Текст книги "Маленький дикарь"

Глава XI

Я вышел из хижины, сел на свое обычное место и погрузился в раздумье, вспоминая все, что слышал ночью. Джаксон говорил про какие-то бриллианты и сказал, что они принадлежали Генникеру, т. е., очевидно, моему отцу. Я знал из его же рассказов, что бриллианты имеют большую ценность, и, вспомнив о том, что под постелью у него что-то спрятано, решил, что он, вероятно, неправильно себе их присвоил. Я вспомнил также все, что говорит Джаксон о смерти моих родителей и капитана, его минутное смущение и радость, когда он, наконец, дошел до конца своего рассказа. Подумав еще немного, я пришел к убеждению, что он говорил неправду, что тут была какая-то тайна, которую необходимо было разъяснить. Но как этого достичь? Было одно средство. Крепкий напиток развязывал ему язык. Я решил напаивать его допьяна и таким образом постепенно выведать истину. Вернувшись в хижину я без особого труда разбудил Джаксона.

– Как вы чувствуете себя сегодня утром?

– Не очень-то хорошо!

– Неужели? Однако вы спели несколько хорошеньких песен!

– Помню, – сказал он, – но под конец я заснул!

– Да, вы не хотели больше петь и громко захрапели!

Джаксон встал. Я дал ему поесть. Целый день мы говорили о музыке, и я напевал мелодию, которая так понравилась мне ночью.

– Ты недурно запомнил напев. У тебя должен быть хороший слух. Ты пробовал когда-нибудь петь?

– Нет! – ответил я.

– Попробуй теперь. Я спою тебе песню, а ты повтори ее за мной. Очень хорошо! – сказал он, когда я исполнил его желание. – Теперь попробуем объем твоего голоса!

Джаксон пропел гамму, и я повторил ее за ним.

– У тебя высокий голос – выше моего. Теперь я дам тебе первый урок.

Весь этот день мы занимались пением, но с перерывами, так как Джаксон не позволял мне для начала утомлять свой голос. С наступлением вечера он попросил принести ему рому. Я взял три пустых бутылки, найденных в ящике, наполнил их жидкостью и принес ему. Он заткнул их тряпочками и поставил около своей постели.

– Так будет удобнее, – сказал он. – Я могу наливать в ковшик, сколько мне нужно. К тому же, я хочу немного разбавлять ром водой; оно, хотя и не так вкусно, но зато надолго хватит, и меня не будет клонить ко сну. Да, не думал я, что мне будет послано такое утешение после всех моих страданий. Теперь я мирюсь с мыслью оставаться здесь. Пойди принеси мне воды в ковше!

Ночью Джаксон опять пел песни и пил ром, пока не опьянел, а потом заснул и не говорил ни слова. Я был разочарован, так как сам не спал в надежде услыхать что-нибудь. Слишком долго было бы рассказывать обо всем, что произошло в течение следующего за этим месяца. За все это время Джаксон редко говорил во сне, или когда был пьян, а если и говорил, то я ничего не мог разобрать. Днем он продолжал давать мне уроки пения, и я делал большие успехи. Вечером он снова напивался и довольно скоро засыпал. Я заметил, что такое излишество имело дурное влияние на его здоровье: он стал очень бледен и угрюм. Я скрывал от него свои чувства, которые, очевидно, опять изменились к худшему со времени моих последних открытий и зародившихся подозрений. Мне нужно было узнать истину, и я решился терпеливо выждать в надежде, что, проговорившись раз, он будет говорить еще. Я не ошибся в своих расчетах. Однажды вечером, когда он выпил свою порцию и улегся спать, я заметил в нем какое-то беспокойство. Он долго ворочался на своей постели и, наконец, пробормотал:

– Капитан Джемс? Ну, что же вы хотите сказать о капитане Джемсе?

У меня мелькнула мысль, что он, может быть, ответит на вопрос.

– Как же он умер? – спросил я тихим, но внятным голосом.

– Как умер? – ответил Джаксон. – Он свалился с утеса. Да, свалился! Никто не может сказать, что я его тронул! – Он помолчал немного и затем продолжал: – Она всегда говорила, что я убил их обоих, но это неправда – только одного. Да – одного, в этом я признаюсь, но я ненавидел его не за его бриллианты – нет, нет! Если ты говоришь о его жене, – да – любовь и ненависть!

– Так ты убил его из любви к его жене и ненависти к нему самому?

– Да, да, это правда, но кто ты, что все это угадал? Кто ты? Я убью тебя!

Он поднялся на своей постели, проснувшись от своего же сна и, вероятно, от звука моего голоса.

– Кто здесь говорил? Франк Генникер, ты говорил? Я не ответил, представился спящим и громко захрапел.

– Не может быть, чтобы это был он. Он крепко спит. Создатель! Какой сон!

Он опять улегся, приложил бутылку ко рту и стал из нее пить, о чем я догадался по звуку переливающейся жидкости. Затем все опять успокоилось.

Наконец-то, я узнал истину. Кровь закипела во мне при мысли, что он убил моего отца.

– Не убить ли мне его самого, сейчас, пока он спит? – подумал я. – Нет этого я не сделаю. Я обвиню его в убийстве, когда он проснется, и тогда уже уничтожу его! Но это будет подло!? Он слеп и беспомощен!

Я начал успокаиваться, вспомнив слова Библии, где было сказано, что мы должны платить за зло добром. Вспомнил, что когда достиг до этого места с Джаксоном, то спросил его, почему нам велено так поступать, и он объяснил мне. Когда же мы прочли: «Мне отмщение и Аз воздам», он сказал, что наказание будет после, и что мы не должны следовать еврейскому закону: око за око, зуб за зуб. Эту часть Библии он объяснил мне очень хорошо и этим спас меня от убийства в эту ночь. Но я все же был очень взволнован. Я чувствовал, что не в состоянии буду относиться к нему по-прежнему, и думал без конца, до тех пор, пока не заснул, как убитый. Незадолго до рассвета я проснулся, мне послышался слабый крик; я прислушался, но все было спокойно, и я опять заснул. Было уже совсем светло, когда я встал. Я посмотрел в сторону, где лежал Джаксон, но его не было – постель была пуста. Я очень удивился и, вспомнив крик, который слышал ночью, бросился вон из хижины. Я осмотрелся кругом, но моего товарища нигде не было видно. Тогда я подошел к краю плоского утеса, на котором стояла хижина. Подумав, что он, вероятно, спьяна упал в пропасть, я заглянул вниз, но ничего не увидел.

– Он, должно быть, пошел за водой! – решил я и бросился к углу утеса, где пропасть была еще гораздо глубже. Тогда я, наконец, увидел его.

Джаксон лежал на дне пропасти без движения и без признаков жизни. Итак, я не ошибся. Я сел ошеломленный. Еще так недавно я обдумывал, как убить его, и вот он лежит передо мной мертвый, без всякого моего в том участия.

– Мне отмщение и Аз воздам! – вырвалось из моих уст. Я долго сидел в раздумье, но вдруг мне пришло в голову, что он может быть еще не умер.

Я сбежал вниз по утесу и, карабкаясь по скалам, едва переводя дыхание, добежал до того места, где лежал Джаксон.

Он громко стонал.

Я стал перед ним на колени.

– Джаксон! – сказал я. – Вы очень ушиблись?

Все мои дурные чувства к нему испарились, когда я увидел его в таком положении. Губы его шевелились, но он не мог произнести ни слова! Наконец, старик с трудом прошептал: «Воды!»

Я бросился к хижине и принес полный ковш воды, налив туда немного рому. Джаксон проглотил несколько капель и как будто бы начал оживать. Он представлял из себя страшное зрелище. Кровь текла из раны на голове и заливала ему лицо и бороду. Я не знал, каким образом перенести его в хижину. Нести несчастного по неровным скалам, по которым я лез, чтобы добраться до него, было почти немыслимо, другая же дорога была еще длиннее и не менее трудна. Понемногу он приходил в себя. Я дал ему еще воды. Страшно было смотреть на старика, его потухшие зрачки, бескровные губы, лицо и бороду, покрытые запекшеюся кровью, – все это было ужасно.

– Можете вы добраться до хижины, если я помогу вам? – спросил я его.

– Я никогда не доберусь до нее! – с трудом проговорил он. – Дай мне умереть здесь!

– Но ваша рана не очень глубока!

– Я ее не чувствую! – ответил он, еле выговаривая каждое слово. – Но мой бок, у меня внутреннее кровоизлияние, и я весь разбился!

Я взглянул на его бок и увидел, что весь он почернел и опух. Я дал ему еще воды; больной жадно выпил ее, и я побежал к хижине, чтобы принести еще. Когда, наполнив две бутылки и прибавив туда опять немного рому, я вернулся к Джаксону, то он казался несколько в лучшем состоянии, и у меня мелькнула надежда, что еще, может быть, есть надежда на выздоровление. Я сказал ему это, чтобы подбодрить его.

– Нет, нет, – ответил несчастный, – мне осталось жить лишь несколько часов, я это чувствую. Дай мне умереть здесь, и умереть спокойно.

Затем Джаксон впал в почти бессознательное состояние.

Я сидел рядом с ним и ждал, пока он не придет в себя.

Так мне пришлось просидеть более часа в страшном смущении, до такой степени все происшедшее за столь короткий промежуток времени сильно взволновало меня.

Глава XII

Джаксон умирал, и я думал о том, как бы добиться от него правды. Я боялся, что он умрет, не рассказав мне ничего, кроме подслушанного мною во время его бреда. С большим нетерпением прождал я еще час, но, наконец, не вытерпел и, наклонившись к нему, спросил, как он себя чувствует. Старик тотчас же ответил:

– Мне лучше, внутреннее кровоизлияние, кажется, прекратилось, но все-таки я жить не могу. Бок у меня проломлен, и ни одного ребра не осталось целым. Спинной хребет также сломан – я не могу двинуть ногами и не чувствую их. Я могу прожить еще несколько часов и благодарю Бога за это, – хотя этого и слишком мало для искупления всей моей жизни. Но с помощью Божией все возможно!

– В таком случае, – сказал я, – скажите мне всю правду относительно смерти моего отца и всех остальных. Я, впрочем, уже знаю, что вы убили моего отца. Вы сами это сказали вчера ночью, во сне!

Помолчав немного, Джаксон заговорил:

– Я рад, что ты знаешь это! Я скажу тебе все: признание есть знак раскаяния. Ты, конечно, должен меня ненавидеть и будешь ненавидеть мою память, но взгляни на меня, Франк, и сознайся откровенно, что меня можно скорее жалеть, чем ненавидеть. «Мне отмщение и Аз воздам», – сказал Господь. – Посмотри на меня – я здесь, отрезанный от мира, который я так любил, слепой и искалеченный. Вскоре я должен предстать пред лицом карающего Бога и получить вечное осуждение за мои грехи. Разве я не достоин сострадания? Я не мог не согласиться с ним.

– Я рассказал тебе всю правду до той минуты, когда твои родители появились на нашем корабле, и когда началась та страшная буря, которая нас погубила. Дай мне выпить воды! Корабль наш кидало во все стороны, и волны беспрерывно перекатывались через борт. Люки были закрыты, и жара была страшная. Когда я не стоял на вахте, то сходил вниз и искал удобного места, где бы завалиться спать. Перед каютной переборкой, на стороне штирборта, капитан устроил род камеры, где сохранялись запасные паруса. Этот уголок я и выбрал себе для спанья. Каюта же твоих родителей находилась по другую сторону перегородки. Вследствие сильной качки, в досках образовались щели, так что я мог видеть почти все, что делалось в каюте, и слышать каждое слово. Я убедился в этом в первую же ночь, когда свет проник через щели в досках и осветил ту темноту, в которой я находился. Как-то раз я был на вахте от шести до восьми и рано лег спать. Часов в девять отец твой вошел в каюту. Мать твоя уже лежала в постели, и когда он начал раздеваться, она спросила:

– Тебя очень беспокоит этот пояс, милый друг?

– Нет! Я к нему привык. Я не сниму его, пока погода не изменится. Кто может знать, что случится?!

– Ты думаешь мы в опасности?

– Едва ли, но буря все же очень сильна, а судно старое и не крепкое. Дня через два погода может измениться к лучшему, но, во всяком случае, раз дело идет о значительных ценностях, которые мне не принадлежат, надо принять все меры предосторожности!

– Конечно! Как бы я желала скорее добраться до дома и вручить моему отцу его бриллианты. Но все в руках Божьих!

Я заглянул в одну из щелей и увидел, что твой отец снимает с себя пояс из мягкой кожи, простеганной вдоль и поперек маленькими квадратиками. Очевидно, в каждом из них зашит был бриллиант. Затем он погасил свечку, и разговор прекратился, но я слышал достаточно. Итак, отец твой носил на себе большие сокровища, целое состояние. Если бы оно попало в мои руки, то дало бы мне возможность выбраться из настоящего моего положения, вернуться в Англию и выйти в люди. Таким образом, к чувствам ненависти, которые уже и так возбуждал во мне твой отец, прибавилось еще чувство алчности – страсть, не менее сильная и побуждающая ко всем дурным поступкам. Но я должен теперь остановиться.

Джаксон выпил глоток воды и затих.

Так как я еще ничего не ел в этот день, то воспользовался этим, чтобы сходить в хижину, обещав скоро вернуться.

Я вернулся через полчаса и принес с собой Библию и молитвенник, так как мне пришло в голову, что Джаксон, может быть, попросит меня почитать ему, когда кончит свою исповедь. Он тяжело дышал, но мне показалось, что он заснул. Я не стал будить его. Глядя на него, я вспомнил его вопрос, «не достоин ли он сожаления?», и должен был признаться, что – да. Я спрашивал себя, в состоянии ли я простить человеку, который убил моего отца, и, подумав немного, решил, что могу. Разве он недостаточно уже наказан? Разве искупление уже не наступило? Я посмотрел на его безжизненную руку, и сердце мое сжалось при мысли, что в этом виновен я, несовершеннолетний еще юноша.

Наконец он заговорил:

– Ты здесь, Франк?

– Да, здесь!

– Я, кажется, поспал немного?

– Как вы себя чувствуете? – спросил я его ласково.

– Я чувствую, что бок мой еще больше онемел. Скоро наступит омертвение. Но дай мне кончить мою исповедь. Я хочу облегчить свою душу. Я могу умереть сегодня ночью или завтра и хочу покончить с этим. Подойди поближе, чтобы я мог тише говорить, тогда я буду в состоянии больше рассказывать!

Я пододвинулся к нему.

– Ты знаешь, как мы очутились на этом острове, и как я начал с того, что взбунтовался. Когда впоследствии я примкнул к другим и занял равное с ними положение, ненависть моя к твоему отцу как будто бы затихла на время, и я уже не думал о том, чтобы причинить ему вред. Но это продолжалось недолго.

После стольких смертей, когда капитан, твои родители и я остались одни на острове, во мне вновь возгорелись старые чувства, и я решил так или иначе избавиться от твоего отца. Я ждал только удобного для того случая. Твоя мать чувствовала отвращение к сушеной птице, и мы по очереди ходили по утрам ловить для нее рыбу. Я решил, что единственной минутой для приведения в исполнение моего ужасного замысла было именно то время, когда отец твой пойдет на утес. Я спрятался вблизи его и, улучив минуту, когда он заглянул вниз, чтобы посмотреть, показалась ли рыба на поверхности воды, подкрался к нему и столкнул его в море. Я знал, что он не умеет плавать. Еще минута, и я увидел, что он, после нескольких судорожных усилий, пошел ко дну. Я убежал и спустился в овраг, чтобы собрать связку дров и тем отклонить от себя подозрения. Но это мне не удалось, как ты сейчас увидишь. Я вернулся домой с дровами. При моем появлении капитан заметил:

– Однако это новость, Джаксон, что вы собираете дрова вне очереди! Чудесам нет конца!

– Как видите, я становлюсь очень любезным! – ответил я в смущении, не зная, что сказать. Я боялся взглянуть в глаза капитану и твоей матери, которая стояла рядом с ним, держа тебя на руках.

– Поймал ли мой муж рыбу, Джаксон, вы не знаете? Ему бы давно пора вернуться!

– Почем я мог знать, я ходил в овраг собирать дрова!

– Но два часа тому назад вы были на утесе. Капитан Джемс видел вас, когда вы шли оттуда.

– Конечно, я видел вас! – подтвердил капитан.

– Поймал ли Генникер хоть одну рыбу, пока вы были с ним?

Они не могли не заметить моего смущения.

– Да, я был на утесе, но не подходил к Генникеру, в этом я клянусь!

– Но я видел вас рядом с ним! – сказал капитан.

– Во всяком случае, я не смотрел на него!

– Одному из нас надо пойти позвать его, – сказал капитан. – Я оставлю с вами Джаксона! – обратился он к твоей матери.

– Да, да, – с волнением ответила она, – у меня дурные предчувствия; оставьте его здесь!

Капитан поспешно направился к утесу и через четверть часа вернулся, сильно взволнованный.

– Его там нет! – сказал он.

– Как нет? – ответил я, вставая. Я сидел на скале и все время молчал, пока капитан ходил к утесу. – Это очень странна!

– Более чем странно! – возразил капитан.

– Джаксон, пойдите, посмотрите, не увидите ли вы его, а я пока побуду с м-с Генникер.

Твоя мать тем временем сидела, опустив голову и закрыв лицо руками. Я рад был уйти, так как сердце мое сжималось при виде ее. Через полчаса я вернулся, сказав, что нигде не мог найти твоего отца.

Твоя мать была в хижине. Капитан пошел к ней, а я остался с чувствами Каина на душе. Это был ужасный день для всех. Никто ничего не ел. Твоя мать и капитан сидели в хижине, я же не смел, даже на ночь, занять обыкновенное свое место.

Всю ночь я пролежал на скалах. Спать я не мог, мне все время мерещилось тело твоего отца, как я видел поутру, когда оно погружалось в море. На другой день капитан вышел ко мне. Он был серьезен и мрачен, но, какие бы ни были его подозрения, он, очевидно, не решался обвинить меня.

Только через неделю увидел я твою мать. Все это время я не смел показываться ей на глаза, но, убедившись в том, что никто не возбуждает против меня обвинения, я опять ободрился, вернулся в хижину, и все пошло по-старому.

Глава XIII

Было, однако, очевидно, что твоя мать чувствовала ко мне отвращение, скажу даже, ужас, который не в силах была побороть. Она ничего не говорила, но никогда не смотрела на меня и редко отвечала на мои вопросы. Странно сказать, такое отношение ко мне с ее стороны не только не охлаждало меня, но, наоборот, еще сильнее притягивало к ней. Прежнее чувство влюбленности возгоралось во мне с новой силой. Чем более сторонилась она от меня, тем фамильярнее я становился. Я принял с ней шутливый тон, а капитану Джемсу приходилось иногда вмешиваться и унимать меня. Это был человек с сильной волей, который, в случае надобности, сумел бы совладать со мной. Я это сознавал вполне, и в его присутствии старался быть почтительным с твоей матерью, но как только он уходил, я становился отвратительно фамильярным. Кончилось тем, что твоя мать выразила желание, чтобы мы ходили на работу не по очереди, а вместе, и оставляли бы ее одну. Я не противился этому, но ненависть моя к капитану была безгранична. Вскоре, однако, случилось происшествие, освободившее меня от него, и благодаря которому я остался один с твоей матерью. Теперь я должен отдохнуть, подожди часок, и ты узнаешь остальное.

Ночь уже надвигалась, но луна ярко светила и придавала окружающим скалам особенно дикий и суровый вид. Они высоко громоздились одна над другой, а над ними звезды мигали в темной синеве небес, и месяц торжественно сиял в безоблачном эфире. Это была величественная картина природы, и какими ничтожными казались перед ней два живых существа – бедный мальчик и старый негодяй-убийца, готовящийся предстать перед лицом карающего Судьи. Сидя неподвижно около него, я испытывал чувство благоговения и трепета, но не страха. Я думал: Господь сотворил все это и весь мир, и его, и меня – так сказано в Библии. Я размышлял о том, что такое Бог, и так просидел часа два, погруженный в свои думы, пока, наконец, не заснул, прислонившись спиной к скале. Меня разбудил слабый голос Джаксона; он просил воды.

– Вот, – сказал я, наклоняясь над ним и подавая ему воду. – Вы давно проснулись?

– Нет, – ответил он, – я только сейчас тебя позвал!

– А я заснул немного. Напившись воды, Джаксон сказал:

– Я теперь кончу. Бок начинает гореть. Он рассказал мне следующее:

– Месяца через четыре после смерти твоего отца, мы отправились однажды в овраг за дровами. Капитан шел по краю утеса, я следовал за ним. У каждого из нас было в руках по куску веревки, которой мы связывали дрова. Он вдруг поскользнулся и оступился, но, схватившись за куст, который случайно пустил корни в скале, удержался, хотя уже наполовину висел над пропастью.

– Подай мне конец твоей веревки, – сказал он мне совершенно спокойно, несмотря на страшную опасность, в которой находился.

– Хорошо! – ответил я.

– Скорей, скорей – куст подается!

Я делал вид, что очень тороплюсь, но нарочно запутал веревку вокруг ног и затем долго возился, как бы стараясь распутать ее. В это время капитан опять закричал: «Скорее!», и едва он успел произнести это слово, как ветка, за которую он держался, оборвалась, – и он полетел вниз.

Я слышал стук падения его тела на скалу. «Мне отмщение и Аз воздам!» Посмотри на меня, Франк, я умираю, точь-в-точь как он, на дне пропасти, разбитый насмерть, с изувеченными членами.

Я спустился к тому месту, где он лежал, и нашел его при последнем издыхании. Он только успел сказать: «Да простит тебе Господь!» и затем отдал душу Богу. Это было убийство. Я мог спасти его и не захотел. Последние слова его долго потом звучали в моих ушах. Я убил его, а он молил Бога о моем прощении. Я вернулся в хижину, и как ни в чем не бывало объявил твоей матери о случившемся. Она залилась слезами и стала громко обвинять меня в убийстве не только капитана, но и твоего отца. Я тщетно старался успокоить ее. Несколько недель она была в состоянии полного отчаяния. Я боялся за ее жизнь, но у нее оставался еще ребенок – ты, и для тебя она жила.

Теперь она была вполне в моей власти, но первое время я боялся даже взглянуть на нее. Вскоре, однако, я стал смелее и предложил ей быть моей женой.

Она отвернулась от меня с негодованием. Я прибегнул к другим средствам. Я не давал ей есть. Она бы сама, вероятно, охотно умерла с голода, но не могла видеть твоих страданий.

Мало-помалу она начала угасать и через шесть месяцев скончалась, умоляя меня об одном – не делать тебе вреда, и, если представится к тому случай, отвезти тебя к дедушке. Я похоронил ее под утесом, рядом с другими. Нет сомнения в том, что я был виновен в ее смерти, как и в смерти твоего отца и капитана. Жизнь моя стала для меня мучением. Я не смел убить тебя, помня предсмертную просьбу твоей матери, но ненавидел тебя всеми силами души. Мне оставалось одно лишь утешение, одна лишь надежда, а именно: сознание того, что я владею бриллиантами, и когда-нибудь, быть может, вернусь на свою родину. Взгляни на меня теперь и скажи: не достаточно ли я наказан за все свои преступления?

Помолчав немного, Джаксон продолжал:

– Франк, омертвение в боку быстро увеличивается. Я чистосердечно покаялся тебе во всех моих грехах. Можешь ты простить меня и дать мне умереть со спокойной душой? Вспомни слова молитвы Господней: «Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». Отвечайте мне, Франк!

– Да, я могу простить вам, Джаксон! Я скоро останусь один на этом острове и уверен, что чувствовал бы себя очень несчастным, если бы не простил вам.

– Спасибо! Ты хороший мальчик, да благословит тебя Господь! Еще не скоро день?

– Да, скоро, как только станет рассветать, я прочитаю вам что-нибудь из Библии или из молитвенника. Они тут, со мной.

– Я еще не в состоянии слушать тебя. Боль невыносимая, и мне становится хуже с каждой минутой; но перед смертью наступит облегчение и тогда…

Джаксон застонал и перестал говорить.

Несколько часов подряд он сильно страдал.

Пот крупными каплями струился с его лба. Дыхание было затруднено.

Солнце встало и опять уже близилось к закату, когда Джаксон вновь очнулся.

– Дай мне воды, – проговорил он слабым голосом. – Боль утихает, и смерть близка. Теперь ты можешь почитать мне. Но погоди, – пока я не забыл – мне надо сказать тебе, где ты найдешь состояние твоего отца!

– Я знаю, под досками твоей постели. Я видел, когда ты поднимал их ночью.

– Правда. Больше мне нечего сказать – скоро конец.

– Когда я умру, прочти надо мной похоронную службу, а теперь пока я жив, почитай что-нибудь, а я буду молиться!

Я начал читать и дошел до притчи о блудном сыне.

– Это подходит ко мне, – сказал Джаксон, – теперь дай мне помолиться и помолись за меня, Франк!

– Я не умею: вы никогда не учили меня!

– Увы, нет!

Джаксон умолк. Его бледные губы изредка шевелились. Я отошел на несколько минут, а когда вернулся – его уже не стало. Я сел в некотором отдалении. Мне было жутко оставаться рядом с мертвецом. Смерть страшила меня – я в первый раз видел ее. Я просидел на утесе, пока солнце не стало садиться. Боясь темноты, я бросился назад к хижине. У меня кружилась голова от голода и волнения. Поев, я лег на постель и тотчас же крепко заснул. Когда я проснулся, солнце было уже высоко. Я чувствовал себя более спокойным и, увидав Библию и молитвенник, которые лежали рядом со мной, вспомнил свое обещание прочесть над Джаксоном погребальные молитвы. Я взял книгу и пошел к покойнику. Вид его был еще ужаснее, чем вчера. Я прочел службу и закрыл молитвенник. Меня смущал вопрос о том, как похоронить Джаксона. Я боялся дотронуться до него и, наконец, решил накрыть его тело большими камнями, которые лежали везде вокруг.

Покончив с этим, я поспешил оставить это место, решив в душе, что никогда больше не вернусь сюда. Я почувствовал облегчение, когда добрался до хижины. Я был один, но, по крайней мере, не в присутствии покойника.

Долго я не мог собраться с мыслями и сидел погруженный в раздумье, но, наконец, лег спать и на другое утро встал освеженный, способный действовать и думать.

На душе, однако, у меня было тяжело. Я еще не мог привыкнуть к мысли, что я теперь совершенно один, что не с кем сказать слова, не с кем обменяться впечатлениями.