Текст книги "Игра Нептуна"

Фред Варгас
Игра Нептуна

Sous les vents de Neptune

Перевод Елена Клокова

Жан-Батист Адамберг стоял, прислонившись спиной к черной стене подвала, и разглядывал огромный котел, впавший накануне в кому. Случилось это в субботу, 4 октября, когда температура воздуха под влиянием пришедшего из Арктики циклона упала до одного градуса. Комиссар ничего не смыслил в отопительных приборах, он молча взирал на решетку и остывшие трубы в надежде, что доброжелательный взгляд оживит агрегат или материализует мастера, который давно должен был явиться, но все никак не приходил.

Он хорошо переносил холод, да и сложившаяся ситуация его не слишком раздражала. Больше того – мысль о том, что северному ветру бывает порой под силу в мгновение ока добраться от ледников до Тринадцатого округа Парижа, внушала иллюзию, что, стоит ему захотеть, и он окажется в далекой Арктике, прогуляется по льдам, выдолбит яму для охоты на тюленя. Он поддел жилет под черную куртку и, будь его воля, спокойно ждал бы прихода мастера, высматривая в снегах тюленью морду.

Увы, обитавший в подвале мощный агрегат принимал немаловажное участие в работе уголовного розыска, разогревая тридцать четыре батареи и даря тепло двадцати восьми легавым. Окоченевшие от холода борцы с преступностью в куртках и перчатках толпились вокруг кофейного автомата, отогревая руки о белые пластиковые стаканчики. Кое-кто дезертировал в окрестные бары. Дела практически встали, а ведь занимались здесь в основном убийствами. Впрочем, котлу было на это наплевать. Величественный тиран ждал, чтобы ему поклонился Мастер. Адамберг спустился в подвал засвидетельствовать гиганту свое почтение (хоть и без всякой надежды его умилостивить) и отдохнуть в полумраке и уединении от нытья и жалоб сотрудников.

Бесконечные стенания по поводу холода в здании – хотя температуру удавалось поддерживать на уровне +10° – заставляли задуматься о перспективах командировки в Квебек: осень там выдалась холодной – накануне в Оттаве столбик термометра упал до – 4°, и то и дело шел снег. Две недели парижским сыщикам предстояло заниматься «генетическими отпечатками», слюной, кровью, потом, слезами, мочой и другими выделениями, характеристики которых были занесены в компьютер, рассортированы и обработаны. Все человеческие секреты стали мощным оружием в руках криминалистов. За неделю до отъезда Адамберг мыслями был уже в густых канадских лесах с миллионами озер. Его заместитель Данглар с ворчанием напоминал, что пялиться придется в экраны, а не на озерную гладь. Капитан Данглар бурчал и ворчал уже год. Адамберг знал, в чем причина, и терпеливо ждал, когда его зам успокоится.

А вот Данглар не рвался ни к каким озерам – он каждый день молился, чтобы какое-нибудь неотложное дело сорвало поездку. Он уже месяц воображал свою неминуемую смерть во время крушения самолета над Атлантикой. Несколько улучшал ему настроение непоявлявшийся мастер по ремонту котлов. Данглар надеялся, что холодрыга в здании развеет дурацкие мечты о ледяных пустынях Канады.

Адамберг положил руку на решетку радиатора и улыбнулся своим мыслям. Интересно, мог бы Данглар намеренно повредить котел, зная, какое расхолаживающее действие это окажет на коллег? А саботировать ремонт, не подпуская к котлу мастера? Да, он был на это способен. Его гибкий ум постигал действие любых самых сложных механизмов сознания, конечно, если ими руководили здравый смысл и логика. Водораздел между разумом и инстинктом многие годы был причиной фундаментальных расхождений между Адамбергом и его помощником.

Комиссар поднялся по винтовой лестнице и пересек большой зал на первом этаже, по которому медленно передвигались неуклюжие фигуры сотрудников, – чтобы не замерзнуть, людям приходилось надевать по два-три свитера. И заматываться шарфами. Никто не знал, почему это помещение называли Соборным Залом, может, потому, что здесь проходили общие собрания, улаживались дела и устраивались секретные совещания. Соседнее помещение называлось Залом Капитула – здесь заседали узким кругом. Адамберг понятия не имел, кто это придумал, но подозревал, что Данглар, эрудиция этого человека казалась безграничной и почти смертоносной. Капитан страдал недержанием информации, которая извергалась из него частыми и неконтролируемыми толчками – этим он напоминал лошадь, принимающуюся ни с того ни с сего фыркать и шумно вздрагивать. Стоило Данглару услышать малоупотребительное слово или зыбкое понятие, в нем – не всегда к месту – просыпался всезнайка, правда, его можно было заткнуть, просто махнув рукой.

Адамберг отрицательно покачал головой: нет, котел по-прежнему отказывается подавать признаки жизни. Он зашел к Данглару. Тот с мрачным видом дописывал срочные рапорты в ожидании вылета в Канаду, куда он, конечно, не долетит, потому что самолет взорвется над Атлантикой, когда в левый мотор засосет стаю скворцов. Такая перспектива, по мнению Данглара, позволяла ему открыть бутылку белого вина не дожидаясь шести вечера. Адамберг присел на угол стола.

– Данглар, что у нас с делом Эрнонкуров?

– Закрываем. Старый барон написал признание. Пространное и четкое.

– Слишком четкое. – Адамберг оттолкнул от себя рапорт и схватил со стола аккуратно сложенную газету. – Семейный ужин превращается в побоище, а неуверенный, с трудом подбирающий слова старик внезапно пишет пространное и четкое признание. С чего бы такая резкая перемена? Нет, Данглар, тут дело нечисто. Отсутствут светотень. – Адамберг шумно перелистнул страницу.

– И что вы предлагаете? – спросил Данглар.

– Начнем все сначала. Барон нас обманывает. Он кого-то покрывает, возможно, свою дочь.

– И дочь позволит отцу отдать себя на заклание?

Адамберг перевернул следующую страницу. Педант Данглар терпеть не мог, когда шеф брал в руки что-то из его вещей: комиссар излишней бережностью не отличался.

– Такое случается, – ответил Адамберг. – Аристократические традиции, предполагаемое снисхождение к слабому старику. Повторяю: слишком уж резкий поворот на сто восемьдесят градусов. Без полутонов, без светотени. Значит, есть тут какая-то закавыка.

Данглар так устал, что ему внезапно захотелось забрать свой рапорт и послать все к черту. А еще – вырвать у Адамберга газету, с которой тот так небрежно обращался. Прав комиссар или нет, из-за его неясных предчувствий придется проверять проклятые признания барона. Эти вечные предчувствия напоминали Данглару прозрачных бесформенных медуз, колышущихся на поверхности воды, и действовали угнетающе на строго рационалистический ум капитана. Он их, конечно, всегда проверял, ведь, вопреки всякой логике, они почти всегда подтверждались. Дар предвидения вел Адамберга от успеха к успеху и в конце концов привел его сюда, за этот стол, на это место, сделав тем, кем он теперь являлся – странным, грезящим наяву шефом уголовного розыска Тринадцатого округа. Сам Адамберг ни в какое предвидение не верил, говоря, что все дело в знании жизни и людей.

– А вы не могли сказать мне об этом раньше? – спросил Данглар. – Зачем я тратил время на печатание?

– Я сообразил сегодня ночью, – сказал Адамберг. – Когда размышлял о Рембрандте.

Он отбросил газету – на него внезапно, как выпустившая когти рысь, навалилась боль. Удар под дых, подавленность, пот на затылке… Сейчас пройдет, уже проходит.

– Но в таком случае, – продолжил Данглар, беря в руки рапорт, – нам придется остаться.

– Когда мы уедем, это дело будет вести Мордан, он прекрасно справится. Что у нас с Квебеком?

– Префект ждет нашего ответа завтра в два часа дня. – На лице Данглара читалась явная тревога.

– Прекрасно. В десять тридцать соберите тех, кто едет на стажировку, в Зале Капитула. – Помолчав, он добавил: – Данглар, вам не обязательно в этом участвовать.

– Вот как? Префект сам составил список участников. И я иду первым номером.

В этот момент Данглар совсем не был похож на одного из лучших сыщиков отдела. Страх и холод лишили его обычного достоинства. Некрасивый, «недообработанный природой» – по его собственным словам, – Данглар делал ставку на безупречную элегантность, чтобы компенсировать «никакое» лицо и бабьи плечи и придать английский шарм своей долговязой и отнюдь не атлетической фигуре.

Сегодня осунувшаяся физиономия, куртка на меху и моряцкий берет сводили на нет все усилия Данглара. Берет, должно быть, принадлежал одному из его пятерых детей. Данглар срезал помпон под корень, но оставшийся на его месте маленький красный хвостик выглядел ужасно смешно.

– Можно сослаться на грипп по вине котла, – предложил Адамберг.

Данглар подул на руки в перчатках.

– Через два месяца я должен получить майора, – пробормотал он, – и не могу рисковать повышением. У меня пятеро детей на шее.

– Покажите мне карту Квебека и объясните, куда мы едем.

– Я вам уже говорил, – ответил Данглар, разворачивая карту. – Вот сюда. – Он ткнул пальцем в точку в двух лье от Оттавы. – В чертову дыру под названием Халл-Гатино, где ККЖ расположила одно из отделений Национального банка генетических данных.

– ККЖ?

– Я вам уже говорил, – повторил Данглар, – Канадская Королевская жандармерия. Полицейские в сапогах и красной форме, как в старые добрые времена, когда ирокезы еще были хозяевами на берегах реки Святого Лаврентия.

– В красной форме? Они до сих пор это носят?

– Только ради туристов. Если вам так не терпится уехать, поинтересовались бы, куда попадете.

Адамберг широко улыбнулся, и Данглар опустил голову. Он собирался поворчать, а в Зале сплетен (точнее, в закутке, где стояли автоматы с едой и напитками) говорили, что улыбка Адамберга способна не только сломить любое сопротивление, но и растопить арктические льды. Данглар реагировал на эту улыбку как девчонка, а не как пятидесятилетний мужчина, что его самого дико бесило.

– Я знаю, что эта самая ККЖ находится на берегу впадающей в море реки Оттавы, или Утауэ, – заметил Адамберг, – и что там водятся дикие гуси.

Данглар глотнул вина и суховато улыбнулся.

– Казарки, – уточнил он. – А Утауэ впадает не в море. Она в двенадцать раз длиннее Сены, но впадает в реку Святого Лаврентия.

– Пусть, раз вы настаиваете. Вы слишком много знаете, чтобы отступить, Данглар. Вы в обойме и поедете. Успокойте меня, скажите, что это не вы повредили ночью котел, а потом убили мастера, он ведь так и не пришел?

Данглар оскорбился:

– Зачем мне это?

– Сковать инициативу, придушить в зародыше даже намек на приключение.

– Вредительство? Вы верите в то, что говорите?

– Мелкое вредительство. Лучше сломанный котел, чем рухнувший в океан «боинг». Таков истинный мотив вашего отказа? Не так ли, капитан?

Данглар бухнул кулаком по столу, вино брызнуло на донесение. Адамберг вздрогнул. Данглар мог ругаться, ворчать или тихо дуться, выражать неодобрение разными способами, но он был культурным, воспитанным, очень добрым и скромным человеком. Вывести его из себя могло только одно. Адамберг напрягся.

– Мой «истинный мотив»? – сухо переспросил Данглар, так и не разжав кулак. – Какое вам до этого дело? Не я руковожу отделом, не я тащу всех валять дурака в снегах. Черт…

Адамберг покачал головой. За многие годы Данглар впервые говорил с ним так откровенно. Ладно. Его это не задевало: спасали легкий характер и бесконечная доброта, а по мнению некоторых – тех, кому действовала на нервы невозможность вывести его из себя, – безразличие и толстокожесть.

– Хочу вам напомнить, Данглар, что речь идет об уникальном предложении сотрудничества и об одной из самых эффективных систем. Канадцы на голову впереди всех в этой области. Если откажемся, будем выглядеть полными идиотами.

– Чушь! Не говорите, что вы хотите заставить нас бегать по льду для пользы нашего общего дела.

– Именно так.

Данглар залпом допил вино и уставился на Адамберга, угрожающе выпятив подбородок.

– Что еще, Данглар? – мягко спросил Адамберг.

– Ваш мотив, – буркнул он. – Ваш истинный мотив. Может, расскажете о нем, вместо того чтобы обвинять меня во вредительстве? Может, поговорим лучше о вашем вредительстве?

«Приехали», – подумал Адамберг.

Данглар вскочил, достал из ящика бутылку белого вина и налил себе бокал до краев. Потом сделал круг по комнате. Адамберг, скрестив руки, спокойно ждал первого раската грома. К чему тратить аргументы на пьяного злого Данглара? С опозданием на целый год ярость прорвала плотину.

– Говорите, Данглар, вам явно не терпится.

– Камилла. Камилла в Монреале, и вы это знаете. Только поэтому вы загоняете нас в этот проклятый адский «боинг».

– Вот мы и дошли до сути.

– Именно.

– И вас, капитан, это не касается.

– Нет? – закричал Данглар. – Год назад Камилла улетела, ушла из вашей жизни после очередного чертова фортеля, которые вам так хорошо удаются. Кто хотел снова с ней увидеться? Кто? Вы? Илия?

– Я.

– А кто ее выследил? Нашел, обнаружил? Кто дал вам ее лиссабонский адрес? Вы? Или я?

Адамберг поднялся и закрыл дверь кабинета. Данглар всегда преклонялся перед Камиллой, помогал ей и оберегал, как произведение искусства. Тут уж ничего не поделаешь. И этот пыл защитника входил в резкое противоречие с беспорядочной жизнью Адамберга.

– Вы, – спокойно ответил он.

– Вот именно. Значит, меня это все-таки касается.

– Сбавьте тон, Данглар. Я вас слушаю, так что кричать не нужно.

На сей раз особая интонация Адамберга подействовала. Вибрации голоса комиссара, как активный реагент, обволакивали противника, расслабляли, успокаивали, согревали или вообще отключали. Лейтенант Вуазне, химик по образованию, часто рассуждал об этой загадке в зале Сплетен, но никто не брался сказать, какое именно смягчающее вещество присутствовало в голосе Адамберга. Тимьян? Маточное молочко? Воск? Смесь всего вышеперечисленного?

Данглар тут же охолонул.

– А кто, – сказал он гораздо тише, – помчался к ней в Лиссабон и ухитрился все испортить за три дня?

– Я.

– Вы. Полный бред.

– Который вас не касается.

Адамберг поднялся, разжал пальцы и уронил стаканчик точно в центр урны. Как будто прицелился и выстрелил. А потом вышел из кабинета – спокойно, не оглянувшись.

Данглар сжал губы. Он знал, что перешел черту, вторгся на запретную территорию, но остановиться уже не мог – слишком долго копилось раздражение. И слишком пугал предстоящий полет в Квебек. Он растер щеки перчатками, вспоминая месяцы тяжелого молчания, лжи, а возможно, даже предательства. Он взглянул на разложенную на столе карту Квебека. Впрочем, какого черта, не стоит портить себе кровь. Через неделю они с Адамбергом умрут. Оба. Скворец в турбине, загоревшийся левый мотор, взрыв над Атлантикой. Он поднял бутылку, глотнул из горлышка, потом снял трубку и набрал номер мастера.

Адамберг увидел Виолетту Ретанкур стоящей у кофейного автомата. Он решил подождать в сторонке, пока самый мощный из его лейтенантов не вынет стаканчик из-под сосков аппарата: комиссар любил эту машину, в его воображении она ассоциировалась с коровой-кормилицей, поселившейся в коридоре уголовного розыска и наблюдающей за сотрудниками, как заботливая мать. Ретанкур смылась, как только заметила его. «Решительно, – подумал Адамберг, ставя стаканчик в автомат, – сегодня не мой день».

Впрочем, вне зависимости от дня лейтенант Ретанкур была явлением особым. Адамберг не имел претензий к этой внушительной тридцатипятилетней женщине (рост – 1,79, вес – 110 кг) – умной, сильной, умеющей, как она сама говорила, использовать свою энергию по собственному разумению. Совокупность методов и приемов, которые лейтенант Ретанкур продемонстрировала за год работы, вкупе с фантастической силой удара превратила ее в один из столпов системы, многоцелевую боевую машину, способную действовать в любых условиях, мыслящую, отлично стреляющую. Виолетта Ретанкур не любила Адамберга. Она не проявляла враждебности – просто избегала его.

Адамберг взял стаканчик, в знак сыновней благодарности похлопал машину по стенке и вернулся в свой кабинет. Он почти забыл о вспышке Данглара и не собирался тратить время на то, чтобы прогонять страхи капитана, чего бы они ни касались – полета на «боинге» или Камиллы. Он предпочел бы не знать, что Камилла в Монреале, – это вносило изменения в план его квебекской вылазки. Лучше бы Данглар не оживлял в его памяти образ, который он загнал в глубины подсознания: высокие скулы, детские губы и белая кожа северянки. Не стоило воскрешать любовь, которую он разрушал исподволь с помощью других женщин. Камиллу всегда шокировала неуемная страсть Адамберга к любовному мародерству, к тасканию зеленых яблок из чужого сада. Каждый раз, узнав о его очередной эскападе, она в ужасе зажимала уши, словно в мелодичную партитуру их отношений вторгся резкий скрип ногтя по стеклу. Камилла была музыкантшей, и это многое объясняло.

Он сел боком в кресло и начал дуть на кофе, глядя на доску с донесениями и всевозможными памятками, обрамлявшими план командировки в Квебек, приколотый в центре. Три странички, пришпиленные тремя красными кнопками. Отпечатки пальцев, пот, моча и компьютеры, кленовые листья, леса, озера, олени-карибу. Завтра он подпишет командировку, а через неделю улетит. Адамберг улыбнулся и глотнул кофе, спокойный и почти счастливый.

Внезапно он почувствовал, что на затылке выступает холодный пот, душу охватывает смятение, а сомнение хищной кошкой обрушивается на плечи. Он сложился пополам, аккуратно поставил стаканчик на стол. Второй приступ за час, невесть откуда взявшееся беспокойство подействовало на него, как неурочный визит незнакомца: организм забил тревогу. Адамберг заставил себя встать и походить по кабинету. Он потер ладонями лицо, помассировал затылок. Недомогание было защитной реакцией. Так тело отвечало на предощущение беды, на неясную угрозу. Свобода движений вернулась, но в душе осталась необъяснимая печаль – так волна, отхлынув от берега, оставляет на песке слой тусклого ила.

Адамберг допил свой кофе и подпер рукой подбородок. Ему часто случалось не понимать себя, но ускользал он от себя впервые. Впервые он на несколько секунд утратил власть над собой, как если бы кто-то чужой просочился к нему в голову и перехватил управление. Он точно знал – на борту безбилетный пассажир. Разумный человек объяснил бы все это гриппом. Но Адамберг знал, что дело в другом: к нему вторгся опасный незнакомец и добра от него не жди.

Он открыл шкаф, достал старые тенниски. На этот раз пешая прогулка и размышления не помогут. Придется побегать – несколько часов, если потребуется, – вдоль Сены, с одного берега на другой, туда и обратно… Он должен попробовать оторваться от преследователя, утопить его в реке или – а почему нет? – перекинуть на плечи кому-нибудь другому.

Проветрившись и приняв душ, усталый Адамберг решил поужинать в «Черных водах Дублина». В этот темный, шумный, пропахший табачным дымом и спиртным бар он часто заходил после прогулки по городу. Завсегдатаями здесь были ирландцы. Комиссар не понимал ни единого слова из того, что они говорили, и чувствовал себя в уютном одиночестве. Адамберг сел за липкий от пивной пены стол, вдохнул насыщенный парами «Гиннесса» воздух и заказал официантке Энид свинину с картошкой. Она подавала мясо старинной оловянной трехзубой вилкой с ручкой из почерневшего дерева. Адамберг смотрел, как девушка раскладывает мясо, когда чужак кинулся на него, как жестокий насильник. Комиссару показалось, что он почувствовал его присутствие за долю секунды до нападения. Сжав кулаки на столе, он попытался отбить атаку, думая о другом, вспоминая красные листья кленов. Это не помогло – дурнота накатилась, как безжалостный смерч, опустошающий поле и летящий прочь, – чтобы продолжить в другом месте.

Почувствовав, что может разжать пальцы, Адамберг взял вилку и нож, но к еде не притронулся. Тоскливый отзвук торнадо испортил ему аппетит. Адамберг извинился перед Энид и ушел. Он брел по улице, ни о чем не думая, и внезапно вспомнил своего двоюродного деда: заболев, тот отправлялся к одной пиренейской скале, сворачивался клубком в пещерке у ее подножия и лежал, пока болезнь не отступала. Старик возвращался к жизни, скала высасывала из него лихорадку. Адамберг улыбнулся. В этом огромном городе ему не найти логова, где можно было бы спрятаться, как в медвежьей берлоге, чтобы она излечила его и изгнала чужака. Чужака, который мог перепрыгнуть на плечи ирландца, сидевшего с ним за столом.

Его друг психиатр Ферез наверняка попытался бы понять механизм вторжения, выявив глубоко упрятанное страдание, неожиданно зазвеневшее кандалами в своей темнице. Этот звон и вызывает холодный пот и мышечный спазм, он-то и заставляет согнуться его спину. Так сказал бы Ферез с видом гурмана, смакующего необычный случай. Он спросил бы, о чем шла речь, когда первая из когтистых кошек вцепилась ему в загривок. О Камилле? Или о командировке в Квебек?

Он остановился на тротуаре, пытаясь вспомнить, что он мог говорить Данглару, когда холодный пот впервые выступил на шее. Рембрандт. Он говорил о Рембрандте, об отсутствии светотени в деле Эрнонкура. Это случилось именно в тот момент. То есть до того, как речь зашла о Камилле или о Канаде. Ему пришлось бы объяснить Ферезу, что раньше никакие заботы и тревоги не обрушивались ему на плечи, как бешеная кошка, что речь идет о чем-то небывалом, удары наносились в разных ситуациях и между ними не было ничего общего. Как связаны между собой Энид и его заместитель Данглар, столик в «Черных водах» и рекламный щит, толпа в баре и одиночество в рабочем кабинете? Никак. Даже такой профессионал, как Ферез, обломает себе на этом зубы. И не поверит в чужака на борту. Адамберг взъерошил волосы, растер руки и ноги, приводя в порядок свое тело, и двинулся дальше, пытаясь использовать обычные приемы – размеренный шаг и отстраненное, бездумное созерцание прохожих.

Четвертый шквал налетел на него час спустя, когда он поднимался по бульвару Сен-Поль, в нескольких шагах от дома. Адамберг скрючился, прислонился к фонарю, застыв от ощущения опасности. Он закрыл глаза и подождал. Минуту спустя осторожно поднял лицо, расправил плечи, пошевелил пальцами в карманах. От тоски на глаза наворачивались слезы, но у его печали не было имени.

А он хотел его знать. Знать, что это за испытание, откуда взялась тревога в душе. День, начавшийся банальным приходом на работу, изменил его, вывел из строя, и завтра он вряд ли сможет вернуться к обыденным делам. Утром он был самым обычным, нормальным человеком, а вечером у его ног разверзлось жерло вулкана, океан огня скрывал необъяснимую загадку.

Он оторвался от фонаря и осмотрел окрестности – как поступил бы на месте преступления, жертвой которого стал он сам, – в поисках знака, способного указать имя убийцы, нанесшего ему удар в спину. Он отошел на метр и принял ту же позу, в которой находился в момент нападения. Окинул взглядом пустой тротуар, темную витрину магазина справа, рекламный щит слева и больше ничего. Подсвеченный щит четко выделялся в ночи. Вот то последнее, что он видел перед нападением.

Адамберг взглянул на щит. Репродукция картины в академическом стиле с объявлением: «Малоизвестные художники XIX века. Передвижная выставка. Гран-Пале. 18 октября – 17 декабря».

На картине был изображен мускулистый мужик, светлокожий и чернобородый. Он восседал в раковине в окружении наяд. Адамберг мгновение пристально смотрел на картину, не понимая, чем она могла спровоцировать приступ, как и разговор с Дангларом, кресло в кабинете и прокуренный зал «Черных вод». Но ведь человек не погружается в хаос по щелчку. Необходимо промежуточное звено. Здесь, как и повсюду, в том числе в деле Эрнонкура, ему не хватало светотени, мостика между тенью и светом. Он вздохнул от чувства бессилия и начал кусать губы, вглядываясь в ночь, которую бороздили пустые такси. Он поднял руку, сел в машину и дал шоферу адрес Адриена Данглара.

Заспанный Данглар открыл дверь только после третьего звонка. Увидев Адамберга, капитан напрягся: лицо комиссара заострилось, горбинка на носу выделялась сильнее, на высоких скулах горел нездоровый румянец. Черт, шеф в боевом задоре, а ведь обычно он отходит так же легко, как заводится. Данглар был готов к столкновению и даже к нагоняю. А может, к нему применят санкции? Вышибут? Данглар погрузился в болото пессимизма и за ужином пытался совладать с собой, чтобы не пугать детей дурным настроением.

Он решил рассказать им очередную историю про лейтенанта Ретанкур – это их точно развлечет. Забавнее всего, что эту крепкую тетку, словно бы сошедшую с полотна Микеланджело (гениальный итальянец не имел склонности к изображению хрупкого и гибкого женского тела), назвали Виолеттой [1]  [1] По-французски «violette» – дикая фиалка, нежный крошечный цветок.


[Закрыть]. Сегодня Виолетта, утешая захандрившую Элен Фруасси, потчевала ее в уголке набором прописных истин и для придания особой убедительности одному из своих советов так жахнула ладонью по ксероксу, что запустила машину, остановившуюся пять дней назад. Один из близнецов спросил, что было бы, ударь Ретанкур не по ксероксу, а по голове Элен Фруасси. Может, мысли опечаленного лейтенанта пошли бы в нужном направлении? Могла Виолетта влиять на людей и предметы нажимом сверху или нет? Потом каждый из детишек долбанул по забастовавшему телевизору, проверяя свою силу, – Данглар дал им по одной попытке, – но изображение на экран не вернулось, а младший ушиб палец. Когда дети наконец улеглись, их отцом вновь овладели мрачные предчувствия.

Стоя перед начальником, Данглар нервно почесал грудь – психоаналитик назвал бы этот жест беспомощно-защитительным.

– Одевайтесь, Данглар, – выдохнул Адамберг, – вы мне нужны. Такси ждет внизу.

Капитан мгновенно отбросил терзавшие душу страхи и кинулся одеваться. Адамберг не держал на него зла за ту вспышку гнева, он просто забыл о ней, то ли по доброте душевной, то ли по беспечности. Раз комиссар самолично приехал за ним ночью, значит, у них новое убийство.

– Где? – спросил он, повернувшись к Адамбергу.

– На Сен-Поль.

Пока они спускались по лестнице, Данглар завязывал галстук, пытаясь одновременно замотать шею толстым шарфом.

– Убийство?

– Поторопитесь, старина, время не ждет.

Таксист высадил их у рекламного щита. Пока Адамберг рассчитывался, Данглар удивленно обозревал пустую улицу. Ни проблесковых маячков, ни экспертов – пустой тротуар и погрузившиеся в сон дома. Адамберг схватил его за рукав, поволок за собой к щиту и спросил, ткнув пальцем в плакат:

– Что это, Данглар?

– Не понял… – Данглар был сбит с толку.

– Я о картине, черт побери! Скажите мне, что на ней изображено.

– А жертва? – спросил Данглар, вертя головой. – Где же жертва?

– Здесь. – Адамберг ткнул себя пальцем в грудь. – Да ответьте же, наконец! Что это такое?

Данглар покачал головой – он был потрясен, сбит с толку. Внезапно запредельная абсурдность ситуации показалась ему такой забавной, что чистая радость прогнала прочь злость и дурное настроение. Он был благодарен Адамбергу: тот не только простил ему оскорбления, но и вовлек его, сам того не желая, в сумасбродное приключение. Только Адамберг умел вносить разнообразие в будничную жизнь, он один мог придумать такие вот сомнительные и все-таки увлекательные развлечения. Плевать, что он разбудил его, что притащил в холодной ночи на свидание к Нептуну!

– Кто этот парень? – повторил Адамберг, дергая Данглара за рукав.

– Нептун, выходящий из волн, – с улыбкой ответил Данглар.

– Вы уверены?

– Нептун или Посейдон – как вам больше нравится.

– Он владыка морей или подземного царства?

– Они братья, – пояснил Данглар – его приводила в восторг возможность прочитать шефу ночную лекцию по греческой мифологии. – Три брата: Аид, Зевс и Посейдон. Посейдон – владыка морей. От него зависит, будет на море штиль или буря, он распоряжается его грозными глубинами.

Адамберг, отпустив наконец руку капитана, слушал, заложив ладони за спину.

– Здесь он изображен в окружении свиты. Нептун награждает тех, к кому благоволит, и карает прогневивших его. Оружие бога морей – трезубец. Жестокий змей утягивает грешников на дно. Манера письма академическая, композиция рыхлая и слишком сентиментальная. Не возьмусь назвать художника. Возможно, написано полотно по заказу богатых буржуа…

– Нептун… – рассеянно перебил его Адамберг. – Хорошо, Данглар, огромное спасибо. Возвращайтесь домой и ложитесь спать. И простите, что разбудил.

Данглар не успел и рта раскрыть, чтобы потребовать объяснений, – Адамберг остановил такси и запихнул его в салон. Данглар видел, как медленно уплывает в ночь, слегка сгибаясь под ветром, силуэт комиссара. Он улыбнулся, машинальным движением потянул руку к голове, чтобы почесать в затылке, и наткнулся на хвостик от помпона. Внезапно его охватила какая-то неясная тревога, и он – из чистого суеверия – трижды дотронулся до остатка былого украшения.

Добравшись до дому, Адамберг стал копаться в своей разнородной библиотеке в поисках книги о Нептуне-Посейдоне. Он нашел старый учебник истории, и на шестьдесят седьмой странице бог моря предстал перед ним во всей своей красе, с божественным оружием в руке. Несколько минут Адамберг разглядывал картинку, потом прочел небольшой комментарий и с книгой в руке, не раздеваясь, бросился на кровать. Он устал, был раздражен и обеспокоен.

Около четырех утра его разбудили вопли дерущихся на крыше котов. Он открыл в темноте глаза и взглянул на светлый квадрат окна напротив кровати. Его пиджак на дверной ручке напоминал неподвижный силуэт человека, как будто кто-то пробрался к нему в спальню и смотрел, как он спит. Чужак проник в его берлогу и не отпускал. Адамберг моргнул. Нептун и его трезубец. У него задрожали руки, заколотилось сердце. Его состояние не имело ничего общего с четырьмя пережитыми бурями. В нем боролись изумление и ужас.

Адамберг долго пил воду прямо из-под крана, смочил лицо и волосы холодной водой, потом начал открывать все шкафчики подряд в поисках спиртного, не важно какого, главное, чтоб было покрепче. Что-то могло остаться от ужина с Дангларом. Наконец он нашел странную глиняную бутылку, торопливо вытащил пробку, понюхал, прочел надпись на этикетке. Джин. Крепость 44°. Тяжелая бутылка ходуном ходила у него в руках. Он налил стакан до краев, выпил одним глотком, снова налил и снова выпил залпом. Адамберг почувствовал, что разваливается на куски, и рухнул в старое кресло, не выключив ночник.

Теперь, когда алкоголь сковал его тело, он мог думать, соображать, прикидывать. Попробовать взглянуть в лицо чудовищу, которого упоминание о Нептуне выманило из пещеры. Незаконный пассажир, страшный чужак. Непобедимый высокомерный убийца, которого Адамберг назвал Трезубцем. Неуловимый преступник, который тридцать лет назад перевернул его жизнь. Четырнадцать лет он гонялся за ним, преследовал, надеясь схватить, и неизменно упускал движущуюся мишень. Он бежал, падал, поднимался и снова бежал.