Текст книги "Конец парада. Каждому свое"

– Мне нужно поговорить с этой свиньей! – заявил Титженс и картинно выпятил квадратный подбородок.

Глядя на него поверх двух любителей виски Макмастер догадался, что его друг пародирует одно из тех лиц, на которые часто рисуются карикатуры. Однако он не смог сразу же его определить. Скорее всего, это политик, возможно, министр. Но какой? В голове царила жуткая путаница. Его взгляд пробежал по бланку телеграммы в руке Титженса. Макмастер заметил, что она адресована Сильвии Титженс и начинается со слова «Согласен». Он быстро спросил:

– Ты ее уже отправил, или это лишь черновик?

– Я тебе говорю про достопочтенного Стивена Фенвика Уотерхауза. Он возглавляет Комиссию по долгосрочным государственным займам. Из-за этой свиньи нам пришлось подделывать отчеты, – сказал Титженс.

Казалось, настал худший момент в жизни Макмастера. Хуже уже некуда. А Титженс все продолжал:

– Я хочу с ним переговорить. Вот почему я не ужинаю в Маунтби. Это вопрос государственной важности.

Ход мыслей Макмастера резко оборвался. Он находился в комнате с большими окнами. За окнами виднелось солнце. И облака. Розовые и белые. И такие мягкие на вид! Похожие на корабли. За столом сидели двое мужчин: один с темными, блестящими волосами, а второй – прыщавый, светловолосый, с залысинами. Они говорили, но их слова совершенно не трогали Макмастера. Мужчина с темными, блестящими волосами заявил, что не повезет Герти в Будапешт. Ни за что на свете!

Макмастер заморгал, словно пробудившись от кошмара. Перед глазами появились двое мужчин и еще одно нелепое лицо… Реальность в самом деле напоминала кошмар, а лицо члена кабинета и впрямь походило на гигантскую маску для пантомимы: блестящую, с огромным носом и узкими, китайскими глазами.

Однако она не отталкивала! Макмастер был вигом по своим убеждениям, природе, темпераменту. Он считал, что государственные служащие не должны вмешиваться в политику. Тем не менее он не считал либерально настроенного министра чудовищем. Напротив, мистер Уотерхауз производил впечатление искреннего, доброжелательного, веселого человека. Он с уважением прислушивался к одному из секретарей, положив руку ему на плечо и сонно улыбаясь. Без сомнений, работа очень его утомила. А потом он не сдержал смеха, и все его тело затряслось. А ведь он пополнел!

Как жаль! Как жаль! Макмастер пробегал глазами по строкам из непонятных слов, неразборчиво написанных Титженсом. Квартира вместо дома… Без развлечений… ребенок «живет сестры»… Он перечитывал слова снова и снова. Ему трудно было связать фразы друг с другом без предлогов и знаков препинания.

Человек с блестящими волосами слабым голосом сказал: «Герти – горячая штучка, но не для Будапешта, с этими его цыганочками, о которых ты мне рассказывал. А ведь Герти живет со мной вот уже пять лет. Шикарная женщина!» Голос его друга звучал так, будто тот страдает от несварения. Титженс, Сэндбах и генерал сидели с прямыми, как кочерга, спинами.

«Как жаль!» – думал Макмастер.

Это он должен был сидеть рядом… Как приятно было бы, если бы он вообще сидел рядом с министром. В рядовом случае он, Макмастер, так бы и поступил. Лучшие из местных гольфистов обыкновенно играли с высокопоставленными гостями, но на юге Англии мало кто мог превзойти Макмастера. Играть он начал в четыре года – маленькой клюшкой и найденным где-то мячиком за один шиллинг; тренировался неподалеку от города каждое утро, когда шел в сельскую школу, возвращался на обед, шел обратно в школу – и домой. Его путь пролегал по холодным, заросшим камышами песчаным берегам, вдоль серого моря. В обувь набивался песок. Найденный мячик за один шиллинг прослужил ему три года…

Макмастер воскликнул:

– Боже правый! – Из телеграммы он только что понял, что Титженс собирается ехать в Германию во вторник.

Словно в ответ на это восклицание друга, Титженс проговорил:

– Да. Это невыносимо. Генерал, если вы не остановите эту свинью, я сам это сделаю.

Генерал прошипел сквозь зубы:

– Погоди минутку… Погоди… Может, кто другой его остановит.

Мужчина с темными блестящими волосами сказал:

– Если Будапешт – это и впрямь город красивых девушек, дружище, со всеми этими турецкими банями и тому подобным, то в следующем месяце мы непременно закутим там!

Его друг, опустив голову, что-то, казалось, бурчал про себя, с опаской поглядывая на генерала из-под прыщавого лба.

– Не то чтобы я не любил жену, – продолжил темноволосый. – Она очень даже ничего. К тому же у меня есть Герти. Горячая штучка! Шикарная женщина… Но я бы сказал, что мужчине требуется… Ох! – неожиданно воскликнул он.

Генерал, очень высокий, худой, румяный мужчина с белыми волосами, зачесанными вперед, спрятав руки в карманы, неспешно направился к их столику. Он остановился где-то в двух ярдах поодаль, но казалось, что ушел очень далеко. Склонился над столиком, и те, кто за ним сидел, подняли на него широко распахнутые глаза – такими глазами смотрят школьники на аэростаты. Он сказал:

– Рад, что вам понравилось наше поле для гольфа, господа.

Мужчина с залысинами воскликнул:

– Очень! Замечательное поле! Первоклассное! Играть на нем сущее наслаждение!

– Однако, – продолжил генерал, – обсуждать свои… э-э-э… домашние дела в… в людном гольф-клубе неуместно. Вас могут услышать.

Господин с блестящими волосами привстал и хотел было возразить:

– Н-но…

– Бриггс, заткнись, – пробормотал другой.

Генерал продолжил:

– Я глава клуба. И моя обязанность – следить за тем, чтобы его членам и гостям было комфортно. Надеюсь, вы не возражаете.

Генерал вернулся на свое место. Он дрожал от досады.

– Приходится самому становиться таким же хамом, как и они! – проворчал он. – Но что еще делать?

Двое мужчин из города поспешно ушли переодеваться; в комнате повисла зловещая тишина. Макмастер подумал о том, что по меньшей мере для этих тори конец света уже настал. Конец Англии! В сильнейшем душевном смятении он вернулся к телеграмме Титженса… Титженс едет в Германию во вторник. Он хочет уйти из департамента… Немыслимо. Невообразимо!

Он снова начал перечитывать телеграмму. На тонкую бумагу упали тени. Достопочтенный мистер Уотерхауз встал между торцом стола и окнами.

– Мы вам так благодарны, генерал! – сказал он. – Из-за этих мерзких извращенцев и их гадких историй мы самих себя не слышали. По милости вот таких вот господ наши дамы и становятся суфражистками! И это их оправдывает… – А после добавил: – Здравствуйте, Сэндбах! Всё отдыхаете?

Генерал проговорил:

– А я-то надеялся, что вы возьмете на себя труд отчитать этих негодяев.

Мистер Сэндбах с выступающей вперед бульдожьей челюстью и короткой черной шевелюрой, вставая, рявкнул:

– Здравствуйте, Скотерхауз! А вы все грабите народ?

Мистер Уотерхауз, высокий, сутулый, растрепанный, приподнял полы своего плаща. Плащ был изрядно потрепан, а из рукавов торчали соломинки.

– Вот все, что от меня оставили суфражистки, – посмеиваясь, сказал он. – Нет ли среди вас случайно гения по фамилии Титженс? – Он взглянул на Макмастера.

– Вот Титженс, а это – Макмастер, – проговорил генерал.

– О, так это вы? – очень дружелюбно поинтересовался министр. – Я просто хотел воспользоваться возможностью и поблагодарить вас.

– О боже! – воскликнул Титженс. – За что?

– Вам виднее! – сказал министр. – Без ваших расчетов мы не успели бы предоставить отчет в парламент до начала следующей сессии, – уточнил он и хитро добавил: – Правда ведь, Сэндбах? – А потом снова обратился к Титженсу: – Инглби сказал мне…

Титженс весь выпрямился и побледнел. Запинаясь, он произнес:

– Это не меня надо благодарить… Я считаю…

Тут вмешался Макмастер:

– Титженс… Ты… – Он и сам не знал, что скажет.

– О, вы слишком скромны, – заверил его мистер Уотерхауз. – Уж мы-то знаем, кого благодарить… – Он перевел слегка отсутствующий взгляд на Сэндбаха. И его лицо озарилось.

– О, послушайте, Сэндбах! – сказал он. – Подойдите ко мне, а? – Он отошел в сторону на несколько шагов и обратился к одному из своих молодых спутников: – Эй, Сэндерсон, принеси этому малому выпить. Что-нибудь крепкое. – Сэндбах неуклюже выскочил из своего кресла и подскочил к министру.

Титженс взорвался:

– Я слишком скромен! Я!.. Свинья… Грязная свинья!

– В чем дело, Крисси? – спросил генерал. – Вероятно, ты и в самом деле слишком скромен.

– Плевать я хотел на скромность. Дело серьезное. И из-за него я оставлю работу в департаменте.

– Нет, нет! – вмешался Макмастер. – Ты неправ. Это неправильная позиция. – И он с искренним чувством принялся растолковывать генералу суть дела. Это предприятие уже доставило ему немало неприятностей. Правительство запросило у департамента статистики отчеты, в которые должны были входить именно те данные, которые им очень хотелось представить палате общин в рамках нового законопроекта. Представлять его должен был мистер Уотерхауз.

В ту самую минуту Уотерхауз как раз похлопывал мистера Сэндбаха по спине, убирал волосы со своих глаз и хохотал, как истеричная школьница. Вид у него неожиданно сделался очень усталым. Констебль с блестящими пуговицами встал у стеклянной двери и стал пить из оловянного чайника. Двое гостей из города ринулись из раздевалки к одной и той же двери, на ходу застегивая пуговицы.

Министр громко сказал:

– Налейте-ка мне на гинею.

Макмастеру казалось ужасно несправедливым, что Титженс назвал такого добродушного, искреннего человека грязной свиньей. Это было нечестно.

Он продолжил растолковывать генералу суть дела.

Правительству требовались данные, полученные на основании так называемого расчета B7. Титженс, который работал над вычислениями по расчету H19, был убежден в том, что это – единственный способ получить корректные данные.

Генерал вежливо проговорил:

– Для меня это все – китайская грамота.

– Все очень просто, – заверил его Макмастер. – Представьте, что правительство в лице сэра Реджинальда Инглби из своих принципиальных соображений попросило Крисси посчитать, сколько будет трижды три. Когда как, по мнению Крисси, правильнее умножать не три на три, а девять на девять…

– В общем, правительство хочет отнять у трудящихся как можно больше денег, – подытожил генерал. – Простейшим путем… Или обеспечить себе голоса.

– Но дело не в этом, сэр, – продолжил Макмастер. – В итоге Крисси заставили умножить три на три…

– И, судя по всему, у него это получилось, чем он и заслужил бесконечные благодарности, – сказал генерал. – И это славно. Мы все никогда и не сомневались в способностях Крисси. Но он у нас малый с характером.

– Он был невообразимо груб с сэром Реджинальдом из-за всей этой истории, – продолжил Макмастер.

– Господи! Господи! – воскликнул генерал. Он кивнул головой в сторону Титженса, и на лице его возникло пустое, слегка разочарованное выражение, какое часто можно увидеть у офицеров. – Меня всегда расстраивают истории о грубости по отношению к начальству. В любой сфере.

– На мой взгляд, – начал Титженс с поразительной мягкостью, – Макмастер не вполне справедливо обо мне судит. Конечно, у него есть право на свое мнение о том, чего требует служебная дисциплина. Однако я ясно дал Инглби понять, что скорее уволюсь, чем выполню этот безумный перерасчет…

– Зря вы так, – сказал генерал. – Что станет с государственной службой, если все поступят так же, как вы?

Сэндбах, усмехаясь, вернулся и тяжело опустился в свое кресло с низкими подлокотниками.

– Этот малый… – начал было он.

Генерал слегка приподнял руку.

– Одну минуту, – провозгласил он. – Я хотел только сказать Крисси, что, если бы мне предложили должность… вернее, скорее приказали бы подавить силы Ольстерских добровольцев…[12]12
  Добровольческое движение, созданное в 1912–1913 гг. Участники движения выступали против предоставления самоуправления Ирландии.


[Закрыть] я бы горло себе перерезал, чем выполнил этот приказ…

– Ну конечно, дружище, – согласился Сэндбах. – Ведь они же наши братья. Да будет проклято это чертово правительство.

– Я хотел сказать, что приказ нужно выполнить, – проговорил генерал. – Не стоит уклоняться от своих обязанностей.

Сэндбах воскликнул:

– Боже правый!

– Я с этим не согласен, – проговорил Титженс.

– Генерал! Вы! После всего того, что мы с Клодин говорили… – вскричал Сэндбах, но Титженс его перебил:

– Прошу прощения, Сэндбах. Это мне тут сейчас выговаривают. Я не был груб с Инглби. Если бы я высказал неуважение к его словам или к нему самому, это было бы неправильно с моей стороны. Но я этого не делал. Он ни капли не обиделся. Да, он очень походил на попугая, но он на меня не обиделся. И я согласился с его словами. Он был прав. Сказал, что, если я откажусь от работы, эта свинья поручит ее кому-нибудь из вышестоящих служащих, и они охотно подделают все расчеты вместе с исходными данными!

– Именно о том я и говорю! – сказал генерал. – Если я не соглашусь подавить Ольстерских добровольцев, туда пошлют малого, который сожжет все фермы и изнасилует всех женщин в трех графствах. Такой у них всегда есть наготове. Он только попросит себе в спутники Коннаутских рейнджеров[13]13
  Отряд британской пехоты, созданный в 1881 году и базировавшийся главным образом на юге Ирландии.


[Закрыть], чтобы идти с ними на север. Вы же понимаете, к чему я это все. И все равно… – тут он взглянул на Титженса, – нельзя грубить начальству.

– Говорю же вам, я не грубил! – воскликнул Титженс. – Не нужно на меня смотреть таким добрым, отеческим взглядом! Поймите же наконец!

Генерал покачал головой.

– Вы славные малые, – сказал он. – Нельзя вам руководить страной, армией, никем. Это – удел безмозглых дураков вроде меня и Сэндбаха, а также здравомыслящих господ вроде нашего друга. – Он кивнул на Макмастера и, поднявшись, продолжил: – Пойдемте сыграем, Макмастер. Говорят, вы игрок, каких поискать. А вот у Крисси получается хуже. Он пойдет с Сэндбахом.

Они с Макмастером пошли к раздевалке.

Сэндбах, неуклюже выбираясь из своего кресла, прокричал:

– Спасать страну… Проклятие… – Он наконец встал на ноги. – Я и Кэмпион… Поглядите, во что страна превратилась… Благодаря свиньям вроде тех двух, что забрели к нам в клуб! Полицейским приходится бегать по полю для гольфа, чтобы защитить министров от безумных женщин… Боже! С удовольствием содрал бы кожу с одной из этих спин, видит Бог. – Потом он немного помолчал и добавил: – Этот самый Скотерхауз – хороший спортсмен. Я все не мог вам сообщить о нашем уговоре, вы столько наделали шума… А ваш друг в самом деле лучший гольфист в Норт-Бервике? А вы сами как играете?

– Макмастер – лучший из лучших. Погодите немного – сами увидите.

– Боже правый, – проговорил Сэндбах. – Что тут сказать, боец…

– А я, – продолжил Титженс, – терпеть не могу эту мерзкую игру.

– Я тоже, – сказал Сэндбах. – Давайте просто прогуляемся следом за ними.

IV

Они вышли на поле, залитое солнцем. Казалось, пространство вокруг преломляется под его яркими лучами. Их было семеро, Титженс не взял с собой мальчика, который подносил бы ему клюшки, все стояли на старте и ждали. Макмастер подошел к Титженсу и спросил вполголоса: – Ты в самом деле отправил ту телеграмму?

– Сейчас она уже, наверное, в Германии! – ответил Титженс.

Мистер Сэндбах, прихрамывая, ходил от одного игрока к другому, рассказывая об условиях пари, которое он заключил с мистером Уотерхаузом. Мистер Уотерхауз поспорил со своим молодым противником, что сможет дважды попасть в восемнадцать лунок двух гостей из города, которые будут идти впереди. Поскольку в гольфе министр достиг значительных успехов, мистер Сэндбах счел его честным игроком.

Идти до первой лунки было довольно далеко. Мистер Уотерхауз с двумя спутниками только-только приблизился к началу поля. Справа от них высились огромные песчаные холмы, а слева путь закрывали камыши и узкий ров. Впереди двое джентльменов из города остановились вместе с мальчиками, подносящими клюшки и мячи во время игры, на краю рва и что-то увлеченно рассматривали в зарослях камыша. По холмам бегали какие-то девушки. Полицейский прогуливался по дороге, не отставая от мистера Уотерхауза.

Генерал сказал:

– По-моему, можно начать.

– Скотерхауз продемонстрирует им свой удар у следующей лунки. Они все равно застряли у рва, – сказал Сэндбах.

Генерал ударил по новенькому, упругому мячу. Замахиваясь для удара, Макмастер услышал крик Сэндбаха:

– Боже! Почти попал! Смотрите, куда мяч укатился!

Макмастер поглядел на него через плечо и досадливо прошипел сквозь зубы:

– А вас никогда не учили, что нельзя орать, пока человек готовится к удару? Вы что, сами в гольф никогда не играли? – И он поспешно побежал за мячом.

– Мама дорогая! Да у этого малого взрывной нрав! – сказал Сэндбах Титженсу.

– Только во время игры, – проговорил Титженс. – Но вы сами виноваты.

– Виноват… Однако я не испортил его удара. Он обошел генерала на двадцать ярдов.

– А если бы не вы, обошел бы на все шестьдесят, – заметил Титженс.

Они прогуливались по полю в ожидании остальных.

– Боже правый, ваш друг бьет уже второй раз… Не ожидаешь подобной прыти от такого коротышки, – заметил Сэндбах и добавил: – Ведь он же не из высшего класса, так?

Титженс посмотрел себе под ноги.

– Кстати, о нашем классе! Макмастер ни за что бы не стал заключать пари о том, что забьет мяч в лунку тех игроков, что идут впереди, – сказал он.

Сэндбах ненавидел Титженса за то, что он был Титженсом из Гроби; Титженса не на шутку раздражал даже сам факт существования Сэндбаха, который был сыном недавно получившего дворянство мэра города Мидлсбро, находившегося в семи милях от Гроби. Между кливлендскими землевладельцами и кливлендскими богачами всегда была ожесточенная война. Сэндбах сказал:

– Судя по всему, он выручает вас на любовном фронте и на службе, а вы в благодарность повсюду его с собой таскаете. Практичная комбинация.

– Да, мы с ним примерно как «Поттл Миллс» и «Стэнтон», – язвительно отметил Титженс. Финансовые операции, связанные со слиянием этих двух ферм, когда-то покрыли имя отца Сэндбаха позором в Кливленде…

– Титженс, послушайте… – начал было Сэндбах, но передумал. – Давайте играть. – И он неуклюже, однако довольно умело ударил по мячу. Игрок из него был определенно получше Титженса.

Они играли очень медленно, поскольку удары их были беспорядочными, а Сэндбах еще и сильно хромал. Они потеряли из виду других игроков, которые уже скрылись за домиками береговой охраны и дюнами еще до того, как Сэндбах с Титженсом прошли третью лунку. Из-за болей в ноге Сэндбах посылал мяч совершенно не туда, куда следовало. В этот раз мяч залетел в чей-то сад, и Сэндбах вместе с мальчиком перелезли через невысокий забор и принялись искать его в картофельных кустах. Титженс же, лениво подталкивая свой мячик перед собой и таща сумку за лямку, не спеша шел дальше.

Титженс ненавидел гольф, как и другие виды соревновательного спорта, и, сопровождая Макмастера на его тренировочных вылазках, он погружался в математические вычисления траекторий. Макмастера он сопровождал по той причине, что ему было приятно участвовать в том, в чем друг бесспорно превосходил его, – оказываться лучше всегда и во всем ему было трудно. Но он заранее условился с Макмастером о том, чтобы каждые выходные посещать три различных – и по возможности незнакомых – поля. Его весьма интересовало обустройство самих полей, тем самым он многое узнавал об их «архитектуре»; также он охотно выполнял сложные расчеты, касающиеся траектории полета мяча после удара скругленной клюшкой или количества энергии, израсходованной той или иной мышцей. Нередко он рекомендовал Макмастера как честного, хорошего игрока какому-нибудь неудачнику, незнакомому человеку. Затем проводил день в гольф-клубе, где изучал родословные и породы скаковых лошадей, потому что в каждом гольф-клубе непременно был полный справочник лошадиных пород. В весеннее время он выискивал и рассматривал птичьи гнезда, ибо его очень интересовали повадки кукушек, несмотря на то что он ненавидел природоведение и полевую ботанику.

Сегодня он просмотрел некоторые свои заметки об ударах, спрятал блокнот в карман и осторожно стукнул по мячу клюшкой, напоминающей своей формой топорик и снабженной необычно твердым наконечником. Взявшись за кожаную рукоятку, педантично оттопырил мизинец и средний палец. Поблагодарил небо за то, что Сэндбах отстает минимум на десять минут, поскольку отчаянно ищет потерянные мячи, и осторожно отвел клюшку назад, готовясь к удару.

Вдруг он заметил, что позади него, тяжело дыша, кто-то стоит, наблюдая за ним: из-под козырька кепки для гольфа Титженс заметил белые мальчишеские кожаные туфли. Его нисколько не смущал посторонний взгляд, ибо он вовсе не собирался щеголять удачным ударом. Голос произнес:

– Прошу вас…

Титженс не отводил глаз от мяча.

– Простите, что мешаю, – сказал голос. – Но…

Титженс бросил клюшку на землю и выпрямился. Он увидел светловолосую девушку, которая сосредоточенно смотрела на него, нахмурившись. Незнакомка слегка запыхалась; на ней была укороченная юбка.

– Прошу вас, – повторила она. – Найдите Герти и защитите ее. Я ее потеряла где-то там… – Она указала на холмы. – Ее наверняка окружили эти гады!

Выглядела она совершенно непримечательно, если бы не суровый взгляд: голубые глаза, светлые волосы под белой парусиновой шляпой. На ней были полосатая хлопковая блузка и желтовато-коричневая пышная юбка.

– Так вы тут демонстрацию проводите… – сказал Титженс.

– Конечно! И конечно, вы из принципа с нами не согласитесь. Но не допустите же вы грубого обращения с девушкой! Не надо мне ничего говорить – я и так знаю…

Вокруг стало шумно. Сэндбах, который находился за садовой оградой ярдах в пятидесяти от них, вопил: «Эй! Эй! Эй! Эй!» – эти звуки очень уж напоминали собачий лай – и отчаянно жестикулировал. Его мальчик, запутавшийся в лямках сумки для гольфа, безуспешно пытался перелезть через стену. На вершине холма стоял полицейский, он размахивал руками, как мельница, и кричал. Неподалеку от него виднелись головы генерала и Макмастера, а также их мальчиков. Позади всех шли мистер Уотерхауз со своими спутниками и мальчики. Министр размахивал клюшкой и тоже что-то орал. Они все голосили.

– Самая настоящая охота на крыс, – проговорила девушка, считая людей. – Одиннадцать человек и вон еще два мальчика! – Вид у нее был весьма довольный. – И я ото всех убежала, не считая тех двух чудовищ, которые не могут бежать. Но Герти тоже не может…

И тут она воскликнула:

– Пойдемте же скорее! Нельзя оставлять Герти с этими тварями. Они же пьяные…

– Срежьте путь, – велел Титженс. – А я защищу Герти.

Он поднял свою сумку.

– Нет, я пойду с вами!

– Вы же не хотите в тюрьму? Так бегите! – воскликнул он.

– Чепуха, – сказала она. – Я и не такое видала. Девять месяцев в рабстве… служанкой. Пойдемте же!

Титженс побежал, словно бык на красную тряпку. Его подстегивали пронзительные крики где-то вдалеке. Девушка бежала рядом.

– А вы… неплохо… бегаете! – задыхаясь, похвалила она. – Прибавим скорость.

В то время в Англии людям не часто приходилось кричать, протестуя против физического насилия. Титженс никогда ничего подобного не слышал. Эти крики расстраивали его и пугали, хотя он видел перед собой лишь холмы и лужайку. Полицейский, которого сразу можно было узнать по сверкающим пуговицам, спускался с крутого холма, соблюдая предельную осторожность, чтобы не упасть. В серебристой каске и при полном параде он выглядел довольно комично на фоне холмов и лужайки. Воздух был такой чистый и спокойный; казалось, Титженс находится в музее под открытым небом и просто любуется экспонатами…

Из-за зеленого пригорка проворно, как крыса, уходящая от преследования, выбежала невысокая девушка. «Вот она, та дама, за которой гонятся!» – промелькнуло в голове у Титженса. Ее черная юбка была вся в песке, потому что она, вероятно, падала; на ней была шелковая блузка в черно-серую полоску; один рукав отодрали преследователи, и сквозь дыру проглядывало нижнее белье.

С песчаного холма, запыхавшись и разрумянившись, сбежали два горожанина в красных вязаных жилетках, надутые ветром, как мехи. Темноволосый мужчина, тот самый, со страстным, пошлым взглядом, нес в руке обрывок черно-серой материи. Он насмешливо прокричал:

– Разденьте эту дрянь!.. Тьфу! Разденьте ее догола!

С этими словами он спрыгнул с небольшого пригорка и влетел прямиком в Титженса, который тут же оглушительно заорал:

– Эй ты, свинья проклятая! Я тебе голову оторву, если двинешься с места!

Голос за спиной Титженса прокричал:

– За мной, Герти! Здесь недалеко!

– Я… не могу… Ой, сердце… – задыхаясь, еле проговорила девушка.

Титженс не сводил глаз с горожанина. У того отвисла челюсть и выпучились глаза! Казалось, весь его прочный мир, в основе которого лежало потаенное мужское желание унижать женщин, разлетелся на части.

– Ну и… Ну и ну! – задыхаясь, проговорил он.

Раздался новый крик – на этот раз где-то вдалеке, – и Титженсу стало не по себе. Почему эти несчастные девушки кричат? Он резко развернулся, не выпуская сумки из рук. Полицейский с красным, как вареный рак, лицом вяло ковылял за двумя девушками, спешащими ко рву. Он вытянул вперед руку, тоже багровую. Расстояние до него было меньше ярда.

Титженс слишком устал и потому не мог ни кричать, ни думать. Он стянул сумку с клюшками с плеча, замахнулся и швырнул ее прямо под ноги полицейскому, словно вещевой мешок в вагон. Полицейский споткнулся и рухнул на четвереньки. Шлем сполз ему на глаза, а сам он застыл на мгновение в какой-то задумчивости, потом снял шлем и осторожно перевернулся на спину, перекатился на другой бок и сел на траве. Его лицо, довольно проницательное, вытянутое, с рыжеватыми усами, ровным счетом ничего не выражало. Он вытер бровь бордовым носовым платком в белую крапинку. Титженс подошел к нему.

– Какой же я неуклюжий! – воскликнул он. – Надеюсь, вы не ушиблись. – Он достал из кармана серебряную фляжку.

Полицейский молчал. Он тоже пребывал в сильном смущении и искренне радовался, что можно спокойно сидеть на месте и не позориться.

– Нет. Только меня колотит. И немудрено! – пробормотал он.

Ему полегчало, и он принялся внимательно разглядывать остроконечную крышку фляжки. Титженс снял крышку. Девушки торопливо, хоть и устало приближались ко рву. Светловолосая все пыталась на ходу закрепить шляпу своей спутницы – та едва держалась на шпильках и хлестала девушку по плечам.

Остальные неспешно приближались к месту действия. Двое мальчишек побежали было, но потом Титженс заметил, как они в нерешительности остановились. До его слуха долетели слова:

– Стойте, бесенята. Она вам голову оторвет.

Достопочтенному мистеру Уотерхаузу явно ставил голос истинный знаток своего дела. Девушка в желто-коричневом боязливо перешла ров по узкому мостику из дощечки; светловолосая же просто перепрыгнула его, высоко подскочив, и приземлилась с крайне серьезным видом. Как только ее подруга перешла ров, светловолосая упала на колени и потянула дощечку на себя.

Ее спутница побежала в поле, а девушка бросила мостик в траву. Потом подняла взгляд и увидела мужчин и мальчиков, выстроившихся у дороги. Высоким, пронзительным, каким-то петушиным голосом она прокричала:

– Семнадцать против двоих! Как же это по-мужски! Теперь вам придется идти в обход, через железнодорожный мост неподалеку от замка Камбер, а мы к тому времени уже успеем добраться до Фолкстона. У нас есть велосипеды! – Она собралась было уходить, но обернулась, ища взглядом Титженса, и воскликнула: – Хочу извиниться за свои слова. Не все из вас хотели нас поймать. Но кое-кто хотел. Семнадцать против двух. – И тут она обратилась к мистеру Уотерхаузу. – Почему вы запрещаете женщинам голосовать? – спросила она. – Если вы не даруете им это право, они постоянно будут мешать вам играть в ваш любимый гольф. А что тогда станет со здоровьем нации?

– Если бы вы пришли и спокойно с нами поговорили… – сказал Уотерхауз.

– Ох, ну хватит рассказывать сказки, – проговорила девушка и отвернулась.

Мужчины наблюдали за тем, как ее фигура исчезает вдали. Никто из них не рискнул бы повторить тот прыжок: высота грязи во рву составляла по меньшей мере девять футов. После того как девушка убрала дощечку, действительно придется пройти несколько миль в обход. Это был тщательно продуманный побег. Мистер Уотерхауз назвал блондинку восхитительной, остальные сочли ее вполне заурядной девушкой. Мистер Сэндбах, который только недавно перестал вопить свое «Эй!», поинтересовался, как теперь будут ловить этих женщин, но мистер Уотерхауз сказал ему: «Ох, Сэнди, брось» – и отошел в сторону.

Мистер Сэндбах отказался продолжать игру с Титженсом. Он сказал, что такие, как Титженс, погубят Англию. Сказал, что с удовольствием выписал бы ордер на арест Титженса за то, что он препятствует правосудию. Титженс заметил, что Сэндбах – не полицейский и потому не имеет права его арестовывать. Сэндбах, прихрамывая, пошел дальше и вступил в яростную перебранку с двумя господами из города, вернувшимися на поле. Теперь он заявлял, что такие, как они, погубят Англию. Они блеяли в ответ что-то невнятное, как овцы.

Титженс медленно пошел по полю, отыскал свой мяч, осторожно сделал еще один удар и обнаружил, что мяч отклонился от нужной траектории не так сильно, как он рассчитывал, – разница составила несколько футов. Он повторил удар, отметил ту же закономерность и записал свои наблюдения, а потом с чувством удовлетворения неспешно пошел к гольф-клубу.

Это ощущение возникло у него впервые за четыре месяца. Сердце билось спокойно; жар палящего солнца казался приятным теплом. На склонах высоких, древних холмов он замечал тончайшие из травинок, а среди них – крошечные красные ароматные цветы. Их постоянно щипали овцы – вот почему они не вырастали высокими.

Умиротворенно прогуливаясь вокруг песчаных холмов, Титженс, подошел к небольшой гавани. Немного понаблюдав за тем, как плещутся прибрежные илистые волны, прибивая к берегу всякий мусор, он, по большей части с помощью жестов, вступил в долгий разговор с финном, перегнувшимся за борт просмоленного судна с поломанной мачтой и приличной дырой на том месте, где полагалось бы висеть якорю. Судно прибыло из Архангельска и везло несколько тонн древесины. Оно было кое-как сбито из хвойных деревьев – на это ушло порядка девяноста фунтов материала. Позади него поблескивала медь на новой рыбацкой лодке, совсем недавно построенной для порта города Лоустофт. Уточнив цену лодки у человека, усердно ее красившего, Титженс пришел к выводу, что на эти деньги можно было бы построить три корабля из архангельской древесины и что такой корабль за час плавания заработал бы за перевозку тонны груза вдвое больше…

Когда мысли Титженса не были заняты житейскими бедами, он собирал и накапливал в памяти проверенные, узкоспециальные сведения. Когда сведений набиралось достаточно, он их классифицировал – не с умыслом, а просто потому, что обладание знанием радовало его, дарило уверенность в своих силах и приятное осознание того, что ему известно что-то такое, о чем другие и не подозревают… День выдался долгий, спокойный и располагающий к размышлениям.