Текст книги "Радость"

Глава 2
Философы радости

Нужно преувеличивать свою радость и по возможности преуменьшать огорчения.[8]8
  Монтень М. де. Опыты. Часть III. Глава IX / Перевод А. С. Бобовича и других.


[Закрыть]

Мишель де Монтень

Философы Античности охотно анализировали наслаждение и счастье, однако не уделяли пристального внимания вопросу радости, что, несомненно, было связано с ее на первый взгляд иррациональным характером, неподвластным какому-либо контролю. Наслаждение можно запрограммировать: я собираюсь смотреть любимый сериал, обедать в дорогом ресторане с друзьями, идти в массажный салон – я знаю, что все это доставит мне удовольствие. Счастье можно создать: оно является результатом работы над собой, смысла, придаваемого жизни, и вытекающих отсюда обязательств. Радости же присущ бескорыстный, непредсказуемый аспект. Именно такими бывают самые распространенные чувственные радости. Я не могу заранее знать, что, слушая тот или иной фрагмент музыкального произведения, меня пронзит физический импульс, характерный для радости. Я знаю, что, если моя любимая футбольная команда выиграет решающий матч, я буду радоваться. Но ничто не убеждает меня, что моя команда выиграет и что победа, одержанная в тот день, наполнит меня радостью. Доля неуловимого, излишнего, присутствующая в радости, может испугать философа, даже если он признает ее позитивный характер, как это в Древней Греции признавали Платон, Аристотель и Эпикур. Эти философы не осуждали радость, вовсе нет. Но они предпочитали размышлять о счастье.

То же самое можно сказать об индийских авторах Упанишад и о Будде. Главным объектом своих размышлений они сделали не радость, а окончательное счастье, которое возникает благодаря избавлению от невежества и благодаря просветлению. А вот в Китае, у основателей философского таоизма Лао-цзы и Чжуан-цзы, радость занимает достойное место. У меня еще будет возможность более подробно осветить эту тему в следующей главе. Радость присутствует и в Библии, в частности в Евангелиях, в то время как понятия земного счастья мы, как это ни странно, не находим в посланиях Иисуса Христа. К этой теме я также вернусь чуть позже.

Давайте проанализируем западную философскую традицию. Начиная с раннего Средневековья и в течение примерно тысячелетия философия была подчинена христианской теологии, а это означало, что она не развивалась как самостоятельная наука. Пришлось ждать эпоху Возрождения, чтобы рациональная мысль, освобожденная от веры, смогла расцвести вновь.

Один из великих французских мыслителей XVI века Мишель де Монтень был, вне всякого сомнения, первым современным философом счастливой жизни. Его счастье соткано из простых наслаждений – любить, питаться, прогуливаться, танцевать, изучать, – которые можно научиться распознавать, а затем в полной мере смаковать. Монтень ищет душевное спокойствие и прилагает всевозможные усилия, чтобы избегать межличностных конфликтов и ненужных трудностей бытия. Но главный акцент он делает на опытах, которые усиливают радость. Несомненно, он не преувеличивает, когда говорит, что превратил радость в критерий хорошей, счастливой жизни: «Нужно преувеличивать свою радость и по возможности преуменьшать огорчения».[9]9
  Там же.


[Закрыть] Для достижения этой цели Монтень, вслед за мудрецами Античности, побуждает нас познавать нашу собственную природу и формировать способность суждения, чтобы различать, что для нас хорошо, что доставляет нам радость и что, напротив, погружает нас в печаль. Именно эта философская интуиция столетие спустя оказалась в центре учения философа преимущественно радости, Спинозы.

Бенедикт (Барух) Спиноза

Спиноза родился в Амстердаме в 1632 году в еврейской семье, которая была вынуждена бежать из Португалии в Голландию, поскольку подвергалась преследованиям католической церкви. Оказавшись в более веротерпимой атмосфере либерального протестантизма, семья Спинозы преуспела в торговых делах. Юный Спиноза подавал большие надежды. Он рано стал интересоваться философией и теологией, в совершенстве выучил латынь и читал произведения древнегреческих авторов. Он вращался в кругу либеральных интеллектуалов, значительно опередивших свое время, и постепенно начал занимать критическую позицию по отношению к религии, в первую очередь по отношению к своей – иудаизму. Он был предвестником критического рационального анализа библейских текстов и утверждал, что большинство библейских притч, например рассказ о Великом потопе или о том, как Черное море расступилось по велению Моисея, чтобы сыны Израиля могли выйти из Египта, являются мифами, а вовсе не историческими фактами. В то время подобные утверждения были недопустимыми. По этой причине Спиноза подвергся суровому порицанию со стороны традиционных иудейских кругов, к которым принадлежала и его семья, вплоть до отлучения от Синагоги. Тогда ему было двадцать четыре года. Спинозе был объявлен херем, то есть, уличенный в ереси, он был навсегда изгнан из еврейской общины. Проклятый родными, Спиноза покинул свою привычную среду и поселился среди либерально настроенных христиан. Однако он отказался принять христианство или любую другую религию, считая, что философ должен быть свободен в поисках истины. Он вел одинокий, очень простой образ жизни. Он так и не женился, у него не было детей. Чтобы заработать себе на жизнь, он шлифовал оптические стекла. Впрочем, до того как стать признанным во всей Европе великим философом, он завоевал славу выдающегося шлифовальщика оптических стекол! Я всегда с волнением думаю, что этот человек, по сути, посвятил всю свою жизнь оттачиванию: стекол – для повышения остроты зрения, и философии – для повышения остроты человеческого разума. Он писал мало, но его труды имеют непреходящее значение. Таков его «Богословско-политический трактат», памятник-провозвестник, в котором Спиноза, критикуя религию и политику, дает описание того, что, по его мнению, является жизнеспособным государством. Это светская республика, в которой соблюдается полнейшая свобода совести и высказываний всех граждан, объединенных общественным договором. В этом смысле Спиноза на целое столетие обогнал философское учение века Просвещения.

Спиноза посвятил более пятнадцати лет написанию своего шедевра: «Этики, доказанной в геометрическом порядке», опубликованной уже после его смерти. Создается впечатление, что он не осмелился предать этот труд гласности при жизни. Спиноза умер довольно молодым, в возрасте сорока пяти лет, от туберкулеза, вызванного, несомненно, стеклянной крошкой и песком, которые попадали в его дыхательные пути, когда он работал шлифовальщиком. Иными словами, в том возрасте, в котором, по словам Аристотеля, люди только начинают становиться философами. А вот Спиноза уже успел написать свое основополагающее философское произведение. Поскольку Спинозе угрожали физической расправой те, кого возмущали его идеи – на него даже пытались совершить покушение, – он, создавая свою «Этику», отдал предпочтение кодированному языку, прибегнув к геометрической конструкции: схолиям, теоремам, доказательствам, следующим друг за другом. К этому следует добавить употребление «обманчивых слов», то есть слов, обычный смысл которых он меняет, чтобы обезопасить себя. Например, Спиноза много говорит о Боге. Но на самом деле Бог Спинозы – это не индивидуальный Бог монотеистов, а Бог, которого философ идентифицирует с Природой. Словом, Спиноза пользуется «языком преследования», если прибегнуть к выражению немецкого философа Лео Штрауса. Вот почему читать «Этику» очень трудно. Более того, с первого взгляда этот труд может показаться скучным.

Я довольно поздно открыл для себя Спинозу. Однако, преодолев первые подводные камни – в частности, благодаря прекрасным комментаторам философа Роберу Мисраи и Жилю Делёзу, – я попался на удочку и потратил пять месяцев на чтение «Этики». Это было откровением, упоением.

Этическая философия Спинозы – это философия радости. Его теория человеческого поведения, морали – всего, что, по мнению философа, движет нашими действиями, – начинается с радости и заканчивается ею. Это активная радость. Подобная этика является антиподом традиционной морали долга, например морали мыслителей XVII века или, чуть позже, морали Канта. Она не имеет ничего общего с моралью, основанной на Добре и Зле, рассматриваемых как метафизические категории. Нет, обосновывая свою этику, Спиноза оставляет в стороне все религиозные и метафизические ценности. Он просто наблюдает за природой человека.

И что же он констатирует? Что «стремление каждой вещи пребывать в своем существовании определяется единственно сущностью самой вещи».[10]10
  Спиноза Б. Этика, доказанная в геометрическом порядке. Часть III. Теорема 6 / Перевод В. И. Модестова.


[Закрыть] Это «стремление» (conatus на латыни) является универсальным законом жизни, что через два столетия подтвердит биология. Любой организм стремится не только защитить себя, но и увеличить свои жизненные силы. Но в этом естественном стремлении к совершенству организм встречает другие тела, на которые он воздействует или которые воздействуют на него. Что касается человека, то Спиноза замечает, что если эти встречи представляют собой препятствие, если они уменьшают способность действовать, мешают росту, то человека охватывает чувство печали. И напротив, если они позволяют человеку достичь большего совершенства, усилить свою мощь, существовать, то человек проникается чувством радости. Спиноза характеризует радость как «переход человека от меньшего совершенства к большему».[11]11
  Там же. Часть III. «Определение аффектов», 2.


[Закрыть] Под этим он подразумевает, что всякий раз, когда мы растем, прогрессируем, одерживаем победу, действуем соразмерно нашей природе, мы пребываем в радости.

Я целиком и полностью согласен с этим определением, поскольку оно подходит для всех форм радости, начиная с радости, которую испытывают дети с младенчества. Разве вы не наблюдали за малышом, который делает свои первые шаги? Он мгновенно осознает, что ему удается стоять прямо без чьей-либо помощи и даже продвигаться вперед. И тогда он не скрывает своей радости. Точно так же ребенок радуется, когда произносит свои первые слова, когда его понимают родители. И так будет происходить каждый раз, когда он будет добиваться новых успехов, познавая жизнь, в том числе в своей взрослой жизни, когда он будет одерживать очередную победу. Какая радость сдать экзамен! Получить должность, занять которую так стремился. Вылечиться от болезни, видеть, как жизнь торжествует над смертью. Испытывать радость, когда неожиданная встреча облагораживает наше сердце. Любое событие, которое возвышает нас, упрочивает наши жизненные силы, «подбрасывает нас вверх», приносит нам радость.

Разумеется, все эти радости отличаются друг от друга по глубине, интенсивности и, главное, по правдивости. В частности, Спиноза говорит о пассивных радостях и о радостях активных. Пассивные радости зависят от действий, для которых мы сами служим лишь частичной причиной: это страсти. Впрочем, довольно часто страсти являются плодом нашего воображения: мы считаем, причем ошибочно, что страсти усиливают наше могущество. И напротив, мы служим достаточной причиной для активных радостей. Именно поэтому такие радости намного более истинные, глубокие, а следовательно, более продолжительные. Спиноза приводит в качестве примера любовь, которую он определяет, как «радость, сопровождаемую идеей о внешней причине». Однако любовь может быть и пассивной радостью – страстью, – если она связана с «неадекватной» идеей, то есть если она основана на ложной мысли, на плохом знании другого человека. Это происходит в том случае, если мы устанавливаем отношения с человеком, которого мы идеализируем и с которым мы связываем ребяческие надежды. Разумеется, вскоре такие отношения вызывают печаль, а вовсе не ожидаемую радость. Вместо того чтобы помогать нам расти духовно, эти отношения принижают нас и даже калечат. Напротив, другие типы любовных отношений, опирающиеся на «адекватную» идею, истинную мысль, знания другого человека, эффективно помогают нам расти над собой, позволяют становиться самими собой, усиливают наше могущество и служат источником позитивных радостей.

Однако пассивные радости не обязательно являются негативными. В частности, я имею в виду радости, вызванные процессом идентификации, плодом воображения. Например, в том случае, когда мы идентифицируем себя с нацией во время спортивных соревнований, когда мы «становимся» командой Франции или Бразилии. Разумеется, эти радости не принадлежат к числу наиболее благородных, они недолго длятся, но они могут быть очень интенсивными. Когда разделенная радость сочетается с радостью коллективной идентификации, мы познаем самые волнующие моменты совместного бытия, захлестываемого мощными эмоциональными волнами. Однако Спиноза прав, когда подчеркивает, что эти радости могут быстро перейти в печаль (если наша команда проиграет) или подвергнуться преобразованию, поскольку они являются плодом воображения или механизма проекции: мы все храним в памяти устрашающие образы толпы, неистово бушующей при выступлении лидера-популиста.

На другой конец этой иерархии, на ее самый высокий уровень, Спиноза ставит то, что он называет блаженством – это можно было бы также назвать подлинным счастьем или перманентной радостью, – которое наступает, когда мы освобождаемся от рабства страстей. Это радость освобождения, описанная еще индийскими мудрецами. Достигнув этой стадии – благодаря разуму, интуиции и переориентации наших желаний, – мы перестаем быть управляемыми нашими пассивными аффектами, нашим бессознательным, как сказали бы мы сегодня. Нет, мы познаем абсолютную радость, которую ничто не в состоянии погасить.

Таким образом, Спиноза формулирует этику, моральную науку, различающую, что есть хорошо для каждого из нас и что плохо. Эта этика предполагает индивидуальную работу: то, что хорошо для меня, то, что приводит меня в радость, может оказаться плохо для вас, поскольку это повергнет вас в печаль. Человек, с которым у меня прекрасные отношения, может вызывать у вас неприязнь. И наоборот, разумеется.

Эта работа намного более трудная, чем кажется на первый взгляд, поскольку она предполагает реальные – рациональные – усилия при распознавании, которые должны позволить направить желания по более активным, следовательно, более истинным, более глубоким и более длительным путям. Более подробно я вернусь к этой проблеме в главе 4 «Стать собой».

Поскольку Спиноза считает радость основой и высшей целью любой этики, поскольку это суждение опирается не на веру или сугубо абстрактное размышление, а на наблюдения и углубленный анализ человеческой природы, то он предстает перед нами не только как первый великий философ радости, но также как человек, который дал радости первое философское определение. По мнению Спинозы, радость – это совершенство, умножение жизненных сил.

Фридрих Ницше

После Спинозы пришлось ждать более двух столетий, прежде чем появился философ, который поставил радость в центр своего учения. Таким человеком был Фридрих Ницше. Вслед за Спинозой Ницше рассматривал радость как фундаментальный этический критерий, определяющий поведение человека. Как и Спиноза, Ницше рассматривал радость с сугубо имманентной точки зрения: радость не приходит со стороны, свыше или издалека. Она кроется в самом сердце человека. Ницше пришел к тем же выводам, что и Спиноза: радость – это жизненная сила, на которую необходимо опираться. Печаль, господствующая в мире, носит пагубный характер. Но, в отличие от Спинозы, Ницше не был догматическим философом. Там, где Спиноза создал рациональную систему, основанную на метафизике природы, попытке глобального объяснения мира, откуда вытекает его этика, Ницше отрицает любую метафизику и отбрасывает все философские системы. Он предпочитает прибегать к апориям, шоковым фразам. Он «расчленитель», наделенный талантом потрясающего писателя. Сила, равно как и слабость, Ницше заключается в резких, мощных, вызывающих беспокойство, но не всегда аргументированных и порой противоречивых – на что он отстаивает свое право – суждениях.

Ницше родился в 1844 году в Рёккене, в семье протестантского пастора. Свое учение он выковал как реакцию на политику церковных кругов своего времени, исповедовавших удушающую религиозную мораль, которая сурово осуждала инстинкты и желания, мораль, которая подавляла любую радость. Призвав на помощь иронию, Ницше бросил в лицо священников, пасторов и верующих это хлесткое обвинение: «А вы, если ваша вера дает вам блаженство, и ведите себя, как блаженные! Ваши лица всегда вредили вашей вере больше, чем наши доводы! Если бы благая весть вашей Библии была написана на ваших лицах, не пришлось бы вам так упорно требовать веры в авторитет этой книги: ваши слова, ваши поступки должны были бы сделать ее излишней, и благодаря вам постоянно должна была бы возникать новая Библия!»[12]12
  Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. II. 98.


[Закрыть] Он подвергает суровой критике религию, эту «теологию печали». В религии он видит лишь мораль угнетения инстинктов, тела, желаний. Систему, которая помыкает нами и лишает возможности радоваться. Ницше занимает прямо противоположную позицию, призывая благоприятствовать тому, что он называет желанием силы, или импульсом инстинкта, – желанием, которое усиливает в нас жизнь и позволяет нам совершенствоваться.

Для Ницше принцип радости – это могущество и все, что увеличивает наши жизненные силы. Это утверждение жизни, попирающей смерть, здоровья, побеждающего болезнь, творчества, вытесняющего инерцию. Не вдаваясь, в отличие от Спинозы, в подробности при рассмотрении аффектов и желаний, Ницше прибегает к глобальному утверждению. Однако он остается приверженным той же фундаментальной идее, что и его предшественник: радость культивируется через работу над собой, через своего рода самотерапию, которой предшествует и которую сопровождает самонаблюдение. Но вовсе не для того чтобы подавить инстинкты, к чему призывает религия, а, напротив, чтобы утвердить все, что поворачивает нас лицом к жизни, любое желание, которое способствует нашему расцвету, нашему росту. Речь идет о том, чтобы научиться распознавать внутри себя многочисленные источники радости и помочь им развиться. Чтобы достичь этой цели, необходимо постепенно преобразовывать все наши желания, страсти, аффекты. Спиноза утверждал, что мы, освободившись от всех ограничений, познаем совершенную радость, радость свободного человека, которая является перманентной радостью. Ницше формулирует эту мысль по-другому. По его мнению, мы познаем Lust, «совершенную радость», когда достигаем полного согласия с жизнью. Когда мы безоговорочно принимаем жизнь, когда мы способны – и на этом он особо настаивает – сказать безусловное «да» жизни, в том числе ее негативной и неприятной стороне. Ницше подчеркивает, что христианство смиряется с трагическим аспектом жизни, и отвергает его патологическое видение, его догматы о необходимости страдать, чтобы удостоиться искупления грехов. Ницше изучал также и буддизм. Эту религию он упрекает в том, что она отвергает страдания и призывает усмирять желания. Ницше предлагает третий путь, средний между двумя первыми, – путь, заключающийся в принятии жизни со всеми ее страданиями. Он призывает сказать жизни «да», несмотря на все то, что может нас сковать, ранить, испугать. Это сакральное «да», абсолютное согласие, которое Ницше называет amor fati, то есть «любовь к судьбе» – любить все, что с нами случается, а не только терпеть. Для Ницше это условие абсолютной радости, столь отличной от иллюзорного счастья, предлагаемого религией. Действительно ли вы принимаете жизнь такой, какая она есть? По мнению Ницше, ответ будет положительным, если вы согласны прожить жизнь идентично ей. Он предлагает концепцию «вечного возвращения» в знаменитом 341-м параграфе «Веселой науки»: представим, что наша жизнь, такая, какую мы ее прожили в малейших деталях, бесконечно повторяется с теми же проблемами, радостями, встречами, болезнями. Если мы действительно пребываем в согласии с жизнью, том самом, которое открывает путь к чистой радости, мы примем это повторение, ни о чем не жалея.

Идея, что радость должна пронизывать все аспекты бытия, в том числе и страдания, является, вероятно, самым оригинальным вкладом Ницше в философию и отличает его от Спинозы. Однако Ницше сильнее, чем его предшественник, настаивал на связи между искусством и радостью. Он даже разработал своеобразную эстетику радости: благодаря творческим актам искусство является преимущественным опытом радости и дает нам модель успешной жизни, которая через перманентный процесс самотворчества позволяет превратить нашу жизнь в произведение искусства.