Текст книги "Янтарная Цитадель"

Глава четвертая.
Огонек и бегство.

Заря застала Танфию, Руфрида и Линдена на холмах близ Хаверейна, усталыми и измученными. Когда первый золотой луч прорезал сумерки, путники: не сговариваясь, присели на валун – отдохнуть и осмотреть стертые руки. Чтобы не сталкиваться с другими путешественниками, они держались в стороне от дороги, отчего идти становилось еще труднее, а толку, кажется, не было никакого. За всю ночь они не увидали ни единой живой души.

Странное это было путешествие. Лилейная и Лиственная луны вели их, слабый свет отбрасывал двойные тени. Танфия часто раньше гуляла ночью, но никогда так – без Изомиры, зная, что домой она уже не вернется. Девушка подпрыгивала от каждого шороха. И с каждым шагом нарастало ощущение, будто кто-то следит за ними, и не уходило, пока его не стерла простая усталость.

Танфия гордилась своими силой и ловкостью, но теперь она начала сомневаться – а под силу ли ей отмахать две тысячи миль, не говоря уже о том: чтобы отыскать сестру и вернуть домой? Девушка вздохнула, потерла лодыжку и откупорила флагу с яблочным соком. Запасы воды, сока и сидра уже почти закончились. В рюкзаках, правда, лежали еще припасы дня на четыре, а то и на пять, смена одежды, соль для чистки зубов, мыло, полотенца и бинты. На поясах все несли охотничьи ножи, а на плечах – луки и колчаны. Лучший лук был у Руфрида – он сделал его сам из дерева и кости. Еще все взяли непромокаемые зимние плащи – когда похолодает, у них уютно будет и брести, и спать, а покуда они давили на плечи жарким грузом.

Но, несмотря на все неудобства, Танфия ощущала душевный подъем. Все ж лучше идти куда-то, чем сидеть дома, надеясь на лучшее, но ничего не зная.

– Тан, сколько у тебя денег? – поинтересовался Руфрид.

– Три десятка кошачьих глазок.

На всякий случай она вытащила монеты из кармана и пересчитала – золотисто-коричневые искристые камушки в бронзовой оправе. Сотня глазок составляла одну шпинель, синий камень в серебре, а десять шпинелей – изумруд. Шпинельки Танфии приходилось видывать редко, а руды – всего дважды. Прекрасные, травяно-зеленые кружочки в золоте… В Излучинке, где товары по большей части не покупали, а выменивали, деньги значили немного.

Руфрид презрительно хрюкнул.

– И у нас с Линденом на двоих пятьдесят. Далеко мы на этом не уедем. В Парионе на такие деньги каравая не купишь. А этот боров Бейн унес в кармане наши пятнадцать рудов.

– Не наших! Я бы его грязные деньги пальцем не тронула.

– Нет, но нам бы они пригодились, чтобы купить коней. Таким шагом мы сотрем башмаки и сожрем все припасы, не пройдя и полдороги.

Всякий раз, когда Руфрид открывал рот, Танфии хотелось его стукнуть. Именно ей приходилось возвращать Линдену надежды всякий раз, когда брат втаптывал их в землю. Но он был прав. Поэтому-то девушка и злилась.

– Ну уж нет, – выпалила она. – Мы молодые, крепкие. Охотиться умеем, ягоды собрать сможем. А ты ноешь, как старуха. Хотя нет – это оскорбление для всех старушек.

На этом Руфе, слава богам, заткнулся; попытался было саркастически ухмыльнуться, но вышло как-то обиженно.

– Пошли, – нетерпеливо позвали Линден. – Пойдем через город, или в обход?

– Пожалуй что насквозь, – решила Танфия. – Надо фляги наполнить, хлеба купить. Мы ничего дурного не сделали, никто нас останавливать не станет.

– Пока, – предрек Руфрид.

Еще до полудня они вышли на главную улицу Хаверейна. Путники чувствовали себя страшно приметными, но на самом деле никто не обращал на них ни малейшего внимания. Танфия втайне презирала городок за приземленность, но ее привлекало любое поселение побольше Излучинки. Кирпичные дома поглядывали на улицу с высоты нависающих вторых этажей; потрепанные соломенные крыши потемнели от непогоды и пестрели недавними золотистыми заплатами.

К тому времени, когда путешественники добрались до главной площади, ярмарка была в разгаре. Улицы разъездили в грязь; жалобы бредущих на продажу коров, овец и свиней смешивались с людским гомоном. У Танфии кольнуло сердце при мысли о том, что они с Изомирой собирались в этот день на ярмарку вместе с Эвайном.

Жизнь продолжается, подумала она. Но едва ли кто-нибудь из Излучинки попадет на рынок раньше завтрашнего дня. Она постаралась расслабиться, и подошла к уличному разносчику, чтобы наполнить фляги родниковой водой и сидром. На это ушло десять ее драгоценных глазков. Линден тоскливо поглядывал в сторону выгородки, где били копытом три гнедых конька, потом отошел перемолвиться словом с их хозяином.

– Просит за каждую по пять рудов, – вздохнул Линден, вернувшись.

– Вот жлоб! – Руфрид хлопнул брата по плечу. – Ну, даже запроси он пять за всех, нам они все не по карману.

– Забудьте, – посоветовала Танфия. – Придется пешком брести, вот и все.

Они двинулись через толпу. Внезапно Танфия ощутила на своем плече чьи-то неловкие пальцы. Она раздражено обернулась, чтобы оказаться лицом к лицу с некогда рослым, а теперь сгорбленным стариком. Хотя волосы его были белей серебра, серые глаза еще лучились весельем, а широкая улыбка открывала редкие кривоватые зубы.

– Танни? – спросил старик. От него несло перегаром. – Малышка Танни?

Поначалу Танфия не признала его, и только через пару мгновений вспомнил, кто это мог быть.

– О боги – дед?!

Это был Лан, отец ее матери, которого она не видела уже… ой, и не припомнить, лет восемь, наверное. Семья от него отказалась.

– Чего этому пню надобно? – возмутился Руфрид. – Пошли, Танфия. Пусть идет своей дорогой.

– Я не могу, – выдавила девушка. – Это мой дед.

– Что?!

– На ярманку пришли, да? – ухмыльнулся старик.

– Э, не совсем…

– Как Эйния? Я тебя почти и не вижу. Нечестно это, да? С Фрейной я дурно обошелся, знаю, но с тобой-то нет. Пошли ко мне, поговорим. У хозяйки моей в любой час похлебки для всех найдется.

У Танфии заурчало в животе. Ей пришло в голову, что дед может ей помочь; наверное, только он один.

– Ладно, – выговорила она, покосившись на товарищей. – Мы с удовольствием..

Руфрид и Линден воззрились на нее с ужасом.

– Ты с ума сошла? – воскликнул Руфрид. – Мы не можем, нам идти надо!

Дед Лан уже тянул ее за руку, пытаясь увести за собой.

– От еды и крова нам отказываться нельзя, – прошипела девушка. – Вдруг от него будет помощь!

Взгляд Руфрида скользнул ей за спину, и лицо юноши внезапно помрачнело от беспокойства.

– Ладненько, – пробормотал он, – ты права, быстро, идем за ним…

И он погнал Танфию и Линдена вслед за уходящим стариком, едва не наступая им на пятки.

– Осторожно! – воскликнула Танфия. – Что на тебя нашло?

– Я заметил в толпе Колвина. Парня, который за отца черную работу делает. Если Артрин кого-то и пошлет за нами, то его!

Сердце Танфии заколотилось. Оглянувшись, она тоже приметила Колвина – тот возвышался над толпой на голову. К счастью, великан стоял к ним вполоборота: не замечая; лицо его скрывали пышная русая шевелюра и бородища. Большим умом Колвин не отличался, но заступать ему дорогу было опасно.

– Он нас видел?

– Не знаю. Вряд ли. Может, нам стоит у твоего деда пересидеть часок. Горе в том, что чем дольше мы сидим, тем больше народу может подойти из Излучинки, чтобы нас остановить.

– Но мы не можем без продыху идти! – заметила Танфия. – Вот, Линден просто зеленый.

Линден нахмурился, но смолчал.

Лан, не обращая на их беседу никакого внимания, провел троих путников к длинному, узкому домишке в подворотне, где изрядно припахивало готовкой и кое-чем менее приятным. Комната его располагалась под самой крышей, и подниматься пришлось по нескольким пролетам на удивление крутых лестниц.

– Уж звиняйте, – просипел старик, – у меня это зовется холодной сторонкой. А теперь погодите-ка, покуда я принесу кой-чего поесть – и выпить, а, парень? – Он подмигнул Линдену.

– Ты, похоже, без нас начал, – пробурчал Руфрид.

– Я т-тя знаю! – Лан погрозил ему пальцем. – Артриновы сыновья. Баловное отродье!

С этими словами он вышел, и на лестнице послышались его неровные шаги. Танфия затаила дыхание, уверенная, что старик сверзится. Расслабиться и оглядеться она смогла, только когда топот стих. Комната была просторная, но темноватая и почти пустая – только стол и скамья, табурет да кровать. Половину окна закрывала выцветшая занавесь. И стол, и подоконник были сплошь заставлены резными фигурками Брейиды и Антара.

Сколько слышала Танфия, Лан присоседился к богатой швее и торговке полотном по имени… как бишь ее? Лиссета, или как-то так.

– Это правда твой дед? – спросил присевший на кровать Линден, сонно глядя на девушку.

– Угу. Отец моей матери. Ты его не помнишь? Он из деревни ушел лет восемь назад. Они с Фрейной решили разойтись почему-то. Все было очень спокойно.

Руфрид рассмеялся.

– Слышал я про твоего деда. Он пропивал весь прибыток, и Фрейна его вышвырнула. Очень спокойно. От него нам толку не будет.

Танфия хлестнула его взглядом.

– Почему нет? Он не дурной человек, просто…

– Пьяница.

– Заткнись! Нам он поможет, – процедила девушка.

– Как?

– Может, расскажет что полезное.

– Не знаю, как вы, а я сейчас засну… – Линден сладко зевнул.

Вернулся Лан с подносом, на котором громоздились четыре миски похлебки, кувшины пива и здоровенный каравай; одолеть лестницу с таким грузом ему помог не иначе как большой опыт. Путешественники накинулись на еду, как волки. Танфия чувствовала, что дел с любопытством разглядывает ее, но объяснить, что привело ее сюда, не давали голод и усталость.

– Давайте, ешьте, – с глуповатым добродушием подзуживал их дед.

– Здорово, – заявила Танфия, подчищая миску хлебной корочкой. – Ты здесь один живешь, деда? Что случилось с Лиссетой?

– А… – Старик хихикнул. – Она меня четыре года как бросила.

– И с чего бы это? – пробормотал Руфрид.

– Какого-то купчишку подобрала, себя на двадцать лет младше. Та еще штучка эта Лиссета, благослови ее Богиня. – Старик пожал плечами и глотнул еще пива.

– Но это место, оно… ужасно! – воскликнула Танфия.

– А мне по сердцу, – обиженно заявил Лан. – Что тут дурного? Вот, друзья все здесь. – Он махнул в сторону статуэток. – Пару глазков зарабатываю, вот, камни режу. Выпить люблю, так что с того? И не гляди на меня, как твоя бабка!

– Не буду.

Линден уснул на кровати, и теперь тихо похрапывал. Танфия и сама еле удерживала глаза открытыми. Они с дедом сидели на скамье, в то время, как Руфрид ерзал на табурете.

– Дед, нам нужна помощь. Пару дней назад к нам приезжал один тип, по имени Бейн, с солдатами, увозил молодых по рекрутскому набору. Он тут должен был проезжать вчера.

Лан нахмурился.

– Как, бишь, звать его?

– Бейн. Неважно —ты должен был или слышать про них, или видеть. Зачем они забирают людей? Не говорили, куда их ведут?

– Кто кого куда забрал?

– Кончай, Тан, – лениво посоветовал Руфрид. – Он уже так налился, что двух слов не свяжет.

Танфия сделала вид, что не слышит.

– Пожалуйста, дед, это очень важно!

– Про солдат я ничего и не знаю.

– Они пришли в Излучинку и забрали Имми!

– Кого?

– Изомиру. Мою сестру.

– Малышка Имми… – Старик глуповато улыбнулся. – Как она? Как учеба?

– Она уже отучилась, дед. Она уже взрослая. Здорово камень режет, как ты. Потому ее и забрали.

– Эт-то я ее учил…

– Я знаю. Поэтому ее забрали солдаты. На великую стройку в Парионе.

– Знал я одного типа, что был в Парионе. Но он еще болтал, будто Змеиные острова видывал… прохвост… – Дед вдруг заморгал часто-часто, потом вгляделся в девушку. – Ты Изомира или Танфия?

Танфия вздохнула разочарованно и горько. Похоже было, что ее дед совершенно спился, и все события за пределами его крохотного мирка проходили мимо его сознания.

– Я Танфия. Слушай, можно, мы у тебя тут подремлем часок? Мы все очень устали. Разбудишь нас после полудня?

– А то ж, деточка. – Он потрепал ее по бедру. – Отдохни…

Танфия рухнула рядом с Линденом и заснула тотчас.

Проснулась она словно от толчка. Ей показалось: будто прошло не больше мига, но за мутным окном уже сгущались сумерки. Дед сидело очага, вороша кочергой угли и попивая вино из кувшина. Девушка подскочила на кровати.

– Дед! Я же просила разбудить нас в полдень! Который час?

От ее крика проснулись Линден и Руфрид. Оба сонно заозирались, потом начали ругаться.

– Твою так! – пробормотал Руфрид. – Знал ведь, что так и будет. Не надо мне было дрыхнуть.

– А я не знаю, – пробубнил Лан. – Что там солнце – заходит, восходит? Навроде заходит. Спали вы, ровно дети, будить мочи не было. Вы же никуда не идете, нет?

– Надо, – ответила Танфия, накидывая плащ и взгромождая на плечи мешок. – У нас долгий путь впереди.

– Это вы молодцы, – добродушно покивал старик.

– Пошли, – нетерпеливо окликнул Руфрид.

Но Танфия заколебалась. На глаза ей навернулись слезу. Нестерпимо было видеть, как ее родной дед живет вот так – в нищете, не различая дня и ночи.

– Дед, ты нездоров. Вернулся бы ты в Излучинку, а? Там бы за тобой присмотрели. Тебе помощь нужна, и мама тебе будет рада, правда, я знаю.

Старик расправил плечи, глаза его вспыхнули.

– Помощь? Ты это к чему?

– Не все же вот так жить…

– Не надо мне подмоги! – взревел старик. – Ото всяких поганцев! От Фрейны натерпелся!

– Неудивительно! – воскликнула Танфия. – Ты слишком много пьешь!

– Пью, язви в душу, когда припрет, и живу, язви в душу, как хочу! – рявкнул дед, и, к ужасу Танфии, швырнул в нее кувшином, правда, промахнулся попьяне. Кувшин полетел в Руфрида, тот увернулся, и посудина разбилась о стену за столом, осыпав статуэтки брызгами вина и глиняными черепками.

– Все, хватит, – мрачно бросил Руфрид. – Пошли отсюда.

Он выпихнул Танфию и брата на лестницу. Девушка стряхнула его руку и едва не побежала вниз по кривым ступенькам. Слезы застили глаза, несколько раз она едва не упала в темноте, но все же сумела добраться до первого этажа и выскочить на улицу: с трудом сдерживая рыдания.

Линден неловко положил руку ей на плечи.

– Не надо, Тан, – беспомощно выдавил он. – Все наладится.

– Да не наладится ничего!

Проулок был пуст. Солнце еще не зашло, и Руфрид вытащил из мешка карту, чтобы глянуть на нее, покуда не погас закат.

– Ты по нему слез не лей, Тан, – заметил он без особого сочувствия. – То, что он твой дед, не делает его меньшим козлом.

Пока Танфия собиралась с силами, чтобы сказать Руфриду пару ласковых, из дома послышался дедов голос:

– Танфия? Не уходи, солнышко. – Старик торопливо выковылял из дверей. – Прости.

У Танфии язык отнялся. Ей хотелось любить деда, но она ощущала только жалость и презрение. К ужасу девушки, старик заключил ее неуклюжие пьяные объятья, обдав при этом крепким перегаром.

– Это хорошо, что ты навестила, – прохрипел Лан ей на ухо. – Славная ты девочка. Ты все правду сказала, да вот я слишком стар, меня не переделать. Ты уж прости. Вот, на.

Он впихнул ей в ладонь кожаный кошелечек, резко отвернулся и поковылял в дом, отмахиваясь, будто подгоняя путников в дорогу. Танфия заглянула в кошелек и ахнула.

– Он отдал нам семь рудов!

Она едва не бросилась за дедом, чтобы поблагодарить его, но Руфрид удержал девушку.

– Не стоит. Пока ты его догонишь, он забудет, кто ты такая.

– Ладно, – согласилась Танфия, утирая слезы. – Ладно. Теперь у нас хоть на коня хватит. Откуда у него столько денег?

Руфрид хохотнул.

– Думаешь, на статуэтках нажил? Не, уж скорей, выпросил у госпожи Лиссеты, прежде чем та его выкинула. У него под кроватью, должно быть, полный горшок монет. Такие любят жить в нищете, а денежку хранить.

Танфия промолчала. Иной раз ей от ненависти хотелось прикончить Руфрида.

Ярмарка уже давно кончилась. На улицах суетились уборщики, не столько сметая грязь, сколько распределяя ее равномерно. Из окон корчм, окружавших рыночную площадь, сочились свет и музыка. Трое путников остановились: чтобы купить у разносчика по куску тушеного мяса на ломте хлеба. Всем опять хотелось есть.

Разносчик подсказал, где найти продавца коней – на восточной окраине, как раз в той стороне, куда путники направлялись и без этого.

– Может, сторгуем трех за семь рудов, – подумал вслух Руфрид. – Крепко он за них заломил.

– А может, он всех трех продал, – предположил мрачный Линден.

– Даже одна лошадь лучше, чем ничего, – заметила Танфия. – Вьюки на нее нагрузим.

Проходя по безлюдным улицам, девушка обратила внимание, как над городом один за другим пролетели три дра’ака, молчаливые и длинношеие, точно ящерообразные лебеди. Ее передернуло.

Отыскав нужный очаг – обычное для Хаверейна строеньице из бурого кирпича, крытое соломой – путники сразу приметили загородку, в которой одиноко бродил гнедой конек. На лугу за домом лошадей было больше, но на ярмарке они видели именно эту. На мгновение Танфия решилась было просто увести коня и удрать – так останется меньше свидетелей, если кто-то из излучинцев начнет задавать вопросы. Но в поле двигалась чья-то тень, и Танфия поняла, что это хозяин наполняет корыто с водой из ведра.

– Вечер добрый, – поприветствовал его Руфрид, подходя. Хозяин, коренастый рыжий мужичок мрачного вида, окинул его подозрительным взглядом. – И сколько сторговали за первых двух?

– А с чего просим-то?

– Да этого конька купить хотим, если не слаб.

Конь ткнулся мордой хозяину в плечо, и тот успокаивающе погладил его по морде.

– А для какой надобности?

– В Скальд собираемся, статуэтками торговать, – легкомысленно ответил Руфрид, опираясь об изгородь и ставя ногу на кипу соломы. – Вьючная лошадь нужна. Работа – не бей лежачего. Мой брат любого, кто с ним дурно обойдется, просто изувечит, будьте покойны.

Это была чистая правда – Линден обожал животных.

– Ну тогда заходите, гляньте, – предложил хозяин. – Огонек его кличут.

Он открыл ворота. Танфия и Линден зашли, а вот Руфрид с места не сошел, вглядываясь в даль. За лугом тянулась вдоль окоема гряда бездорожных холмов, из-за которых проглядывали последние солнечные лучи. В эти незнаемые края и лежала их дорога, вслед за Изомирой.

Лошадка была ростом от силы четырнадцать ладоней – скорее большой пони – и, судя по дружелюбному взгляду, не отличалась скверным характером. Хозяин прогнал ее по лугу, чтобы показать аллюры – ровная, нетряская рысь и галоп. Огонек долго бегать не стал – вернулся к людям и попытался отжевать у Танфии пол-плаща, оставив зеленые слюнявые пятна.

– Пять рудов, – сообщил хозяин. – Столько я за остальных выручил.

– За обоих, что ли? – Руфрид хитро прищурился. – Два, пожалуй, мы заплатим.

– Четыре, и это мое последнее слово.

– Три, и это наше последнее слово.

Хозяин покачался с пятки на носок и задумчиво прищурился. Танфии в очередной раз захотелось выбить из Руфрида его возмутительную самонадеянность.

– Ладно, три.

– С упряжью.

– С уздой, ярмом, седлом и щеткой – один руд сверху.

– Да, да, мы согласны! – Танфия поспешно сунула хозяину четыре монеты из дедова кошеля. – Спасибо большое, вы нас просто спасли.

Хозяин ухмыльнулся ей в ответ. Покуда он ходил за упряжью, Руфрида прорвало.

– Не влезь ты своим длинным носом, я б его уговорил!

– Ну так оставайся в Хаверейне и торгуй на базаре! – оборвала его Танфия. – Душонка твоя продажная!

– Рога Антара! Я пытаюсь сберечь наши деньги, а что получаю в благодарность?

– Мы не можем торговаться всю ночь!

– Да прекратите вы оба! – прошипел Линден.

Покуда хозяин взнуздывал Огонька и показывал, как ловчее пристроить мешки поверх седла, Танфии все мучительней хотелось покинуть это место. Они провели в Хаверейне не один час, и ей казалось, что они застряли в городишке, как мухи в патоке.

Путники не сразу заметили приближающуюся великанскую тень. Даже Руфрид поленился быть все время настороже.

– Ну, стойте, – прозвучал из сгущающихся сумерек раскатистый бас Колвина. – Погуляли, и будет. Артрин меня послал за вами.

– Проклятье! – ругнулся Руфрид. – Иди домой, Колвин. От отцу передай, чтобы пропадал пропадом!

Колвин, не сбавляя шага, помотал бородатой башкой. Побелевший Линден вцепился в руку Танфии, оцепеневшей на миг от ужаса и растерянности. Кулаки великана походили на обросшие мясом булыжники.

– Никак нельзя, – прогудел он. – У меня приказ есть.

Когда Колвин добрел до ворот, Руфрид подхватил сноп сена и швырнул в великана. Колвин отшатнулся, а Танфия, пользуясь моментом, вскочила в седло и погнала недоумевающего Огонька по дороге. Непривычная к верховой езде, девушка чуть не вывалилась в первую же минуту, но удержалась за гриву. К ее ужасу, Колвин попробовал заступить лошади дорогу, потянулся к уздечке, но Огонек шарахнулся, и пальцы великана соскользнули. Они преодолели ворота; но, оглянувшись, Танфия увидала, как Колвин тянется к Линдену, и, развернув коня, поскакала обратно. Хозяин торопливо запирал ворота на луг, будто пытаясь отгородиться от беспокойных гостей.

В этот раз великан попытался уйти с дороги, зацепился носком ботинка и упал на разъезженную дорогу. Руфрид оттянул Линдена в сторону и сильно толкнул:

– Беги! – заорал он. – Скачи, Танфия! Бегите, оба!

Стиснув зубы, Танфия снова повернула коня и поскакала в сторону холмов. Навьюченный мешками Огонек был не самым быстрым скакуном, но девушке казалось, что он несется сломя голову. Линден с трудом поспевал за ними; Танфия придержала коня, и помогла ему взобраться на круп.

Обернувшись, она увидала, как поднимается на ноги Колвин. Руфрид казался рядом с ним маленьким и беззащитным. Но мощь его противника уравновешивалась медлительностью. Легкий, как ветер, Руфрид сорвал стопор со створки ворот, запрыгнул на нее и со всей силы вбил калитку в живот Колвина. Великан согнулся пополам и рухнул. До Танфии донесся звон разболтанных петель. А потом Руфрид кинулся бежать, как вспугнутый заяц. Бегать он умел – всякий раз на летних бегах он обходил соперников не на один шаг.

Танфия пустила коня рысью. Двоим в одном седле ехать было неудобно, и оба удерживались с трудом, но Огонек трусил ровно и спокойно. Оглянувшись снова, девушка увидела, что Колвин все еще не может встать, несмотря на помощь хозяина дома. Больше она не смотрела назад. Взгляд ее был устремлен к обманчиво золотящимся холмам, и незнаемым далям.

Оставшись в одиночества, царица Мабриана возжгла благовония в маленькой кумирне Нефетер. На душе у нее было пусто. В последние годы она совершенно потеряла чувство единения с богиней, даже не ощущала себя проводником мудрости Нефетер. Ей было одиноко, и очень страшно.

Мабриана пристроилась на краю постели. Руки ее словно оледенели, сама она от холода едва могла шевельнуться, но отогреться ей было невмочь. Слезы лились, пока не иссякли, но никакая скорбь не в силах была изменить случившегося. Ее сын мертв. И – знание разъедало ее рассудок, как язва, но облечь его в слова у нее не хватало сил – убил его ее собственный муж. Гарнелис Добрый, кто со дня их встречи был ей ближайшим другом и единственной любовью. Мабриане было тогда шестнадцать.

Теперь ей казалось порой, что все эти годы ей примерещились. Его доброта и нежность, его смех, его смиренная мудрость правителя, его восхищение сыном и внуками. Ни слова разочарования она не слышала от мужа оттого, что Галемант остался их единственным дитятей – только восторг от единственного дара Богини.

Перемены начались, сколько могла вспомнить Мабриана, три года тому обратно. Словно легкая паутинка окутала царскую семью, и с каждым днем ее нити становились все гуще и темнее. Гарнелис с молодости страдал приступами меланхолии, так что Мабриана поначалу и не заметила, как они стали все чаще, все тяжелее. В опочивальню к супруге он приходил все реже – а когда-то эти встречи были радостны и часты – покуда не перестал появляться в ней вовсе. В Мабриане желание до сих пор горело ясным огнем, в Гарнелисе остался же лишь пепел, но почему – он отказывался говорить, отвечая на вопросы обидным и резкими словами.

А вскоре Мабриана обнаружила, что он принимает многие решения, не спросясь ее. Царю и царице, земным воплощениям Диониса и Нефетер, полагалось править совместно. Но поскольку Гарнелис был наследником Сапфирного престола, а она – лишь его супругой, Мабриана ничего не могла поделать. Будь она самодержицей в своем праве, она могла бы взять власть в свои руки, удержать мужа от зла, покуда не решится, что случилось с ним.

И Мабриане неоткуда было черпать опыта бед. От любящих родителей – а были они князем и княгиней Митрайна – она перешла под крыло любящего мужа. Жизнь ее была безмятежна. И что она могла сказать теперь мужу, в одночасье превратившемуся из товарища в холодного незнакомца, когда его нетерпимость отталкивала ее на каждом шагу?

Если бы перемена имела корни в гибели Гелананфии, ее можно было объяснить. Царевна, старшее дитя Галеманта, была девицей нравной. Но Гелананфия бежала из столицы после бурного спора с Гарнелисом из-за сноса злосчастного театра, и сгинула в море. Мабриана до сих пор не могла понять, что делала ее внучка на том корабле, и зачем направлялась на Змеиные острова – если и вправду туда лежал ее путь. Весть достигла дворца прошлой зимой – года не прошло. Корабль затонул со всей командой.

Царская семья с трудом перенесла потерю. Мать Гелананфии вернулась в родовой замок в Эйсилионе, забрав с собой малютку-сына, и до сих пор отказывалась с кем-либо встречаться. Одинокий, сраженный горем Галемант от разумный споров с отцом перешел к ядовитым нападкам. Но помрачения начались не тогда, нет, а за много месяцев до этого.

Примерно тогда же явился и архитектор Лафеом – когда именно, или откуда, царица до сих пор не знала, понимая лишь, что он заменил ее в роли ближайшего царского советника. «О чем им говорить?», подумала она в раздражении. Почти не зная господина Лафеома, она жестоко ревновала к нему мужа.

А вскоре после его появления Гарнелис и задумал свою великую стройку, готовую сожрать все доступные богатства и силы. Старые, испытанные советники отговаривали его. «Слишком расточительно, – говорили они. – Бессмысленно. Мирное правление – вот лучшее наследство».

Слепцы, называл их Гарнелис. Изменники. Теперь их сменили люди-пустышки, продажные душонки, которых Мабриана бы и на порог дворца не пустила. Старого советника сменил суровый, каменнолицый владыка Поэль. Верховную воеводу, женщину волевую и самостоятельную, сместили в пользу воеводы Граннена, торит-мирца, совершенно на этот пост не подходившего. Армия, поддерживающая спокойствие, вызывала в нем лишь презрение; он жаждал войны, с бхадрадомен ли, или с кем угодно. А Гарнелис оставался к этому глух.

Мабриана застонала. Сначала он уничтожил театр, а теперь – родного сына.

Подняв голову, она глянула в окно – и взгляд ее наткнулся на жуткую рану, венчавшую холм, где укладывалось основание Башни. Мабриана поспешно закрыла глаза. Это было безумие. Весь мир рушился в хаос.

Единственной ее родней оставался внук, младший брат Гелананфии Венирриен. Он остался единственным наследником Гарнелиса, и последней надеждой Авентурии. Но ему всего восемь, и он далеко, у матери. Но там он, по крайней мере, в безопасности… от родного деда?

От раздумий царицу отвлек тихий стук в дверь.

– Войди! – приказала она, выпрямляясь и оправляя юбки.

Она ждала служанку. Но вошел Гарнелис – вначале робко, потом почти бегом, упав на последнем шаге к ногам Мабрианы.

– Дорогая моя, – хрипло прошептал он. – Дорогая. Прости меня.

Он преклонил голову на ее колени, взяв ее ладони в свои. Казалось, он вновь стал прежним, юношеская красота вернулась к нему, и тонкое, обрамленное легкими седыми волосами лицо сияло внутренним светом. Сухие губы коснулись ее пальцев, и Мабриана увидела, что он тоже рыдал.

Душу царицы затопила волна сочувствия. Поправляется ли он? Мабриана едва могла на это надеяться. Более всего ей хотелось верить, что смерть Галеманта была лишь несчастьем.

– Все в порядке, – прошептала она. – Тебе кажется, будто стоит тебе выказать боль, и она сломит тебя. Мне это тоже мерещится.

– Да. Ты всегда меня понимала.

– Помнишь ли, любимый, – мягко начала она, – каким он был славным мальчуганом? Как учился чтению, сидя у тебя на руках? Как мы гуляли с ним в саду, и я сердилась, что ты позволяешь ему ходить по стенам, точно солдату? А он никогда не падал. Такой он был светлый, и добрый.

– Да… – Гарнелиса трясло. – Боги, наш сын…

– Он был добрым сыном, и стал бы после тебя добрым царем.

На этих словах царь унял дрожь. Руки его окаменели.

– Я знаю, ты не хотел его смерти, – продолжала Мабриана. – Я обвинила тебя ложно. Мои слова, и твое молчание – все это от горя.

Гарнелис со вздохом медленно поднялся, прошелся вдоль завешенных белой, желтой и золотой парчой стен. Когда он вновь обернулся к царице, лицо его было мягко, но омрачено тревогой.

– Ты должна понять, дорогая. Его смерть едва не подкосила и меня. Но по-иному быть не могло. Он пошел против меня, он отвергал мои решения, он поддерживал моих врагов, он бежал и начал строить заговор против меня.

Поступь царя была легка и неслышна.

– Его тяготила гибель дочери, – хрипло прошептала Мабриана. – Все дети ссорятся с родителями.

– Но я не любой родитель. Мое единственное чадо – это земля, ты знала это, выходя за меня! Все что я делаю, я делаю для блага Авентурии. Заурома – это завет между правителем и землей. Заурома – это я. И я должен охранять завет любой ценой. Даже ценой жизни сына.

– Значит, ты…

– Да, и ты видишь, почему. Для блага Авентурии.

Мабриана мучительно пыталась понять, достучаться до супруга.

– Но прежде мы с тобой все сложности обсуждали, и выслушивали друг друга. Не приходило ли тебе в голову, что твой сын мог быть прав?

– Приходило. Но он ошибался. Он затеял заговор с Гелананфией и этим проклятым Сафаендером, чтобы опозорить меня. Он разрушил бы все, что я создал.

– В это я не верю.

– Но ты должна. Это правда. – Он сел рядом с ней, прижал ее ладони к своему сердцу. – Любовь моя, я знаю, как тебе тяжело. Прости меня. Но мне нужна твоя помощь. Поверь мне.

Она очень хотела поверить. Знать, что он остался тем же добрым и мудрым мужем, каким был, что даже этот ужас несет в себе доброе семя. Довериться ему снова.

– Дорогой мой, – проговорила она. – Я хочу этого больше всего на свете. Но иногда ты кажешься мне чужим. Ты пугаешь меня.

Он отстранился, нахмурившись.

– Я – пугаю тебя?

– Бремя державы тяготит тебя. Позволь мне помочь тебе. Галемант облегчил бы твою ношу, но его нет, и ты должен думать о будущем. Подумай о малыше Венирриене, твоем наследнике.

Тень нахлынула на лицо царя, будто тот старел на глазах, но Мабриана говорила, исполненная решимости продолжать, покуда муж ее еще слышит.

– У меня слишком много забот с Башней, чтобы вспоминать про Венирриена. Я не собираюсь умирать в ближайшие годы.

– Забудь о Башне, любимый! Слишком много сил она заберет у земли, слишком много людей. Париона и без нее прекрасна. Восстанови театр, и все беды схлынут.