетнего перерыва трудно будет окунуться в творческую стихию. Ведь я не могу писать как другие, когда захочу. Перед тем как начать, долго настраиваю душу и сердце на нужную волну.

Эх, написать бы все, что пожелаю – без оглядки, невзирая ни на чье мнение! Самый суровый цензор для меня, конечно, Лилит… Ясно, как Божий день, она растолкует все по-своему, будет ревновать и обижаться. А раз я опасаюсь своими картинами обидеть жену, выходит, я не достиг еще настоящей творческой свободы. Разве возможно не имея внутренней свободы подняться до уровня истинного художника и создать великие произведения?.. Смогу ли я написать когда-нибудь портрет своей первой любви – юной Земфиры? Я ведь всю жизнь мечтал об этом.

Биография моя так сложна и так богата событиями! Поэтому память души многогранна, а жизненный опыт – уникален. Сюжетов столько, что за всю жизнь не воплотить в полотна. Надо найти прежние свои этюды и положить на самое видное место. Чтобы вернуться в творческую колею, начну с них…

Бизнес… Золотой телец не желает отпускать меня, крепко держит. Не подчинит ли он меня себе полностью и не заставит ли всю жизнь гнаться за собой? Чтобы окончательно запутать, лишить дара и оставить с носом. Нельзя этого допустить. А что если я налажу дело как часы, найму надежного управляющего? Может тогда я смогу одновременно заниматься и любимым делом?

В любом случае я должен вернуться к своему призванию и смыслу жизни – к творчеству, обязан выполнить миссию, возложенную на меня…»

Вдруг что-то начало яростно трясти Салавата, до того чувствующего себя как в челне, покачивающемся на ласковых волнах. Будто в море поднялся неожиданный шторм. Это продолжалось минут пятнадцать, пока сеанс не закончился.

Салават, кряхтя, сел на диван. Смахнув со лба пот, проговорил:

– Ну и задали мне трёпку – растрясли всего.

– Свыше объяснили, что тормошат тебя для очищения от накопленной грязи, грехов, измен твоих, чтобы вернуть тебя к своей сути, – пояснила Лилит.

– Так и будут трясти две недели?

– Может быть…

Так прошел первый день подготовки Салавата к посвящению.

* * *

На следующий день он снова вернулся домой пораньше. Приготовившись, встал под канал, закрыл глаза и начал покачиваться в такт музыке, пронизывающей душу. Перед глазами прошли воспоминания детства, бережно хранимые в памяти.

…В доме ослепительно светло. Салават лежит в колыбели. Он чувствует легкость и негу во всем теле. Но чуть погодя ему становится одиноко. Потому что хочется прижаться к матери, спящей на топчане…

Салават в той же люльке. Каждый, кто входит в дом, радостно улыбается и сжимает ему нос, шутливо приговаривая: – «Курносый!» А Салавату это не нравится…

Много-много лет спустя мать призналась: «В младенчестве ты был слишком курносым. Мы с соседками сжимали тебе нос и придали-таки нормальную ему форму»…

Вот Салават сидит у окна, наблюдая за мальчишками, с шумом и гвалтом играющими на улице. День ясный, погожий. В большой луже плавают льдинки. Один мальчик нагнулся, поднял стекляшку льда, и она ярко засверкала под лучами солнца. Он попробовал льдинку на вкус, нахмурился и выбросил. Затем приметив Салавата, подошел к окну, поглядел немного и с возгласом «Та-а!» скорчил рожицу…

На следующий день и Салавата вывели на улицу. Мама отвлеклась на что-то, а он прямиком прошлепал по луже. Прохладная вода, приятно охлаждая ноги, просочилась сквозь ботинки…

Когда дни совсем потеплели, перед домом зазеленела трава, зацвели одуванчики. Салават вышел на улицу и, увидев маленьких гусят цвета солнца, просто обомлел. Гусята беспрестанно пищали и старательно щипали травку. Они показались ему удивительно красивыми. Папаша-гусь, вне себя от радости, плясал на старом подносе с зерном. Крохотные солнечные комочки заворожили Салавата. Он сам не заметил, как очутился рядом с гусятами и потянулся к ним. Увидев это, гусак тут же забыл про танец, распростер крылья, вытянул длинную шею, и громко гогоча, яростно набросился на него. Полуторогодовалому Салавату он показался огромным и страшным зверем. Гусак исклевал до крови лицо, шею и руки Салавата. А он не мог противостоять или убежать. Хорошо еще, выбежала из дома бабушка и вырвала его у свирепого гусака…

Как только следы от гусиного клюва немного зажили, Салават снова выбрался на улицу. Погуляв по подворью, зашел в чулан и остолбенел – там лежал гусенок! Смерть птенца, так похожего на живой комочек солнца, потрясла Салавата. Как же так? Ведь он только вчера с радостным писком клевал зеленую травку! Жалея бедного гусенка, он с плачем побежал домой…

У Салавата есть друг по имени Гали. Мальчишки постарше кличут его «Бэлиш»[25]25
  Пирожок, пирог (башк.)


[Закрыть], а отец величает «Гали-батыр». Когда они подружились, Гали еще не ходил. Салават его научил ходить. Вот они вдвоем играют во дворе.

– А я петь научился! – делится радостью Салават. – Вот послушай: ля-ля-ля, ля-ля-ля… Давай, и тебя научу, повторяй за мной: ля-ля-ля…

– Ля-ля-ля, – повторяет Гали, но у него получается плохо, будто во рту каша варится.

– Ладно, не пой – раз не умеешь. – останавливает его Салават.

Другу это не нравится.

– Зато я мателиться умею!

– Ну-ка, как?

– Вот так: мать твою! – Гали с торжествующим видом скалит зубы. – От папы слысал. Он вчела пьяный плисол.

Салават задумался: выходит, папы это такие дяденьки, которые ходят пьяные и матерятся?.. Он еще не видел своего отца. Но хорошо помнит, как бабушка похлопала его по спине и сказала: «Из-за распутного папаши еще до рождения остался ты безотцовщиной, дитя мое».

Вскоре Салават впервые увидел отца. Мать обливала его водой на каменном крыльце перед чуланом. Ему было зябко, поэтому это занятие ему явно не нравилось. Салават до сих пор помнит легкую прохладу того летнего вечера, свежесть воздуха и какой-то негромкий гул вокруг.

Наконец, мать подхватила его и занесла домой. Салават вырвался из ее рук, спрятался под топчан и начал дразниться: «Кунакяс! Кунакяс!» Это было мамино прозвище. Позже он узнал, что из-за полноты в детстве бабушка ласково называла ее «коренастенькая как бочонок – кунакяс». Кое-кто это услышал, так и прилепилось прозвище к матери.

И тут в дом кто-то вошел. Мать обернулась посмотреть, кто там, а потом позвала Салавата:

– Выходи, тебя пришел повидать отец.

Салават, припомнив слова друга Гали, испытующе поглядел из-под топчана на вошедшего. Он понравился ему: не пьяный, не матерится… Заметив прикрепленную к отцовскому пиджаку блестящую штуку, уставился на нее. Отец взял его на руки, приласкал, а Салават все не отводил глаз от блестящей вещицы.

Позднее мать объснила, что приглянувшая ему блестяшка – это значок «Дружба». Когда отец ушел, она спросила:

– Ты хочешь, чтобы папа приходил снова?

– Пусть приходит. – Салават представил себе красивый значок и подумал про себя: «Так вот они оказывается какие, папы…»

Солнечный летний день. Ласково веет теплый ветер. Они идут втроем по проселочной дороге. Недавно мама вышла замуж, и отчим Шагидулла забирает их в свой аул. Салавату четыре с половиной лет, он еще не ходит пешком так далеко, ему тяжеловато.

– Путь недалекий, всего восемь верст, – успокаивает отчим. Чтобы подбодрить Салавата, показывает рукой на высокую гору:

– Смотри, это Шахтау.

Салават изумленно смотрит на Шахтау. Он еще никогда не видел такой высоченной горы. Вот это да! А на горе ездят маленькие игрушечные машинки.

– Там ездят игрушечные машинки! – обрадовался Салават.

– Это настоящие машины – «Белазы», Они возят камни Шахтау в город, – объясняет Шагидулла-атай.

– Настоящие машины бывают большие, – недоверчиво возразил Салават.

– Эти машины тоже огромные, каждый по шестьдесят тонн. Просто они очень высоко, вот и кажутся игрушечными.

Салават был в восторге, хотя разумом пока не мог воспринять слова Шагидуллы-атая.

– Ладно, надо торопиться домой. – Отчим посадил его на плечи и зашагал вперед.

Салавату эта дорога показалась бесконечно долгой. Наконец, они добрались. Перед тем, как войти в дом, мама научила его:

– Улым, тут нас встретит одна бабушка. Как только зайдем, ты подойди к ней и поздоровайся, скажи: «Здравствуй, олясэй![26]26
  Бабушка (башк.)


[Закрыть]», хорошо?..

– У меня же есть олясэй, она осталась в нашем ауле, – возразил Салават.

– Ну да. Но тебе же не трудно сказать «здравствуй, олясэй», пусть здесь будет еще одна бабушка.

Салават кивнул в знак согласия. Зайдя в дом, он протопал прямиком к встречавшей их пожилой женщине и сказал: – Здравствуй, олясэй!

Пожилая женщина с некоторым удивлением посмотрела на него:

– Я же тебе не олясэй…

Не очень приветливо встретила их бабушка Уммикамал, но вскоре приняла Салавата: потчевала вкусненьким, парила и мыла в бане, водила в гости в соседний аул к дочери. У нее были родные внуки и внучки, но Салавата она любила больше.

Отчим тоже относился к нему как к родному: всюду водил с собой, мастерил ему свистульки и деревянные игрушки. Приляжет днем после трудов отдохнуть – Салават тут как тут. Однако мать предупредила: начнет Шагидулла-атай биться в конвульсиях – сразу отойди от него, чтобы он в припадке нечаянно не задушил тебя. Он при приступах эпилепсии не помнил себя, дергался и корчился, пускал изо рта белую пену. Припадки могли случиться с ним в любое время и в любом месте.

Как-то это произошло с отчимом во время купания. Он задергал руками-ногами и начал тонуть. Детвора с визгом ринулась на берег. А выбравшись, принялись смеяться, показывая пальцем на барахтающегося на мелководье Шагидуллу-атая. А пятилетний Салават, не зная как помочь отчиму, с плачем метался на берегу. Наконец, парнишка постарше отделился от толпы зевак, неспешно вошел в воду и вытащил Шагидуллу-атая. Чуть отлежавшегося отчима вырвало водой, затем он пришел в себя.

…Ослепительно ясный день. Отчим с Салаватом, взявшись за руки, идут на конный двор. Им нужна лошадь, чтобы съездить за сеном. У Салавата приподнятое настроение, ведь он обожает лошадей. Мечтает, что когда-нибудь и у них появится собственный конь.

– Шагидулла-атай, а когда мы возьмем лошадь?

– За ней и идем…

– Нет, когда у нас будет своя коняшка?

– Государство не разрешает держать лошадей.

– А почему?

– Кто его знает…

Салавату пришла в голову отличная мысль, и он обрадованно выпалил:

– Тогда купим маленького жеребенка!

– Жеребенка тоже нельзя…

Салават задумался, представил себе государство в виде злобного старика, грозящего всем пальцем. Затем спросил:

– А мы сейчас возьмем рыжую лошадь или вороную?

– Какую дадут, ту и возьмем.

Но конюхи отказали Шагидулле-атаю. Отчиму это не понравилось, не таков он был, чтобы отступаться от задуманного. Подумав немного, сказал:

– Значит, нет для меня рабочей лошади? Тогда запрягу вороного жеребца бригадира! – Отчим решительно зашагал в конюшню. Конюхи испуганно всплеснули руками, побежали к нему, окружили:

– Не вздумай тронуть вороного, бригадир из нас душу вытрясет!

– Бригадир не бай какой-нибудь, не ему одному на вороном гарцевать!

Конюхи схватили его за руки, но Шагидулла-атай рассердился и вмиг расшвырял их. Больно вспыльчив он нравом – чуть что не по нему – сразу сжимал кулаки.

Тут появился бригадир колхоза Амир-агай. Он – огромный человек с багровым лицом и тяжелым взглядом, сильно смахивающий на быка.

– Ты зачем их бьешь?! – Амир-агай потянулся, чтобы схватить Шагидулу-атая за ворот, но получил такой удар, от которого грохнулся оземь.

– Сейчас же прекрати драться, я милицию вызову! – закричал невесть откуда взявшийся председатель сельсовета Миннигали-агай. В ответ отчим ударил его наотмашь. Представитель местной власти смешно кувыркнулся. Тут все разом – человек десять – с руганью и грубыми окриками набросились на него. Но один за другим, будто резиновые мячи, отлетали от разящих кулаков Шагидуллы-атая. Нападающих становилось все больше, шума громче, тем не менее никак не могли управиться с ним. Войдя в раж, отчим лупил противников без всякой пощады. Салавата тоже охватил дикий азарт: размахивая маленькими кулачками, он смешно носился среди дерущихся со свирепым лицом, выкрикивая что-то, но его никто не слышал.

Пронзительно просигналив, подъехала машина «УАЗ», и из нее выскочили четыре милиционера. Они подбежали к Шагидулле-атаю, один из них сказал ему:

– Рамазанов, ты почему нарушаешь порядок? Вон, рука уже в крови. Ну-ка, покажи…

– Вот, – отчим доверчиво протянул руки, и милиционер заученным движением мгновенно надел на него наручники.

– А-ах, вот ты как! – Шагидулла-атай прямо в наручниках начал драться с милиционерами. Бригадир, сельсоветчик и конюхи бросились им на выручку. Однако даже всей толпой не смогли запихнуть Шагидуллу-атая в «УАЗик».

Салават в слезах метался рядом, но ничем не мог помочь отчиму.

– Принесите аркан! – заорал бригадир. Один из конюхов подбежал с арканом. Шагидуллу-атая повязали, только все равно не смогли затолкать в машину. Не имея возможности пошевелить руками-ногами, он бодался головой и кусался.

Принеся еще один аркан, его полностью запеленали и всей толпой забросили в кузов грузовика. В кабину сел председатель сельсовета, и машина тронулась. За ними поехал «УАЗ» с милиционерами.

А зареванный Салават побежал за поднявшими серую пыль машинами…

* * *

Мать рассказывала позже, что Шагидуллу-атая тогда посадили в городскую тюрьму. На семнадцатый день отсидки, когда он избивал надзирателей, с ним случился приступ. Выявив эпилепсию, его отправили в уфимскую психбольницу.

Отчим вернулся домой через два месяца. Хоть и среднего роста, он был плотного телосложения, а теперь еще больше пополнел.

– Казенная еда тебе на пользу пошла, – заметила мать.

Отчим с улыбкой ответил:

– Девяносто шесть кило набрал на дармовых пайках…

После этих воспоминаний, почему-то перед глазами Салавата на миг возникла бутылка водки, и мысли потекли в другом направлении: «Почему я так шалею от выпивки?.. Еще в старших классах, лишь начиная пробовать спиртное на дружеских сборищах, я после этого всегда буйствовал напропалую. Хмель будил дремлющую глубоко в подсознании агрессию, толкал на бессмысленные драки. А на другой день так было погано на душе от того, что кого-то несправедливо обидел! Значит, нельзя мне пить. Надо было уже тогда сделать этот вывод…

А как я сумасбродил на проводах в армию Наиля по кличке Комиссар? Ударил в лицо спокойно игравшего на гармошке Ильдара так, что инструмент выпал у него из рук. Саданул в челюсть заступившемуся за него Камилю. Еще кто-то один попытался было образумить меня, но получил удар ногой со свирепым криком «Киай!». Увидев, что я будто с цепи сорвался, парни постарше собрались в кучку и горячо о чем-то заговорили. Разумеется, они были правы: я поднял руку на тех, кто старше, теперь они собираются наказать меня. Я нащупал в кармане складной нож-«лисичку». Тут подошел друг мой Рафис и предупредил, что старшие парни намерены разобраться со мной. А я, глупец ни с того, ни с сего ударил лучшего друга. Известный на весь аул драчун Рафис тут же дал мне отпор – грохнул об забор. Я обнял его: наконец-то нашелся тот, кто оказал мне достойное сопротивление. Рафис слабее меня физически, хоть и старше на год. Но мне и в голову не приходило затеять с ним потасовку. Просто сам не заметил, как ударил сгоряча. Ведь мы дружим с пятилетнего возраста. Правда, бились мы с ним многократно в боксерских перчатках. Но это же не в счет. Рафис не так силен, но поразительно ловок, бесстрашен и крепок духом. Он никого не боялся, в драках всегда побеждал. Был яростен и стремителен как рысь.

Прошедшие армию старшие парни посмотрели на нас исподлобья, но не стали связываться. По правде говоря, зная о воинственном нраве Рафиса и его родных братьев, а меня считая опасным городским жуликом, они нас побаивались.

А что я вытворял, когда на рассвете поехали провожать Наиля в город! Семнадцатилетний салага, я ходил по вокзальной площади, полной народа, размахивая «лисичкой». А ведь там, в сторонке, стояли в ряд десятки милицейских машин. Как так получилось, что блюстители порядка не заметили меня? Кабы увидели – несдобровать бы мне тогда… В тот раз я особо распоясался от беспрестанной боли в душе: недавно потерял свою первую любовь, в которой просто души не чаял. Бросила меня Земфира, и смысл моей жизни улетучился как утренний туман. Потому я решил для себя: погасло мое солнце, не видать мне счастья без нее. Значит, никуда не стоит стремиться, остается плыть по течению, пить, курить и лезть на рожон…

В бестолковой юности много было выходок, не вмещающихся в рамки закона. Хорошо еще, что не угодил за решетку. Ведь некоторые из друзей загремели в тюрьму. Несколько сверстников, попав туда, не смогли выйти на свободу, там и сгинули. А меня же некая сила оберегала всегда. Аллах берег. Это я понял лишь многие годы спустя.

О Всемилостивый, спасибо Тебе за все…

Прочитал где-то, что Вселенная – безграничное информационно-энергетическое пространство. Может быть, в нем прошлое, настоящее и будущее находятся одновременно?.. Жаль, многого не знаю. Вернее, совершенно не смыслю в этих тонких и сложных материях. Как мне кажется, кое-что понимаю интуитивно. Для получения настоящих познаний необходимы чистота сердца и развитие духа.

Насколько же я запятнал душу за последние годы!.. Проводя драгоценное время в объятиях чужих женщин, общаясь с дельцами, чиновниками, милиционерами и рэкетирами, скандаля и ругаясь, поистрепался и огрубел. Увы, в нашем обществе пока не получается добыть для семьи теплого места под солнцем, не показав клыки и когти. Живя среди волков, приходится выть по-волчьи. Как бы мне хотелось скорее очиститься от этой наносной грязи и прийти к покаянию.

Что же со мной происходит? Набираюсь жизненного опыта, необходимого как воздух творческому человеку или иду по ложному пути? Пишут, что Всевышний предоставил человеку право выбора: делай, что хочешь, но за все будешь отвечать. Об этом можно было бы написать картину “Распутник”. Быть может, я создам произведение, которое станет предупреждением людям в нашу эпоху вседозволенности…

Как же чиста была моя душа, как светлы были чувства, как высоки были помыслы, когда я жил в ауле после университета! Охваченный эйфорией чудесной стихии творчества, испытывая высочайшее наслаждение, я вдохновенно писал свои картины. Испытаю ли я вновь такие же сильные и тонкие переживания, такой же расцвет духа и счастье творчества как тогда?.. И что бы со мной сталось тогда в госпитале, если б не начал писать афганские этюды?..

Всемилостивый, прошу, не лишай меня счастья творить! Помоги воплотить в жизнь мою мечту – построить в родном ауле мечеть. Если я сумею достичь этой цели, то в память бабушки Гульфаризы дам мечети ее имя. Хорошим человеком она была, пусть земля ей будет пухом, а душа пребудет в раю…

Хочу помогать детям-сиротам. Не ожидая взамен ни благодарности, ни похвалы, буду делать как можно больше добра. А самое главное – я должен начать писать. О Всевышний, помоги мне возвратиться к творчеству!».

Внезапно Салавата, медленно покачивающегося в такт музыке, снова начала трясти неведомая сила. Промучившись около двадцати минут, он увидел возникших перед собой давних предков, скачущих на горячих конях с саблями наголо на царских солдат. Мчавшийся впереди войска на белом коне отважный всадник показался ему знакомым и близким человеком. Вскоре воины пропали из виду. Затем перед его взором предстала другая картина: младенец в колыбели, качающейся на разлапистой ветке дерева.

* * *

Сегодня у Лилит много посетителей. Ей пришлось разделить людей на три группы и проводить сеансы по очереди. Когда все ушли, она поставила под каналы Салавата.

Он постоял немного с закрытыми глазами, покачиваясь под музыку, затем его заставили долго вращать правой рукой справа налево. Потом вытянутую вперед правую руку начали каким-то образом «обрабатывать». Салават воспринял это как очищение.

Некоторое время спустя перед его мысленным взором предстало перо. Когда оно исчезло, Салават стал непроизвольно двигаться: руки медленно поднимались вверх и опускались. Вот он с поднятыми руками сильно откинулся назад и стал «смотреть» закрытыми глазами вверх. Чуть погодя, невольно наклонился.

Долго постояв с опущенной головой, он снова выпрямился, и перед ним, озаряя все вокруг, дважды промелькнула огромная золотая птица. Увидев ее третий раз, Салават понял – это птица счастья Хумай[27]27
  Хумай – птица, дарующая счастье; образ, пришедший к тюркам из иранской мифологии.


[Закрыть], и душу объяло чувство радости. Он вспомнил прочитанное: что увидеть хотя бы тень птицы Хумай – огромное счастье. Такая удача выпадает лишь редким счастливцам. Потом его заставили трижды произнести «аминь» и выполнить упражнения из йоги. Затем понудили медленно встать на колени и припасть лбом к полу. Салават обратился с мольбой к Богу: «О Всемилостивый, прошу, прости мне мои прегрешения, совершенные с умыслом и без умысла! Безгранично благодарю Тебя за милосердие ко мне. Даруй счастье моей семье и детям. Сделай так, чтобы открывшиеся в Лилит способности были к добру. Избавь мой народ от пьянства и других мерзостей, освети их души лучами веры и выведи на праведный путь! Помоги мне не сбиться с найденного прямого пути, даруй твердость духа, силу и разум, дозволь очиститься с помощью этих каналов от грехов, утвердиться в вере, делать людям больше добра и прожить на белом свете с честью и достоинством!

Дай возможность служить Тебе своим творчеством, дозволь внести вклад в возвращение людей к добру и вере. Прошу, помоги мне развить дух и стать ближе в Тебе!»

После окончания сеанса они долго говорили с Лилит. Несмотря на усталость, жена тоже испытывала волнение:

– Сегодня было много информации свыше. Самое важное, что поставив на колени, тебя заставили покаяться. Показали и толпу голых женщин, твоих бывших любовниц. Каждая из них пробежала по тебе, топча ногами. А ты руками разверз грязь и вырвался к свету. Сказали, что будем вместе и на том свете… Еще вот что показали: стоишь ты с лавровым венком на голове возле множества картин и рядов книг, держа в руках перо. Ты – духовный лидер своего народа… Сверху посыпались золотые монеты, символизирующие, что к нам придет богатство. Однако надо его выдержать достойно. – Лилит задумалась. Лицо Салавата посветлело:

– Да, сегодняшний сеанс был удивительным, чудесным, полным глубокого смысла. Лишь бы указанные мне знаки исполнились, пусть они будут к добру. А может, это и есть посвящение?

– Нет, тебе еще следует хорошенько очиститься.

Салават поделился радостью:

– Я видел птицу Хумай!..

Лилит тоже обрадовалась:

– Дай-то Бог, ведь птицу счастья могут увидеть лишь избранные Всевышним люди…

– Если то, что нам показали, правда – то мы счастливые… – произнес Салават, все еще не смея поверить в близкую возможность счастья.

– Ну, конечно, правда! – убежденно подхватила Лилит. Она всегда была уверена в себе и никогда не сомневалась в своей правоте. – Да, чуть не забыла! Когда я мысленно сказала: «Спасибо, что пытаетесь сделать из моего мужа человека», мне телепатически ответили: «Наоборот, мы избавляем его от человеческого…»

Слова Лилит потрясли Салавата. Это был серьезный выпад против всего человечества. Справедлив ли он? Как не крути, есть в нем доля правды: прогресс идет семимильными шагами, а мы не становимся лучше. Уже близится конец мира, а люди все беспощаднее друг к другу…

Салават снова обратился с мольбой к Богу: «О Всевышний, я тоже представитель рода человеческого и по уши погряз в грехах. Кроме грехов, совершал и преступления: еще подростком несколько раз взламывал с приятелями торговые киоски. Очень нужны были деньги на кино и мороженое. Особенно на фильмы “Бродяга” и “Генералы песчаных карьеров”, которые мы пересматривали десятки раз. А в юности пили и хулиганили с друзьями. Самоутверждались. Став предпринимателем, я проводил сделки через фальшивые фирмы. Убегая от неподъемных налогов, хотел избежать банкротства. А на деле, получается, воровал. Да, в эпоху дикого бизнеса девяностых годов так поступало большинство предпринимателей. Стремясь расчистить для семьи теплое место под солнцем, не кормил ли я детей своих харамом, неправедно добытой пищей? Не даст ли потом этот харам ядовитые плоды? Как же быть? Пальцами шевельнешь – грех, за что ни возьмись – преступление…

К стыду своему, кроме законов людских, нарушал я и Твои повеления. Возможно, из ниспосланных через пророка Моисея десяти заповедей не нарушил лишь одну – “Не убий!”…

А Афганистан?.. Командиры втолковывали нам, что уничтожение врагов на войне не считается убийством, здесь – либо ты, либо тебя… Мы называли их “душманы”, “духи” или “моджахеды”. А были ли они врагами на самом деле?»

В памяти всплыло одно из афганских событий. Во время короткого привала дозорные приволокли в лагерь захваченного в плен душмана. Командир группы, рыжеволосый старшина Копытов, встретил их в бешенстве:

– Зачем нам понадобился этот дух?! – вскинулся он на солдат, брызжа слюной.

Салават растерянно ответил:

– Как вернемся, отправим в штаб, может, сообщит полезные сведения.

– Надо еще выжить… И как вы собираетесь таскать его с собой? А если он заорет и выдаст нас?

– Мы ему заткнули рот бинтами… – начал было оправдываться второй солдат, но старшина еще злобнее прошипел, выкатив глаза:

– Тьфу, тупые! Так и думал: пожалели чурку, не замочили… Ладно, хватит лясы точить! Кто взял этого душмана в плен?

– Салават! – простодушно выпалил тот солдат.

– Байгазин! Долбани его прикладом по башке, да столкни со скалы в пропасть. Не вздумай стрелять, душманы услышат…

Салават замешкался. Наконец, сразу охрипшим голосом, проговорил:

– Он же… пленный!..

Старшина сверкнул глазами:

– Ну и что?! Нам теперь из-за него головами своими рисковать?! Байгазин, выполняй приказ!

Опешившие солдаты уставились на них.