Текст книги "Экономические софизмы"

I.11. Денежные цены

Хотите ли вы оценить относительное достоинство свободы торговли и покровительства? Хотите ли узнать истинное значение экономического явления? Если вы желаете этого, то должны исследовать его влияние на изобилие или недостаток товаров, а не на повышение или понижение цен. Не верьте денежным ценам: они приведут вас в запутанный лабиринт.

Г-н Матьё де Домбаль⁴⁵, доказав, что покровительство вызывает дороговизну, добавляет: «Рост цен повышает стоимость жизни и, следовательно, цену труда, и за увеличение затрат на то, что он покупает, каждый получает компенсацию в виде повышения цены на то, что он продает. Итак, если все платят больше как потребители, то все также получают больше как производители». Ясно, что можно было бы повернуть доказательство и сказать: «Если все получают больше как производители, то все платят больше как потребители».

Но что же это доказывает?

Только то, что покровительство бесполезно и несправедливо перемещает богатство.

То же самое делает и грабеж.

Прежде чем согласиться с тем, что такой сложный механизм оказывает всего лишь уравновешивающий эффект, мы должны принять «следовательно» г-на де Домбаля и убедиться, что цена труда действительно увеличивается вместе с ценой покровительствуемых товаров. Разрешение этого вопроса возможно только на основании положительных фактов, и тут я полагаюсь на г-на Моро де Жонеса⁴⁶: не будет ли он любезен сообщить нам, действительно ли рост заработной платы соответствует степени повышения цены акций анзенских рудников. Я по крайней мере не думаю, чтобы это было так, потому что, по моему мнению, цена труда, подобно всем остальным ценам, управляется соотношением спроса и предложения. Мне, конечно, ясно, что ограничение уменьшает предложение каменного угля и вследствие этого повышает его цену; но я не вижу столь же ясно, чтобы оно увеличивало спрос на труд и, таким образом, повышало заработную плату. Могу объяснить почему: потому что количество требуемого труда зависит от свободного капитала. Покровительство же может перераспределять капиталы, перемещая их из одной отрасли в другую, но не может увеличить их ни на сантим.

Впрочем, этот интересный вопрос будет рассмотрен в другом месте. Я возвращаюсь к денежным ценам и говорю, что нет такой нелепости, которую бы нельзя было сделать правдоподобной посредством доводов, схожих с теми, какие приводит г-н де Домбаль.

Представьте себе, что какой-нибудь народ, отделенный от других и обладающий определенным количеством денег, будет ежегодно развлекаться сжиганием половины всего им производимого. Я берусь доказать, по теории г-на де Домбаля, что он не сделается от этого бедным.

В самом деле, вследствие пожара цена всех предметов удвоится, и по описям, составленным как до, так и после несчастья, будет значится та же номинальная ценность. Но кто же тогда понесет потери? Если Иван покупает сукно дороже, то настолько же дороже он продает и свой хлеб; если Петр теряет при покупке хлеба, то он вознаграждает себя за убытки при продаже своего сукна. «Через повышение цены на то, что он продает, каждый получает, я бы сказал, компенсацию за общее повышение затрат на то, что он покупает; и если все платят больше как потребители, то все также получают больше как производители».

Все это чепуха, а не наука. В простейшем виде истина состоит в следующем: как бы ни уничтожили люди сукно и хлеб, все равно – сожгут ли они их или потребят, уничтожение в обоих случаях будет иметь одинаковое влияние на изменение цен, но не на изменение богатства, потому что богатство или благосостояние состоит именно в полезном употреблении вещей.

Аналогично: ограничение, уменьшая изобилие вещей, может повышать их цену; при этом всякий, если угодно, в денежном отношении, останется столь же богатым. Но будут ли иметь одинаковое значение, с точки зрения удовлетворения потребностей, результаты двух инвентаризаций, из которых в одной записано три гектолитра зерна по 20 франков, а в другом четыре гектолитра по 15 франков потому только, что денежное выражение их будет одно и то же – 60 франков?

Это точка зрения потребителей, на которую я буду постоянно указывать защитникам покровительства, потому что цель всех усилий и разрешение всех задач заключаются в удовлетворении наибольшего числа потребностей⁴⁷. Я всегда буду задавать защитникам покровительства вопрос: не правда ли, что ограничение, препятствуя обмену, ограничивая разделение труда, принуждая труд бороться с препятствиями, происходящими от географических и климатических условий страны, в конечном итоге уменьшает количество товаров, получаемое суммой определенных усилий? И разве будет иметь какое-нибудь значение то, что меньшее количество произведений, полученное при действии покровительственной системы, будет иметь ту же номинальную ценность, как и большее их количество, добытое при действии свободной торговли. Для удовлетворения потребностей человека нужны не номинальные ценности, а реальные товары, и чем больше этих товаров, независимо от их цены, тем богаче общество.

В то время как я писал эту статью, я не ожидал встретить когда-нибудь антиэкономиста, настолько последовательного, чтобы он стал утверждать, подробно излагая свое мнение, что богатство народов зависит от ценности вещей и не имеет ничего общего с изобилием их. Вот что я нашел в книге г-на Сен-Шаманса⁴⁸: «Если из нормального объема произведенной продукции какой-нибудь страны, оцененного в 50 миллионов франков, будет продано за границу товара на 15 миллионов, то остальной товар на 35 миллионов, не будучи в состоянии удовлетворить нормальному спросу, повысится в цене и дойдет до стоимости 50 миллионов. В этом случае доход страны увеличится на 15 миллионов… Следовательно, произойдет увеличение богатства страны на 15 миллионов, т.е. именно на ту сумму, на какую будет ввезено денег».

Это забавно! Если сельское хозяйство и промышленность страны производят ежегодно продукции на 50 миллионов франков, то стоит только ей продать за границу четверть всего произведенного, как она сделается на четверть богаче! Следовательно: если бы народ продал половину своей продукции, он бы на половину увеличил свое богатство, и если бы он выменял на деньги последний клочок шерсти и последнее зерно пшеницы, то довел бы свой доход до 100 миллионов? Странный способ обогащения – провоцирование бесконечно высоких цен путем совершенного отсутствия предметов потребления.

Если вы все еще хотите сравнить оба учения, то представьте их себе в преувеличении.

По учению г-на Сен-Шаманса, французы были бы точно так же богаты, то есть точно так же хорошо обеспечены всем необходимым, обладая только тысячной долей годового объема производства, потому что стоимость последней была бы в тысячу раз больше.

По нашему учению, французы были бы бесконечно богаты, если бы их годовой объем производства был бесконечно велик и, следовательно, не имел никакой ценности⁴⁹.

I.12. Увеличивает ли протекционизм заработную плату?

Один атеист, разговаривая в обществе, сильно восставал против религии, священников и Бога. «Если вы станете продолжать, – сказал ему один из присутствующих, тоже мало отличавшийся религиозностью, – вы меня заставите уверовать».

Точно так же, когда послушаешь наших безбородых писак, романистов, реформаторов, фельетонистов, надушенных амброй и мускусом, наевшихся досыта мороженого и напившихся шампанского, носящих в своем портфеле великолепно исполненные ценные бумаги Ганнерана, Норда и Макензи⁵⁰ или переплетающих в золото свои собственные тирады против эгоизма и индивидуализма нашего века; когда послушаешь, говорю я, как ораторствуют эти господа против жестокости наших институтов, как вопиют они против нынешнего положения рабочего класса и пролетариата; когда видишь, как поднимают они к небу свои умиленные очи при виде бедности трудящихся, которых они не посещали никогда с иной целью, как для того только, чтобы списывать с них картины для приобретения денег, то, право, возникает желание сказать им: «Если вы станете продолжать таким образом, вы меня сделаете равнодушным к судьбе рабочих».

О, притворство, притворство! Вот отвратительная болезнь нашего времени! Рабочие! Стоит только серьезному человеку, искреннему гуманисту описать истинную картину ваших страданий и вызвать своей книгой хоть какой-то общественный резонанс, как на нее тотчас набрасывается стая реформаторов. Они начинают эксплуатировать ее, поворачивать то так, то эдак, искажать, преувеличивать, доводить ее идеи до смешных или отвратительных крайностей.

Они предлагают лекарство от всех ваших скорбей, у них всегда наготове рецепты с громкими словами: организация, ассоциация; они вам льстят и втираются в доверие столь умело, что скоро с рабочими будет то же самое, что с рабами: серьезным людям будет стыдно взять на себя публично их защиту, потому что смешно начать развивать какую-нибудь здравую идею посреди этих пустых декламаций.

Но сохраним себя от такого малодушного равнодушия, которое не может быть оправдано господствующим повсеместно притворством!

Рабочие, ваше положение странно! Вас грабят [1][8]8
  Так выделены фрагменты текста, изъятые или измененные цензором при публикации «Софизмов» в 1863 году. См. с. 406. – Прим. изд.


[Закрыть], и это я вам докажу сейчас… Хотя нет; я беру это слово назад; изгоним из нашей речи всякое насильственное и, может быть, ложное выражение, потому что грабеж, скрытый софизмами, совершается, нужно полагать, против воли грабителя и с согласия подвергающегося грабежу. Как бы то ни было, у вас похищают справедливое вознаграждение за ваш труд, и никто не заботится отдать вам должную справедливость. О, если бы для вашего утешения нужны были только шумные взывания к филантропии, к немощной благотворительности, к унизительной милостыни, если бы было достаточно одних громких слов: организация, коммунизм, фаланстеры, которых для вас не жалеют. Но никто не мечтает дать вам одного – справедливости, чистой и простой справедливости. А между тем, разве не было бы справедливо, после получения вами мизерной заработной платы за длинный рабочий день, предоставить вам возможность свободно выменять эту малость на наибольшую сумму средств для удовлетворения ваших потребностей у любого человека, встреченного вами на земле?

Когда-нибудь, может быть, я также поговорю с вами об ассоциации и организации, и мы увидим тогда, чего вам следует ожидать от этих химер, с помощью которых вас хотят направить по ложному пути.

Теперь же посмотрим, не делают ли вам несправедливости, указывая в законе не только лиц, у которых вам позволяется покупать предметы первой необходимости, такие, как хлеб, мясо, полотно, сукно, но и цену, которую вы должны им заплатить.

Правда ли, что покровительство, которое, как признано, заставляет вас платить дорого за все товары и в этом отношении вредное для вас, вызывает пропорциональное повышение вашей заработной платы?

От чего зависит заработная плата?

Один из вас выразился очень точно: «Когда два работника ищут хозяина, то заработки уменьшаются; они увеличиваются, когда два хозяина ищут работника».

Позвольте мне сократить эту фразу и выразиться более ученым, хотя, может быть, и менее понятным языком: «Величина заработной платы определяется соотношением предложения работы и спроса на нее».

Но от чего зависит предложение рабочих рук?

От числа их, находящегося в определенном месте; на этот-то первый элемент покровительство не имеет никакого влияния.

От чего же зависит спрос на рабочие руки?

От имеющегося в государстве свободного капитала. Но способствует ли увеличению капитала закон, который говорит: «Люди больше не должны ввозить такой-то и такой-то товар из-за границы, они должны делать его дома»? Нисколько. Такой закон переводит капитал из одного производства в другое, но не увеличивает его ни на сантим. Следовательно, он не увеличивает спрос на рабочую силу.

Нам с гордостью показывают некую фабрику. Но разве она создана и поддерживается капиталами, упавшими с Луны? Нет, они отвлечены или от земледелия, или от мореплавания, или от виноделия. И вот почему. Если со времени господства покровительственных тарифов стало больше работников в забоях наших рудников и в предместьях наших мануфактурных городов, то стало меньше матросов в наших портах, меньше хлебопашцев и виноделов на наших полях и в наших горах.

Я мог бы долго рассуждать на эту же тему. Но я лучше попробую объяснить вам мою мысль примером.

Один поселянин имел двадцать гектаров земли, в улучшение которой он вложил капитал в 10 000 франков. Он разделил свое владение на четыре части и ввел следующий севооборот: 1) маис; 2) пшеница; 3) трилистник; 4) рожь. Для пропитания его с семейством было достаточно весьма умеренного количества зерна, мяса, молочных продуктов, производимых на ферме, а излишек он продавал, чтобы покупать оливковое масло, лен, вино и пр. Весь капитал распределялся ежегодно на жалованье, заработную плату окрестным рабочим, платежи по счетам. Капитал этот выручался путем продажи продукции и даже увеличивался год от году, и наш селянин, зная очень хорошо, что капитал бывает только тогда производителен, когда употребляется в дело, доставлял выгоду как себе, так и рабочему классу, посвящал ежегодный избыток своих доходов на устройство оград, на расчистку полей, на улучшение своих земледельческих орудий и строительство фермы. Он даже откладывал небольшую часть прибыли в банк соседнего города, но и банкир не оставлял его денег праздными в своей кассе: он давал их в ссуду судовладельцам, предпринимателям, занятым в полезных отраслях, так что в конце концов они все-таки шли на заработную плату.

Между тем селянин умер, и сын его, получивши наследство, сказал себе: «Нужно сознаться, что мой отец всю жизнь обманывал себя. Он покупал оливковое масло и платил таким образом дань Провансу, тогда как и на нашей почве могут расти оливковые деревья. Он покупал лен, вино, апельсины и платил дань Бретани, Медоку и Гиерским островам⁵¹, тогда как виноград, конопля и померанцевые деревья могут, худо-бедно, давать и у нас какую-нибудь продукцию. Он платил дань мельнику, ткачу, когда наши слуги могут сами ткать полотна из нашего льна и перемалывать нашу пшеницу между двумя камнями. Он разорял себя и, сверх того, позволял чужакам зарабатывать то, что могли бы получать окрестные рабочие».

Вооруженный этой логикой, наш сумасброд изменил порядок посевов в имении. Он разделил всю землю на двадцать участков. На одном из них он посадил оливковые деревья, на другом – тутовые, на третьем посеял лен, на четвертом развел виноград, пятый засеял пшеницей и пр., и пр. Таким образом он снабдил свое семейство всем необходимым и сделался независимым от других производителей. Он уже ничего не приобретал для себя из предметов, находившихся в общем обращении; правда, и сам ничего не пускал в оборот. Но сделался ли он от этого богаче? Нет, потому что земля была не приспособлена для произрастания винограда; климат не благоприятствовал оливковым деревьям, и, в конечном счете, семейство было хуже обеспечено всеми этими продуктами, нежели в то время, когда отец приобретал их путем обмена.

Что же касается работников, то для них не нашлось у сына работы больше, нежели было у отца. Правда, что число участков, на которые разделена была земля, увеличилось в пять раз, но зато они стали впятеро меньше; производилось оливковое масло, но зато меньше засевалось пшеницы; не покупался лен, но зато не продавалось и ржи. Впрочем, фермер не мог расходовать на заработную плату больше, чем имелось у него капитала, а капитал его, не то что не увеличивался от нового разделения полей, а беспрестанно уменьшался. Бо́льшая часть его была потрачена на устройство зданий и бесчисленных орудий, необходимых для того, кто хочет все предпринимать. В результате предложение рабочих рук осталось то же самое, а средства уплаты за работу уменьшались, от чего и произошло уменьшение заработной платы.

Вот картина того, что происходит, когда одна страна отделяет себя от других запретительными постановлениями. При том, что она увеличивает число отраслей своей промышленности, она уменьшает их важность и объем; она заводит у себя, так сказать, промышленный севооборот, более сложный, но менее плодородный, потому что тот же капитал и то же количество работы встречают больше естественных затруднений. Его основной капитал поглощает бульшую, чем прежде, часть оборотного капитала, т.е. на оплату труда остается меньше капитала. Этот остаток, на сколько бы ветвей он ни разделился, не увеличится в общей сложности, точно так же, как не увеличится количество воды в пруду оттого, что, будучи распределена на множество резервуаров, она придет в соприкосновение бульшим числом точек с землей и представит солнцу бульшую поверхность; а между тем в этом-то именно распределении, вместо желаемого увеличения массы, и будет заключаться причина ее просачивания в почву, испарения и вследствие этого убыли.

Данное количество капитала и труда создает тем меньше продукции, чем больше они встречают препятствий. Нет сомнения, что международные преграды, заставляя в каждой стране капитал и труд преодолевать больше препятствий, происходящих от климата и температуры, приводят к уменьшению количества производимых товаров или, что то же самое, удовлетворяют меньшее число потребностей человечества. Но как же, при общем уменьшении количества удовлетворяемых потребностей, увеличится количество их, приходящееся на вашу долю, работники? Это могло бы случиться только тогда, когда богатые люди, те, которые издают законы, установили бы такой порядок вещей, по которому они не только подчинились бы уменьшению своих средств соразмерно общему уменьшению последних, но по которому и доля их средств, уже уменьшенная, уменьшилась бы еще всем тем количеством, какое добавляется, как они говорят, к вашей доле. Возможно ли это? Вероятно ли это? Такое великодушие подозрительно, и вы поступите благоразумно, отвергнув его⁵².

I.13. Теория, практика

Приверженцы свободной торговли обвиняют нас в том, что мы – теоретики и не обращаем должного внимания на практику.

«В каком невыгодном свете предстает г-н Сэй⁵³, – говорит г-н Феррье[9]9
  De l’administration commerciale opposйe a l’йconomie politique. P. 5.


[Закрыть],⁵⁴, – если посмотреть на длинный ряд знаменитых правителей, впечатляющий список писателей, которые не были согласны с его воззрениями!»

И г-н Сэй был об этом осведомлен. Вот его собственные слова: «Выступая в защиту старых заблуждений, люди говорят: идеи, повсеместно принятые во всех странах, должны содержать зерно истины. Не следует ли остерегаться наблюдений и выводов, опровергающих то, что считалось несомненным до нашего времени и почиталось за истину столь многими людьми, известными своей просвещенностью и благонамеренностью? Этот довод, признаюсь, достоин произвести глубокое впечатление и мог бы заставить сомневаться в самых неопровержимых положениях, если бы у нас не было перед глазами многочисленных примеров, что самые ложные мнения, ошибочность которых теперь общепризнанна, поочередно, в свое время, признавались за истину и разделялись всеми на протяжении столетий. Еще недавно все народы, начиная от самого невежественного до самого образованного, и все люди, от простого носильщика до ученого философа, признавали существование четырех стихий. Никто и не думал опровергать это учение, которое, однако, оказалось ложным, так что теперь нет ни одного естествоиспытателя, который бы не сделался предметом общего осмеяния, если бы стал доказывать, что земля, воздух, вода и огонь – стихии».

На это г-н Феррье делает следующее замечание:

«Если г-н Сэй думает таким образом опровергнуть предложенное им самому себе возражение, то он странно ошибается. Весьма понятно, что люди, по-своему очень образованные, должны были заблуждаться на протяжении нескольких веков относительно какого-нибудь вопроса естественной истории, но сам по себе этот факт ничего не доказывает. Вода, воздух, земля и огонь, независимо от того, стихии они или нет, всегда были одинаково полезны для человека. Подобного рода заблуждения не имеют последствий; они не производят разрушений, не действуют болезненно на умы, не нарушают ничьей выгоды, вот почему они могли бы, без всякого неудобства, просуществовать еще тысячи лет. Но можно ли сказать то же самое о заблуждениях относительно нравственной природы? Будет ли понятна возможность существования в течение нескольких столетий и у многих народов известного образа управления, совершенно ложного и, следовательно, вредного, с общего согласия всех образованных людей? Объяснит ли кто: как подобный образ управления мог бы согласоваться с постоянно возрастающим благосостоянием народов? Г-н Сэй сознается, что оспариваемый им довод достоин произвести глубокое впечатление. Да, действительно, и это впечатление остается, потому что г-н Сэй скорее увеличил его, нежели уничтожил».

Послушаем г-на Сен-Шаманса:

«Лишь в середине XVIII столетия, когда ни одна тема, ни один принцип не исключался из обсуждения, эти поставщики умозрительных понятий, прилагаемых ко всему и ни к чему не применимых, начали писать о политической экономии. До того времени существовала политическая экономия неписаная, но применяемая на практике правительствами. Говорят, она была изобретена Кольбером⁵⁵ и принята к руководству всеми европейскими государствами. Что самое странное, она и теперь господствует повсеместно, несмотря на все проклятия в ее адрес и презрение к ней, несмотря на открытия новейшей школы – экономистов. Система эта, названная нашими писателями меркантилистской системой, состояла в том, чтобы… воспрепятствовать, посредством запрещений и пошлин, ввозу к нам иностранных товаров, которые могли бы подорвать своей конкуренцией нашу промышленность… Эта система была объявлена писателями-экономистами всех школ нелепой и ведущей к обнищанию всей страны[10]10
  Разве нельзя было бы сказать: ужасно предубеждает против гг. Феррье и Сен-Шаманса то, что экономисты всех школ, т.е. все люди, изучавшие предмет, пришли к следующему результату: как ни рассуждай, а свобода лучше насилия, и законы божеские разумнее издававшихся Кольбером.


[Закрыть]. Она была изгнана из всех книг и нашла убежище в практике всех стран; и не могут постичь, почему в тех случаях, когда вопрос касается богатства народов, государства должны полагаться не на советы ученых, а доверять исстари испытанной системе, и пр.... В особенности не понимают, почему французское правительство… в вопросах политической экономии упорно противится принятию принципов, открываемых наукой, и продолжает применять на практике все те старые заблуждения, которые были опровергнуты нашими пишущими экономистами… Но мы уже довольно сказали об это меркантильной системе, за которую говорят одни только факты и которой не защищает ни один писатель»[11]11
  M. le vicomte de Saint-Chamans. Du systиme de l’impфt.


[Закрыть].

Не подумать ли, услышав такие слова, что экономисты, требуя для каждого человека права свободного распоряжения своей собственностью, выдумали, подобно фурьеристам, новый порядок общественного устройства, химерический, странный, род фаланстера, беспримерного в истории человечества! Мне кажется, что если во всей приведенной цитате есть что-нибудь вымышленное, случайное, то это не свобода торговли, а покровительство, не право вступать в свободный обмен, а таможня, посредством которой искусственно нарушается естественный порядок ценообразования.

Но здесь речь идет не о сравнении и оценке обеих систем; нам следует лишь разрешить вопрос: которая из них подтверждается опытом.

Итак, господа защитники монополии, вы думаете, что факты говорят в вашу пользу и что на нашей стороне одни только теории!

Вы льстите себе, что длинный ряд официальных актов, который представляет, как вы говорите, вековой опыт Европы, приводимый вами в подтверждение ваших доводов, произвел впечатление на г-на Сэя; согласен, что на этот раз опровержения его не отличались обыкновенной, свойственной ему проницательностью. Но что касается меня, то я не уступаю вам области фактов, потому что за вас говорят факты лишь исключительные, являющиеся следствием принуждения, а мы можем противопоставить им факты общие – свободные и добровольные действия всех людей.

Какая разница между нашим и вашим учением?

Мы говорим: «Лучше покупать у других то, что самим сделать обойдется дороже».

Вы же говорите: «Лучше производить товары самим, хотя бы они и обходились дороже тех, которые мы можем купить у других».

Но, господа, оставляя в стороне теорию, доказательства, рассуждения, словом, все, от чего вам делается дурно, спрошу у вас: какое из этих двух мнений освящено повсеместным применением на практике?

Посетите поля, мастерские, заводы, магазины; оглянитесь вокруг, приглядитесь к тому, что делается в вашем собственном хозяйстве; понаблюдайте за своими собственными ежеминутными действиями, – и скажите тогда: какому правилу следуют земледельцы, рабочие, промышленники, купцы; не говоря уже о том, чем сами вы руководствуетесь на практике?

Разве земледелец шьет себе платье? Разве портной засевает для своего пропитания поля зерном? Разве ваша хозяйка станет печь хлеб дома, если найдет более выгодным покупать его у булочника? Разве вы бросите ваши собственные занятия для того, чтобы самому чистить себе сапоги и избавиться, таким образом, от необходимости держать прислугу? Не основывается ли хозяйство всего общества на распределении занятий и разделении труда, одним словом, на обмене? А обмен не то же самое ли, что расчет, заставляющий всех нас бросать прямое производство в том случае, если непрямое приобретение может сберечь для нас время и сократить труд.

Нет, никакие вы не практики, потому что не можете указать ни на одного человека на всем земном шаре, который бы действовал в соответствии с вашим принципом.

Но, скажете вы, мы никогда не думали объявлять наш принцип правилом для руководства людей в их частных отношениях. Мы очень хорошо понимаем, что это значило бы разрушить все общественные связи и заставить людей жить наподобие улиток в их раковинах. Мы полагаем, что принцип наш господствует толькона практике в отношениях между народами, – отдельными семьями человеческого рода.

Если так, то и это положение ваше ошибочно. Семья, община, кантон⁵⁶, департамент, провинция, словом – всякий союз и общество людей без исключения, отвергают на практике ваш принцип и никогда и в мыслях не имели им руководствоваться. Все они предпочитают приобретать путем обмена те предметы, добывание которых обходилось бы им дороже путем прямого производства. То же самое делали бы и целые народы, если бы вы не мешали им силой в исполнении их желаний.

Поэтому именно мы – практики, мы основываем наши принципы на опыте, ибо при опровержении запрещения, наложенного вами на некоторые международные обмены, мы основываемся на практике и опыте всех отдельных лиц и всех союзов людей, действия которых добровольны и, следовательно, могут приводиться в доказательство. Вы же начинаете с принуждения, с препятствия, и приводя потом вынужденные или запрещенные действия, восклицаете: «Посмотрите, наше учение оправдывается опытом!»

Вы восстаете против нашей теории и даже против теории вообще. Но предлагая ваш принцип, противоположный нашему, не вообразили ли вы случаем, что вы не строитетеорию? Избавьтесь от иллюзий, господа. Вы не меньшие теоретики, чем мы, но между нашей и вашей теорией есть существенная разница.

Наша теория состоит единственно в наблюдении общих фактов, общих желаний, общих расчетов и действий и, по большей мере, в их классификации, в приведении их в порядок для лучшего уразумения.

Она так мало противоречит действительности, что ее можно назвать объясненной практикой. Мы смотрим на деятельность людей, движимых инстинктом самосохранения и успеха, на действия свободные, добровольные, и их-то мы и называем политической экономией, или экономикой общества. Мы постоянно повторяем: каждый человек на практике превосходный экономист, производящий или обменивающий, смотря по тому, что выгоднее – обмен или производство. Каждый из опыта выводит правила науки, или, лучше сказать, наука есть тот же опыт, приобретенный тщательным наблюдением и изложенный систематически.

С другой стороны, вас можно назвать теоретиками в бранном смысле этого слова. Вы выдумываете способы действия, не подтвержденные деятельностью ни одного человека, а затем считаете необходимым прибегнуть к помощи принуждения и запрещений, чтобы заставить людей производить то, что они считают выгоднее покупать. Вы хотите, чтобы они отказались от этой выгоды; вы требуете, чтобы они поступали по учению, внутренне противоречивому.

Попробуйте-ка распространить ваше учение, применение которого, как вы сами соглашаетесь, было бы нелепо в частных отношениях отдельных лиц, и приложить его, хотя бы мысленно, к взаимным сношениям семейств, общин, департаментов и провинций. По вашему собственному признанию, это учение применимо к одним только международным сношениям.

Вот это-то заставляет вас повторять каждый день: «Абсолютных принципов не существует. Что хорошо для отдельного лица, семейства, общины, провинции, то не годится для страны. Что хорошо в небольшом масштабе, например, правило покупать, а не производить, в том случае, когда покупка выгоднее производства, то неприменимо к массам; у отдельных лиц и у народов не одна и та же политическая экономия» – и подобного рода вздор!

Скажите честно, к чему вы ведете? Чтобы доказать нам, что мы, потребители, составляем вашу собственность; что мы принадлежим вам телом и душой! Что вы имеете исключительное право распоряжаться нашими желудками и всеми органами; что вы можете кормить и одевать нас за установленную вами плату, несмотря на то, как бы вы ни были неопытны и жадны и как бы низко ни было ваше положение в обществе.

Нет, вы не практики, а мечтатели… угнетатели народа⁵⁷.